Текст книги "Бестолковый роман: Мужчины не моей мечты"

Автор книги: Елена Перминова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Брачные танцы

До Нового года оставалось четыре часа, когда Оксана протянула в окошко администратора санатория документ, удостоверяющий ее личность. Распорядительница спальных мест с неохотой оторвалась от экрана телевизора и, пробежав глазами по списку приглашенных гостей, молча протянула ключ. Временным Оксанкиным жилищем был коттедж под номером пять. На первый взгляд он выглядело вполне сносно: две комнаты, кухня, совмещенный санузел, в гостиной – телевизор, небольшой холодильник. Не было только ванной. Зато в самом углу туалета изгибалась труба для душа. По задумке авторов проекта водные процедуры надо было принимать стоя на полу, рядом с унитазом. При этом вода должна уходить сквозь просверленные в полу дырки. Оксана открыла кран с горячей водой и отпрянула. Брызнули струи грязной воды. Одна из них омывала потолок, другая целилась в лампочку, остальные орошали весь санузел.

Смирившись с тем, что придется встречать Новый год неумытой, она принялась наводить боевую раскраску.

В зале уже все собрались. Над столами возвышались восемь мужских голов и столько же – женских. «Все семейные пары, – подумала Оксана. – А я белая ворона. Ну что ж, ворона, так ворона. Из восьми пятеро все похожи друг на друга. На лбу – клеймо „жена“, в паспорте – штамп, в голове – пусто. Средний возраст – от сорока пяти и выше. Одеты как бабульки с лавочек: черные юбки и блузки в нескольких вариантах – белая, голубая, красная, все – с воланчиками».

Мужская половина выглядела презентабельнее. «Если бы не были женаты, сошли бы за претендентов на мою руку и сердце», – отметила она.

Первым в этот список она поставила самого молодого, лет тридцати, красавчика. Высокий, элегантный, с яркими, блестящими глазами, он мог бы сойти за счастливого молодожена, если бы не одна деталь. Его руки помимо воли тянулись к модному, с крупным рисунком, галстуку. Он готов был вывернуть шею, чтобы незаметно для своей половины ослабить узел. Похоже, дышать ему было трудно. «Да оставь ты свои руки в покое», – услышала Оксана зловещий шепот его жены. Он тут же с каким-то шутовским видом всплеснул руками и потянулся к вазе с фруктами.

«Да, – протянула про себя Оксана. – По всему видно, женаты недавно, года два – три. Но этого времени хватило, чтобы друг другу надоесть. Как и для того, чтобы определить, кто в доме хозяин».

Следующим в поле зрения попал бородатый, лет пятидесяти интеллигент. Он с надрывом пел песни, рассказывал анекдоты, устраивал розыгрыши. В общем, вел себя, как массовик-затейник.

Третий мужчина привлек Оксанкино внимание тем, что держался особняком. Это был директор санатория Андрей Сергеевич. Одетый в нейтрального цвета костюм, небрежно выбритый, без галстука, он выглядел лишним на этом празднике жизни. Сдержанно, почти скупо отвечал на вопросы соседей по столу, мало ел и пил, был невесел и погружен в себя. Его супруга сидела рядом. За время застолья они не сказали друг другу ни слова. Но это обстоятельство их нисколько не смущало.

– Танцы! Танцы! – закричали со всех сторон, и на маленьком пятачке образовалось ровно восемь пар.

«Посмотрим, куда денется ваша супружеская верность, когда вам надоест соблюдать танцевальный ритуал», – усмехнулась про себя Оксана. «Готова заключить пари, что скоро начнете описывать круги вокруг меня».

Первым, оставив свою молодую жену, подошел к Оксанке самый красивый.

– А вы не боитесь сцен ревности? – спросила Оксана.

– Я не хочу об этом думать сейчас. Мне приятно танцевать с такой очаровательной женщиной. Вы хороший партнер для танцев.

– И не только для танцев.

– Охотно верю. Жаль, что у меня не будет возможности в этом убедиться. Утром мы уезжаем.

– Что поделаешь? Танцевальная пара живет меньше семейной. Прощайте, – оставив красавчика с открытым ртом, она незаметно улизнула на улицу.

