Текст книги "Всего превыше"

Автор книги: Елена Катасонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Ну, раз должна, повидаю! – засмеялась Лиза.

После звонка Жана все казалось возможным, простым и легким, все было теперь в ее власти.

– Лизка, ты сияешь прямо-таки неприлично! – строго заметила вчера Ира. – Сразу видно: что-то случилось.

– Не выдумывай, – отмахнулась от подруги Лиза.

Была ли Ира права? Кто знает... Но что-то особенное и в самом деле исходило от Лизы – какие-то токи, флюиды, запах счастья, и это притягивало к ней людей. Даже мальчишки на факультете, давно привыкшие к тому, что их девочки – как бы и не девочки, а так, товарищи, – даже они встрепенулись, странно заволновались. И недаром же отметил Лизу наметанным глазом Сергей. А уж Сашка-то...

– Ты доедешь сама? – озабоченно спросил он, когда входили они в общежитие.

Ему предстояло выходить из лифта первым.

– Доеду, доеду, – пропела Лиза.

– Нет, лучше я тебя провожу, – подумав, решил Саша, – а то они тебя захлопнут.

– Кто?

– Двери.

Двери в лифтах закрывались автоматически.

– Ну проводи, – легкомысленно согласилась Лиза.

Честное слово, ни о чем таком она даже не думала! Но Сашка вдруг замолчал, тяжело задышал, взял ее под руку, и ей стало немного не по себе. Вот бы ждала ее Ира! Но Ира на сей раз осталась у себя дома, да и что ей было делать на Ленгорах без Лизы? Сидеть и ждать? Нет уж, увольте!

– Приехали, – сипло сказал Саша и, все так же крепко держа Лизу под руку, вывел ее из лифта.

– Ох, я такая пьяная, – призналась Лиза, и это была, черт возьми, правда. Только напрасно она в этом призналась.

Пол покачивался под ногами, стены были какими-то неясными.

– Минус на минус дает плюс, – непонятно ответил Саша и повел Лизу к двери ее комнаты, стараясь ступать твердо.

Лиза вынула из сумочки ключ, но он упорно не желал влезать в скважину.

– Дай-ка мне, – решительно сказал Саша.

Дверь, как ни странно, сразу открылась.

– Ш-ш-ш, – приложила палец к губам Лиза. – А то разбудим Алю, она начнет ворчать и ругаться.

Аля – соседка по блоку – давно и сладко спала. Она вообще рано ложилась и рано вставала – от этой деревенской привычки Москва ее так и не отучила, – но утром ходила на цыпочках и даже душ принимала вечером, чтобы меньше шуметь по утрам. Ну и Лиза в ответ старалась, только уж вечерами.

– Ага, ага, – прошептал Саша и прыснул со смеху, зажав рот ладонью.

Сняли пальто, повесили на вешалку в коридорчике, крадучись, вошли к Лизе – дверь снова отворял Саша, – Лиза сняла сапоги и надела тапочки.

– Пить хочется невозможно, – прошептал Саша и глянул на Лизу просительно.

– И мне, – призналась Лиза. – Пойду поставлю чайник.

Она взяла чайник, скользнула, споткнувшись у порога, в дверь, посидела, подпершись, на кухне, ожидая, пока вскипит вода, а когда вернулась, то увидела, что постель расстелена и на ней сидит Саша в трусах и в майке.

Он встал, молча шагнул к Лизе – с горячим чайником в руке она не смогла его оттолкнуть, – обнял, как-то очень ловко отобрал чайник и поставил его на стол и стал раздевать Лизу.

– Подожди, нет, постой, – ошеломленно шептала она.

– Сейчас, сейчас, я сейчас, – бормотал в ответ Саша.

Сопротивляться не было сил, да и как-то странно было бы сопротивляться... За окном падал и падал снег – Адамо, что ли, наворожил? Ведь только что ничего такого в природе даже не намечалось. "Падает снег, а ты не пришла..." На секунду мелькнула мысль о Жане, злая, несправедливая мысль. Как он сказал? "Я – мужчина!" Значит, ему можно, а ей нельзя? А как же тогда равноправие? Лиза закрыла глаза, чтоб не кружилась так комната. Она стояла молча, не помогая, но и не мешая Саше.

– Я люблю тебя, – шепнул он ритуальную фразу.

Сильные руки подняли Лизу, положили на кушетку. Саша оказался над ней, на вытянутых руках.

