Текст книги "Эффект Ребиндера"

Автор книги: Елена Минкина-Тайчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Когда б не смутное влеченье чего-то жаждущей души

Почему-то у Володи никогда не было особой дружбы с сестрой, уж не говоря про родителей. Может, мешала слишком большая разница в возрасте?

Ольга родилась перед войной, в конце сорокового, но и тогда родители были совсем немолодыми, маме – под тридцать, а отцу и того больше. Они выросли в одном и том же городке в Средней России, учились в одном политехническом институте, но сблизились только в Москве, на машиностроительном заводе. Хотя чего удивляться – потому, наверное, и сблизились, что из одного городка, оба не любили чужаков. Мама закончила химический факультет, впрочем, какая там химия была в тридцатые годы! А отец – теплотехнику. Так всю жизнь и прожили при своем заводе, сначала в общежитии, потом отдельную комнату получили. Наверное, благодаря этой комнате и завели, наконец, Ольгу, своего первого ребенка. Похоже на отца – он ничего не делал непродуманно и поспешно.

А потом наступила война, завод эвакуировали на Урал вместе с семьями сотрудников. Странно, что отец, не любивший пустых разговоров и воспоминаний, часто рассказывал именно про годы эвакуации – тесноту, многочасовую работу в цеху, голод и болезни. Может быть, хотел оправдаться, что не попал на фронт? Особенно часто они с мамой вспоминали первую, самую тяжелую зиму, когда отец заболел «гнойниками».

– Только представьте, сплошь гнойники (мать не признавала слова фурункул). Лопаются, месяцами не заживают, невозможно рубаху отодрать. Сколько йоду извели, марганцовки, – что мертвому припарки! Только к лету Господь сжалился, привел урожай черники.

Это была главная часть материного рассказа – как на рассвете бежала на дальние, одной ей известные поляны, задыхалась, дрожала от ужаса опоздать на работу. Потом по ночам разводила толченую ягоду с отварным овсом, отпаивала мужа, а заодно и маленькую дочку.

– Нет, не зря Олюшка высокая да здоровенькая выросла! Народная медицина, она самая верная! И Ваня как заново родился! Если бы не рубцы на спине, и не вспомнил бы про свои мученья.

Всю жизнь одно и то же! Люди воевали под Сталинградом, брали Берлин, лежали в госпиталях с настоящими тяжелыми ранениями, у соседа по квартире была ампутирована нога и на пиджаке висела медаль «За отвагу», а мать все повторяла свою жалкую историю, все гордилась собственной находчивостью.

Со временем Володя научился отвлекаться. Он уже давно понял, что несмотря на политехнический институт и переезд в столицу родители его оставались очень простыми деревенскими людьми, особенно отец, которого, кроме похода в районную поликлинику, вообще ничего не интересовало. Мама, правда, стремилась к культурной жизни, читала роман-газету и подписные издания классиков и даже иногда ходила слушать оперу. Нет, не в Большой, конечно, билетов туда было не достать, а в Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко. Она так и говорила, обязательно называя оба имени. Мама пыталась и Володю зазвать, но он только угрюмо отнекивался, даже представить себя не мог в старомодном театральном зале, в окружении пенсионерок в тщательно выглаженных, пахнущих дешевыми духами и нафталином платьях.

Нет, и с мамой было не легче! Правда, ни она, ни отец почти никогда не рассказывали о собственном детстве и редко вспоминали умерших еще до войны родственниках, но невозможно было выносить ее постоянные причитания, ужасные длинные платья, старушечью привычку креститься и вздыхать. Володя старался не приводить домой пацанов, чтобы не нарваться на насмешки. Да отец и не поощрял никаких гостей – «только грязь нанесут».

После возвращения из эвакуации родители застали свою комнату разоренной и почти пустой. Мама часто сокрушалась на эту тему, вспоминала былой уют, почти новую швейную машинку и парадную плюшевую скатерть.

