Текст книги "Фонарик (сборник рассказов)"

Автор книги: Елена Верейская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Киросенька

В этот вечер сначала всё шло, как всегда. Когда часы пробили восемь, мама велела Вове и Лёле идти в детскую и ложиться спать. И, как всегда, шестилетний Вова и пятилетняя Лёля недовольно протянули:

– Ну-у, мама!.. Ну, ещё хоть десять минуток!..

– Нет-нет! – строго сказала мама. – Спать, без всяких разговоров, – поняли?

И дальше всё пошло совсем не как всегда.

Обычно в таких случаях папины и мамины гости присоединялись к просьбе детей, – они все были молодые и весёлые, как и сами хозяева, и очень любили возиться с Вовой и Лёлей. Но на этот раз все как будто только и ждали, когда дети уйдут.

Дядя Саша, мамин младший брат, сказал сердито:

– Ну? Что за нытьё? Марш спать!

И даже дедушка укоризненно покачал головой.

Пришлось подчиниться… Лёля не заметила, что сегодня вечер какой-то особенный, но наблюдательный Вова насторожился. И, когда мама через несколько минут вошла в детскую, Лёля крепко спала, а Вова закрыл глаза и притворился спящим. Мама прислушалась к дыханию детей, поцеловала их и вышла.

– Заснули! – сказала мама, прикрывая за собой дверь.

Дедушкина комната была рядом с детской. А слух у Вовы был хороший. Он затаил дыхание и стал прислушиваться: что-то вполголоса рассказывал дедушка. Потом раздался звонкий голос дяди Саши:

– Дедушка, как же вам удалось достать «Правду»? Она же конфискована?

– Не имей сто рублей, а имей сто друзей, – засмеялся дедушка. – А что её конфисковали, понятно. Вот слушайте, я прочту статью. Узнаю по стилю, – автор, конечно, Ленин.

– Читайте, читайте! – нетерпеливо воскликнули несколько человек, и все притихли.

Дедушка стал читать.

Но ни из разговоров, ни из того, что читал дедушка, Вова ничего не мог понять. Всё какие-то слова незнакомые. Что-то сделали с правдой… «стачки»… «монархия»… «пролетариат»… И не запомнить, чтобы потом спросить у дедушки!

Под негромкий голос дедушки Вова сладко заснул. Но спал он, должно быть, недолго. Сквозь сон послышалось, как мама взяла на пианино несколько негромких аккордов и все вполголоса запели.

Песня была незнакомая, но было в ней что-то тревожное, и она постепенно разгоняла сон мальчика. Когда песня замерла, запел дядя Саша. Голос у него был молодой и чистый, и пел он с таким вызывающим задором, что Вова окончательно проснулся. Припев песенки подхватывали все. Песенка была довольно длинная, но первый куплет дядя Саша пропел несколько раз, и Вова, пока снова не заснул, всё повторял его про себя.

На другой день, когда папа с мамой ушли на работу, Вова спросил у дедушки:

– Дедушка! Что это такое – «нагайка»?

Дедушка внимательно посмотрел на мальчика.

– Это то же, что плётка, – объяснил он, – только плётка без ручки, а нагайка с короткой деревянной ручкой, чтобы сильнее била. А ты откуда знаешь это слово?

Вова лукаво улыбнулся и, стараясь подражать задору дяди Саши, запел:

 
Как у нас на троне
Чучело в короне!
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
А в стране хозяйка —
Плётка да нагайка!
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
 

Дедушка широко раскрыл глаза.

– Ах ты, пострелёнок!.. Да как же ты…

– Дедушка! А разве царь чучело? – не дала ему договорить Лёля.

– А как это – нагайка хозяйка? – перебил Вова.

И посыпались вопросы…

Дедушка на минутку растерялся. Потом решительно тряхнул головой и тихонько сказал:

– Ладно, я всё объясню, только это наш с вами секрет!

При слове «секрет» Вова и Лёля так и замерли. Это очень интересно – секрет!

– Так вот, – начал дедушка, – эта песенка из одной сказки… сказки о некоторой стране, где правил глупый и злой царь.

– Разве цари бывают глупые? – удивилась девочка.

– А вспомни-ка сказку о Золотом петушке, – сказал дедушка. – По-твоему, царь Додон был умный? А царь Салтан?

– Вовсе глупые! Лёля, не перебивай! – рассердился Вова. – Дедушка, рассказывай дальше!

