Текст книги "Всего превыше"

Автор книги: Елена Катасонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– И вы на самом деле знаете этот невероятный язык? – с восхищением спросил Борис.

– Учу, – скромно поправила его Ира. – Поплыли к берегу?

– Что ж, поплыли.

Саженками, стремительно, на боку, она показывала ему класс. Вот так гуманитарка! Да у них в МАИ ни одна девчонка за ней не угонится!

– Здорово! – бросились они на песок.

Усталая Ира закрыла глаза.

– Вы ведь тут первый день. Сгорите! – предупредил Борис и, вроде как беспокоясь, положил руку на ее мокрую спину.

– Пошли в тень, – встала Ира.

– А где наши?

– А вон они, под тем зонтиком.

Лиза с Артемом сидели на набережной, болтая ногами, и поедали пончики, которые жарили тут же, в кипящем масле. Лиза уже накинула на себя свой голубой с зеленым сарафанчик – слишком откровенно пожирал ее глазами Артем, – а он натянул плотные белые шорты – не из приличия, а для понту: таких не было ни у кого, во всяком случае здесь, в Союзе. Выпросил у Иштвана, венгра, отдал чуть ли не всю стипуху. Но шортики того стоили!

– Эй, займите нам стулья! – крикнул Борис, сложив руки лодочкой, и Артем услышал и бросил свою и Лизину сумки на два только что освободившихся стула за их белым столиком.

Как сияла Ира! Как развлекал ее белокурый, высокий, прямо-таки баскетбольного роста Борис! Вот они встали и снова пошли за пончиками тонкие, стройные, и как-то сразу видно, что пара. Артем тоже старался вовсю: травил анекдоты, смешил Лизу, о чем-то все ее спрашивал: и откуда она, и как это можно – учить арабский? Разве его когда-нибудь выучишь? Да ни в жизнь!

– Если только поехать, например, в Египет, – рассуждал он.

– А нас посылают, – похвасталась Лиза. – На пятом курсе.

– Да-а-а? – изумился Артем.

Он даже вспотел, не от жары, а от страшного напряжения. Ведь это так трудно – быть мужчиной! Девчонкам-то что: сиди себе да слушай. Ну, улыбайся. А тут – надо немедленно, быстро понравиться, вызвать к себе интерес, никому не отдать... А она как-то странно рассеянна, о чем-то все думает, слушает и не слушает. "У нее кто-то есть, – вдруг понял Артем. – Ну и что? – тут же возразил он себе. – У меня тоже есть, только теперь это не важно".

И он снова бросился в бой. Они только приехали, лихорадочно соображал он, надо успеть, отбить, завоевать...

– Ну вот и пончики!

3

Так прошел их первый день в Сочи: накупались, наболтались, нафлиртовались.

Вечером, ошалевшие от солнца и моря, сопровождаемые галантными кавалерами, еле волоча от усталости ноги, вошли они в зеленый тенистый садик.

– Значит, до завтра. – Ира протянула мальчикам руку. – Там же, да?

– Ага, – согласно кивнули мальчики.

– Пока, – попрощалась с ними и Лиза.

Коренастая, плотная Настя, стоя ко всем широкой спиной, развешивала на длинной веревке разноцветные, колоссальных размеров панталоны и лифчики, но, как оказалось, усекла все, что за спиной происходило. Не успели девочки рухнуть в приятном изнеможении на кровати, дабы перевести дух, возникла, подпершись, в дверях.

– Я же сказала: "Никаких кавалеров!"

– Но они просто нас проводили, – пискнула Ира.

– Они даже в комнату не вошли, – села на кровати Лиза.

– Еще б не хватало! – возмутилась хозяйка и ушла, гневно хлопнув хиленькой дверью.

Ира встала и, сделав три шага по скрипнувшим половицам, села на кровать рядом с Лизой.

– Борька сказал, зря мы сразу отдали деньги... Борька сказал, у них отдельный домик и близко от моря, а платят меньше нас.

– Да что теперь говорить, – виновато пробормотала Лиза. Ведь это ей втолковывал прописные истины примирившийся с существованием Жана полковник: не отдавать деньги сразу, не снимать первую попавшуюся халупу. – Ладно, пошли умываться... А приемник куда-то делся...

– Куда-то! – фыркнула Ира. – Да его Настин сын уволок. А, плевать... Лучше почитаем в постели.