– Такая скатерть, может, одна на все село была! Двойной узор, оборка бархатная. Что ж, Бог взял, он и возвернет. Понемногу и жизнь наладилась, и скатерть новую купили. С ручной вышивкой, это вам не магазинная! И Володенька как раз вовремя народился, в пятидесятом, уже карточки отменили и масло в продаже появилось.

Вот от чего зависело Володино появление – от масла и отмены карточек!

Их дом назывался «барачного типа». То есть серая двухэтажная коробка с одинаковыми комнатами и огромной общественной кухней в конце каждого этажа. Туалет тоже был один на этаж, мыться все соседи ездили в районную баню. Ездили и ездили, ничего особенного! Родителям досталась вторая от кухни комната, чему мама не уставала радоваться – не приходилось тащить через весь коридор кастрюли с обедом, да и воды из общественного крана удобно набрать. Володя хорошо помнил узкий проход между столом и шкафом, какие-то полки на стене и особенно – толстый пыхтящий диван, на котором он тайком от мамы прыгал и кувыркался, рискуя сломать шею среди разномастных подушек. На диване спали родители, именно спали, никакое другое слово не подходило, он потом часто об этом думал – нельзя же было сказать, что они любили друг друга на этом диване, в восьмиметровой комнате, в двух шагах от уже взрослой дочери. Других кроватей в комнате, конечно, не помещалось, сестра спала на раскладушке, а Володя в силу малого еще роста – на столе, плотно задвинутом за шкаф. Мама уверяла, что именно поэтому Володя вырос таким длинным и стройным:

– В старину детей специально на твердое клали и ножки туго пеленали, чтоб ровные росли. Люди зря не придумают!

Как всегда ее поговорки и истории были невозможно скучны и лишь усиливали всегдашнюю неловкость.

Настоящая жизнь начиналась во дворе. В той первой в его жизни дворовой компании Володя оказался одним из самых младших. Правда, высокий рост выручал, ему даже прозвище досталось вполне приличное – Седой, из-за очень светлых волос. Совсем не обидно, не то что Хлюпик или Кочан. Володя на самом деле не был ни хлюпиком, ни кочаном, никогда не ябедничал, терпел любую боль, мастерски «метал ножичек», но при этом не хитрил и не оттягивал чужую территорию. И бегал он быстрее многих старших ребят, и бита у него была шикарная, хорошо отполированная и бережно хранимая. Мама любила повторять, что Володя весь в отца, такой же ловкий и сильный, но как можно было в это поверить, глядя на лысого старика, вечно сидящего на диване с газетой?

Еще с войны во дворе оставался котлован с водой, говорили, его специально вырыли для тушения зажигательных бомб, но так и не собрались засыпать. Весной котлован превращался в огромный пруд, и большие ребята плавали по нему на плотах, сбитых из краденых в дровяном сарае досок. Малолетки, конечно, не допускались, но один раз Володе по-настоящему повезло. Нет, он не канючил, как Валька-Хлюпик, не обещал отдариться конфетами или ножиком, он просто помогал укреплять доски, честно тянул онемевшими руками жесткую мокрую веревку и наконец так ловко забил гвоздь, что сам призывник Витька Зуев первым протянул руку и ловко задернул его на отплывающий плот.

– И чтобы ни шагу с центра, понял? Убью на месте!

Плот скрипел и раскачивался, над головой ярко светило солнце, все дальше уходил берег, стали почти не видны сараи и помойка… И он понял, что такое счастье. Настоящее безраздельное счастье. И еще подумал, что обязательно станет моряком! Да, моряком или даже капитаном на огромном океанском корабле, где такая же свобода, риск, отвага и суровая мужская дружба.

Хорошо, что Володя не любил болтать и хвастаться, как многие ребята. Потому что скоро мечта про океан и корабли сменилась совсем-совсем другой, еще более страстной и недостижимой.

Но сначала они переехали. Переехали далеко, в район Таганки, в большой красивый дом с гулким подъездом и свежевыкрашенной лестницей, ведущей на их замечательно высокий четвертый этаж. Родители не переставали радоваться просторной комнате, балкону, настоящему паровому отоплению. Володе тоже понравился новый дом и собственная кровать с тумбочкой, но все-таки было очень жаль расставаться с дворовой компанией и особенно с котлованом.