– И вот этот глупый царь совсем не умел править страной. Он любил только богачей, а народ в той стране из последних сил работал на царя и на богачей, а сам жил впроголодь. Вот в народе и сложили о царе такую песенку…

– А нагайка зачем? – перебил Вова.

– Народ много раз пробовал восстать против царя и богачей. Тогда царь посылал своих полицейских, и они били народ плётками и нагайками… – Дедушка замолчал.

– А потом что? А как кончится сказка? Ну, дедушка же, рассказывай! – тормошил Вова старика.

– А потом терпение у народа лопнуло, свергли царя и стали свободными и счастливыми…

– Что значит «свергли»? – спросила Лёля.

– Прогнали его с трона и выгнали вон из страны, – сказал дедушка, потом наклонился к ребятам и прошептал – Только помните: рассказывать эту сказку и петь эту песенку в саду и на улице и вообще при чужих нельзя. А то вдруг услышит городовой и подумает ещё, что это вы про нашего царя… И скажет: «А! Вот чему этих детей дома учат!» И посадит папу с мамой в тюрьму.

– Мы не будем! – испуганно шепнула Лёля.

– Дедушка, а наш царь хороший? – спросил Вова.

– Я с ним не знаком, – неопределённо ответил дедушка и закрыл глаза. – Ну, я устал; идите в детскую, а я подремлю. – И он откинулся на спинку кресла.

Дедушка почти всё время сидел. Его плохо слушались ноги, и он передвигался по комнате в кресле.

Дети выбежали в детскую.

– Давай в это играть! – предложил Вова. – Ты будешь царём, а я буду тебя свергать!

Вова был заводилой во всех играх и проказах, и сестрёнка всегда радостно и охотно слушалась его команды. Но на этот раз она решительно замотала головой:

– Не буду я царём! Он гадкий! Сам будь, если хочешь!

Вова на минутку опешил, но сразу нашёл выход:

– Знаешь, мы с тобой оба будем народ, а царя мы сейчас сделаем!

Когда мама пришла домой, детям от неё сильно досталось. На всех подушках пришлось менять наволочки, а по комнате летали пушинки… Но своего «секрета» дети не выдали даже маме.

* * *

Вечером, когда Вова и Лёля уже крепко спали, дедушка рассказал сыну и невестке об утреннем разговоре. Тут же сидел и Саша. Нина Дмитриевна очень разволновалась.

– Видите, как мы должны быть осторожны! Вова и не то может услышать! Дедушка, ну зачем эта сказка?! Вы бы как-нибудь иначе объяснили им!

– А я всегда говорю, что ты, Нина, неправа, – горячо заговорил Саша. – Нечего скрывать от детей! Мы, может быть, накануне огромных событий. Ты же сама знаешь, что революционное движение нарастает с каждым днём! И дети должны быть ко всему подготовлены!

– Нет-нет! Ни за что! – воскликнула Нина Дмитриевна. – Я хочу, чтобы детство их было безоблачно и радостно! А то вы, дедушка, чего доброго, ещё расскажете им свою биографию! Тюрьмы… ссылки… и о том, отчего у вас ноги не ходят… Умоляю вас, – дети ничего этого не должны знать, пока не вырастут большие!

Лицо её покрылось красными пятнами, и Юрий Ильич с тревогой посмотрел на жену. У неё было больное сердце, и он старался ничем не волновать её.

– А я бы им всю правду рассказал, – упрямо повторил Саша, – пусть знают! Если бы от тебя, Нина, не скрывали всё в детстве, то девятьсот пятый год не вывел бы твоего сердца из строя!

Юрий Ильич за спиной жены делал Саше знаки молчать. Саша сердито фыркнул и отошёл к окну.

– Нина, успокойся, – ласково сказал дедушка. – Ничего до поры до времени я детям не расскажу! – Он любил свою невестку, знал, что её родители погибли в ссылке. – Понимаешь, Нина, – продолжал он, улыбнувшись, – признаюсь тебе: я растерялся! Сколько в моей жизни было допросов, столкновений с полицией, и я никогда так не терялся! Всегда сразу соображал, как ответить. А тут – вот поди ж ты! – перед маленьким внучонком в первый момент растерялся! И ничего другого придумать не успел…

– Ну, ничего, – улыбнулась Нина Дмитриевна, – теперь будем осторожнее. А Саша горячится по молодости.

Она развернула газету и стала её просматривать.