Не успела отдышаться, как где-то за деревом услышала нерешительный голос самого импозантного, с окладистой бородой, гостя.

– Разрешите, – начал он полушепотом, – пригласить вас на танец?

– Я-то разрешаю. А вы у вашей жены разрешения спросили?

– Вы допускаете положительный ответ?

– Это вы допускаете такой вопрос. Что дурного в том, что вы на глазах у совсем не изумленной публики исполните несколько танцевальных па с незнакомой женщиной?

– Дело в том, что танец – официальное разрешение на объятия с другой женщиной.

– Это вы так думаете?

– Так думает моя жена.

– А вы ее боитесь потерять?

– Не потерять, а просто боюсь.

– И живете в постоянном страхе?

– Не в страхе, а в надежде, что скоро не будет оснований бояться. Мне уже сорок девять лет.

– Другими словами, мечтаете состариться?

– Я расплачиваюсь за тот выбор, который сделал двадцать лет назад.

– Господи, от вас несет могильным холодом. Простите. Я замерзла.

«И это то, о чем мечтает каждая женщина, – возмущалась Оксанка, пробираясь в темноте к своему месту. Мой, при мне, Сам. Какой же он твой, при тебе, если он прикован к тебе против своей воли. И в каком месте он Сам, если ты везде – Сама. Но ведь выбор-то они делают в их пользу, а не в мою. Может быть, я зря так упиваюсь своей свободой и злорадствую по поводу супружеской постели? Может быть, надо так, как у всех: в одну кровать и спиной друг к другу? Да пошли вы все!» – махнула она рукой и пошла спать.

Утром ее разбудил осторожный стук в дверь. В дверях стоял ее первый партнер по танцам.

– Я понял ваш намек, – начал он, озираясь по сторонам. – Насчет того, что вы – не только хороший партнер для танцев. Мне удалось уговорить жену уехать. Давайте займемся любовью. Только быстро.

– А куда вы так торопитесь? Боитесь, что вернется ваша жена?

– Это не важно. Не будем тратить время на разговоры. Сколько бы я отдал, чтобы провести с вами ночь!

– Интересно, сколько?

– Вы что, серьезно?

– Конечно!

– Но у меня с собой нет.

Оксанка залилась смехом и вытолкала партнера на улицу. Не успела она растянуться на кровати, как опять услышала слабый скрежет по оконной раме.

– Да пошел ты, – распахнула она дверь, шарахнув по голове своего ухажера. На этот раз перед ней стоял бородатый.

– Доброе утро! – начал он, нервно теребя бороду. – Разрешите войти?

– Смотря для чего.

– Мне надо с вами поговорить.

– Слушаю вас очень внимательно.

– Понимаете, я женат второй раз. Моя нынешняя половина затолкала меня в этот брак насильно. У меня с ней была всего лишь легкая интрижка. Я не собирался разводиться. Но она в кровь избила мою первую жену и объяснила это тем, что за любовь надо бороться.

– А от меня вы что хотите?

– Вас.

– Чтобы она и меня в кровь побила?

– Она сейчас крепко спит. Я дал ей снотворное. Она ничего не узнает. Ну, пожалуйста, выслушайте меня. Я мечтал о такой женщине, как вы, всю жизнь.

– Ну и мечтайте дальше. Один танец – не основание для близкого знакомства. Я дорожу своей физиономией. Идите домой и несите свой крест.

Бородатый с обреченным видом поплелся к себе, а Оксанка начала лихорадочно собирать вещи. «Если еще один придет, я этого не выдержу», – торопилась она и бегом рванула к остановке. Там стояла директорская «Тойота».

– Вас подвезти? – спросил Андрей Сергеевич.

– И вы туда же? – съязвила она.

– Да, в город, – не понял он.

– Только учтите, спать я с вами не буду.

– Я – тоже.

– Вы что, ненормальный?

– Это вы – ненормальная. Не успела сесть, как начинает провоцировать.

Оксанка чуть не задохнулась от злости и, проглотив готовые к употреблению оскорбления, замолчала.

– Ну что, так и будем молчать? – неуверенно начал директор.

– А у вас есть другие предложения?

– Да. Приезжайте ко мне в субботу. Будем только вы и я.

– И кровать.