Сестра к этому времени уже заканчивала школу, такая длинная сердитая тетка с косами. Они приходили домой с подружкой Таней, тоже взрослой теткой, но пониже и покруглее, раскладывали на обеденном столе тетрадки, так что нельзя было ни прыгать, ни включать радио, ни даже рисовать, и писали свои бесконечные уроки. Получалась какая-то лишняя несправедливость в столь взрослой сест-ре – не товарищ по играм, но еще один воспитатель и надзиратель! И если маму иногда удавалось разжалобить рассказами про внезапно заболевший живот, то с Ольгой такие номера не проходили, ни о каком гулянье с нерешенной задачкой не приходилось и мечтать. Она и отцу могла нажаловаться, а отец сразу брался за ремень!

Однажды в конце первого класса Володю оставили на час после уроков за глупую драку с девчонками. Сами же приставали и дразнились, а потом помчались жаловаться! В принципе, ничего страшного, мама все равно возвращалась с завода только вечером, но именно в тот день сестра заявила, что придет в школу поговорить с директором. Зачем ей, спрашивается, чужая школа, если она осталась учиться в прежнем районе?! Самое ужасное, что кабинет директора находился прямо напротив коридора, ведущего в раздевалку, нельзя же уйти зимой без пальто! Так и осталось на всю жизнь – он, стриженный наголо ушастый первоклассник, ползет под батареями парового отопления вдоль длинного коридора, бесконечного ужасного директорского коридора, с замиранием сердца ожидая грозного сестриного оклика.

Впрочем, Ольга вскоре почти исчезла из Володиной жизни. Она поступила в университет на химический факультет. Дома теперь только и говорили про химию и ее замечательные возможности – нейлоновые рубашки, плащи-болонья. Ольга уверяла, что скоро и продукты питания заменят химическими, более дешевыми и удобными, но тут родители начинали дружно огорчаться. Понятно, с их деревенским воспитанием и привычками никак не сочетались химический хлеб или молоко, хотя все нормальные люди знали, что уже разрабатываются специальные упаковки и тюбики для питания космонавтов.

Да! Вот это самое главное – началось освоение космоса! Вокруг с утра до вечера говорили про спутники – и по радио, и в школе, и на улице. Мальчишки по вечерам высматривали красную, скользящую по небу точку, всех дворовых собак дружно переназвали в Белок и Стрелок. Но все-таки ничто не смогло сравниться с первым полетом космонавта!

– Гагарин! – вопили ребята во дворе. – Человек в космосе, наша взяла!

Кажется, никогда раньше не случалось такого радостного дня. Из репродуктора с утра разлеталась музыка, в школе вместо занятий устроили торжественную линейку, выступал директор и учитель истории, даже вынесли знамя, как на Первое мая. Люди на улицах смеялись и поздравляли друг друга, родители не отрывались от недавно купленного телевизора. Самое удивительное, что мама, которая не любила никаких праздников и никогда не ходила на первомайскую демонстрацию, мама тоже очень радовалась, всплескивала руками и даже поставила на стол букет цветов. Но все равно потихонечку крестилась и шептала «спаси и сохрани». Нет, родители были неисправимы.

Вот тогда Володя решил уже всерьез, без глупостей и болтовни, пробиться в отряд космонавтов! Правда, почти все знакомые мальчишки бредили космосом, но они трепались и хвастались, а он точно знал: пробьется! Подготовится и пробьется. Конечно, могут и не принять, от одной мысли накатывал такой страх, что холодели руки и кончался воздух в груди, но почему, почему?! Он крепкий и выносливый, как лошадь, быстро бегает, может сколько угодно крутиться на карусели или висеть вниз головой на турнике. Понятно, что будут набирать новых людей, впереди дальние перелеты, посадка на Луне, освоение Марса. Он начал специально тренироваться, подолгу задерживал дыхание, стоял на руках, бесконечно крутил сальто на турнике и брусьях. К сожалению, ни во Дворце пионеров, ни в районной спортивной школе не получалось узнать, какая еще нужна подготовка и какие документы. Каждый новый полет, новое имя – Титов, Николаев, Попович – отзывались в сердце чувством радости и обиды одновременно. Время стремительно уходило, а он продолжал обычную школьную жизнь, играл в футбол, ездил в пионерлагерь, ничуть не приближаясь к заветной мечте.