– Вот попалось мне на глаза объявление, – снова заговорила она. – «Слушательница Высших женских курсов ищет занятий с детьми». А что, если нам попробовать пригласить её? Дедушке становится уже трудно справляться с озорниками. А им пора учиться. И она, может быть, и отвлекла бы их…

– Только, Нина, ты учти, что на этих Бестужевских курсах настроение курсисток очень революционное, – сказал дедушка.

– А я попрошу её с детьми молчать об этом!

– Не всякий сумеет молчать! – проворчал Саша.

– Попытка не пытка. Попробуем, – сказал Юрий Ильич.

Так в этой семье появилась Екатерина Осиповна Доценко. Черноглазая, белозубая, с хорошей, открытой улыбкой, она сразу понравилась всем: и большим и маленьким.

– Украинка? – спросил дедушка.

– Украинка, из Полтавы. Курсистка второго курса. Историчка, – охотно рассказала она о себе.

* * *

С первых же дней дети почувствовали, что учиться – дело необыкновенно интересное, занимательное и весёлое. Екатерина Осиповна учила их играя. Читать научились они быстро. А потом стали разыгрывать в лицах басни Крылова. Если не хватало действующих лиц, то давали роль и дедушке. А если родители были дома, папа доставал коробку с красками и гримировал всех. А мама садилась за пианино. В этой дружной и весёлой семье стало ещё веселее.

– Ваши дети непременно будут артистами, – смеялась Екатерина Осиповна. – Смотрите, как они умеют войти в роль!

Как-то раз, вбежав в столовую, дети радостно сообщили:

– А вот и Киросенька пришла!

– Дети, как вам не стыдно! – возмутилась мама. – Такие большие, а косноязычные! Извольте сказать как следует: Екатерина Осиповна. Ну?

Учительница из-за маминой спины лукаво подмигнула детям и утвердительно кивнула головой.

– Киросенька! – озорно крикнули они.

– Дети, да вы что… – начала было мама, но девушка весело рассмеялась.

– Нина Дмитриевна, пусть. У меня такое длинное имя и отчество! Они его сократили, и так ласково: «Киросенька!»

– Киросенька! Киросенька! – закричали Вова и Лёля, прыгая вокруг учительницы.

Тут и мама засмеялась. А дедушка сказал:

– Если вам это имя нравится, мы все будем вас так называть.

– Мне очень нравится! – уверяла девушка.

Так она и стала в этой семье «Киросенькой».

– Эх, хороша дивчина! – говорил дедушка. – Эта в жизни много сделает.

Не только Киросенька понравилась всей семье, но и ей эта семья очень нравилась. С детьми она возилась весело и с удовольствием, охотно беседовала с их родителями, но больше всего её интересовал и привлекал дедушка. И наблюдательный Вова уже замечал: дружба между Киросенькой и дедушкой всё растёт.

Однажды после занятий с детьми, когда Вова и Лёля убежали играть в детскую, Киросенька спросила:

– Дедушка! А где вы ноги свои потеряли?

Дедушка ответил не сразу. Он внимательно посмотрел в глаза Киросеньки, потом совсем тихо сказал:

– Много лет работал в гнилых болотах. – И, помолчав, прибавил – В Туруханском крае…

– А-а… – протянула Киросенька, как будто узнала что-то очень важное. – Я о чём-то таком и догадывалась, дедушка, – прошептала она.

– Ну, и я сразу догадался, что это за Киросенька такая! – с ласковой улыбкой сказал дедушка.

После этого Киросенька часто засиживалась в комнате дедушки, и они вели долгие беседы. Вообще она скоро стала в этом доме своим человеком.

* * *

А время быстро бежало и бежало. Вместе встретили 1914 год. Лето вся семья провела в городе. На дачу не хватало денег. И Киросенька тоже не уехала на каникулы в свой Полтаву.

Среди лета началась война с Германией. И сразу как-то всё изменилось. Стали серьёзнее лица взрослых, горячее беседы и споры с друзьями в дедушкиной комнате. Киросенька тоже как-то повзрослела, часто приходила чем-то озабоченная.

Вова и Лёля вместе с дедушкой и мамой страшно волновались: вдруг папу заберут в солдаты! И все были несказанно рады, – папа остался дома! Он был очень близорук, и в армию его не взяли. Зато сразу забрали дядю Сашу. Он приходил проститься. Неузнаваемый – в солдатской шинели, наголо остриженный.