– Конечно. Только не супружеская.

– Вы знаете, я очень трепетно отношусь к семьям и уважаю людей, которые всю жизнь проводят в одной постели. Я не хочу там тесниться третьей. И горжусь тем, что сегодня сохранила покой в двух семьях, – уже выходя их машины, отрапортовала она.

– А кому это надо было? – хлопнув дверью, крикнул он и резко рванул с места.

– Мне. У меня была дипломная работа на тему «Психология семейных отношений».

Но ее уже никто не слышал.

Международный скандал

Стоило любой мужской фигуре пересечь границы Ольгиного жизненного пространства, как она судорожно вскрикивала:

– Это оно!

– Почему оно, а не он? – прерывала восторженные всхлипы подруги Танька.

– Не знаю, – запускала мечтательный взгляд в потолок Ольга. – Наверное, потому, что счастье. Ведь оно среднего рода.

– Это у всех счастье среднего рода. А у тебя – мужского. – Парировала Танька. – Ну, какое оно на этот раз? Как и в прошлый? Дорогой, любимый, единственный?

– Нет, – не поддавалась скептицизму подруги Ольга. – Такого у меня еще не было. Он иностранец.

Танька изумленно замолчала.

– Нет, ты иди сюда, к компьютеру. Тут его письма, фотографии. Я буду читать и переводить, ты же не знаешь английский, – хлопотала Ольга. – Вот слушай. «Милая Оленька! Я увидел вас в аэропорту, в Стамбуле. Вы, наверное, возвращались из турпоездки. Выглядели потрясающе. Солнечного цвета волосы, голубые глаза, красивый, с отливом загар. Вы излучали свет, тепло и нежность. Я не мог оторвать от вас глаз. Когда вы доставали билет из сумки, выпала ваша визитка. Так я узнал ваш электронный адрес и решил написать. Буду вам благодарен, если вы пришлете мне свою фотографию. С любовью, Алкис».

– А ты – что?

– А я в ответ – про себя. Ну, знаешь, родилась, училась, работаю, где живу и что люблю.

– А он?

– А он: «Если вы любите море и солнце, то вам надо обязательно съездить на Кипр. Моя родная страна очень щедра на тепло. Приезжайте ко мне в гости. У меня два больших дома. Один – на берегу моря, другой – в столице». Ему тридцать пять лет. Разведен. Имеет большой опыт общения с женщинами, но больше – негативный. Тем не менее, все равно верит, что встретит свою женщину. И еще он точно знает, что она живет в другой стране.

– Так и написал?

– Да. Представляешь, он летчик. Значит, сильный мужчина. Ты же сама говорила, что мне нужна сильная личность. Но среди соотечественников мне их встречать не приходилось. Да где ты видела русского мужика, который, не зная женщину, может пригласить ее в гости. Ой, Танька, мне кажется, что я его уже люблю. Посмотри, какой красавец!

– Я бы так не сказала. Пальмы и розы на этом снимке выглядят привлекательнее. Обычный южный тип. Аналог нашему среднеазиату Любовник, конечно, страстный. Даже грубый. Посмотри, какой у него животный взгляд. И что ты решила?

– Конечно, ехать. Вот подучу английский и поеду

– Ты ему об этом сообщила?

– Да. Он мне по три письма в день шлет. Читай! «Солнышко мое, как ты мне нравишься! Я так хочу тебя увидеть! Я уверен, что у нас с тобой будет все хорошо. Если захочешь, можешь остаться у меня насовсем».

– Ой, не надо. Сейчас заплачу. А ты соображаешь, на что ты поедешь? У тебя же долгов как шелков.

– Глупая, Танька. Он все расходы берет на себя.

– Это он тебе сказал сам?

– Это же и так понятно.

– Кому? Тебе или ему? Давай выясним! Пиши! «У меня выпала свободная неделя. Могу приехать через несколько дней. Жду твоего ответа». Все. Ждем.

Ольга щелкнула «мышкой» и вопросительно посмотрела на подругу. Потом стиснула ладони, прижала их к подбородку и зашептала: «Быстрей, быстрей!» Глаза ее светились. Ресницы подрагивали. Щеки порозовели. Пять минут прошло в полном молчании.