Кстати, пионерлагерь! У родительского завода был свой лагерь, как и у многих других крупных предприятий. Почти все заводские ребята ездили, но чаще только на одну смену, а не на целое долгое бесконечное лето. Но разве поспоришь с отцом: раз есть лагерь – нужно его использовать в полной мере!

Первое лето в лагере показалось семилетнему Володе невыносимым. Почему-то заставляли ходить строем и спать после обеда, еда была невкусной, а футбол только для старших отрядов. К тому же он постыдно скучал по маме, особенно по вечерам. Большая, общая на всех мальчишек палата казалась бесконечно пустынной и неуютной, и все время хотелось плакать. Два раза в месяц полагались родительские дни, Володя каждый раз отчаянно просился домой, но отец только сердился:

– Нечего ныть! Все равно в деревне никого из родни не осталось, а торчать летом в городе да бегать в пыли ни к чему. Здесь тебе и свежий воздух, и порядок!

Мама пыталась вмешаться, скостить срок хотя бы до двух смен, но, конечно, бесполезно. Куда ей переспорить отца!

Правда, на следующий год лагерь оказался более терпимым, Володя победил в соревнованиях по бегу, его назначили знаменосцем отряда. К тому же в конце каждой смены стали устраивать вечерние костры с потрясающе вкусной печеной картошкой.

Но настоящая жизнь началась еще через два года, когда Володю записали в первый отряд. Записали, понятное дело, по ошибке, среди первоотрядников не было никого моложе четырнадцати, но ошибку так и забыли исправить, так он и провел всю смену в только старшим положенной свободе. Более того, на следующий год он опять попал в первый отряд, то ли по привычке, то ли под влиянием физрука. Короче, это было страшным везением! Потому что все обязательные порядки лагерной жизни в виде тихого часа, уборки, утренней линейки и даже отбоя обретали в первом отряде относительное значение. Линейку разрешалось незаметно проспать, горн к отбою не столько предполагал мирный детский сон, сколько звал к опасным приключениям, зато с тихим часом получался полный порядок – в тихий час все ночные гуляки добровольно и дружно отсыпались на радость воспитателям и пионервожатым. И с едой тоже оказалось неплохо! Потому что каждый день на завтрак полагалось крутое яйцо и кусок сливочного масла. Все ребята делили масло две части и намазывали на два куска хлеба, потом на один хлеб нужно было аккуратно выложить раздавленный вилкой желток и густо посыпать солью, а на другом – разровнять пальцем сахарный песок. Получалось прекрасно и сытно, особенно, если выпросить у дежурных по кухне дополнительное яйцо.

Иногда на кухне пекли пироги и подавали на полдник, но не просто так, а за победы – в футболе или в отрядной песне. Старший вожатый торжественно выносил огромный на целый противень горячий пирог с повидлом, отряд-победитель ликовал, а остальные тихо облизывались, но терпели – справедливость есть справедливость.

Располагался лагерь в лесной зоне, рядом с Красной Пахрой, и весь лагерь знал, что именно здесь в 41-м году было остановлено наступление фашистов на Москву. Каждую смену отряды выезжали на торжественную линейку к памятнику защитникам Москвы, настоящему зенитному орудию, установленному на гранитном постаменте. Торжественно стучали барабаны, развевались красные галстуки на белых рубашках, ребята в одинаковых красных пилотках дружно равнялись на знамя. Сколько ни посмеивались с приятелями над повторяющейся линейкой, но каждый раз замирало сердце и хотелось вытянуться в строю и замолчать. Обычно Володю назначали знаменосцем – сначала отряда, а потом и всего лагеря. То ли за высокий рост, то ли по привычке. Он всегда немного волновался, пока не раздавалась команда: «Знамя внести!», но тут же страх отступал, и он шел под дробь барабанов, шел медленно и уверенно по открытому полю, чуть наклонив вперед древко знамени, а за ним торжественно держали руку в салюте две самые красивые девчонки отряда.