Мама и Лёля плакали. Дедушка и папа о чём-то долго беседовали с дядей Сашей. Вову они отослали, и мальчик бродил из угла в угол. Ему очень хотелось знать, о чём говорили в дедушкиной комнате, но был слышен только молодой и сильный голос дяди Саши:

– Конечно, война неизбежно приблизит… И долго война продлиться не сможет!

* * *

Дядя Саша ошибся: война шла долго-долго… Она шла уже третий год. Вове исполнилось одиннадцать, а Лёле десять лет, война всё продолжалась.

Жизнь становилась с каждым днём труднее. На фронте Россия терпела поражение за поражением, в стране начиналась полная разруха. Как жить?! А тут ещё на семью свалилась беда – Нина Дмитриевна тяжело заболела.

Когда она поправилась, отец и дедущка строго внушали детям:

– Маму тревожить нельзя. Не шумите, не волнуйте её ничем, у неё больное сердце.

И дети притихли… Над этим – когда-то весёлым и шумным – домом словно туча нависла… Получили письмо от дяди Саши: он был тяжело ранен и лечился где-то очень далеко… Почти все друзья были на фронте. Письма от них приходили редко. Может быть, кто-нибудь из них уже погиб…

Все напряжённо ждали чего-то… Лёля стада совсем тихонькая, а Вова думал, думал и всё старался в чём-то разобраться.

Как-то он услышал, как дедушка, словно разговаривая сам с собой, несколько раз тихо повторил: «Ох, только бы мне дожить!.. Дожить бы только!..»

«До чего дожить?» – подумал Вова, но спросить у дедушки не решался. Ведь не с ним говорил дедушка. И вообще ни с кем. Сам с собой. Вова почувствовал: спросить нельзя…

* * *

Однажды Киросенька пришла какая-то особенная. На уроке была рассеянна, а потом сказала:

– Вот что, дети! У меня очень заболела мама, и я дня на три уеду в Полтаву. Я задам вам уроки на эти дни, а вы хорошенько их приготовьте.

Задала уроки и пошла к дедушке. Туда же прошёл и папа и закрыл дверь. Мама в это время спала.

– Вова, какие у них секреты? – спросила Лёля у брата. Голос её звучал обиженно.

– Они нас всё ещё маленькими считают, – буркнул Вова и отвернулся.

Прошло три дня. Киросенька вернулась из Полтавы оживлённая, взволнованная и о чём-то беседовала с дедушкой. А через несколько дней она снова уехала в Полтаву.

– Маме опять стало хуже, – сказала она детям. – Я вернусь через два-три дня.

Но на этот раз Киросенька отсутствовала целую неделю. Все уроки были приготовлены и тщательно проверены дедушкой. Дедушка старался казаться спокойным, но это ему плохо удавалось. И папа, и мама, возвращаясь домой, ещё в прихожей спрашивали:

– Киросенька не появлялась?

– Дедушка! – Лёля пытливо вглядывалась в дедушкино лицо. – Наверно, Киросенькиной маме очень плохо, что она не едет, да?

– Должно быть… должно быть, очень плохо… – рассеянно отвечал дедушка.

Вова молчал и никого ни о чём не спрашивал. Он давно подозревал, что дело не в Киросенькиной маме, но не говорил об этом даже с сестрёнкой. И не только тревога за учительницу мучила его. В нём росло чувство жгучей обиды на взрослых. Ну, пусть Лёля ещё маленькая и глупенькая, но он-то – Вова – уже совсем большой и всё понимает. Он же слышит обрывки разговоров. Он же знает, что происходит в городе за стенами их мирного дома! Зачем же взрослые запираются в комнате дедушки и шепчутся там?! Куда уехала Киросенька?.. Конечно, не в Полтаву к маме!.. Но куда?.. И зачем?!

Вечерами Вова долго не мог уснуть. Он ворочался в своей кроватке, – она была уже чуть-чуть коротка ему, – слушал спокойное дыхание своей сестры и думал, думал… Что же ему делать? Как заставить взрослых понять, что он уже большой, что ему можно всё-всё объяснить?

Конечно, надо бы им прямо сказать всё это. Но… Вова больше всего на свете боялся разреветься. Мальчику – и реветь?.. Но когда он думал о своей обиде на взрослых, то чувствовал, как комок подкатывает к горлу и глазам становится горячо…

В один из таких вечеров Вове показалось, что в прихожей раздался осторожный звонок. Он поднял голову. Ну да! Вот и мама пошла открывать.