Они не знали еще, какой их ожидает сюрприз! Вошла, не глядя на глупых девчонок, Настя и хмуро и сноровисто принялась стелить себе на диване.

– Ночку посплю – и в рейс, – сочла нужным сообщить она. – Потом две ночи меня не будет, – добавила в утешение.

Она завалилась на диван – жалобно скрипнули старенькие пружины – и захрапела во всю мощь своих здоровых, несмотря на угольную пыль, среди которой прожила всю жизнь, легких. Лиза с Ирой, стараясь не обращать внимания на чудовищный храп, читали каждая свое, потом честно пытались заснуть. Тщетно! Храп сотрясал маленький домик, гудели, грохотали совсем рядом составы, металлический голос объявлял нечто невнятное. Обе с завистью подумали о мрачном хозяйском сыне: отчалил на все лето в сарай, прихватив приемник, и слушает небось музыку или спит крепким сном. А к паровозам он, наверное, привык.

– Лиза, Лиз, – шепотом окликнула подругу Ира. – Давай пощекочем ей пятки? Говорят, помогает.

Лиза прыснула со смеху, протянула руку и осторожно пощекотала толстые ноги в носках. Хозяйка шумно выдохнула воздух сквозь сложенные уточкой губы, сладко причмокнула и повернулась на бок. Храп превратился в легкое, вполне терпимое посвистывание.

– Давай скорее уснем, пока она снова не улеглась на спину, заторопилась Ира и погасила свет.

Наплававшись, надышавшись морским воздухом, нагулявшись и подзагорев, обе мгновенно заснули. Сквозь сон, время от времени, слышали храп хозяйки. Лиза, почти и не просыпаясь, протягивала руку, щекотала хозяйские пятки, та поворачивалась на бок – угрожающе скрипели пружины, – храп смолкал, Ира с Лизой проваливались в глубокий сон... И так раз пять за ночь.

Утром им все это уже казалось смешным, хотя хозяйка смотрела на них зверем: что-то, значит, во сне чувствовала, какое-то неудобство. Но девочки ее уже не боялись. "На войне – как на войне!" К тому же она уезжала. Целых два дня они будут одни! Это надо отметить.

– Сходим на базар, купим чего-нибудь, да?

– Ага, сходим!

Они надели сарафанчики, взяли сумки, сбегали на базар, купили фруктов, овощей. Цены, правда, кусались: ненамного были ниже московских.

– Сделаем салат, да?

– Сделаем!

Кухонька, обвитая виноградом, отскобленный ножом деревянный столик, чашки, ложки, тарелки – какие-то курортные правила соблюдала даже грубая Настя – привели девчонок в восторг. Мигом сделали салат, своровав немножко хозяйской соли и луковицу, наелись досыта, напились чаю и уже привычно поехали к морю.

– Ира, Лиза!

Борис, вытянувшись во весь свой баскетбольный рост, призывно махал полотенцем.

– Идите сюда! Мы вам заняли лежаки!

Встал и Артем – в новых голубых плавках и голубой же кепочке. Накануне перетряс все нехитрое свое имущество: надо понравиться Лизе, перебить того, другого, ему неизвестного. Борис насмешливо наблюдал за его стараниями.

– Чем меньше женщину мы любим... – басом пропел он. – Никуда твоя Лиза не денется!

Артем отмолчался.

Сейчас он смотрел на нее не отрываясь – как она идет по пляжу, ловко обходя лежащих, помахивая матерчатой сумкой на длинном ремне, в голубом сарафанчике и коротеньком фигаро, – и у него замирало сердце. "Это тебе за то, что смеялся над Вовкой", – подумал он. Вовка весной смертельно влюбился, а он, дурак, над ним потешался. Так вот, значит, как это бывает... Артем, как слепой, двинулся к Лизе.

– Что так поздно? – хриплым от волнения голосом спросил он.

– А мы бегали на базар, – весело сообщила Лиза. – Кормиться же чем-то надо?

– И мы там были, в семь утра. Здесь базары ранние.

– Да в семь-то мы еще спали, – звонко расхохоталась Лиза. – У нас хозяйка...

Перебивая друг друга, поведали о знаменитой Насте. Скоро смеялись уже вчетвером.

– Ну вы и влипли! – хохотал Борис. – А может, ее придушить?

Артем все смотрел и смотрел на Лизу – на ее огромные зеленые глаза, легкие пушистые волосы – и старался не смотреть на грудь, потому что просто подыхал от волнения.

