Текст книги "Одолень-трава"

Автор книги: Елена Ланецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава I

«Как мне все это надоело! – думала про себя Кутора. – Конечно, пожаловаться некому, сама ведь напросилась… Подумают еще, что маленькая, а я уже большая! Тащимся и тащимся без конца, какой-то там Дух Леса, понимаете ли, обессилел, а мы тут из-за него пропадай…»

Путники наши и вправду шли уже очень долго. К вечеру белые лилии, сплетенные бабушкой Еленой в венки, почти увяли, скукожившись в поблекшие невзрачные бутоны. И теперь на головах наших друзей красовались не царственные кувшинки, а какие-то обтрепанные бульбочки, которые лезли в глаза и мотались из стороны в сторону.

Вечер промелькнул в пути незаметно, и кромешная тьма атаковала землю. Лес отдыхал после жаркого июньского дня, наслаждаясь таинственной прелестью ночи.

Оживали и расползались по своим делам светлячки, бестолково метались ночные бабочки, какие-то жуки сновали повсюду в ужасной спешке. Лес с облегчением вдыхал долгожданную прохладу и тихим шелестом аккомпанировал закипавшей ночной жизни. И эта как бы предпраздничная суета напомнила Ксюну ее недавний поход в театр.

Когда перед началом спектакля погас свет, слышно было, как за кулисами, за неподвижными створами занавеса шла какая-то своя, скрытая от непосвященных, волнительная и необычная жизнь. Оттуда доносились стуки, чьи-то нервные возгласы, а в зале веяли потоки холодного воздуха, и от этого мурашки бежали по коже. А потом зажглась рампа, и какие-то волшебные фонари высветили занавес ярким светом, он раскрылся, будто в испуге, и вот тогда-то и началось…

«Интересно, – подумала Ксюн, – раскроет ли Лес перед нами свой занавес, впустит ли за кулисы… Ах, только одним бы глазком взглянуть, что там, в Вещем Лесу…»

Все пятеро уже очень устали и шли едва-едва, почти не разбирая дороги, то и дело натыкаясь на пни и густой кустарник. К тому же ночные насекомые как нарочно норовили угодить с размаху прямо в лицо или запутаться в шерсти…

И Ксюн, и Урч, и Кукой с Куторой явно позабыли уговор – думать только о Духе Леса. Один Скучун не позволял себе отвлекаться от цели – он шел, упорно твердя про себя: «Дух Леса, Дух Леса, где ты, откройся!»

Вдруг перед ними выступили бревенчатые стены избушки, да так внезапно, что наши путники чуть не порасшибали лбы об эти бурые стены, затянутые кое-где белесой плесенью и лишайником.

Скучун в тревоге поглядел на странное жилище, преградившее путь, и знаком показал: дескать, идем дальше… Урч согласно кивнул, Ксюн теснее прижалась к старику – от усталости у нее то и дело сводило ноги.

Кукой же, нарушив заговор молчания, завопил на весь лес:

– Да что ж это такое?.. Под конвоем я, что ли?.. Нет уж, дудки, я свободное существо, что хочу, то и делаю, так вот! А хочу я поесть и поспать, у меня уж все лапы в мозолях… А вам, золотые мои, я скажу: хотите мучаться – так мучайтесь сами, а других в это втравливать нечего! Ты со мной, надеюсь? спросил он Кутору.

Кутора колебалась, глядя то на хранивших молчание Урча, Ксюна и Скучуна, то на истерически взвизгивающего Кукоя. Она, конечно, тоже не прочь была отдохнуть и про себя давно жаловалась на все и вся, хотя любопытство – а что же будет? – и придавало ей сил… И все же чашу весов перевесил Кукой: уж очень не хотелось с ним расставаться.

Для вящей уверенности Кутора, издав какой-то истошный вопль, подпрыгнула на месте, сдернула с головы полуживые цветы и швырнула их оземь. «Есть хочу!» выкрикнула она и, не выдержав внутренней борьбы, заплакала.

Кукой тотчас шмякнул свой венок рядом с куториным и заверещал:

– Долой эти дохлые веники! Напридумают черт-те что, а потом сами же с ума сходят… Нет, я покуда в здравом рассудке, мы с Куторой ночуем здесь и до утра не стронемся с места. Предлагаю всем сделать то же самое. Не хотите? Ну, как хотите… Счастливо оставаться. Крошка, за мной!