– Милая, милая...

Его руки согнулись, и вот он уже весь на Лизе, и вот уже в ней горячий, нетерпеливый, а язык его – в ее ухе. И этот язык щекочет, возбуждает так, как не возбуждал ее Жан. Что это? Почему? Зачем?

– Ох, ох...

Стон нестерпимой страсти вырвался у Лизы, и Саша прижал ладонь к ее губам.

– Тихо, тихо... Деревенские спят чутко...

– Но я не могу, не могу...

– Тихо, Лизонька... Ах, какая ты женщина!

– Еще, еще!

Она хотела его – веселого смешного Сашку, с которым просто дружила, о котором никогда как о мужчине не думала, который знал про них с Жаном... А он все ласкал ее, приходил снова и снова, а потом рука его опустилась к ее животу и ниже, ниже... Она гладила Лизу в том же ритме, в каком касался ее уха язык.

– О-о-ох, – снова не удержалась от стона Лиза и повернула к Саше второе ухо.

– Оно тоже хочет, – как в бреду говорила она какие-то глупости. – Это несправедливо...

А снег за окном все падал и падал, завораживая, усыпляя, заметая следы... И, насладившись друг другом, они оба уснули.

3

"Утро вечера мудренее". Но оно и страшнее вечера, много страшнее. Все голо, прозрачно и ужасающе ясно.

Серый свет вполз в комнатку Лизы, вполз и остановился, не разгораясь, как весной, розовыми, оранжевыми, красными красками, не подкрашенный, как зимой, ярким холодным солнцем... Унылый свет межсезонья. И снег – колдун, обманщик и соблазнитель – не летел уже за окном. Да что там снег? Он растает, если не растаял уже. Снег, как и все, что вчера случилось, химера, рано еще быть снегу.

"Это неправда", – даже не подумала, а почувствовала Лиза – кожей, нервами, сердцем почувствовала – и осторожно, чуть дыша, скосила глаза на лежащего рядом. Это – Сашка? Нет, это чужой, незнакомый, случайный мужчина. Что-то белое застыло в уголках рта, над высоким лбом торчит спутанная шевелюра.

Сашка... Как же он мог? Как мог воспользоваться? А чем, собственно, он воспользовался? Ее желанием? Да, но если бы он не поехал с ней вместе на ее этаж, не вошел бы в комнату, не попросил бы чаю... Потом было все как в тумане.

Лиза заморгала часто-часто, чтоб не заплакать, но из этого ничего не вышло: слезы уже текли по щекам. Она медленно, снова сдерживая дыхание, отвернулась к стенке, придвинулась к ней поближе, отстранясь от чужого, неприятного человека, который вчера еще был просто Сашкой, хорошим, веселым, добрым парнем.

Вздох, похожий на стон, вырвался у нее из груди. Письмо Жана, читаное-перечитаное, помнила она наизусть. "Лиза, не надо! Ведь это любовь. Не заменяй меня, например, Сашкой". Откуда он знал? Почему привел в пример именно Сашу? "Не придуривайся, – горько усмехнулась Лиза. – Потому что они были друзьями". Она закусила губу, постаралась не застонать снова. Зачем она так запомнила несчастное это письмо? Память услужливо подсказала: "Это как я бы вдруг стал бегать за Ирой. Невозможно и стыдно!" Да, стыдно и невозможно. Но ведь случилось!

Погоди, погоди, надо во всем разобраться. Зачем вообще она стала так часто встречаться с Сашей? Кино, прогулки, письма... У нее же есть Ира! Правда, Ира не часто бывает на Ленгорах. Но все равно: друг-мужчина зачем? Значит, с самого начала он хотел... Нет, неправда! Все случилось нечаянно, оба они просто надрались! Может, сделать вид, будто ничего не произошло? Так вот же он – лежит рядом. Если б вчера ушел... Так ведь может уйти она! Тихо встать, выскользнуть из постели, одеться и убежать.

Что-то, должно быть, во сне он почувствовал. Или она шевельнулась или вздохнула. Только Сашка вдруг, сразу проснулся.

– Лизунь, ты не спишь? – ласково, как ни в чем не бывало спросил он.