Потом они плавали, загорали и снова кормились пончиками, потом обедали в кафе – девочки торопливо заплатили за себя сами, – потом гуляли по набережной.

– А где здесь почта? – спросила Лиза. – Где – до востребования?

– Да вот она, – кивнул в сторону белого здания Борис.

– Посидите на лавочке, я сейчас.

Помахивая сумочкой, оставив друзей в тенечке, Лиза сбегала на почту. Ничего... "А обещал писать каждый день", – расстроилась она. Обиженная и печальная, подошла она к лавочке, встретила вопросительный взгляд Иры, отрицательно покачала головой. С чуткостью влюбленного Артем мгновенно уловил этот их перегляд и обрадовался: кто-то там ей не пишет. "Не пиши, не пиши, не надо, – заклинал он того, другого, неведомого. – Оставь ее мне..."

Здорово было без Насти! Купили вина и фруктов и сидели вчетвером на террасе, укрытые вьющимся вокруг виноградом. Пили вино – терпкое, молодое, – ели желтые огромные груши, лакомились персиками. И болтали, болтали – о себе, своих институтах, друзьях и подругах... Несколько раз заходил сын хозяйки – что-то искал, вы-двигая ящики, хмуро молчал, повернувшись спиной к компании.

– Выпьешь с нами? – добродушно предложил Борис.

Не повернувшись, не сказав ни слова, парень отрицательно покачал головой. И больше уже, слава Богу, не приходил.

– Серьезный кадр, – уважительно сказал Борис. – Как кличут?

– А он не представился.

Оглушительный грохот, прогремевший прямо над головой, заглушил слова Лизы. В одно мгновение, как это бывает только на юге, клубящиеся грозовые тучи затмили яркое солнце, только что безмятежно сиявшее на чистом, без единого облачка небе. Засверкали зигзагами голубые молнии, снова загрохотал гром, и через минуту хлынул проливной дождь. Никакой виноград не мог спасти от него террасу.

– Бежим! – скомандовала Ира.

Захватив бутылку, стаканы, фрукты, спрятались в домике. За окном буйствовала стихия. Деревья клонились к земле, прилипали к стеклу сброшенные шквалом листья. Домик казался крошечным островком в высокой, несущейся к одной ей ведомой цели воде. Бурные ручьи, увлекая за собой глину и мелкие камешки, огибали домик справа и слева, пенились сзади и спереди. Высокое крыльцо стойко сдерживало натиск грозы.

Стемнело. По-прежнему шумел за окнами дождь. Ребята переглянулись: давно пора уходить. Вино выпито, фрукты съедены, беседа все чаще прерывается долгими паузами. А как уютно сидеть здесь, в полумраке – лишь два бра освещают комнатку, – сидеть и смотреть на прелестные лица...

– Ну мы пойдем, – решился наконец Артем.

– Подождем немного, – попробовал удержать друга Борис. – Дождь вот-вот кончится.

Но Ира с Лизой уже тоже встали.

– До завтра.

– До завтра. А у нас есть целлофан. Для вас. Вместо зонта.

Пригнувшись, растянув над головами целлофановое полотнище, Артем с Борисом нырнули в дождь и мрак.

– Хорошо посидели, – устало потянулась Ира. – Уберем со стола – и спать!

– Да чего там убирать? – лениво возразила Лиза. – Выбросим бутылку, и все дела.

Так и сделали. Выбросили бутылку, сбегали под большим, общим зонтом в дощатый домик, облачились в длинные, купленные специально к курорту ночные рубахи, почитали немного, чуть-чуть, чтобы ощутить острее, что они в тепле и уюте, разом погасили бра и тут же уснули под шум дождя, стук капель о крышу, под все те знакомые с детства звуки, которые с незапамятных времен вызывали те же чувства у всех людей на земле, если только люди спали под крышей, а не в джунглях и не в открытом море их настигала стихия.

А в Москве метался, получив все возможные разрешения на выезд – и даже билет! – несчастный, вконец запутавшийся в решениях и поступках Жан.

4

"Приезжай, я улетаю восьмого..." "Улетаю восьмого, жду, люблю, целую..." "Пришли твой адрес, прилечу попрощаться, улетаю восьмого".

Девушка на телеграфе чуть улыбнулась, принимая третью за день телеграмму.