– Все! Есть! Я же тебе говорила! – ерзала на стуле Ольга. – Господи, сколько чувств! Нет, ты только послушай! «Я обезумел от радости. Никогда не был так счастлив! Солнышко мое, неужели я тебя увижу. На оформление приглашения надо три дня. Я пришлю его тебе по почте. Как получишь, можешь покупать билет. Сообщи...»

– А про деньги? – прервала подругу Танька. – Про деньги там что-нибудь написано?

– Ничего.

– Как ничего? Ты что на свои деньги поедешь? Опять залезешь в долги? Нет! Так дело не пойдет! Давай, пиши! Одной фразой. «Вместе с приглашением вышли деньги».

– Написала.

Ольга заметно занервничала. Танька оставила подругу и пошла варить кофе.

– Есть! – услышала она победоносный клич подруги.

Танька влетела в комнату и остолбенела. С перекошенным лицом Ольга смотрела на монитор.

– Читай!

– Даже без приветствия. «Это очень странная просьба. Я никогда никому не высылал денег. Если твои мужчины и давали тебе денег, то я – не такой. Я могу прислать только приглашение».

– И это все?

– Все.

– Пиши: «Ты не можешь меня понять. У меня зарплата пятьсот долларов. У тебя есть два дома, а я живу в арендованной квартире, за которую плачу двести долларов. Даже при большом желании я не могу приехать. Ладно, про твои долги писать не будем. Дальше. Если деньги – это единственное препятствие для нашей встречи, то всего тебе доброго. Желаю найти тебе более состоятельную женщину». Все отправляй.

Ольгины глаза затуманились. Движения замедлились. Она с трудом встала и вышла на балкон. Неожиданно пошел град. Будто специально, чтобы охладить горячую Ольгину голову.

– Оля! – кричала Танька. Есть ответ. Читай.

– «Все русские женщины приезжают на Кипр, чтобы познакомиться с богатыми киприотами. И платят за это большие деньги на путевку. Я предлагаю тебе оплатить только авиаперелет, это всего двести долларов. Зато у тебя не будет нужды жить в отеле. Зачем ты просишь у меня деньги? Двести долларов – это не деньги. Если ты ездила в Стамбул, значит у тебя есть деньги».

– Да не реви ты! Было бы из-за чего рыдать. Эта история любви банальная. Только у героя иностранное имя. Хорошо, что так обернулось. До международного скандала дело не дошло. А если бы купленный на Кипр билет оказался только в один конец? Как бы я без тебя жила? Где еще можно найти такую восторженную дуру?

Они обнялись и пошли пить кофе.

Фамильная драгоценность

Из всего свидания мне больше нравится заключительная часть. Когда он уходит, а я остаюсь одна. Закрываю дверь, прижимаюсь к ней спиной, сползаю вниз и складываюсь пополам. Потом поднимаю голову вверх и в потолок изрекаю: «это в последний раз».

Потом решительно, с видом человека, идущего на бой, встаю. Старясь сохранить воинственный дух, подхожу к зеркалу. Хочу увидеть лицо человека, который только что сделал свой выбор. Это я.

Растерянный, испуганный взгляд. Упрямо выползающая наружу спрятанная улыбка. Легкий румянец и блеск глаз выдают меня с головой. Влюблена по уши. Главный признак – разнобой в мыслях. Если бы все это можно было разделить. Провожу по зеркалу прямую – с середины лба до пояса – черту. Пусть слева будут мысли, а справа – чувства. Сжимаю зубы, завожу руки за спину, устремляю на свое отражение злобный взгляд исподлобья. Не получается. Теплая волна размывает границы, растапливает искусственный лед, плещется внутри. Из памяти моего тела выходят его прикосновения, вкус губ и запах. Тело не слушается, размякает. Все. Меня нет. Я утонула в собственной нежности. В мыслях о нем.

Сейчас он подходит к остановке. Расстояние между нами увеличивается. Но он условно еще со мной. Прячет в аккуратно подстриженных усах улыбку. Гасит, опуская веки, озорной взгляд. Заходит в трамвай, садится у окна, подпирает рукой щеку и смотрит на улицу. Я еще с ним. Еще пятнадцать минут. Все. Закончились. Он уже поднимается по ступенькам. Звонит в дверь. Открывает другая женщина. Он говорил: лунообразное лицо с прорезями вместо глаз. Надутые, будто набитые кашей, щеки. Редкие, цвета мокрого пепла, жирные волосы. Губы – разваренные пельмени – шевелятся:

– Где ты был? Я тебя спрашиваю, где ты был?