– Кто там? – тихо спросила она. Ответа Вова не услышал, но замок щёлкнул, и до него донёсся радостный возглас:

– Киросенька! Наконец-то!.. А мы уж…

– Дети спят? – тихо спросила Киросенька.

– Спят. Раздевайтесь скорее, пойдём к дедушке. Он уже лёг, но это ничего!

Минуту спустя Вова уже стоял, прижавшись к притолоке двери в комнату дедушки.

– Что делается, что делается! – взволнованно рассказывала Киросенька. – Наша группа почти вся разгромлена. Все арестованы! Я каким-то чудом уцелела. Кто-то всех нас выдал. Я не пошла домой, – возможно, там у меня засада. Друзья, вы приютите меня на ночь? Я шла к вам осторожно! Кажется, шпика за собой не привела.

– Ну, конечно же! Вот тут на диване и ляжете, – ответили вместе папа и мама.

– Ну, рассказывайте, рассказывайте! – торопил дедушка.

– Эту неделю я была на фронте… – начала Киросенька. – Разруха полная! Иногда солдатам сутками еды не подвозят. А настроение у них – везде по-разному. Есть части, где накал дошёл до предела… Ждут только сигнала, и штыки будут повёрнуты. Есть части, где и офицеры заодно с солдатами… Особенно не кадровые, из прапорщиков. А есть части совсем сырые, из глубокого тыла… Тёмные, многие неграмотны… Эти ещё верят в «царя-батюшку». Начнёшь им объяснять: не немецкий, мол, солдат тебе враг. Он такой же подневольный, как ты! А главный враг – царь и его министры-капиталисты. Это они гонят тебя на смерть, под немецкие пули. И на что это война тебе, тебе-то?!

– Понимают? – спросил папа.

– Многие понимают, но не все. До чего же они затурканные, забитые, бедняги! Косятся, молчат, того и гляди офицеру выдадут… С этими труднее всего! А в наступление гонят, – продолжала Киросенька, – офицер сзади с револьвером… Чуть остановись, поверни назад, – на месте уложит! Однако на многих участках фронта идёт братанье: наши выкинут белый флаг, оружие побросают и выходят из окопов. И немцы тоже им навстречу. Руки друг другу жмут, обнимаются… Ведь и немецким солдатам осточертела война!

– Везде бы так! – воскликнула мама.

– Ну, а в общем? – нетерпеливо спросил дедушка.

– А в общем… – Киросенька глубоко передохнула, – а в общем – хорошо! Накипает гнев, накипает ненависть!.. Эту стихию правительству уже не усмирить. События близко! Наших многих арестовали, да ведь всё новые и новые агитаторы идут в войска, на заводы, на фабрики! Скоро уже, скоро!..

– Эх, мне бы ноги! Мне бы ноги мои сейчас вернуть! – с тоской проговорил дедушка.

– Дедушка! – ласково сказала мама. – Да ведь ваши листовки сделают больше, чем десять агитаторов! Ведь их без волнения и гнева читать невозможно!

– А как поднимают настроение солдат на фронте ваши карикатуры, Юрий Ильич! – воскликнула Киросенька.

«Вот как, дедушка листовки пишет!.. Папа для солдат карикатуры рисует… – подумал Вова. – И всё это от нас тоже скрывают!»

В комнате дедушки с минуту молчали. Потом мама тихо сказала:

– Киросенька, это не всё… я по вашему лицу вижу, чего-то вы не договорили… У вас на душе ещё какое-то своё, личное горе. Да?

Киросенька ответила не сразу.

– Да, – тихо заговорила она. – Горе. Но не только моё личное, а всех… На днях двух наших курсисток расстреляли. Я их хорошо знала. Они тоже на фронте вели агитацию в войсках. Среди солдат оказался предатель…

Киросенька замолчала. Стало очень тихо. Вдруг стукнула крышка пианино. Мама негромко заиграла, и, словно сговорившись, все вполголоса запели:

 
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу.
Вы отдали всё, что могли, за него,
За жизнь его, честь и свободу.
Порой изнывали вы в тюрьмах сырых. .
 

Торжественный мотив революционного похоронного марша ширился и до боли проникал в самую душу. Вова

уже не сдерживал слёз, они текли по щекам, и он только боялся, чтобы не всхлипнуть громко.