Как пьяный, больной, шел от телеграфа Жан, глядя себе под ноги, не замечая ни нарядной улицы Горького, ни хорошеньких девушек, идущих навстречу, – не видя ничего, кроме Лизы, которая была так далеко и как будто рядом: ее зеленые русалочьи глаза, манящий рот – губы, как у негритянок, большие и сладострастные, – легкие пушистые волосы...

Надо было поехать, вдруг понял Жан. Купить билет на этот же поезд, только в другой вагон... А может, ему бы не продали? Как негру, как ино-странцу... Так попросил бы Сашку Башкирова, друга своего, из того маленького закарпатского города, название которого все никак не запомнит впрочем, теперь и это не важно. Сашка бы все сделал для Жана: русские дружить умеют!

Жан остановился посреди тротуара, его толкнули справа, толкнули слева, и он понял, что всем мешает – люди огибали его, как волны огибают рифы. Он отошел в сторону, прислонился плечом к театру Ермоловой – Лиза водила его сюда, объясняя шепотом суть пьесы, когда он что-то не понимал, – и закрыл глаза. Милый голосок пропел что-то совсем рядом, милый голосок о чем-то его спросил. Жан с трудом разлепил уставшие от бессонных ночей веки. Ярко накрашенная, очень хорошенькая блондинка в сиреневой кофточке и короткой юбке, открывавшей чуть не до бедер длинные стройные ноги, улыбалась ему, покачиваясь на тоненьких каблучках, помахивая большой белой сумкой на длинном ремне.

– Что случилось? – устало спросил Жан. – Я чем-то могу вам помочь?

Серебряные колокольчики смеха зазвучали в ответ. Жан с трудом понял в общем-то совсем несложную фразу.

– Это у вас что-то случилось. – Жемчужные зубки блеснули между полуоткрытых розовых губ. – Это я могу вам помочь.

Почему она повторяет его слова? Что это значит? Нет, что ни говори, русский язык на самом деле труден. Но и это тоже не важно. Там, в Париже, он забудет его.

– Спасибо. Не надо.

Отлепившись от стены старинного здания, Жан поплелся дальше, к Кремлю, к площади их революции, к сто одиннадцатому автобусу, который отвезет его на Ленгоры – туда, где он был так счастлив с Лизой, а теперь – так несчастен. Откуда это знала мама? Он вдруг увидел ее, вспомнил ее слова.

– Маленький мой, – говорила мама, привстав на цыпочки, чтобы повязать, как только она умела, сыну галстук, – там, в Москве, всегда помни, что у тебя есть мы, что мы тебя ждем и любим. Если что-то случится, бросай все и приезжай, обещаешь?

– Что может случиться? – недоумевал Жан.

– Все, – качала головой низенькая, толстенькая, как пампушечка, негритянка. Кончики белого платка, покрывавшего ее густые волосы, торчали надо лбом, как рожки. – Все, что угодно, дитя мое.

– Ну например? – подначивал ее развеселившийся Жан.

– Несчастная любовь, – подумав, сказала мама. Черные глаза подозрительно заблестели.

Странно было слышать от нее слово "любовь".

– Несчастная любовь? – расхохотался Жан. – Взгляни на меня, ма! Разве я похож на несчастного влюбленного?

– Сейчас – нет, – признала мама, думая о чем-то своем.

Она что-то знала? Предчувствовала? У нее что-то такое было? Спросить не посмел: мама есть мама, представить ее любящей и страдающей женщиной никто из ее детей не мог.

Сашка Башкиров встретил Жана, как всегда, шумно и энергично.

– Партию в шахматы? – с ходу предложил он и, не дожидаясь ответа, схватил со стола коробку.

Маленькие голубые глаза Саши весело блестели, высокий лоб завершала лихо торчавшая вверх шевелюра. Он был подвижен, как ртуть, его интересовало все на свете, он всех безотчетно любил, всегда готов был отдать свою зубную пасту, крем для бритья, хлеб, молоко – да все, что на этот момент у него имелось, – и все на журфаке и в общежитии тоже любили его.

"Что с ним такое?" – мимоходом удивился он, глянув на Жана, бросил коробку на стол и выдвинул еще идею:

– Сбегаем в Лужники? Там, говорят, пожар – на пол-Москвы. Поглядим, а?

– Какие шахматы? Какой пожар? – вяло ответил вопросами на вопросы Жан. – Как у тебя все просто... Через три дня я уезжаю.