Он не отвечает. Снимает с плеча сумку, вешает ее на крючок, признается:

– У другой женщины. У женщины, которую я люблю.

Но нет. Он этого не скажет. Никогда.

– В библиотеке. Завтра отчетный доклад, листал статистику.

Она поправляет свой полинявший халат, подтягивает сползший с ноги носок, туже завязывает лямки передника. Приготовившись к бою, наносит первый удар:

– Я туда звонила, тебя не было.

Он, меняя туфли на тапочки, не поворачивая головы, защищается:

– Значит, был в другом зале.

Семейная ссора разгорается. Она, сначала бросая слова, потом тычет в его спину смятую газету, обыскивает сумку. Захлебывается от возмущения, когда находит в бумажнике мою фотографию. Он уходит в спальню, ложится на кровать и отворачивается к стене. Сквозь закрытую дверь проникает жалобный стон разбитой посуды. Он закрывает глаза.

Она влетает в комнату, хватает с комода изящную статуэтку из фамильного фарфора и, замахиваясь на него, будто раздумав, швыряет ее на пол. Он даже не шевелится. Она повторяет тоже самое с большой вазой. Он не подает никаких признаков жизни. Она встает на табуретку, снимает с крючка люстру и бросает ее в стену. Ослабляет узлы фартука, вытирает руки и с видом бездомной бродяги уходит на кухню.

Он остается невозмутимым. Его невозможно вывести из себя. Захлебнуться от гнева. Заскрипеть зубами от злости. Застонать от любви. Он всегда одинаковый. На работе, дома и у меня. Застегнутый на все пуговицы. В отглаженной рубашке и туго завязанном галстуке. В безупречно чистых ботинках. Такой он и в постели. Будто не снимает ботинки, не развязывает галстук и не расстегивает ворот рубашки. Угадать его чувства можно только по сбившемуся дыханию. По ярким, как солнце в воде, глазам. По влажным, будто смоченными слезами, губам. И только однажды:

– Ты – моя женщина. – Спокойно, как спросил, «который час?» или «что у нас по телевизору?».

– Но живешь-то ты не со мной! – то ли спросила, то ли возмутилась я.

– Мне так удобно.

Понятно. Ему со мной удобно. Как в удобном кресле. Или при удобном расписании поездов. При удобном графике работы. А то, что у меня другой график работы и другое расписание поездов, это не считается. Я пробовала все изменить. Сказала: или – или. В ответ услышала одно слово: «глупо». Растерялась. Испугалась, что выберет не мое «или». Извинилась. Он в знак благодарности снял пушинку с моего плеча. Это уже много. Это проявление нежности. Забота обо мне. Чтобы я – не дай Бог – не запылилась. А то будет неудобно пользоваться. Интересно, на какой срок годности я для него рассчитана? А почему рассчитывает он? Расчет – это работа мозга, а не сердца. Опять тоже самое: мысли и чувства. Его мысли, мои чувства. Его ранить невозможно, меня – легко. Ему удобно, мне – нет. Планировать свидания в зависимости от графика работы его жены. Держать чувства взаперти. Ждать часами телефонного звонка. Холодеть от сообщения – сегодня не получится. Покрываться потом, когда случайно увидишь их вместе на улице. Выжигать из сердца ревность и ненависть. Нет! Это было последний раз. Последний! Пос-лед-ний!

Посмотрела в зеркало. Запотевшая поверхность скрыла мой решительный взгляд, подрагивающие от напряжения губы. Было видно, как слезы оставляют после себя две ровные дорожки.

Мелодичный звонок в дверь показался мне боем курантов. Это был он. В руках держал статуэтку из фамильного фарфора.

– Извини, что без предупреждения. Так получилось. А это тебе.