И тут же его сильные руки опрокинули Лизу навзничь, тяжелое тело плотно прижало ее к матрацу, и уверенно, жестко и быстро, без всяких нежностей и прелюдии, Сашка вошел в нее и сразу заполнил ее собой, рот его впился в беззащитные губы, и она не могла ничего сказать, пальцы так затеребили соски, что они сами потянулись им навстречу, и Лиза, застонав от бессилия, задвигалась в такт проклятому Сашке... Кто он ей, черт возьми? Позавчера – только друг, без пола и внешности, вчера – случайный любовник, а сегодня... Кто он сегодня?

– Пусти, – с ненавистью сказала Лиза и резко сбросила с себя тело, имевшее над ней такую страшную власть.

– Ты чего? – простодушно удивился Саша.

Он попытался обнять Лизу, сунулся к ней с поцелуем, но запах подмышек, несвежий рот, маленькие, растерянно моргавшие голубые глазки – все это вызвало у нее такой прилив отвращения, что она вскочила, как подброшенная пружиной, накинула на плечи халат и бросилась в душ от всей этой гадости отмываться.

Там она стояла под горячими струями, запрокинув в отчаянии голову, стиснув зубы. "Уходи, уходи!" – заклинала Сашку. И еще: "Ненавижу!" И еще: "Это ты во всем виноват! Зачем ты уехал? Сделал женщиной и уехал – зачем? Как ты мог? И как мне теперь дожить до вашего Рождества? Дотерпеть – как?" Это все – уже Жану.

Саша, естественно, никуда не ушел. Правда, хватило ума встать и одеться. Он даже свернул и сунул в ящик постель. Врожденное ли чувство приличия, инстинкт, странная ли реакция Лизы были тому причиной? Как знать. Во всяком случае, Лизу встретил пай-мальчик – добродушный, приветливый и спокойный.

– Поставить чайник? – улыбаясь, спросил он, и Лиза совсем растерялась.

Она молча кивнула. Саша взял чайник и пошел вразвалочку, насвистывая, в кухню. И эта его походочка, и этот подлый свист доконали Лизу. Значит, для него это не имеет никакого значения? И видно, есть опыт, и она, Лиза, одна из многих... Лиза задыхалась от боли, ярости, унижения. В горести своей даже не вспомнила, что сама выпрыгнула из постели, не допустила ни нежных слов, ни объятий. Сейчас ей казалось, что Сашка ее презирает – ведь она оказалась женщиной! – думает, что она со всеми...

Бог знает, какие глупости молниями вспыхивали у нее в голове, вызывая нестерпимую боль в затылке. Она открыла окно, высунулась по пояс, стараясь глотнуть побольше свежего воздуха. Как все серо вокруг! Серое небо, серый асфальт сливаются воедино. Только аккуратные елочки по мере своих слабеньких сил противостоят этой серости. Но они такие маленькие, сверху их почти и не видно.

А у Жана сейчас тепло. По ночам московское радио зачем-то дотошно докладывает, будто дразнит сидящих в клетке, сколько градусов сейчас в Риме, Париже, Мадриде, и Лиза слушает, представляет...

Она шарахнулась прочь от окна, мигом натянула на себя белый пушистый свитер, торопливо влезла в серые брючки, схватила куртку, платок – тогда вся Москва ходила почему-то в платках, – сунула ноги в коротенькие сапожки и рванула к лифту. "Ключ – в двери, запрет, догадается", – успела подумать она и тут увидела Сашку. Он шел ей навстречу с чайником в руке.

– Ты куда? – удивился он.

Лиза подошла к нему очень близко.

– Никуда, – прошептала она. – И никогда, слышишь? Никогда!

– Что? Что? – искренне старался понять ее Сашка.

Но Лиза уже отошла, нажала кнопку лифта, двери тут же открылись видно, кабина стояла на их этаже, – Лиза, не оглядываясь, шагнула внутрь, и дверцы закрылись. А Сашка остался в холле, с чайником в руке, как дурак. Металличе-ская ручка жгла пальцы, он машинально поменял руку, добрел до Лизиной комнаты, поставил чайник на тарелку, чтоб не осталось на столе следа, и стал думать, что ж он, кретин, понаделал?

Так хорошо было ходить с ней в кино, гулять вечерами, танцевать в Домжуре, а главное – разговаривать. Теперь она его ненавидит, и правильно делает! Разве он не знал про Жана? Не мог разве он подождать? Надрался как свинья и вел себя как скотина!

Так терзал, проклинал себя Саша. А потом бросился ничком на кушетку, где только что был невыносимо счастлив, и зарычал, вцепившись зубами в подушку, от столь же невыносимой боли.