И снова не все слова песни понимал мальчик. Какой-то «деспот»… какая-то «рука роковая» что-то чертит на стене… Но дело же не в словах!.. Всем своим существом переживал он гибель этих двух девушек… Ведь они такие же, такие же, как Киросенька! Ведь и её могут схватить и расстрелять эти «враги-палачи»…

 
Падёт произвол, и восстанет народ,
Могучий, всесильный, свободный!..
Прощайте же, сёстры, вы честно прошли
Свой доблестный путь благородный!
 

С каким подъёмом прозвучали последние слова! И снова стало очень тихо.

С минуту длилось молчание. Потом мама сказала:

– Киросенька, на вас лица нет. Как вы измучены! Сейчас я вам постелю. Завтра воскресенье и мы все поздно встанем. Спите спокойно.

Вова бесшумно юркнул в постель. Он весь дрожал. То ли озяб, то ли… Главное – теперь уже никто ничего от него не скроет! А они с Лёлей должны, обязательно должны помочь Киросеньке!

* * *

Мальчик проснулся рано и сразу вспомнил всё. Он быстро оделся, сел на край Лёлиной кровати и тронул сестру за плечо.

– Лёлька! Проснись! Дело есть!

Девочка медленно открыла глаза и потянулась.

– Что? – сонно спросила она.

– Да ты проснись хорошенько! Что я тебе расскажу! – И он снова затряс сестру за плечи.

– Про Киросеньку?

– Да. Только тихо, – все ещё спят. Киросенька здесь, у нас. Спит на диване в дедушкиной комнате.

– Ой! – радостно воскликнула девочка и, спохватившись, зажала рот ладошкой.

– Слушай, Лёлька! Ты знаешь, кто она?

– Как кто? Наша учительница.

– А ещё?

– Ещё? Курсистка.

– А ещё?

Лёля смотрела на брата, широко раскрыв глаза.

– Ну, слушай, – шептал Вова. – А ещё она – революционерка. Она ездила на фронт и там уговаривала солдат не воевать с немцами, а свергнуть царя! И вообще сделать революцию…

– А ты откуда знаешь? – не то удивилась, не то испугалась Лёля.

– Ты молчи и слушай! – И Вова подробно рассказал всё, что услышал, сестре.

У Лёли задрожали губы.

– Почему ты не разбудил меня? Я тоже хотела послушать! – Она ткнулась лицом в подушку и горько заплакала.

– Ну вот, сейчас и реветь! – рассердился Вова. – Да как же можно было тебя будить? Ты бы обязательно разревелась, и нас бы прогнали, и мы бы ничего не узнали. А теперь… слушай! Нам нужно помочь Киросеньке!

– Помочь? – У Лёли сразу высохли слёзы. – Как помочь?

– Слушай, что я придумал! – шептал Вова. – Она у нас ночевала, потому что боится, что у неё дома засада.

– Засада? Какая засада?

– Ну, понимаешь, всех её товарищей посадили в тюрьму. И её, конечно, ищут. Может быть, в её комнате уже засела полиция и ждёт её. Чтобы сразу схватить – и в тюрьму!

– Ой, как страшно, Вовка!

– Конечно, страшно. Вот мы с тобой и должны узнать, есть ли там у неё засада или нет.

– Это она просила? – наивно спросила Лёля.

– Глупая ты, Лёлька! Это я придумал, и никто знать не должен! Думаешь, нас пустят? Они же считают, что мы маленькие, совсем глупые и ничего не сумеем. А мы им покажем!.. Я придумал… Ты одевайся скорее, пока наши не встали.

– Ладно! Сейчас оденусь! – заторопилась Лёля. – Ты на моих чулках сидишь, пусти.

Через несколько минут дверь за ними бесшумно закрылась. Умыться и позавтракать было некогда.

* * *

Трое Шумовых и Киросенька сидели за завтраком и недоумевали – куда девались дети?! Особенно волновалась мать.

– Неужели пошли гулять, не поев? Да и вообще на улицах сейчас неспокойно! Зачем детям видеть всё это?

– Нина, – мягко сказал Юрий Ильич, – революция есть революция, и всё равно ты её от детей не спрячешь.