Он протянул мне фарфоровую Дюймовочку. Я с нежностью провела по ее волосам, пальцами обрисовала глаза, рот, губы. Подергала за головки ромашки, которые обрамляли ее фигуру. Потом лениво подняла вверх руку и осторожно разжала пальцы. Дюймовочка глухо стукнулась о пол, но не разбилась. Зато он засверкал глазами, сгреб меня в охапку, впился жадным поцелуем и на руках отнес в спальню. Я уворачивалась, как могла: закрывала глаза, мотала головой, хотела крикнуть:

– Я вывела тебя из себя! Вывела!

И, увернувшись от его губ, поклялась подушке:

– Это в последний раз.

Творческие муки

Впервые за двадцать лет работы мне предложили написать заявление «по собственному желанию». До этого всегда переманивали из одной газеты в другую. Подруга сказала:

– Что ты хочешь, это Москва. Здесь все друг друга едят.

Съела меня моя начальница, редактор отдела Ирина Степанова.

Это была женщина неопределенного возраста, не присматриваясь, ей можно было дать не больше тридцати пяти. Вблизи – сильно к пятидесяти. Оказалось, сорок шесть. Волосы на лоб, чтобы скрыть морщины. Она так тщательно зачесывала их вперед, что склеенные лаком и чуть-чуть подкрученные вовнутрь, они походили на козырек. Из-под которых сверкали недобрым светом круглые карие глаза. При разговоре она наклоняла голову вперед. Будто боялась, что все сооружение на лбу рассыплется. Мышцы лица от этого напрягались, улыбка получалась вымученной. Губы раздвигались сначала в одну, потом – в другую сторону. Выражение лица получалось хищным. Как у лисы, которая обнюхивает воздух в поисках жертвы.

Первой жертвой стал Вася Липецкий. От Ирины Степановой он узнал, что не умеет мыслить, и мучает ее своей некомпетентностью. Вася подал заявление на увольнение и перестал ее мучить. Вслед за ним – такое же заявление подал Павел Семенович. По мнению Ирины Степановой он медленно ходил, громко разговаривал и мешал ей работать. Он не стал мешать ей работать и перешел в другой отдел. В подчинении начальницы осталась я одна. Кусала она меня лениво. По три раза в день. Утром спрашивала, что я пишу. В обед говорила, что это писать не надо. К вечеру возмущалась, что я ничего не написала. На мои вопросы не отвечала. Даже не поворачивалась в мою сторону. Иногда, бросала: «небрежно», «плохо», «поверхностно», «слабо», «никуда не годится», «не профессионально». Зато теперь я знаю, что значит быть ненужной.

Сделала все, как она хотела. Написала заявление, пошла к редактору. Он удивился. Сказал – потерпи три дня, найдем место в другом отделе. Не нашел. Сказал, ты – хорошая журналистка, без работы не останешься. Осталась. Начала поиски по наводке подруги.

Иду по Тверской. Чужие, равнодушные лица. У всех есть свое дело. У меня – нет. Все – мимо меня.

Пришла. Экономический еженедельник. Шестнадцать полос черно-белого текста. После первого абзаца начинаешь зевать.

Редакция в министерстве. Два восьмиэтажных здания, постройки тридцатых годов, соединяются узким переходом. Идешь по зигзагообразному коридору, как по лабиринту. Стены обиты ярко-желтым ДВП. В тон дырявый линолеум, безнадежно прикрытый грязными ковровыми дорожками. Все сотрудники – на одно лицо. Мужчины, лет под шестьдесят, ходят животами вперед. За спиной болтаются руки с папками. Мятые брюки, съехавший на бок галстук, разлетающийся на животе пиджак.

Женщины – как в униформе: юбочки ниже колен, блузки с оборками и вытянувшиеся на локтях трикотажные кофты. На головах – сооружение из выцветшего шиньона. Заколки в виде черного бантика. Щедро, но безуспешно наложенный макияж. Уставшие глаза, вытянутые авоськами руки, согнутые в коленях ноги в туфлях на каблуках. На всем печать прошлого.

С трудом нахожу редакцию. На двери – ни номера, ни таблички. Одна комната, квадратов восемнадцать. Шесть столов, восемь компьютеров, десять человек.