Конечно, в лагере крутились романы. Особенно старались девчонки – толкались, шушукались, сплетничали. Ребята перед сном травили неприличные анекдоты, дружно ржали и подмигивали. Все с нетерпением ждали вечера и танцев, где разрешалось топтаться в обнимку под присмотром вожатых. Володя, ухмыляясь и отчаянно завидуя в душе, передавал записки в обе стороны и стоял на атасе, когда самые наглые шутники ночью мазали спящих девчонок зубной пастой. Ходили слухи и про более серьезные вещи. Однажды Володя своими глазами увидел Серегу Громова, вылезающего ночью из окна пионервожатой Люси. Он потом несколько ночей не спал, крутился лицом в подушку, завидуя и боясь представить, что именно происходило в комнате у Люси. И все острее чувствовал – вот оно, приближается, еще немного – и наступит его очередь!

Ее звали Мила. Какое-то дурацкое кошачье имя, если задуматься, но от него перехватывало в горле и хотелось повторять шепотом: «Мила, Мила…».

Мила появилась в девятом классе вместе с целой группой новеньких из недавно построенного по соседству высокого кирпичного дома. Дом сразу окрестили «военным», в подъезде у них круглосуточно дежурила строгая тетка, говорили, там центральный мусоропровод и вообще нет коммунальных квартир, но Володя особенно не задумывался, какая разница!

У нее были красные лыжи. У всех простые некрашеные или на худой конец черные, а у нее почему-то красные. Зимой на физкультуру отводили последние два урока, поэтому с утра лыжи ставили в дальний угол между стеной и последней партой. Входя в класс, Володя первым делом смотрел в знакомый угол, находил красные полоски ее лыж и потом, тихо переводя дыхание, поворачивал голову. Вторая парта, левый ряд. Мила сидела у прохода, и это место тянуло как магнит, все время приходилось следить за собой, чтобы вовремя отвести взгляд и не сделаться всеобщим посмешищем.

Разумеется, у них бывали школьные вечера и танцы, похожие на танцы в лагере, но почему-то пропала прежняя веселость и легкость. Володя или стоял в стороне, или уходил курить в туалет, где такие же бедолаги дымили, оглядываясь на дверь. Во-первых, он не умел танцевать. Какая-то чертовщина! Ведь всегда легко бегал и прыгал, спокойно мог пройти по узкой доске, а тут руки и ноги деревенели, не поддаваясь ритму музыки. Ладно бы пресловутый медленный танец, знакомый по лагерю, но в школе как раз начались игры в демократию, и на вечерах разрешили включать твист и даже подобие шейка. Крутиться на одной ноге и при этом управлять руками Володя категорически не успевал, сколько ни старался. Только людей смешить!

А во-вторых… А во-вторых, их классная руководительница, известная сплетница и ханжа Алевтина Михайловна, обязательно восседала в центре зала, натужно улыбаясь и посматривая на часы. Под ее взглядом танцевать и обниматься с кем-то из девчонок (пусть и не с Милой) казалось так же глупо и нелепо, как явиться в трусах на урок математики.

Да разве дело только в танцах! Она вообще его не замечала. Нарядная умненькая девочка, заграничные лыжи, велосипед, вишневый кожаный портфель. Нигде такие портфели не продавались! И он – почти двухметровая жердь с рукавами до локтей, с длинными тощими ногами, торчащими из коротких штанов, как ходули. Мама поспешно наращивала одежду, пришивала к брюкам и куртке позорные манжеты. Конечно, ни ей, ни тем более отцу в голову не приходило напрасно тратить деньги и покупать новую школьную форму в середине учебного года.