Киросенька горячо поддержала разговор:

– Да, Нина Дмитриевна! Я рада, что об этом заговорили! Я давно хотела сказать… Помните, когда я в первый раз пришла к вам, вы просили меня не говорить детям о политике…

– Мне так хотелось, – перебила Нина, – чтобы их детство было радостно и безоблачно…

– О какой безоблачности может быть речь?! – воскликнула Киросенька. – Сейчас, когда вся страна кипит?! Нельзя больше держать детей под стеклянным колпаком, Нина Дмитриевна! Нельзя! Они же уже большие! Они всё видят, всё слышат… Они же знают, что в городе не хватает хлеба. Слышат о забастовках, о восстаниях, о зверствах полиции! Это же чистая случайность, что они ещё ни разу не встретились с демонстрацией!

– Вот этого я больше всего боюсь! – чуть не плача, воскликнула Нина.

Муж с тревогой посмотрел на неё.

– Киросенька права! – заговорил и дедушка. – Дети выросли. И они гораздо умнее и наблюдательнее, чем…

В эту минуту в прихоже^й хлопнула дверь и в столовую, в шубах и шапках, вбежали Вова с Лёлей. Раскрасневшиеся, с блестящими глазами, они еле переводили дыхание, – видимо, одним махом вбежали на пятый этаж.

– Киросенька, – выпалил Вова, – не ходите к себе домой. У вас там засада!

– Что? Что? – Девушка вскочила с места. Остальные онемели от изумления.

– Да, да! Мы там были! Мы придумали, – быстро затараторил Вова.

– Два дядьки! Оба противные! – перебила Лёля.

– Постой! Я по порядку… Мы придумали с Лёлей. Пошли к вам будто узнать, не заболели ли вы… И учебники и тетрадки взяли. Позвонили. Открыла хозяйка…

– Перепуганная! – вставила Лёля.

– Мы говорим: «Екатерина Осиповна не больна?» А из вашей комнаты выходит дядька…

– Ой, противный!

– Не перебивай, Лёлька! Спрашивает: «Вы кто такие?» Я говорю: «Мы её ученики. Она не больна? Целую неделю на уроки не ходит! А мы всё, что надо, давно сделали, вот!..» А он хвать у меня из руки книги и тетради, давай перелистывать…

– А я спрашиваю: «Дядя, а вы кто ей?» – отстраняя Вову, заговорила Лёля. – А он говорит: «Я брат Екатерины Осиповны, приехал к ней из провинции в гости с приятелем, а её и дома нет». А мы же с Вовкой знаем, никакого брата у вас нету!

– Дай я скажу! – оттолкнул Вова сестру. – А мы оба будто обрадовались. Говорим: ой, как она рада будет! Только где же она? Значит, не больна? Я и говорю: «Пожалуйста, – говорю, – пожалуйста, когда она придёт, вы ей скажите, что её ученики беспокоятся…»

– А он втащил нас в вашу комнату, – снова перебила Лёля, – а там второй сидит. «Ах, – говорит, – какие славные детки».

– Постой, Лёля, это я расскажу! – рассердился наконец брат. – А этот, первый-то, и говорит: «Хорошо, – говорит, – давайте условимся устроить ей сюрприз! Если она сначала домой придёт, мы ей про вас скажем. А если, – говорит, – она к вам придёт урок давать, вы ей ничего про нас не говорите! Пусть девочка с ней начнёт заниматься, а ты, мальчик, потихоньку от неё со всех ног беги к нам. Мы к вам и придём, – вот будет ей радость!» А я говорю: «Вот хорошо-то! Так и сделаем».

– Мы стали уходить, – продолжал Вова, – хотим тетрадки и учебники взять, а они не дают. «Оставьте это», – говорят. «А зачем вам»? – спрашиваю. – А они говорят: «Нам интересно, как вы учитесь…» Ну, мы и ушли… Ведь это и есть засада, Киросенька, да?!

Возбуждённые, захваченные своим рассказом, дети и не заметили, что все взрослые так и застыли от изумления. Первая опомнилась мама.

– Дети! – в ужасе всплеснула она руками. – Что вы наделали?! Вы же предали Киросеньку!

Тут сразу все заговорили, но дети ничего не слышали, ничего не соображали. То, что сказала им мать, было так страшно. Они стояли потрясённые, убитые. Они… предали?.. Нет, нет, только не это!.. Они даже не заметили, как расплакалась мать, как папа бросился её успокаивать.

Киросенька, обняв Вову за плечи, встревоженно спрашивала:

– А адрес?.. Они спрашивали у вас ваш адрес? Адрес?!

Вопрос с трудом дошёл до сознания Вовы. Сказать он ничего не мог; он только отрицательно покачал головой.