Редактор, Игорь Сергеевич, на вид лет сорок, не больше, нехотя повернулся в мою сторону. Руки остались на клавиатуре. Первый вопрос пришлось повторить. Говорил так, будто во рту торчал кляп. Поняла только главное: «Работайте». Потом он высвободил из-за стола свой живот, оперся руками на колени и начал подергивать ногами в домашних тапочках. Это означало, что беседа закончилась.

Начала знакомиться с коллективом. Все, как на подбор – не из моего мира.

Миша, верстальщик, заикается на каждом слове. Свою ущербность компенсирует административными функциями. Каждый час придумывает новые правила, за нарушение которых следует наказание в виде лишения места на полосе.

Наталья, обозреватель, специалист по конфликтным ситуациям. Ее грубый, агрессивный юмор больше смахивает на хамство. По ее мнению должно быть смешно, что журналист Коля – дышит в пуп секретарше Маше, а обозреватель Володя – сгибается вдвое, чтобы услышать Мишу. Ее экстравагантность подчеркивалась небрежной экипировкой: грязные, мятые, цвета мокрого асфальта джинсы, съехавшая с плеч кофта, растоптанные кроссовки с разными шнурками. Изящный стиль подчеркивали растрепанные волосы, накрашенные ярко-красной помадой губы и тщательно подведенные черным глаза. Говорила она, помогая себе всем телом: изгибалась, складывалась пополам, дергала ногами, раскидывала в стороны руки.

Володя козырял неприкрытым цинизмом, толстушка Таня постоянно уплетала булочки, выпускающий редактор Сережа признавался пять раз на дню в любви своей жене, а секретарь Маша жаловалась на погоду. Корректоры – два студента – работали молча, поэтому, кого из них зовут Саша, а кого – Алеша, было непонятно. Когда редактор уходил, Маша включала на полную мощность музыку, и все начинали пританцовывать. Все вместе они напоминали секту, входить в которую мне не хотелось. Хотелось повернуться спиной и хлопнуть на прощание дверью.

Взяла тему, ушла домой. Не пишется. Встаю – курю – сажусь. Сажусь – встаю – курю. Ни одной мысли по теме. Не по теме – одна: надо менять профессию. Не могу придумать – на какую. Чтобы была однообразная работа. От звонка до звонка. Чтобы не оставаться в редакции, в теме, в беседе, на планерке. Надоело до отчаяния. Не хочу писать статьи. Хочу рассказы. Не хочу знать, почему упали акции. Почему Богучанская ГЭС переходит в частные руки. Почему снижение НДС отрицательно повлияет на деятельность предприятий. Хочу знать другое. Почему люди завидуют друг другу. Почему опасно быть первой. Почему моя начальница съела меня после того, как узнала, что наш общий коллега предложил мне руку и сердце. Я же все равно не вышла за него замуж.

Слезы мешали вникать в тему. Кое-как ушла в творческий поиск. Результатом была довольна: метафоры и легкая ирония расцветили даже промышленную тему.

Но редактору не понравилось. Сказал, в серьезной газете нельзя допускать вольностей с языком. Настроение резко упало. Хотела сказать, ухожу. Не сказала. Он сказал – внедришься, уверен. В тебе есть потенциал. Он не знает, что я не хочу его тратить на экономический еженедельник.

Снег валил крупными хлопьями. Лез в лицо и за воротник. Ноги лениво месили жижу из снега и грязи. В тусклом свете фонарей все лица прохожих казались озлобленными. Машины норовили кого-нибудь сбить. Зеленый свет светофора никак не зажигался. Высотки казались выше, чем раньше. Никому до меня не было дела. Пошла на творческий вечер когда-то известного барда Иваницкого. Там должен быть мой будущий издатель, который обещал вывести меня в люди и познакомить с яркими представителями современной литературы. С самым ярким я уже знакома. С ним. Так и сказал: «Тебе повезло, что попала к гениальному писателю». Свою гениальность он подчеркивал во всем. С двух сторон обложки его журнала – собственный портрет крупным планом. На каждой странице надписи: писатель Топорков беседует с Золотухиным, писатель Топорков читает газету «Слово», писатель Топорков рецензирует книгу стихов Цветковой, писатель Топорков у себя на даче. Других фотографий не было. Зато было множество рассказов безнадежно ограниченных литераторов. В том числе и его. Запнулась на первой же странице. Хотелось взять в руки карандаш и править.