По вечерам Володя слонялся вокруг военного дома, желая и не желая ее встретить, в любом случае получался идиотизм. Из всех окон раздавалась модная мелодия, что-то иностранное, полное надежд и обещаний. Интересно, какой дурак-романтик на телевидении придумал передавать под эту музыку прогноз погоды? Каждый вечер родители и соседи бросали дела и устремлялись к волшебному чужому празднику, завороженно глядели на заставки с видами природы – моросящий дождь на просторной площади, плывущие облака, ветки сирени. Будто знание погоды имело огромное значение, будто все они немедленно собирались путешествовать, куда-то лететь или плыть под чудесную французскую песню, которая к тому же называлась «Манчестер – Ливерпуль»! Правда, название Володя узнал гораздо позже, набрел в магазине «Мелодия» на пластинку с записью. Там даже были слова на русском языке, что-то жутко лирическое типа «не забывай, прости, вернись». Все тот же обман! Французская музыка среди коммунальных кастрюль и стирок, отчаянный хулиганский шейк в школьном зале с бюстом Ленина, он сам, тощий футболист, торчащий в темноте у чужого недоступного дома.

Сестра к тому времени исчезла совершенно. Она очень долго ни с кем не заводила романов, по крайней мере, так Володя думал, не удивляясь и не огорчаясь. Даже ее вечная подружка Таня куда-то подевалась. Считалось, что Оля все вечера проводит в библиотеке, отец гордился ее серьезностью, а мама сокрушалась и, по своему обыкновению, тихо крестилась. Летом Ольга уходила в долгие байдарочные походы с такими же великовозрастными некрасивыми девицами в клетчатых ковбойках.

Почему-то никогда не приходило в голову напроситься с ней, например, в каникулы или майские праздники. Да она и не взяла бы! Скучная положительная старая дева со своими вечными книгами и учительским видом.

Правда, в школе тоже начали устраивать походы. Называлось это «По местам боевой славы» – собирались всем классом во главе с неотвязной Алевтиной, выбирали маршрут – Шатуру или ту же Красную Пахру, где проходили тяжелые бои и могли сохраниться неизвестные братские могилы. Но, конечно, их влекла не история давно прошедшей войны, а почти взрослая свобода, ночевка в палатках, поздний костер. Ветки трещали в темноте, «не смотри ты так неосторожно…» задорно пели девчонки, Мила смеялась, отводила со лба светлую прядь волос. Может быть, все не так безнадежно?

Обычно возвращались на второй день, долго ехали в холодной электричке, жевали пропавший дымом хлеб. Вокзалы и станции метро заполняли веселые бородатые люди в штормовках, не сопливые школьники, а настоящие альпинисты и геологи с тяжелыми брезентовыми рюкзаками. «Так оставьте ненужные споры, – хрипло пели они, раскачиваясь под стук колес, – я себе уже все доказал…», и еще более щемящее: «В суету городов и в потоки машин возвращаемся мы – просто некуда деться!..».

Конечно, у Милы был свой магнитофон и целых три катушки обалденного, ни на кого не похожего Владимира Высоцкого. Однажды Алевтина разрешила принести магнитофон на школьный вечер. «Ах, какая же ты близкая и ласковая!» – хрипло отчаянно кричал Высоцкий. Не было никакой надежды уговорить отца на магнитофон, да их и в продаже никто не видел!

Правда, через пару лет вышел целый фильм с песнями Высоцкого, настоящий классный фильм про альпинистов под названием «Вертикаль», но все равно в обычных кинотеатрах фильм не шел, и было непонятно, как посмотреть.

В последнем классе Володя все-таки выпросил у матери собственную гитару, жесткую семиструнку за восемь рублей пятьдесят копеек. Несколько раз пытался научиться, изрезал все пальцы недостижимыми аккордами, но так и не решился взять в руки на глазах у ребят. Это было еще труднее, чем твист или шейк.