Куда деваться, когда на тебя обрушилась такая беда? Идти, бежать, ехать – куда? Ну конечно же, к лучшей подруге Ире.

– Ты дома? Можно к тебе?

– Еще бы! А что это голос у тебя какой-то чудной? Как вечер в Домжуре?

– Ну вот приеду и расскажу.

Ира жила далеко, на улице со странным названием – Маломосковская. Но это, может, и к лучшему: пока Лиза до нее добиралась – час с хвостиком, чуть успокоилась. Доехала на метро, перешла улицу, углубилась в обычные, по-московски запутанные переулки. Но Лиза уже научилась в них разбираться, только подъезды неизменно путала. А ведь сколько раз уже бывала в этом старом, с огромными балконами доме.

– Третий, третий подъезд, не второй, а третий! – крикнула ей Ира: она как раз вышла на балкон вешать белье.

– Прикрепили бы хоть таблички, – подняв голову, отозвалась Лиза.

– Придет время – прикрепят, – весело сказала Ира. – Не все же такие рассеянные...

В квартире, как и положено семейству военных, было строго и чисто. Вера Ивановна, Ирина мама, встретила Лизу, вытирая руки о пестрый передник.

– К столу, к столу! Мы уж, Лизонька, тебя заждались. А мой благоверный на сборах, так что компания исключительно женская.

Как здорово готовила Ирина мать! Мотаясь с мужем по гарнизонам, шалея от унылой гарнизонной жизни – работа для нее, учительницы, не всегда находилась, – изучила со скуки чуть ли не все национальные кухни, записывая их тонкости по старой учительской привычке в толстую линованную тетрадь. Осев наконец в Москве, любила удивить домочадцев то корейской лапшой куксу, то казахскими мантами, выискивая по базарам необходимые специи.

– Сегодня у нас все просто, – объявила она. – Щи, пельмени, грибочки.

Ничего себе – просто! Лиза уплетала всю эту вкуснятину за обе щеки и была не в силах остановиться: капуста, перченная по особым корейским рецептам – три года жили в степях Казахстана, куда выслали из Уссурийского края чуть ли не всех корейцев, – крохотные маслята в подсолнечном масле, а уж щи... Ира от Лизы не отставала. Вера Ивановна – высокая, статная, еще молодая, – подпершись, смотрела на девочек. "Хорошая у Иры подружка. Только трудно, видать, в общежитии, голодновато. Хотя Ирка моя все равно туда рвется: танцы, мальчики, болтают там до утра... Надо пироги ей давать с собой, что ли..."

– Наелись?

– Ага!

– Ну, слава Богу! Идите в Ирину комнату. Ладно, ладно, я сама помою посуду. Идите, чего уж...

– Ирка, что я наделала! – закрыв плотно дверь, сразу сказала Лиза. Это ужасно!

– Изменила Жану? – мгновенно догадалась Ира.

– Откуда ты знаешь? – ахнула пораженная ее проницательностью Лиза.

– Да у тебя все на морде написано, – проворчала в ответ Ира. – Пить надо меньше, – назидательно добавила она.

Лиза низко опустила грешную голову. Ира встала, зажгла старинную настольную лампу с амурами и шелковым абажуром. Комната озарилась нежным розовым светом.

– Ладно, – примирительно сказала она, – чего там? Теперь – лишь бы не влипнуть. Вы предохранялись?

– Нет, – пролепетала Лиза. – Ты даже не спрашиваешь, кто он...

– Кто-кто... Небось Сашка.

Ну Ирка! Насквозь все видит!

Лиза положила руки на стол, а на руки – голову. Как надежно, тепло у Иры. И защищенно: рядом мать, и уж она не позволит никакому Борису остаться на ночь... Впервые Лиза остро ощутила, что она здесь – одна.

Зазвонил телефон в коридоре, и Вера Ивановна сняла трубку.

– Ира, тебя! – крикнула она.

Ира проворно вскочила с дивана, выбежала в коридор, взяла висевшую на металлическом длинном шнуре трубку.

– Але... Саша?

Лиза тут же оказалась с ней рядом. Сделав зверское лицо, отчаянно замахала руками.

– Нет, она не у меня, – поняла ее Ира. – Не знаю... Правда, не знаю... Да откуда мне знать?

Вера Ивановна укоризненно покачала головой:

– Ах вы, дурочки! Разве это метод?