– Куда? – вытаращил глаза Сашка.

– Домой. В Париж.

– Вот те на! – удивился Саша. – А факультет?

– А то у нас нет факультетов!

– Ну ты даешь!

Даже Сашка не смог подыскать слова, чтобы выразить свое изумление.

– Париж... – задумчиво протянул он и замурлыкал всем известную тогда песенку Ива Монтана. – Если б ты мог пригласить меня к себе в гости, я бы, кажется, отдал все... А вообще-то все мечтают увидеть Париж.

– Не все, – пришлось признать Жану. – Есть девушка, которой мы не нужны – ни я, ни Париж.

Саша перестал носиться по комнате, остановился, развернулся и воззрился на Жана.

– Это ты, что ли, о Лизе?

Он вдруг понял.

– Так ты из-за нее уезжаешь?

Жан, сидя на кушетке, понуро молчал. Потом поднял голову, взглянул на друга, и такая затравленность была в его коричневых добрых глазах, что Сашка ахнул.

– Ну вы и дурни! – воскликнул он.

– Дурни? – не очень понял Жан.

– Дурачки, – разъяснил Сашка. – Разве же это метод?

– А что – метод? – с надеждой спросил Жан.

– Ну-у-у, я не знаю!

Саша озадаченно проехался пятерней по своей всегда взъерошенной шевелюре. Конечно, он не был экспертом в сложнейших делах любви – да и кто в них эксперт, разве что Казанова? – но ведь его спрашивали, значит, следовало отвечать. Он надул щеки, с шумом выдохнул воздух.

– Я бы остался, – решительно рубанул он рукой воздух. – Остался бы и боролся.

– За любовь бороться нельзя, – возразил Жан. – Не можно.

– Еще как можно!

Сашка снова забегал по комнате, засыпая Жана примерами из мировой классической литературы. Опуская финалы – почти все они были почему-то печальны, – он рассказывал исключительно о борьбе героев и героинь за то, что им казалось счастьем, судьбой. Жан слушал и не слушал. Он видел перед собой Лизу.

– Знаешь, – перебил он Сашу на самом интересном, как тому казалось, месте, – а если я полечу в Сочи? Смогу я ее найти? Ведь у вас есть – как там ее? – прописка, и я знаю фамилию.

– Прописка-то есть, но в частном секторе...

Сашка принялся объяснять Жану наши удивительные порядки и то, как все или почти все их обходят, хитрят и обманывают родное государство, потому что иначе фиг-два проживешь! Жан опять-таки не очень слушал, уловив главное: Лизу найти почти невозможно.

– Никто еще не смог определить, что такое любовь, – разглагольствовал между тем Сашка.

– По-моему, любовь – это то, что всегда плохо кончается, – неожиданно выдал свое, не очень-то справедливое определение любви Жан.

История с Лизой сделала его взрослым. И пессимистом. Правда, на время.

Сашка, разумеется, возмутился и ринулся в бой, отстаивая чисто советское понимание любви как единение душ и сердец. "А близость? Когда два тела сливаются в одно, и такая нежность и страсть, и ты весь принадлежишь своей женщине? Ты забыл про тоску нашего тела, друг", – подумал Жан, но спорить не стал.

– Прости, я хочу спать, – неожиданно сказал он и вышел.

В своей комнате повалился в чем был на кушетку и мгновенно заснул. Проснулся среди ночи от холода. Принудил себя встать, вытащил белье из стоявшего у стены ящика, разделся, лег, укрылся зеленым пушистым одеялом и так пролежал до утра, глядя невидящим взглядом в окно – черное, затем серое, розовое и наконец алое: встало солнце. Он смотрел и на стенку и сначала не различал ее, потом она проявилась, как фотопленка, окрасилась розовым цветом, яркое солнце осветило ее и всю комнату. "Да, она не приедет". Жан понял это так ясно, словно кто-то шепнул ему в самое ухо.

Он встал, оделся и, не позавтракав, не выпив даже чаю, поехал в свое посольство. Не позволяя себе задуматься, подавив колебания, чуть ли не страх, поговорил с клерком.

– Вам повезло! – сверкнул жемчужными зубами клерк. – Заболел наш атташе, и мы еще не успели сдать его билет на Париж. Соберетесь за день? Зато полетите в первом классе. И без доплаты. Давайте сюда ваши бумаги! Давайте, давайте, ну что же вы?