– Всё равно! – рыдала мама. – Они же, конечно, проследили, куда пошли дети, и сейчас явятся сюда… Киросенька! Бегите скорей! А вдруг наш дом уже оцеплен! Дети, дети, что вы наделали!

Вдруг дедушка хлопнул ладонью по столу.

– Тихо, товарищи, – сказал он властно. – Нина, не разводи истерики и паники, а слушай, что я скажу. У меня опыт в таких делах больше вашего. Конечно, дети поступили неосторожно, но я об этом с ними поговорю потом. Уверяю вас, всех вас уверяю: непосредственно сейчас никакая опасность здесь нашей гостье не грозит. Царской полиции повадки революционеров хорошо известны. Они отлично понимают, что со стороны Киросеньки было бы просто слишком наивно посылать детей на разведку из того дома, где она находится! Им, конечно, и в голову сейчас не придёт, что та, кого они хотят схватить, сидит в этом доме и ждёт детей с разведки.

Дедушка вдруг улыбнулся и посмотрел на внуков.

– А мои внуки недаром собираются быть артистами. Они, как видно, хорошо разыграли свою роль. И те мерзавцы в засаде поверили, что это просто ученики пришли к учительнице. За детьми они, конечно, проследили, а наш дом у них уже давно на примете. Нам надо ждать «милых гостей», а Киросеньке надо собраться и уходить…

– Вы правы, дедушка, – сказала Киросенька, обнимая старика и целуя его. – Вы, как всегда, правы, милый, мудрый дедушка! А вы, Нина Дмитриевна, напрасно обрушились на моих учеников, – они всё же оказали мне огромную услугу. И от чистого сердца! – Она подошла к Вове и подняла его опущенную голову. – Ну? Что нос повесил? Всё хорошо! Пусть те сидят в засаде, а я сейчас уйду, – и поминай, как звали!

– Куда?! – криком вырвалось у Вовы. – Куда же вы пойдёте?

– Конечно, не к себе домой! – ответила девушка. – На рабочих окраинах у меня столько друзей, что… – Она не кончила и оглянулась на Нину Дмитриевну. – Я сейчас уйду, – повторила Киросенька, – но в другом обличье. – Она вся выпрямилась и глубоко вздохнула. – Я уйду из этого дома дряхлой старухой. Нина Дмитриевна, помните, вы как-то давали мне старинный салоп вашей бабушки. И такой же капор. Помните, когда мы играли «Красную шапочку»? Давайте их сюда! А вы… – обратилась она к Юрию Ильичу, но он не дал ей договорить.

– Садитесь сюда, к свету! – сказал он, доставая краски.

Дети с напряжением следили, как тоненькие кисточки в папиных руках едва касались лица Киросеньки. Вот поседели брови… вот из уголков глаз побежали лучиками морщинки… вот опустились углы рта… на лбу легли глубокие складки, и вот уже старушка в старомодном салопе и капоре смотрится в зеркало и улыбается.

– Только ступки и помела не хватает!.. А теперь, дедушка, что вы за эти дни написали? Давайте сюда, я унесу в сумке. А у вас, Юрий Ильич? Наверное, есть новая карикатура! Всё давайте сюда, на дно какой-нибудь потрёпанной сумки. А сверху, Нина Дмитриевна, дайте простое мыло, мочалку, старенькое полотенце. Старушка в баню пошла… Если схватят, всё равно хуже не будет! А если удастся пройти… сами понимаете, как это пригодится!

– Правильно рассудила, умница, – сказал дедушка и дал Киросеньке несколько исписанных листков. Юрий Ильич принёс небольшой рисунок. Через весь лист сломя голову бежал царь Николай Второй. Лицо его – глупое и смешное – было донельзя испуганно. Горностаевая мантия сползла с плеч и волочилась за ним в пыли. А за ней катилась потерянная с головы корона.

– Очень хорошо! – улыбнулась Киросенька. – Так очень скоро и будет! А теперь до свиданья, друзья! Уверена, до скорого!

– В добрый час, Киросенька! – напутствовал её дедушка.

– Поцеловала бы вас, дорогие, – говорила девушка, пожимая руки Вове и Лёле, – да боюсь испачкать. А вы станьте у окна и смотрите. Я сразу перейду на ту сторону улицы и заверну в ближайший переулок. Проследите, не завернёт ли кто вслед за мной. Если нет, – значит, всё хорошо.