– Мама, ты обещала, – обиженно напомнила Ира.

– Молчу, молчу... Я же не виновата, что у меня есть уши. Замолкаю и удаляюсь. Чай на столе.

Ира обняла подружку.

– Останешься? Оставайся! Постелем тебе на диване.

А у Лизы и сил-то не было – снова ехать на Горы. Отяжелев от непривычно сытного обеда, обласканная в гостеприимном московском доме, она, с трудом удерживая отяжелевшие веки, смотрела, прищурившись, на высокую, стройную, очень похожую на мать Иру, и та, казалось, плыла в тумане, и слова ее – утешительные слова настоящей подруги – доносились до сознания Лизы как сквозь вату.

– Да ты у меня совсем спишь, – жалостливо сказала Ира и, обняв Лизу, увела ее назад в свою комнату.

– Нет, я не сплю, – пробормотала в ответ Лиза, пристраиваясь на диване. Глаза у нее совсем закрывались. – Просто устала.

– Ну и отдохни.

Заботливые руки положили на диван подушку, кто-то набросил на Лизу легкий пушистый плед. Она уже ничего не видела.

– Это потому, что снова пошел снег, – услышала Лиза мягкий голос хозяйки дома.

– Это потому, что вчера у них был вечер, танцы до упаду, – объяснила матери Ира.

"Это потому, что я очень несчастна, – вздохнула, проваливаясь в глубокий спасительный сон, Лиза. – Как хорошо, что можно уснуть и ни о чем не думать".

4

– Да, мальчик, – задумчиво сказала мама, – теперь и я вижу, что ты влюблен. Влюблен как безумный. А вообще любовь – это и есть болезнь: душевное расстройство, какая-то мания.

Мать сидела в большом кресле, положив полные руки на округлые подлокотники, откинув голову на его высокую спинку, мирно покачиваясь качалку купил ко дню ее рождения Пьер, за огромные деньги, на аукционе, но смотрела на сына с тревогой.

– Болезнь? – поднял на нее измученные глаза Жан.

– Не обижайся, – взяла его тонкую руку мать. – Я, может, не так сказала.

– Так, – снова опустил голову Жан. – Я думаю, думаю, думаю, и все о ней... Я просто ничего, кроме нее, не вижу.

– Но она ведь в Москве, – осторожно заметила мать: эти его слова испугали. – Как можно видеть того, кого нет? Хотя, конечно, я понимаю: можно представить.

– Нет, – не принял подсказки Жан. – Именно вижу. Однажды даже догнал какую-то девушку... Наверное, я и вправду свихнулся.

Как ни сочувствовала Марго своему Жану, все-таки она поморщилась: в их кругу так не выражались. "Свихнулся..." Ну где это видано? Но тут же себя одернула: мальчик страдает!

– Ладно, – решительно встала с кресла. Подошла к Жану, положила руку ему на голову. – Ладно, – повторила она, – лети в Москву, вези сюда свою Лизу. Все равно ни черта ж ты не учишься!

– Что за слова, Марго?

Они и не заметили, как пришел отец.

– И почему сидите впотьмах, как заговорщики?

Пьер, как всегда, был энергичен и весел. Как всегда, кроме своего бизнеса, ничего не знал и знать не хотел.

– А мы и есть заговорщики, – улыбнулась Марго, но смотрела на мужа строго, решительно.

О, как хорошо он знал этот взгляд! Что-то, значит, случилось в ее царстве.

– Завтра с утра, – заговорила Марго, и ее черные глаза велели молчать, соглашаться, – Жан займется своими делами.

– Какими? – насторожился Пьер.

– Главными! – Марго даже топнула маленькой ножкой. – Полетит в Москву, за своей Лизой.

Пьер редко терялся – в этой жизни ему, чернокожему, приходилось за все биться насмерть, – но когда так говорила Марго...

– А учеба? – только и спросил он. – Ты хотел лететь на каникулы, кажется?

– Не стану я ждать каникул, – чуть слышно – не от страха перед отцом, а от того отсутствия сил, какое овладевало им все больше и больше, – сказал Жан. – Ничего у меня без нее не выходит.

– Так заведи себе подружку, – покосившись на Марго, не очень уверенно посоветовал Пьер.

– Не получается! – тонко закричал Жан. – Мне скучно со всеми, я не знаю, о чем говорить!

Отец тяжело опустился на стул.