– Спасибо, – выдавил из себя Жан, ужасаясь всему, что наделал.

Он вышел в тихий переулок, полный листвы, тени, покоя – дипкорпус умел выбирать здания! – и поехал назад – прощаться с Сашкой, со всем, что было его родным домом, к чему прикипело сердце, как он понял это сейчас! И еще он написал письмо Лизе, полное горечи, любви и упреков.

"Но если ты решишься, то сообщи мне! – взмолился в конце письма. – Наш поэт Превер..." Волшебные строки Превера Жан написал по-французски, как помнил, не совсем точно. Он был словно в бреду. Не очень-то понимал, что делает. Сашка только шумно вздохнул, когда Жан вручил ему письмо для Лизы.

– Может, останешься? – без всякой надежды спросил он. – Ты ведь делаешь глупость.

– Не смей! – тонко вскричал Жан и стукнул кулаком по столу так, что задребезжали стаканы, из которых они пили на посошок. – Не смей называть меня идиотом!

– Да я и не называю, – оторопел Сашка.

Но Жан не дал ему ничего объяснить. Как на экране в кино, увидел он гневное лицо Лизы, когда сказал ей, что она – дурочка... Этот русский язык! Теперь он и его ненавидел – за все, что пережил здесь, в России.

5

Никто тебя не любит так, как я,

Никто не поцелует так, как я...

Томный баритон мягко, по-южному выговаривал банальнейшие слова, но музыка была прелестной и со стертыми словами смиряла, их затушевывала, прикрывала. Времена, когда песни стали вообще состоять из двух строк, повторяемых бесконечно, с идиотским упорством, были еще впереди. В сравнении с ними автор этой, с каким-никаким, а сюжетом, был прямо-таки Лев Толстой.

А тут еще искусный полумрак ресторана, под потолком медленно вращается блестящий, в клеточку, шар, посылая танцующим разноцветные блики... Ах как прекрасна жизнь! Артем нежно прижимает Лизу к себе. На ней узкое, цвета морской волны платье, немецкие – кофе с молоком – ажурные туфельки. Где-то там, в другом конце зала, Ира с Борисом. В углу – их столик: вино, закуски, цветы в узенькой вазе, лампа под шелковым абажуром отбрасывает на столик розовый цвет.

"Никто не поцелует так, как я..." Лиза почти влюблена в этого славного парня. Как он на нее смотрит, как пожимает ей руку! А вчера вечером они даже поцеловались, правда, всего один раз: Лиза вырвалась и убежала – так закружилась у нее голова. Это Жан виноват: разбудил в ней женщину, со страхом и восторгом она почувствовала это вчера. Нет, больше никаких поцелуев: она за себя боится. И потом, здесь, на юге, это было бы просто пошло.

– Ты, конечно, права, – согласилась с ней Ира, – а главное, у тебя есть Жан.

– Да, главное – Жан, – мечтательно подтвердила Лиза.

Она лежала на диване – хозяйка снова отчалила на два дня, – Ира смазывала кремом ее обгоревшую спину.

– Надо зайти на почту, – вслух подумала Лиза.

– Ты все время так говоришь, – проворчала Ира и зачерпнула из баночки еще одну порцию жирного белого крема.

– Так ведь все время рядом Артем, – простодушно объяснила Лиза.

– Да уж, – не без ехидства подтвердила Ира. – Артем от тебя ни на шаг.

– И как-то при нем неудобно, – задумчиво продолжала Лиза. – Но завтра зайду обязательно.

А назавтра их как раз и пригласили в ресторан. Тогда это было совсем недорого. Проблема заключалась в другом: в "Морской", самый модный ресторан в Сочи, как и в любой другой, надо было попасть. Приходилось выстаивать час-другой до открытия – мужчинам, конечно, – и занимать для себя и своих дам столики. Уже в семь пятнадцать швейцар вывешивал табличку, обрамленную золотом – "Свободных мест нет", – и с сознанием собственной значимости, в галунах и ливрее, насмерть стоял у дверей.

"Никто не приголубит так, как я..."

Так Лиза пропустила еще один, последний для Жана день.