Да, время тянулось ужасно медленно и ненужно – уроки, субботники, сбор металлолома. А сестра тем временем отправилась в Башкирию, в долгий поход по реке Уфе! В серьезный сложный поход! Что она там забыла, спрашивается? Писала бы свою диссертацию! Отец уже не мог дождаться завершения аспирантуры и заранее лопался от гордости за свою успешную дочь!

Нет, кто мог такое представить?! Перед самой Ольгиной защитой в их доме внезапно появляется немолодой бородатый физик со смешным именем Матвей Леонардович и смешно оттопыренными ушами! Оказывается, этот тип – ученый-физик из новосибирского Академгородка, страстный походник и гитарист, да к тому же вдовец и отец восьмилетней дочки. И он немедленно собирается жениться на Ольге и увезти ее с собой в Новосибирск, даже не дожидаясь защиты диссертации.

Родители просто с ума посходили! Мама целыми днями рыдала и причитала, отец рычал и хлопал дверью, пока у него не начался гипертонический криз. Чуть в больницу не угодил! И чего так огорчаться, можно подумать, их дочь не замуж собралась, а топиться?

Почему-то не устроили свадьбу. Отец вредничал, или Ольга сама не захотела? Володя совершенно не помнил! В принципе, обычная история, все женщины когда-то выходят замуж. Наверное, и мать с отцом возражали больше для виду – сестра была совсем немолодой, почти двадцать восемь лет, что бы она сидела одна со своей диссертацией! Главное, новый родственник, «зять», как называл его отец, избегая смешного имени, оказался отличным мужиком – не занудой и классным преподавателем. Он за три дня разобрал с Володей все самые трудные задачи по физике, только покрикивал: «Я тебе не репетитор, не пожалею, думай давай!».

Это мама придумала про репетитора. Кто-то ей сказал, что без платного хорошего репетитора в МГУ не поступить. Еще год назад Володя надеялся вырваться из родительских тисков и подать документы в летную школу, но с каждым днем становилось понятнее, что ничего не выйдет. Отряд космонавтов! Тошно даже на минуту представить реакцию отца на подобный поступок. Да еще мамины причитания! И Ольга сразу начала бы издеваться и обзывать моряком-пожарником. Оставался физфак, хотя бы близко к космонавтике, вскоре на орбиту могут выйти не только летчики, но и ученые.

– Армия, армия, – твердила мама с ужасом, – разве ты не понимаешь, что грозит армия! Обязательно нужен репетитор, люди зря не скажут. Пусть дорогой, заплатим, авось не отощаем! Главное, поступить, учение и труд все перетрут! Папа отодвинет пенсию, Оля поможет, не на баловство или роскошь какую! Нет, вы только подумайте, отказаться от защиты!

Интересно, что она подразумевала под роскошью, новые штаны или швейную машинку?

– Никаких репетиторов, – сказал Матвей. – Нормальный парень, не больной, не тупица, из московской школы. Давай-ка, брат, еще раз пройдемся по уравнениям. Если повторять две темы в неделю, куча времени остается на задачи. Смешно говорить!

И они еще злились, ругали своего новоявленного зятя. Да с его появлением весь дом изменился! Каждый день приходили веселые бородатые люди, рассказывали потрясающие истории, смеялись, пели. Все они были физиками, давними друзьями и однокашниками Матвея. А один оказался даже профессором, учеником Ландау! Ольга сияла, как медный чайник, подарила Володе совершенно новый шикарный чешский спальник и котелок для костра. Было ужасно жаль, что они так скоро уехали.

А в феврале Володя вдруг попал к Миле домой. Причина оказалась самая тривиальная – стенгазета ко Дню Советской армии. Правда, он и в редколлегии никогда не состоял, но неожиданно заболели сразу два классных активиста, вот Алевтина и вспомнила, что Володя неплохо рисует заголовки.

– Попов, у меня для тебя задание! Поможешь Миле со стенгазетой, – как само собой разумеющееся бросила она. – Ты отвечаешь за оформление, а Мила подберет портреты и заметки. Думаю, вдвоем справитесь.