– Черт его знает, – он и не заметил, как повторил словцо Марго, только что им осужденное, – что такое есть в этих русских девушках? Они ведь и одеваются плохо, и не имеют косметики...

Жан невесело рассмеялся:

– Косметика... Ах, папа...

– Что – папа?

– Первое время я просто глаз не мог от них отвести – такие они красивые. А потом узнал Лизу... Ну ты видел же фотографию!

– Да, хороша, – нехотя согласился Пьер.

– А какая умная, добрая и... – Жан запнулся, но сказал все-таки, нежная, бескорыстная...

– Да уж, – недоверчиво пробурчал отец. – Хотя, пожалуй...

– Что?

– Отказаться от Парижа... От такой семьи, как наша... Может, она расистка?

– Нет! – вскинулся Жан, потому что была, была доля правды в словах отца. – А богатство... Она о нем и понятия не имеет... Там все по-другому, этого даже не объяснить... Так я полечу?

Он спросил робко, с надеждой. Конечно, на его стороне была мать, но решал все отец.

Марго все так же – серьезно, смело, решительно – смотрела на мужа, и он понимал, что она знает что-то такое, чего ему не понять.

– Лети, – пожал Пьер плечами. – Только потом не жалуйся.

– На что?

– А на то... – Пьер старался не смотреть на жену: она приказывала ему молчать. – Вот поссоритесь...

– Почему мы поссоримся?

– Все ссорятся, – объяснил отец. – Поссоритесь, да и назовет она тебя черномазым. Тогда не жалуйся. Ты ведь пока не знаешь, как это больно.

– У них, в Союзе, нет никакого расизма, – горячо заговорил Жан, откуда-то вдруг взялись силы.

– Потому что нет негров, – засмеялся отец. – А вот скажи: антисемитов там тоже нет?

Это был удар ниже пояса – про антисемитизм в России все знали, – но Пьер пытался спасти, вразумить сына!

– Антисемиты есть, – неохотно признал Жан. – Но Лиза...

– Знаю, знаю: кто угодно, только не Лиза, – усмехнулся Пьер. – Когда влюблен...

Он помолчал, походил по комнате, не глядя ни на жену, ни на сына.

– Да я ж сказал – лети...

Жан вскочил со стула, лицо его расцвело улыбкой, глаза сияли. От недавней подавленности не осталось и следа.

– Так я ее привезу? – живо, энергично заговорил он. – Только знайте, мы там поженимся, иначе ее не выпустят. А здесь, в Париже, обвенчаемся.

– Ну, раз иначе не выпустят... – окончательно сдался Пьер. – Раз берешь на себя такую ответственность... Ведь католики женятся один раз, не забыл? Хотя какой ты католик... Все вы, молодые, отошли от веры. А она, Лиза твоя, – католичка?

– Не знаю, – испугался неожиданно возникшего препятствия Жан.

– Они там все атеисты, – пришла ему на помощь мать. – Так им велят, и они не смеют ослушаться. Так?

Она вопросительно взглянула на сына.

– Не очень так. – Жан с благодарностью смотрел на мать. – Не все атеисты. Старушки, например, ходят в церковь. И некоторые молодые – тоже. Но комсомольцы – нет.

– А ты ходил в церковь? – строго спросил отец.

Жан опустил голову. Врать не хотелось.

– Ну что ты к нему пристал? – вступилась за сына Марго. – Он учился... Знаешь, какой там трудный язык?.. Пошли-ка лучше ужинать. Устал? Проголодался?

Как она могла забыть старую, всем известную истину: мужчину нужно сперва накормить.

Она повела Пьера ужинать.

– Оставь мальчика в покое, – шепнула по дороге. – Ему и так трудно.

– Всем трудно, – справедливо заметил Пьер.

– Нам – уже нет, – возразила Марго.

– Только в этом плане, – не мог не согласиться со своей мудрой женой Пьер. – Но у нас есть другие проблемы, и поглавнее, чем у нашего дурачка.

– У каждого возраста свои проблемы самые главные...

Пьер собрался поспорить, но тут в дом ворвалась Марианна, сбросила с плеч рюкзачок, крикнула всем: "Салют!" – и, как всегда с ее появлением, стало шумно и многолюдно. Словно не одна девчонка в мини-юбочке и белой кофточке вернулась из коллежа, а целая ватага подростков влетела, как стая растревоженных птиц, в чинный, благопристойный дом.

Марианна с ходу врубила джаз – в своей комнате, но на полную мощность, – с типично французской живостью затараторила с подругой по телефону, легко коснулась губами щек отца, матери, брата и, схватив что-то вкусное со стола, умчалась по каким-то своим неотложным делам.

– Эй, – повернулась она ко всем у порога, и короткая юбочка веером разлетелась вокруг стройных ног, – так вы его отпускаете? Имейте в виду, что я – за!

Откуда она-то знала? Спросить никто не успел: Марианна исчезла.

– А обед? – безнадежно крикнула вслед мать.

– Мы в пиццерию! – донеслось уже с улицы.

– Кто это – мы?

Суровое лицо Пьера смягчилось: он обожал младшую дочь.

– О Боже, – протянула Марго, – за Марианну-то хоть не волнуйся! Еще успеешь... Хорошо, что она не знает бедности. Знаешь, как богатая девочка писала сочинение о бедной семье? "И папа был бедным, и мама была бедной. И шофер у папы был бедным, и шофер у мамы был бедным. И даже повар у них был бедным..."

Марго засмеялась, а Пьер с нежностью улыбнулся. Что-то давнее, юное напомнила ему Марианна. И как она похожа на мать! Только Марго, когда он встретил ее в мастерской у своего друга-художника – Пьер с юности увлекался живописью, – была, пожалуй, еще красивее.

– Жан, к столу, – строго сказала Марго, скрывая страх, неуверенность: исхудавший, несчастный Жан неизменно отказывался.

Но на этот раз разве мог он сказать "нет"?

– Поезжай, – в третий раз повторил отец, думая о себе и Марго. Похоже, это и в самом деле любовь. Нельзя от нее отказываться. Будешь потом всех нас корить...

Он приоткрыл белую фарфоровую супницу, стоявшую посреди стола.

– О-о-о, луковый суп... Ешь и беги оформляй визу.

Так решили свободные люди в свободной стране, наивно полагая, что главное – принять решение. Ну, еще деньги. А так... До Москвы лёта – всего ничего, а в Москве ждет Лиза, тоже скучает. И даже строгая сибирская мама смирилась. Так, во всяком случае, понял из последнего письма Лизы влюбленный Жан.

Ах, дети, дети! Уж лучше бы они не писали друг другу! Или хоть не обсуждали бы свои грандиозные планы на будущее. А Жан, дурачок, однажды наклеил на конверт марку с портретом, как вы думаете, кого? Аденауэра! Того самого, кто спал и видел, как бы это ему поглотить ГДР, слить два немецких государства воедино, приблизить НАТО к границам Союза да и разжечь третью мировую войну! Так писала газета с гордым названием "Правда", так вещало московское радио.

Письма туда-сюда до поры до времени доходили. Но – прочитывались. Серьезные люди в скучных, дорого обставленных кабинетах, получая за это большие (по советским понятиям) деньги, изучали послания смешных наивных ребят и делали серьезные выводы. Короче – визы Жану не дали.

– Почему? За что? Как они смеют? Что я такого сделал?

Жан плакал, кричал, бегал по комнате, а за ним, с трудом поспевая, бегала мать. Потом позвонила Пьеру, и он примчался: такого голоса у Марго не слышал со времен той давней истории с секретаршей.

– Успокойся, прекрати, будь мужчиной! – пытался остановить он истерику сына. – Ты же знаешь, какие у меня связи... Я уверен, что смогу... Да замолчишь ли ты наконец?

– Папа, папочка, прошу, умоляю! – рыдал Жан. – Ради Бога! Помоги, помоги, помоги!

– Помоги ему, Пьер. – Марго печально взглянула на мужа. – Мальчик так мучается.

– Я же сказал, помогу, – набычившись, сжав кулаки, заверил свою команду Пьер. – Он не шпион и не враг, это какое-то недоразумение. Сейчас же звоню Жерару. Только не мешайте!

– Конечно, конечно, – благодарно сжала ему руку Марго.

Но Пьер не смог ничего. И друзья его не смогли: ведь решала все не французская сторона. А русские уперлись так, что французы просто разводили руками. Казалось, непоправимый ущерб будет нанесен великой державе, если французский паренек увезет из Москвы русскую девушку Лизу, если эти двое будут счастливы (или несчастны) не в Москве. Заодно и письма туда-сюда приходить перестали. И с Москвой не соединяли часами, а если соединяли, то шумы, треск, щелчки ничего не давали понять, ничего невозможно было расслышать. Да и что изменилось бы, если б ребята друг друга услышали? Ничего ровным счетом.

Стояла зима. Снег выпал в Париже. А Жан все метался, на что-то надеясь, веря в какую-то там справедливость. Мать утешала, бранила, взывала к разуму. Тщетно! Пришлось снова отвлечься от важных дел Пьеру. Он подумал, подумал, порылся в бумагах, нашел старую визитную карточку, позвонил – как ни странно, телефон оказался прежним, хотя адрес сменился, – обо всем договорился и вручил визитку жене.

– Вот, возьми. Сначала сходи сама, одна, без Жана. Он многим помог.

Это был известный и очень дорогой психоаналитик. Когда-то он открыл глаза Пьеру на его секретаршу, это он разъяснил, что означал ее звонок: предательство! Он же вылечил от бессонниц и помог забыть то, что упорно не забывалось.

Марго вошла в кабинет, расположенный в старинном здании, в тихой улочке, неподалеку от площади Согласия, все рассказала.

– Не ест, не спит, ничего не делает, ни с кем не разговаривает. Даже уже не плачет, – закончила она свое горькое повествование. – Похудел страшно.

– Надо было прийти раньше, – укоризненно сказал доктор. – Но ничего, справимся – все вместе. Жаль вашего сына, мадам. – Доктор помолчал и как истинный француз добавил: – Жаль любовь. Такое чувство не часто встречается, уж вы мне поверьте.

– Да?

– Сейчас не очень получается у людей с любовью, – задумчиво продолжал доктор.

– Правда? – машинально спросила Марго.

– Правда... Я имею в виду именно любовь, мадам: единение сердец, а не только плоти.

– Но почему?

– Все очень заняты: надо делать карьеру, не отставать в бешеной гонке... Есть и другие причины, но эти – главные. Ко мне приходят в основном лечиться от безлюбия, не от любви. Приводите вашего сына. Ему сейчас очень трудно, но он счастливый человек, мадам: ведь он умеет любить.

И на следующий день доктор занялся бедным Жаном. А в Москве психоаналитики загнаны были в подполье, их как бы и не было. Про психоанализ не писали даже в специальной литературе, хотя методом его еще как пользовались – особенно при лечении некоторых форм шизофрении. Но чтоб практиковать, чтоб помочь... Это же противоречило марксизму!

Так что Лизе предстояло выкарабкиваться самой. С помощью Иры.

5

– Все надо делать вовремя, – мудро изрекла Ира.

– Если бы я представляла, что меня ждет! – простонала в ответ Лиза. Ирка, я пропадаю!

Они валялись на кушетке в Лизиной комнате – кушетку можно было раздвинуть, засунув в образовавшуюся щель подушки, – и бездельничали: не листали учебники, не читали, почти не разговаривали, обменивались лишь немногими репликами.

День после экзамена – это свято: все сачкуют. Ну скажите, какой болван будет в этот день заниматься? Да никакой, разве что отъявленный, презираемый всеми зубрила. А Лиза с подружкой зубрилами-то уж точно не были. Вот они и валялись. Тем более что за окном падал пушистый снег, нагоняя на девочек сладкую дрему, сгущались синие сумерки, а на столе стоял огромный пакет с пирожками – Вера Ивановна отпустила Иру с ночевкой, – и можно было не ходить даже в столовку.

– Ты все боялась родить негритят, – напомнила Ира.

– Да, боялась, – не стала отрицать Лиза. – И еще жалела маму.

– А помнишь, как глазели на него на вокзале? – набирала очки Ира. Надо же было успокаивать Лизу! – А тот дурак в купе? Ну тот, который полковник?

– Так ведь он дурак.

– Дураков везде много, – назидательно заметила Ира. – И в Париже тоже. Ты бы там страдала.

– Я и здесь страдаю.

– Значит, надо перебороть себя и забыть.

– Может, научишь как?

Замолчали. Слезы, крики, вспышки отчаяния – все перенесла верная подруга Ира. Уговаривала и утешала Лизу часами. А потом подоспела сессия. Хочешь не хочешь, надо сдавать. Пришлось приналечь: на арабский – Лизе и на китайский – Ире. Занимались у Иры – в основном из-за сытной кормежки: времени на очереди в столовку, конечно, не было. А отдыхали у Лизы.