Издатель представил меня подающему надежды прозаику Старцеву По всему видно, надежды он подавал уже лет пятьдесят. Наверное потому, что считал, будто роман доходит до нужной кондиции сам. Как виноградное вино. Поэтому свой опус он закрывал в ящик и не подходил к нему пять лет. Через пять лет дописывал очередную главу. И опять закрывал в ящик. Открывал еще через пять лет. Есть надежда, что до конца дописать не успеет. Его потомки скажут только спасибо. В том числе и я.

В зале ЦДЛ, рассчитанном на 600 мест, заняты были меньше сотни. Одно кресло выделялось особенно – в нем сидел Лимонов. Издатель говорит:

– Я с ним знаком еще с 70-го года.

Но Лимонов свое знакомство с Топорковым ничем не выдал. Тогда Топорков предпринял еще одну попытку для подтверждения своей популярности.

– С Иваницким я знаком с 60-го года.

Но Иваницкий свое знакомство с издателем тоже ничем не выдал.

Иваницкий пел про ястреба в высоте. Про курортный роман. Про годы мудрости. И просто про деревья. Он не понимал, что его ястреб давно разбился, курортный роман закончился, а деревья облетели. Мне стало его жаль.

В антракте встретилась с неизвестным писателем Владимиром Прошкиным. Его книга произвела на меня такое же впечатление, как «Парфюмер» Зюскинда. Смешанное чувство восторга и ужаса. Я ему так и сказала. Он удивился. Закрылся от меня рукой. Отодвинулся. Внимал молча. Талантливые люди никогда не говорят. Они пишут. И не считают себя талантливыми. А зря. Если бы им такую напористость, как у неталантливых, неталантливые не мешали бы талантливым. А пока все наоборот.

Ночью приснился сон. Стою у огромного книжного стеллажа, высотой с пятиэтажный дом. Первые этажи заставлены книгами Топоркова и Старцева. Все в одинаковых обложках и под одним названием. На самом верху едва видно две других книжки – Прошкина и моя. Под названием «Обнаженные чувства». Во сне мне дотянуться до них не удалось.

Утром меня ждала статья про алюминиевый рынок. Первая мысль – будь он проклят. Но за рынок платили деньги. А за рассказы – нет. Поэтому проклятие сняла. Нехотя. Результат моего упорного труда редактор принял без особого энтузиазма. С поникшим видом поплелась в столовую.

Это был удивительный пищеблок. Здесь никогда не пахло мясом или рыбой. Пахло водой с марганцовкой. Говорят, такого запаха нет. А здесь есть. Аромат пустоты. В меню – салат из свеклы с каплей сметаны, поджарка из говядины с кислой подливкой, молочный суп на воде и тому подобное. Ровный ряд столов с железными ножками, клеенка в клеточку, салфетки, порезанные на 16 частей, алюминиевые вилки и ложки, поварихи в грязных халатах. Все, как пионерском лагере конца 70-х годов. На время обеденного перерыва можно побывать в прошлом. Поэтому задерживаться там особого желания нет. Я ела котлету по-киевски, когда услышала:

– Здравствуйте! У вас здесь свободно?

Кивнула. Подняла голову. Передо мной сидел мужчина, который заметно выбивался из образа среднестатистического сотрудника министерства. На вид не больше сорока пяти. Живой осмысленный взгляд, чисто выбритое лицо. Отглаженный, серо-голубого цвета пиджак. Ухоженные руки расставляли на столе тарелки. С салатом, супом, картофельным пюре, холодцом и тремя котлетами по-киевски. Две из них он отложил в полиэтиленовый мешочек. При отсутствии обручального кольца это обстоятельство мне показалось обнадеживающим. Завела незатейливый разговор. Про то, что в столовой царит дух советской эпохи. Про то, что смешные цены – не оправдание безвкусной пищи. Про то, что я здесь всего две недели. Сказала, что я – журналистка. Заинтересовался. Или сделал вид, что заинтересовался. Кто он – не спросила. Если надо – спросит. Если надо – не случилось. Я закончила обед. Уходить не хотелось. Но смотреть, как он ест, было неприлично. Резко поднялась: