Текст книги "Эффект Ребиндера"

Автор книги: Елена Минкина-Тайчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ее сестра звалась Татьяна

Конечно, Таня не была ей сестрой! Просто очень-очень близкой и хорошей подругой. А это, может быть, важнее, чем сестра – ни обязанностей, ни случайных совпадений, а только настоящее взаимное понимание и доверие. Они сразу подружились, две испуганные первоклашки – Оля Попова и Таня Левина, и все годы сидели за одной партой, пока не объединили с мужской школой. Как раз в восьмом классе и объединили, Оля точно помнила, потому что они проходили по литературе Евгения Онегина. И пересадили всех тогда же. Зачем? Педагогический прием для успешного слияния коллективов? Лишние неудобства и огорчения!

Мальчишки, конечно, не могли пропустить такое замечательное совпадение – Ольга и Татьяна, все время неразлучны, обе – отличницы. Мальчишкам немного нужно для тупого ржания. Но им было мало имени, Олина фамилия на фоне пушкинской «Сказки о попе и о работнике его Балде» служили для этих придурков отдельным вдохновением. Поповна-Балда, вот как ее звали в классе.

Все, все было мучительно и невыносимо – жестокое прозвище, ранящие пушкинские слова, собственная беспомощность. Таня, ее милая подружка Танечка, действительно походила на Татьяну Ларину – темная коса, молчунья, мечтательница. Но Ольга! Конечно, мальчишки ржали. С ее ростом и размером ноги! Даже учитель физкультуры был ниже. Все время хотелось втянуть голову в плечи, ненавидела глядеться в зеркало, ни разу не примерила туфли на каблуках.

Маме нравились простые русские имена – Ольга, Владимир. Бедная мамочка, она всегда хотела как лучше. Наверное, выбирая имя, она представляла хорошенькую маленькую дочку в кудряшках и передничках, а не тощую длинную Поповну-Балду. Еще обиднее, что братишка Володька рос настоящим красавчиком – с густой светлой шевелюрой и ярко-синими мамиными глазами. Везет дуракам! Как будто нужны такие глаза, чтобы гонять мяч на пустыре и валяться с детективами. А Оле достались отцовские, тускло-серые, почти без ресниц. И волосы тоже серые, прямые, как солома. Приходилось туго заплетать косы, чтобы не свисали унылые пряди. Мама самоотверженно делала вид, что не замечает Ольгиной некрасивости – «главное – душа!». Конечно, как у чеховских героинь: душа и мечты о прекрасном завтрашнем дне. И все как одна были несчастными и одинокими!

Хорошо, хоть Тане досталась простая фамилия, к ней мало приставали. Таня вообще была чудесная, с ней все дружили, и все было легко – учиться, гулять, мечтать, не обращать внимания на обидчиков. Если Таня заболевала и не приходила в школу, Оля просто слонялась одна по коридору и даже не хотела ни с кем разговаривать. Нет, Тане тоже пытались приделать прозвище – «Лёва, тебя к доске, Лёва, дай списать физику», но она совсем не обращала внимания.

Разве можно было даже подумать в те времена про Левку Краснопольского?! Роковое совпадение? Вот еще глупости!

Да, Таня не обращала внимания и правильно делала, фамилии – вечная тема для школьных издевательств! Например, Светку Баранову почему-то звали Козой, а Надю Михайлову – Мишаней. Короче, зря Оля так мучилась, всех дразнили, ничего особенного.

Всех, но не Киру.

Когда заполняли новый журнал и классная запнулась на ее фамилии, Кира встала и тихо, отчетливо произнесла: Кира Андреевна Катенина-Горячева. И даже самые заядлые насмешники замолчали, потому что у Пушкина было известное всему классу стихотворение:

 
Кто мне пришлет ее портрет,
Черты волшебницы прекрасной…
 

И весь класс знал, что в стихотворении стоит посвящение: «Катенину. 1821 год», и это был Кирин предок, кажется, родной брат ее прадеда.

Вот так все совпало – объединение школ, «Евгений Онегин», собственное взросление. Они часами бродили с Таней по старинным московским улицам, знакомые с детства названия вдруг обретали новое загадочное значение – Арбат, Сивцев Вражек, Плющиха, Неопалимовский переулок. Казалось, сам город манит и обещает какую-то новую прекрасную жизнь, они наперебой читали стихи, мечтали о настоящей единственной любви. Как у Симонова:

 
Не понять не ждавшим им,
как среди огня
ожиданием своим
ты спасла меня…
 

Тогда многие девочки увлекались стихами Щипачева «Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне», но Таня под глубоким секретом призналась Оле, что ей совсем не нравится Щипачев и что она, стыдно признаться, мечтает именно о прогулках при луне. Да, гулять при луне, держать за руку любимого единственного человека, слушать, как шепчутся цветы и нежно поет соловей. Пусть это мещанство, но даже Пушкин писал о розах и соловьях.

Оле мучительно хотелось крикнуть: «А как же я?! Разве мы не будем гулять вместе?». Но не хватало показаться глупой и смешной.

В том году в классе началось страстное увлечение Пушкиным. Будто благодаря Кире и ее знаменитому предку тоненькая ниточка протянулась от великого далекого поэта лично к ним, ученикам восьмого класса простой московской школы. Все девочки на спор учили отрывки из Евгения Онегина – кто больше запомнит, Оля, например, помнила подряд почти четыре главы, с начала и до «поклонник славы и свободы…», а Таня – две, но самые неожиданные и сложные – «кого любить, кому же верить, кто не изменит нам один…».

Вообще оказалось, что у Пушкина на любую тему можно найти подходящий стих или хотя бы строчку, у них в школе даже одно время появилась привычка вовсе не говорить своими словами, а только пушкинскими фразами. Например, Светка Баранова поет на школьном вечере, а кто-то из зала громко шепчет: «То как зверь она завоет, то заплачет как дитя!». А когда их классная руководительница Нина Васильевна стала хвалить отличника Козырева за сочинение, даже тупой Бутенко вдруг выпалил: «Его пример другим наука; но, боже мой, какая скука!». И сразу посмотрел на Киру – оценила ли она его остроумие.

Вот именно. Это было самое обидное! Все всегда смотрели на Киру.

Только подумать, как ждали объединения школ, и какое их постигло разочарование! В класс явилось пятнадцать кривляк и болтунов, почти все на голову ниже девчонок, дружить с ними не было никакого интереса. А как сердились учителя! Вернее, учительницы. Нина Васильевна даже не пыталась скрыть раздражения, только и слышалось:

– Левина! Надеюсь, мой вопрос не слишком отвлекает тебя от общения с Петровым? Он ведь лучше знает тему, зачем слушать преподавателя!

– Бутенко, я понимаю, что тебя интересует только новая прическа Горячевой, но, может быть, все-таки сделаешь одолжение и повернешься к доске?

Конечно, раздельное обучение очень устраивало Нину Васильевну да и многих других учителей – ни страстей, ни романов, только труд на благо общества! Тридцать душ послушных положительных учениц. Или, точнее сказать, наивных дур. Однажды они вместе со Светкой Барановой готовились к экзамену по литературе, перечитывали про Печорина, и вдруг Таня спросила:

– А почему Белла не забеременела от Печорина? Или у них не было отношений и она оставалась девственницей?

Оля почувствовала, что краснеет, как вареный рак, потому что ее давно мучил вопрос именно на эту ужасную тему. Не маму же спрашивать и не учительницу в школе!

– А как вообще можно узнать, девственница или нет? Как Печорин мог это узнать?

И было им обеим, между прочим, по пятнадцать лет!

Светка Баранова тогда просто рухнула на кровать и стала трястись, как больная. Они с Таней даже испугались.

– Вы что… девочки, миленькие… вы на самом деле не знаете?!

Светка, конечно, знала. И быстренько им объяснила про девственную плеву и прочее. А заодно про то, что беременности можно избежать, причем существуют разные способы. Но как было соотнести это знание с образом лишнего человека в русской литературе?

Почему от юности осталось такое ощущение скудности и неловкости? Ведь все были примерно одинаково одеты, все неважно питались, все жили в коммунальных квартирах?

Все, но не Кира! Любые спортивные тапочки на ее ногах напоминали красивые туфли, а короткая стрижка казалась роскошнее Таниной прекрасной косы. Как ей это удавалось? Даже недавно введенную школьную форму, глухое коричневое платье с черным фартуком, Кира носила не так, как все девочки – она не пришивала белый воротничок и манжеты, а поддевала под платье тоненькую светлую блузку с отложным воротником. Причем каждый день блузка была другого оттенка – то розовая, то кремовая, то совсем белая!

Боже, какая у них была глупая и неудобная форма! Каждый день одно и то же школьное платье, под мышками вечно выступали отвратительные серые полукружья. Но кто мог достать блузку, как у Киры! Уж не говоря про дезодоранты, слова такого не слышали. Правда, вскоре появились в продаже «подмышники» – тканевые прокладки, которые пришивали изнутри на несколько дней, а потом отпарывали и стирали отдельно. Вечная канитель и неудобство!

Все, все было стыдно, неудобно, неловко – пуговицы лифчика, выпирающие на спине из-под любой одежды, длинные зимние рейтузы, пояс с резинками. И этот вечный страх, что чулок расстегнется и начнет сползать на глазах у мальчишек! Хорошо, если другие девочки оказывались рядом и могли загородить спинами. А какое мучение каждый месяц с поисками ваты, с ужасом оттого, что протечет на платье. И еще ужаснее – насмешливый взгляд учителя физкультуры, когда приходилось в эти дни отпрашиваться с урока.

Но Кира, казалось, живет в другом прекрасном мире, без малейших проблем и неудобств. И платье у нее было другое – не купленное в «Детском мире», а сшитое на заказ, французское. И блузки были французские, и прическа. Не то чтобы они умели отличать, например, от немецких или английских, просто в Кирином доме все было французское.

После возвращения из эвакуации Олины родители получили совсем небольшую комнату в доме барачного типа с длинным темным коридором и без ванной, только кран с холодной водой на общей кухне. Где там было каждый день менять блузки, когда мылись в лучшем случае один раз в неделю – ездили с мамой на трамвае в районную баню. В комнате даже не хватало места для второй кровати, и Оля до семнадцати лет спала на раскладушке. А после рождения брата и уроки стало негде готовить, потому что этот пискун не засыпал при свете.

К счастью, Таня жила в большой прекрасной комнате с тремя окнами и множеством замечательных удобных вещей. Кроме широкого обеденного стола, где девочки свободно раскладывали учебники и тетради, там помещались еще тумбочки, кровать, уютная кушетка, резной буфет, две этажерки с книгами и даже швейная машинка «зингер» с отдельным столиком и полочкой для рукоделья. Главное, никто не мешал, и они никому не мешали, потому что Танина мама заведовала неврологическим отделением и час-то оставалась ночевать в больнице, а старшая сестра Люся занималась в институтской библиотеке. Конечно, у Тани тоже были соседи, но в основном одинокие старики и старухи, почти незаметные и неслышные в огромной, с высокими гулкими потолками квартире. Оля долгое время даже считала, что лучшего жилья, чем Танина комната, просто не существует. Пока не попала в дом к Кире.

Нет, это было очень хорошее время. И как хорошо им жилось вдвоем! Читали, делали уроки, болтали, жарили картошку. Иногда к вечеру появлялась Люся со своим женихом Зямкой, становилось весело, но все-таки равновесие нарушалось, потому что сестра и Зямка вечно спорили и обсуждали малопонятные темы или вдруг принимались целоваться. Тогда приходилось, деликатно отводя глаза, сматывать на улицу и мерзнуть в подъезде до Зямкиного ухода. Но вскоре Людмила и Зямка поженились, уехали в Сокольники к тетке, и наступило настоящее раздолье!

Даже Кира часто к ним заходила.

Стыдно вспомнить, как они обе радовались и заискивали – начинали наперебой острить, высмеивали мальчишек, вспоминали анекдоты про учителей. Кира почти всегда молчала, хотя и улыбалась приветливо. Нет! Все равно не возникало той теплоты и душевной открытости, что бывает при настоящей дружбе. Потому что ни на минуту не получалось забыть, что Кира из другой, красивой и недоступной жизни. Но зачем-то же она приходила?

Иногда Кира приглашала заниматься к себе домой – подготовиться к диктанту или повторить физику. Сразу было видно, что приглашает неуверенно и неохотно. И тут же начинает оправдываться:

– Бабушка немного странная. Это после войны. Она добрая, но боится незнакомых людей. А мама устает на работе, ей трудно много разговаривать.

Но они не слушали, они уже заранее были согласны! Ах, как они ждали этого приглашения, как торопливо, стараясь не смотреть друг на друга, одевались, запихивали в сумку всеми ненавистный учебник физики.

Кирина бабушка действительно была странной, но как-то очаровательно странной. Например, она всегда одевалась в кружевные блузки и длинные строгие юбки, как на концерте классической музыки, даже если чистила картошку или мыла посуду. Кроме того, она красила волосы в голубой цвет, постоянно извинялась и благодарила, ко всем обращалась на вы, смертельно боялась почтальонов и дворников и говорила с Кирой исключительно по-французски! То есть полностью соответствовала чудесному дому, который на всю жизнь запомнился Ольге как образец другой чудесной жизни.

Это была совершенно отдельная квартира, принадлежащая одной семье – просторные комнаты с высокими лепными потолками, темная полированная вешалка в прихожей, кухня с занавесками, огромная ванная, туалет. Стыдно признаться, но особенно поражал туалет, застеленный полосатым ковриком, со смешной картинкой на двери и полукруглой красивой полочкой. На полочке вместо нарезанной газетной бумаги, как у всех людей, лежала пачка белоснежных бумажных салфеток. Салфетки продавались в магазине и были вполне доступны, но никому из знакомых и соседей не приходило в голову использовать их таким странным образом. Во всех знакомых Оле квартирах кухня, коридор и ванная с туалетом назывались длинно и скучно – «места общего пользования». И всем было понятно, что на «общие» окна не вешают занавесок, так же как не надевают абажур на общественные лампочки в коридоре. И раньше Оле никогда не мешали подобные глупости, просто не приходили в голову!

Комнаты Кириной квартиры наполняли такие же замечательные и ненужные вещи, как кружевная блузка на кухне. Вещи немного напоминали музей, но в том-то и дело, что это был не музей, а жилой дом, где спят, умываются, пьют чай. Особенно девочек привлекало тяжелое тройное зеркало в темной раме – они потихоньку крутили боковые створки, разглядывали собственные спины и затылки, расправляли складки на юбках, это было замечательно удобно! Всю заднюю стену главной комнаты занимал резной буфет с целой выставкой фарфоровых куколок и тонких, почти прозрачных чашек, расписанных мелкими птицами, причем на каждой чашке птицы были разными, а если заглянуть на донышко, то виднелась крошечная нарисованная муха. В углу стоял письменный стол, тоже резной, с крышкой из зеленого сукна, а на столе бронзовые часы в виде композиции – обнаженный мускулистый человек борется с огромным орлом. В книжном шкафу, за створками с золотыми полосками виднелись тяжелые бархатные альбомы, в нише над кроватью бабушки – целая галерея овальных фарфоровых тарелочек с пейзажами и пастушками. Словом, это был сказочно красивый дом, где казалось немыслимым жить, как в Третьяковской галерее.

Кирина бабушка разрешала брать фотоальбомы и книги с видами Парижа. Девочки усаживались на диван и бережно, почти не дыша, листали тяжелые твердые страницы, проложенные папиросной бумагой, – Триумфальная арка, Эйфелева башня, площадь Согласия. Но больше всего привлекали не площади и дворцы со скульптурами, а люди – почти все в очень красивых довоенных нарядах. Каждый раз они с упоением рассматривали уже знакомые фотографии: тоненькая девушка-невеста под руку с красивым «месье», изящная дама в шляпке, три маленькие девочки на крыльце на фоне нарисованного пейзажа, потом они же в гимназических платьях с длинными косами, потом они же совсем взрослые в длинных юбках, смеются, взявшись за руки. Дальше шли семейные портреты дома Катениных, какие-то господа в старинных сюртуках, мальчики в матросках, никто точно не знал, чьи это тети и дедушки. Зато и невестой, и дамой, и одной из трех девочек-гимназисток оказалась Кирина бабушка! И снимались маленькие гимназистки не в Париже, а в российском южном городке. Кто бы мог догадаться!

На отдельной странице помещалась большая красивая фотография – две нарядные девушки-подростки в клетчатых платьях и длинных светлых шарфах. Тут уж не перепутаешь, сразу видно, что заграница. Внизу под фотографией стояла четкая надпись: «Kira/Lera. Май 1932».

Понятно, что Лерой, младшей из загадочных прекрасных девочек, была Кирина мама, Валерия Дмитриевна. Но кто эта другая взрослая и очаровательная Кира? Пропавшая сестра, тетя, подруга? Наверняка их Киру назвали в ее честь!

Однажды Таня решилась спросить бабушку, обычно приветливую и говорливую, но та вдруг жутко испугалась, расплакалась и отобрала альбом. Помнится, Кира долго утешала Таню, уверяла, что бабушка давно такая странная и пугливая, но когда девочки в следующий раз открыли фотографии, этого снимка уже не было.

Но все чудесные вещи, и зеркало, и орел-часы, и разрисованные чашки и даже альбомы были не главными! Главными в доме, конечно, являлись два больших портрета в одинаковых красивых рамах – старомодный мужчина с бородкой и бантом вместо галстука и коротко стриженный очень молодой человек в гимнастерке. Девочки уже давно знали, что на одном изображен Кирин дедушка, великий ученый и врач, Дмитрий Иванович Катенин, да-да, потомок того самого Катенина, а на другом – Кирин папа Андрей Горячев, Герой Советского Союза.

Вот это было самым удивительным и замечательным! Французский профессор и русский дворянин, выпускник Сорбонны, знаменитый ученый Катенин! Конечно, он решил вернуться на Родину, потому что многие годы изучал страшные заразные болезни и лучше всех знал, как с ними бороться. Кирин дедушка приехал в Москву в 36-м году вместе с женой и дочкой Лерой, но даже не увидел новой квартиры, а сразу отправился в Среднюю Азию на эпидемию брюшного тифа. Именно благодаря профессору Катенину девочки сегодня просто не могут представить, что такое тиф, а ведь Олина мама рассказывала, что почти все ее родные погибли от этой ужасной болезни. И сам профессор тоже не смог уберечься – заразился и умер прямо там, в Средней Азии. Но успел спасти многих и многих людей!

Еще романтичнее оказалась история про юного героя Андрюшу Горячева. Отважный комсомолец, настоящий друг, лучший ученик в классе, Андрей первым поспешил на помощь растерянной французской девочке Лере Катениной, приехавшей к ним в школу прямо из Парижа. Потому что она почти не знала русского языка, ничего не понимала, нуждалась в защите и поддержке после смерти отца. И, конечно, они безумно полюбили друг друга. И поженились сразу после окончания школы! Через год у них родилась дочка Кира, а еще через год Андрюша, как всегда первым, шагнул со связкой гранат под поезд, везущий важного немецкого генерала.

Иногда в доме появлялась сама Лера, то есть Кирина мама Валерия Дмитриевна, чудесная красавица, похожая на киноактрису из заграничных фильмов. Она здоровалась очень приветливо, но почти никогда не вступала в разговор, не спрашивала про уроки или отметки, только легонько целовала Киру и сразу уходила к себе в комнату. Было смертельно интересно, кто она и чем занимается, но Кира не рассказывала, а сами девочки почему-то не решались спросить. Наконец однажды, в особенно дождливый осенний день, удалось разговорить Кирину бабушку. Оказалось, прекрасная француженка Лера Катенина решила пойти по стопам отца и тоже бороться с инфекциями, она защитила диссертацию и работает на кафедре эпидемиологии Московского университета. Конечно, за Лерочкой постоянно ухаживают и коллеги, и другие знакомые мужчины, а один известный дирижер даже сделал предложение, но она всем отказывает, потому что не может забыть Андрюшу. Правда, на этом, самом интересном месте Кира громко шикнула на бабушку и велела не рассказывать сказки, но все равно осталось ощущение грустного и прекрасного, как от картины «Незнакомка».

Завидовала ли Ольга Кире? Нет, скорее мучилась от смешанного чувства восхищения и обиды, но даже Тане она бы никогда в этом не призналась.

Олины родители всегда были тихими и пожилыми, войну провели в эвакуации со своим заводом, комнату тоже получили от завода, праздники проводили в заводском доме культуры. Самой ценной вещью в доме считался чайный сервиз, полученный мамой от заводского профсоюза по случаю рождения сына. Оля тогда жутко стеснялась маминой поздней беременности, она уже слышала во дворе, как появляются дети, сама мысль, что родители могут этим заниматься, казалась ужасной и стыдной. Маленький Володька рос забавным, как все малыши, но ужасно мешал в доме и все время пытался добраться до Олиного школьного портфеля. Портфель его просто завораживал, больше любой игрушки, и в один несчастный день, когда Оля на минутку вышла в коридор, братец ухитрился открыть замок и вылить в открытое отделение полную чернильницу. После этого случая Ольга окончательно перебралась к Тане и домой приходила только ночевать.

Как хорошо они дружили с Таней до появления Киры! И как несправедливо в один день нарушилась жизнь.

Жуткую весть принесла вездесущая Коза, Светка Баранова – Танину маму Асю Наумовну Левину уволили из больницы по подозрению во вредительстве.

Конечно, Оля давно знала и понимала, что у первой в мире Советской страны есть много завистников и врагов. Еще в младших классах читали Гайдара и плакали с Таней над «Судьбой барабанщика». Хорошо, что шпионов поймали в конце концов и отца барабанщика освободили! А маленький Алька из «Военной тайны» погиб, ужасно и несправедливо погиб, как и чудесный Мальчиш-Кибальчиш. Но если бы только в книжках! На уроках истории рассказывали о настоящей большой группе врагов народа, разоблаченной перед войной. Кажется, в нее входили даже крупные военные и члены правительства!

И вот теперь новая ужасная весть – врачи-вредители покушаются на жизнь самого Сталина! Сталина, который выиграл смертельную войну и спас все человечество от фашизма! Слава богу, что их сразу распознали и арестовали, иначе и не могло быть, но как попала в число врагов Танина мама? Неужели она нарочно вредит больным и неправильно их лечит? Какая глупость! Может быть, ее запугали, обманули? А Танин папа? Хирург Михаил Аркадьевич Левин, погибший под Сталинградом. Он тоже был вредителем?! А вдруг он не погиб, а сдался в плен, как отец Витьки Гусева, и вот теперь Танина мама вынуждена участвовать в заговоре, чтобы скрыть его страшное предательство?

Оля никогда не забудет тот ужасный день. Папа вдруг позвал ее погулять. Ее одну, без мамы и Володьки. Колючий снег резал щеки, они шли вдоль темной пустой улицы в сторону такого же пустого неуютного сквера, и папа чужим тусклым голосом говорил, что он ничего не имеет против евреев вообще и Таниной мамы в частности и что он допускает возможность недоразумения, но категорически просит, нет, настаивает, чтобы Оля перестала ходить к Левиным! И она должна немедленно, завтра же пересесть за другую парту! Например, в их классе есть дочь Героя Советского Союза, почему бы не подружиться с этой девочкой, а не с еврейкой из сомнительной семьи? Ольгу чуть не вырвало от отчаяния, она пыталась спорить и плакать, но отец оставался непреклонен: его дочь пионерка и не должна обсуждать решения правительства, если Танину мать уволили с работы, значит, для этого были основания!

Всю ночь Оля пыталась представить, как открывает дверь класса, проходит мимо их с Таней парты и садится отдельно. Это было так ужасно, что под утро ее все-таки вырвало, и даже любящая порядок мама разрешила не пойти в школу. Еще два дня Оля изображала головную боль и тошноту, отказывалась от еды, но отец строго-настрого велел прекратить спектакль и отправляться на занятия.

Казалось, прошло не три дня, а целая жизнь, когда она последней, перед самым звонком, все-таки вошла в класс. О, спасение!.. Место рядом с Таней было занято! И сразу же обожгла обида – ее родное, привычное с первого класса место, третья парта у окна. Кира Горячева сидела на Олином месте и спокойно доставала тетрадки и учебники. Та самая Кира, которую они презирали и считали воображалой и кокеткой.

– Попова, надеюсь, ты не возражаешь, – промямлила математичка, – Кире плохо видно с последней парты, она попросила пересесть.

– Что ей сделается, дылде, – с удовольствием, нажимая на последний слог, прошептала Светка Баранова, которая всегда бегала за Кирой. – Ей с любого места видно, даже на пол может сесть, как дядя Степа.

– Молчи, Коза несчастная! – выдохнула Оля, стараясь не расплакаться. – Я не возражаю… но хочу… как пионерка… заявить…

Она понимала, что нужно остановиться, что ни папа, ни учителя не простят никаких выступлений, но уступить Таню, ее любимую Таню наглой уверенной Кирке?!

– Да, я хочу заявить! Как пионерка и подруга Тани Левиной. Заявить… что сын за отца не отвечает, вот! То есть я хочу сказать, что дочь за мать тоже не отвечает! И Таня не отвечает. И я как дружила, так и буду с ней дружить!

Она вдруг поняла, что права! Что именно так поступил бы Олег Кошевой или Ульяна Громова. И уже спокойно и даже снисходительно добавила:

– Но, конечно, если Кире плохо видно, я могу уступить свое место, пожалуйста!

– Спасибо, Оля, – тихо сказала Таня и заплакала. – Спасибо, но я отвечаю за свою маму. И моя мама, – вдруг закричала она, – никогда, вы слышите, ни-ког-да не была вредителем!.. Моя мама прекрасный врач, и мой папа был прекрасным врачом, и моя сестра будет прекрасным врачом, и мы никогда-никогда никому не вредили!

– Успокойся, Левина. Партия сама разберется и накажет виновных. И с твоей мамой разберется. А ваше дело – учиться и трудиться на благо народа! Поэтому прошу срочно достать тетради, объявляется контрольная на простые дроби.

Да, именно с того случая Кира стала считаться их подругой. Хотя никто ее не просил лезть с благородством и пересаживанием. С годами Оле все чаще казалось, что она вовсе не собиралась предавать Таню. К тому же вскоре умер Сталин, Асю Наумовну вернули на работу, началось объединение с мужской школой.

Но все-таки их дружбу спасла Кира. И ничего нельзя было с этим поделать.

Перемены наступили такие немыслимые, что взрослые совершенно онемели, только крутили головой на любой вопрос. Сначала смерть Сталина, потом арест Берии – это всё были цветочки! Кстати, от участия в похоронах Сталина их спас Зямка. Накануне твердо решили идти всем пионерским звеном из шести девочек (тогда еще и слухов не было про объединение с мужской школой), Оля с утра прибежала к Тане, и они с нетерпением ждали остальных, в том числе Киру и Светку Баранову, которые жили совсем рядом, но почему-то опаздывали. От родителей решили скрыть, в тот ужасный период Оля вообще старалась поменьше посвящать их в свою жизнь и научилась рассказывать про абстрактных подружек, с которыми якобы делала уроки в библиотеке. Танина мама куда-то уехала с утра, в доме стояла нехорошая напряженная тишина, все старики-соседи совершенно затихли, как неживые, и тут ворвался Зямка с мешком картошки.

Зямка и раньше часто бывал у Левиных, а после увольнения Аси Наумовны незаметно стал их единственным кормильцем, хотя сам жил на стипендию. Как он ухитрялся и где подрабатывал, никто не знал, но самые простые и необходимые продукты в доме регулярно появлялись.

Вот и на этот раз он победоносно втащил в комнату довольно увесистый серый мешок, уже собрался запихнуть его подальше к окну, но тут обратил внимание на девочек с траурными повязками на рукавах пальто. Повязки накануне смастерили из черных сатиновых нарукавников, которые надевали на уроки труда.

– Куда это собрались? – строго, как директор школы, спросил Зямка.

Отвечать не хотелось, настроение у обеих было возвышенно-траурное, как и полагается в час великого бедствия.

– Та-ак, понятно! Патриотки хреновы! А вы подумали, как обратно выбираться будете? А если растеряетесь в толпе?

Одним движением Зямка сунул в карман Танины ключи, лежащие на полочке у двери, захлопнул дверь снаружи и дважды повернул ключ в замке. Все! Они оказались заперты, безнадежно заперты. Даже если стучать и кричать соседям, никто бы не откликнулся, да ни у кого и не было ключа от комнаты. Так и просидели до вечера без питья и еды. Как ни смешно, самым ужасным оказалось отсутствие туалета, но потом Таня придумала пописать в большой горшок с фикусом.

Зямка, молодец, никому не проболтался, даже Таниной маме. К счастью, остальных девочек тоже не пустили, и никто не узнал про их позор. А из соседнего класса в тот день в толпе погибли сразу три школьницы. И еще учитель физкультуры и одна из Таниных соседок.

Самым счастливым оказался десятый, последний школьный год. Во-первых, Олины родители получили новую прекрасную комнату в высоком кирпичном доме за Таганкой. В квартире было всего двое соседей, настоящая большая ванная с горячей водой, большое окно и даже балкон! Володьке наконец купили кровать, а Оле – удобный диванчик. Но главное, что и диванчик не очень требовался, потому что мама разрешила ей ночевать у Тани! Конечно, не каждый день и только при условии, что Ася Наумовна на дежурстве, но все-таки это было великое счастье! Главное, получилось очень естественно, все понимали, что глупо в последний год менять хорошую школу в центре. Люся к тому времени вышла замуж, Ася Наумовна радовалась, что Таня не остается одна, она даже купила Оле в подарок ночную рубашку, чтобы не пришлось возить из дому.

Как и кому можно объяснить это чувство полного счастья и свободы? Болтали, сидели в обнимку на продавленном, но замечательно уютном большом диване, читали вслух любимого Симонова. И мечтали, мечтали, мечтали. Нужно было страшно много успеть – завершить школьную программу, подготовиться к поступлению в МГУ, выучить какой-нибудь иностранный язык, по-настоящему выучить, не на школьном уровне, а чтобы свободно общаться. Везет Кире, с ее знанием французского можно в иняз без подготовки поступать!

Кира появлялась в их компании все реже, наверное, решила забросить ненавистную физику, ненужную для гуманитарных вузов. Понятно, что она никогда не ценила их дружбу. Правда, некоторые девчонки болтали, что у Киры начался роман. Настоящий роман с абсолютно взрослым человеком, чуть ли не профессором физики. Но они с Таней не верили – красавица Кирка и какой-то старик-профессор с бородой?!

Время летело стремительно! Выставка шедевров Дрезденской галереи, Первый конкурс Чайковского. Конечно, Таня на целое лето влюбилась в Вана Клиберна, собирала его фотографии и статьи в газетах. Нет, Клиберна вскоре заслонил новый потрясающий театр «Современник»! Целую ночь простояли в очереди, но все-таки попали на «Вечно живые», ребята в классе чуть не лопнули от зависти!