Натеревшись с помощью Иры кремом, она бухнулась, счастливая, в постель, сразу заснула, но проснулась среди ночи в страшной, непонятной тревоге. Ей приснился Жан. Лиза села на кровати, опустила ноги на плетеный домотканый половичок. Огромная луна светила в окно – ситцевые занавески лишь чуть-чуть приглушали ее лучи, – взлаивала какая-то шавка, наверное, во сне. Молчал на станции строгий металлический голос, и вообще ничто в эту ночь там не двигалось и не грохотало.

Что же ей снилось? Вспомнить, как ни старалась, Лиза никак не могла. Но его глаза – коричневые глаза плюшевого медвежонка, длинные, загнутые ресницы, – чуть тронутые пеплом губы, кудрявые волосы видела перед собой так отчетливо, что задохнулась от нежности. Жан смотрел на нее печально и с укоризной, словно прощаясь. Где он сейчас, что делает, думает ли о ней? А вдруг... От неожиданной мысли засосало под ложечкой. Вдруг у него другая? Как у нее – Артем. Взял да и появился! Говорил ведь Жан, что чувствует ее даже на расстоянии... Она тогда его высмеяла, а теперь боится: возьмет и отомстит, да и не как она, по-настоящему...

Лиза тихо встала, подошла к окну. Какая огромная, белая какая лунища! Все залила своим светом. Накинув халатик, неслышно ступая босыми ногами, Лиза вышла на крыльцо, села на ступеньку, обхватив колени руками. Чуть шевелились под дуновением слабого ветерка листья деревьев, одуряюще пахли в ночи цветы. Белой-белой была дорожка. "Никто тебя не любит так, как я..." Никто ее не любит так, как Жан, вдруг поняла Лиза. "И не полюбит", – шепнул ей кто-то. Но дело даже не в этом. Она сама любит его! Понадобился Артем, с его настойчивыми ухаживаниями, с его поцелуем, чтобы понять. Неистовое, нестерпимое волнение охватило Лизу. И не с кем было его разделить – не будить же Иру! А тут еще эта луна, эта волшебная ночь...

Нет, ничего ей не надо! Она хочет в Москву, к Жану! "Ты ж так мечтала о море", – насмешливо напомнил знакомый голос. "Ну и что? – рассердилась Лиза. – А теперь не мечтаю, и море мне надоело". Неужели завтра снова придется тащиться на пыльную, залитую немилосердным солнцем улицу и троллейбус потащит их к морю? А там – негде ногу поставить: сплошные коричневые тела; и нет тени, теплая вода, в особенности у берега, а плавать, как Ира – туда, где свежо и прохладно, – она не умеет, и нужно о чем-то говорить с Артемом.

Скорей бы утро, когда откроется почта! Невыносимо сидеть и ждать. Скорей бы рассвет, что ли! Отчего такая тревога?

Лиза подошла к столу, стала пить прямо из чайника теплую, не остывшую за ночь воду – жадными, большими глотками. Сколько они уже здесь? Посчитала, загибая пальцы. Завтра десятый день. Еще целых четыре оплаченных дня! А Ирка уговаривает побыть еще немного. Ну уж нет, дудки! Домой. И самолетом. Невозможно снова трястись в грязном неторопливом поезде, хоть он и называется скорым. Да и деньги кончаются. Как-то тают и тают.

Лиза посидела еще немного, глядя на пронзительную, щемящую красоту ночи, но не видя, не понимая ее, потом вернулась в дом, легла в постель и так и лежала, уставясь в потолок, как слепая, дожидаясь утра, открытия почты.

* * *

Боже, что с ней сталось, когда прочла она все отчаянные его телеграммы!

– Ира, Ирка, Ирочка...

Ира испуганно взяла протянутые ей листки. Восьмого... Восьмого! Значит, завтра.

– Ты все равно не успеешь, – растерянно сказала она.

– Успею, – стиснула зубы Лиза и двинулась к выходу, никого и ничего не видя перед собой.

Люди испуганно расступались перед этой девочкой с телеграммами в стиснутом кулаке и застывшим взглядом.

– Ты куда? – догнала ее Ира.

– Домой... В аэропорт...

– А я? – Ира попыталась заглянуть подруге в глаза. – Ты ведь даже не знаешь, когда самолет, есть ли билеты...

– Не важно.

– Да ты хоть попрощайся с морем!

Про Артема – с ним тоже надо бы попрощаться – сказать не решилась.

Лиза на мгновение остановилась, схватила Иру за руки, и такое отчаяние увидела та в зеленых огромных глазах, что сдалась мгновенно.