Кажется, он перестал дышать на мгновение, но тут же сгруппировался как при одиннадцатиметровом, с силой натянул шапку на покрасневшие уши.

– Володя, – укоризненно вздохнула Алевтина, – ты же из интеллигентной семьи, зачем надевать головной убор прямо в классе, ты что, замерз?

Он впервые попал внутрь «военного» дома. Вроде обычная многоэтажка, но намного просторнее и светлее. Совсем бесшумный лифт. И про мусоропровод не наврали. В подъезде даже стоял особый запах, кажется, мыла или свежей краски? Во всяком случае, не кошек и газовых колонок! И квартира оказалась другая – нарядная, с высокой блестящей мебелью.

Впрочем, сейчас было не до рассматривания. Мила стояла совсем близко в тесной от шуб и пальто прихожей, казалось, стоит пошевелиться, и прозрачная розовая щека коснется его шеи. Кудрявые пушистые волосы растрепались, лямка форменного фартука сползла с узкого плеча. И Володя вдруг представил, что скучное школьное платье растворилось, исчезло…

Нет, это вам не уши! Чертов орган, который и раньше вставал в самый неподходящий момент, просто попер наружу.

– Давай, что ли, – просипел он, отступая и быстро запахивая пальто, – нарисуем и разойдемся!

– А ты что, так сильно спешишь?

Спешишь! Да он бы всю жизнь простоял с ней рядом.

– Футбол по телику. Не хватает пропустить из-за какой-то стенгазеты.

Мила улыбнулась чуть презрительно. Он понял, что сейчас умрет от собственного идиотизма. Над большим черным пианино висел портрет бородатого старика в простой рубахе.

– Хорошо, нарисуем и разойдемся, можешь не волноваться, товарищ футболист! Только пойдем в мою комнату, там стол удобнее.

Они сидели над жестким ватманским листом с веселыми до кретинизма портретами советских воинов в правом углу. Буквы выходили угловатыми, но ровными, главное, не думать, что это ее комната, ее кровать у стены, вот здесь она раздевается, спит, обнимая подушку чудесными тонкими руками. На подушке лежало что-то розово-белое, кружева или ленты, Мила проследила за его взглядом и, вспыхнув, сунула это в шкаф.

– Мама вечно белье прямо на кровать кладет, – пробормотала она.

Кружилась голова, наверное, от тепла и сладковатого запаха цветов, и Володя не сразу понял, про что она говорит. Белье всегда означало ровную стопку простынь и наволочек в родительском шкафу. Нет, были еще какие-то мамины личные вещи – жесткие, выстиранные добела, с пуговицами на широких лямках. Они вызывали не больше чувств, чем любой пододеяльник.

И тут на него накатило. Даже сам потом не мог понять, зачем он схватил Милину руку, прижал к груди, там, где особенно стучало под ребрами. Нежная кожа теплилась в его жестких нескладных лапах.

– Мила, – выдохнул он, – Мила, ты знаешь…

И тут силы его кончились, или воздух кончился, он не понял, захлебнулся, остановился…

– Знаю, – сказала Мила, тихонько высвобождая руку. – Я тебе нравлюсь. Весь класс знает, даже Алевтина. Но я же не виновата, что мы совершенно разные люди. Ты подумай, о чем нам разговаривать? О футболе?

Он бежал по лестнице, позабыв про лифт. «Провалиться сквозь землю, провалиться сквозь землю!» Сколько раз слышал мамины поговорки, не задумываясь. Вот именно, провалиться! Или сунуть голову в сугроб и завыть от бессилия. «О чем нам с тобой разговаривать». Как просто! И еще Алевтину приплела зачем-то. Может быть, идиотка Алевтина специально подстроила стенгазету? «Весь класс знает. Весь класс знает. Весь класс знает», – стучало в голове, как молоток. Или это его жесткие ботинки стучали по гладким нарядным ступенькам?