– Идем, – решительно сказала Ира. – Я тебе помогу. А то ты все забудешь и перепутаешь. Давай скорее!

Они рванули на остановку, впрыгнули в отходящий троллейбус, доехали до дому, вбежали в тенистый садик, а оттуда – в комнату. Настя как раз укладывалась поспать на свой пресловутый диван: только-только вернулась из рейса.

– Чегой-то вы? – недовольно спросила она.

Ей не ответили.

– Вот платье, твоя косметика, – бросала Лизины вещи в чемодан Ира.

– Чегой-то вы, говорю? – встрепенулась Настя. – Ай уезжаете? Имейте в виду, что уплочено – без возврату.

– Лиза уезжает, – торопливо сообщила Ира. – Я – нет.

– Значит, освобождается коечка? – обрадовалась Настя. – Схожу-ка на вокзал, может, кого пригляжу.

И тут, несмотря на спешку, волнение и растерянность, в Ире проснулся ее папа – полковник погранвойск. Всем корпусом развернулась она к хозяйке.

– Только попробуйте, – грозно сказала она, и серые ее глаза бешено сузились. – За эту самую коечку мы заплатили.

– Что ж, так и будет стоять пустая?

В сознании Насти такая безумная расточительность не укладывалась.

– Ага, – злорадно подтвердила Ира. – И все! И точка. Замолчите. Вы нам мешаете.

– Ой, ма-а-а! – запричитала Настя. – В своем же доме...

– Хватит! – рявкнула Ира. – Мало того, что вы здесь храпите, как слон... Лиза, пошли!

– А ключ? – Настя сделала последнюю попытку отобрать уплывавшую на глазах власть.

Лиза молча протянула хозяйке ключ, но Ира быстрым кошачьим движением ключик мгновенно перехватила.

– Мы заплатили за две койки и за два ключа, – раздельно, по слогам сказала она. – Все ясно?

– Ясно, – неожиданно ответила Настя и взглянула на Иру с уважением и каким-то даже испугом.

Но ни Ира, ни Лиза взгляда новой, переродившейся Насти даже не заметили: они спешили на остановку. Им повезло: как раз подошел рейсовый, до аэропорта, автобус. Следующий был через час.

* * *

– О чем ты думаешь? – тронула подругу за руку Ира.

Они стояли, держась за поручни, зажатые чемоданами и баулами.

– Да вот все думаю: а слон разве храпит?

– Какой слон? – нахмурилась, пытаясь понять, Ира.

– Ну ты сказала: "Храпите, как слон", – напомнила Лиза.

Ира звонко расхохоталась, а за ней и Лиза.

– Надо спросить у сторожа!

– У какого сторожа?

– Зоопарка!

Обе просто помирали со смеху. Напряжение последних часов схлынуло, наступила разрядка. Теперь от них уже ничего не зависело: автобус мчал их в аэропорт. Там, в аэропорту, придется снова напрячься – вырвать билет до Москвы, – а пока можно немного передохнуть. Пожилой седоватый мужчина, рядом с которым они стояли, поглядывал на них, улыбаясь чуть грустно, растроганно. Что значит – молодость... Чему они так смеются, эти юные прелестные девушки? Наверняка какому-то пустяку. Ну какие там у них могут быть проблемы?

6

Утренний Париж встретил Жана теплом и светом, – а в Москве было пасмурно, сыро. В сияющее небо радостно взлетали высокие струйки фонтанов, блестели свежевымытые витрины, ковровые дорожки у гостиниц и магазинов ждали первых посетителей. Господи, как хорошо! Как устали его глаза от обилия безобразного в хмурой Москве, из которой он поспешно и постыдно бежал. Даже родной МГУ – изящный, устремленный вверх – не сравнить ни с одним самым скромным парижским особнячком.

"Пен кейк" – вот как называют сталинские высотки насмешливые американцы. К несчастью, МГУ – тоже "пен кейк", хотя, конечно, не сравним с уродливой громадой МИДа, в котором Жану пришлось перед отъездом проторчать полдня. Правда, парижская опера тоже похожа на торт – пышный, безвкусный, на подставке из поддельного мрамора. Парижане ее не любят. Но остальное... Французские короли, пытаясь покорить Италию, не добились военных побед, зато увидели такую скульптуру... Галльский дух незадачливых завоевателей сослужил Франции неплохую службу: они перенесли этот стиль в Париж.