И Кукой трижды постучал в дверь избушки. Она тотчас отворилась, будто ночных гостей уже поджидали. Скучун молниеносно кинулся в чащу, увлекая за собой Ксюна с Урчем. Они растворились во мраке сырого ночного леса прежде, чем их успели заметить хозяева уединенной избушки…

* * *

Мои хорошие! – вздохнула с облегчением Душа Радости, которая видела все происходящее на Земле, даже находясь далеко-далеко отсюда. – Умники вы мои дорогие, не поддались искушению, не отступили! И, возможно, уже совсем скоро вам откроется магический Лес. А бедные Кукой и Кутора! Увы, этот путь оказался им не по силам. И теперь они в руках Дивы, ведьмы из Совета Четырех… Я позабочусь о них, но позже. Сейчас нельзя упускать из виду мою милую троицу – ведь их преследует сама Тень, и путь их – по краю пропасти…

* * *

А тем временем трое друзе продолжали идти вперед, даже не ведая, что избежали страшной опасности…

Непроницаемая тьма лесной чащи внезапно развеялась – светящиеся потоки воздуха пролились откуда-то сверху, и, подняв головы, наши странники увидали, что звезды приблизились к ним. Звезды, как будто желая получше разглядеть, кто это там шебуршится внизу, спустились, кажется, к самым макушкам деревьев. Подобно театральным софитам, окутывали они лес потоками радужных разноцветных лучей, освещая его сквозь легкую облачную дымку, которая покрывала здесь все, будто завесой…

Дымными клубами неслись воздушные потоки – сиреневые, золотистые, розоватые. Деревья и травы, светясь серебром, стояли как зачарованные в этом цветном тумане; серебряные искорки обрывались с веток звенящими каплями и с волшебным перезвоном танцевали в воздухе, в траве – повсюду! Они вспыхивали прямо под ногами, как перепуганные стрекозы, и с шаловливым звоном уносились кто куда… Многие добирались до самых звезд и сливались с ними, а другие затевали невероятно изысканный кордебалет в дымнокипящем воздушном мареве…

Наши путники, точно во сне, двигались в этом светящемся мире, источающем такие необыкновенные и душистые ароматы, что можно было от счастья потерять голову…

Мир Леса был весь движение, он поминутно изменялся, подчиняясь какому-то скрытому ритму, напоминавшему чье-то дыхание.

Все здесь было ошеломляюще непохоже на обыкновенный лес: перламутровые деревья казались не простыми деревьями, а стрелами, устремленными вверх. Они указывали направление – к звездам! И чудилось, что почва под ними выгибается тетивой, чтобы выпустить звонкие свои стрелы как послания к небесам…

Повсюду на деревьях, на пнях и в траве ползли рогатые улитки, тащившие на спине свою обитель, закрученную в крутую спираль. Снопы звездного света выхватывали их движение из общей картины и превращали улиткины домики в ожившие жемчуга… В этом блистающем мире все дышало, светилось, звенело, взлетало, торжествуя и радуясь таинству жизни! Праздничная, как фейерверк, лесная стихия была пронизана пением, не слышным простому слуху. Мелодия рождалась где-то внутри, в самом сердце того, кто ступал на эту землю – и Урч, и Скучун, и Ксюн одновременно почувствовали это.

И все же Ксюн не испытывала здесь облегчения. Усталость ее, казалось, все возрастала. И как она ни старалась, посторонние раздумья и желания ни в какую не хотели ей подчиниться, они роем теснились в голове и разбредались, как непослушное стадо…

А Старый Урч, ступая в этом звенящем и искрящемся мире, мысленно пребывал в своем прошлом. Окружающая красота, кажется, не только не радовала его, но, напротив, тяжким грузом ложилась на сердце. Он шел, понурый и отяжелевший, вспоминая былые годы, игры с друзьями в далеком детстве, старый дом, и ушедшую давным-давно маму…

Один Скучун был теперь почти уверен, что Дух Леса где-то тут, рядом, и всей душой устремлялся к нему… А Вещий Лес, впустивший пришельцев на свою территорию, указывал им дорогу и склонял перед ними звенящие травы и цветы в одном направлении.

Внезапно изумленная Ксюн увидала, как в воздухе, прямо перед Скучуном, возник печальный и дивный лик, нисколько не похожий на виденные ею доныне лица… Скучун, протягивая к нему дрожащие лапки, ахнул: «Это он!» Но образ тотчас исчез, а через мгновенье появился снова у поваленной навзничь березы с посеребренной корой…

– Ксюн, ты видела? Это он!

– Ты думаешь, мы уже встретились с Духом Леса? Ой, а это что?

Вокруг Ксюна резвился целый рой живых образов: здесь была и она сама, прозрачная и порхающая, и недочитанная ею книжка в голубом переплете, и уютный домашний диванчик, и плед… Дачный фонтан зажурчал у пенечка, блюдо с огромным кусищем запеченного карпа в сметане колыхалось в воздухе за спиной, а жирный-прежирный соседский кот Федор, которого Ксюн обожала, качнулся прямо перед нею на уровне носа, плавно опустился на землю и точно норовистый конь начал скакать то туда, то сюда, распугав всех улиток! Те стали поспешно взбираться на повыше на деревья, чтобы избегнуть встречи с этим диким и невоспитанным животным… Некоторые срывались и шлепались на землю, издавая жалобные звуки. От этого наступившего в Лесу хаоса прерывалось необыкновенное пение, звучавшее в душе наших путников. Потаенный ритм лесной жизни, воплощенный в этом сокровенном пении, начинал давать сбои…

Ксюн, совершенно растерянная, застыла на месте. А Урч… Невозможно даже передать словами то удивление, которое вызывали образы, теснившиеся вокруг него – то были его воплощенные мысли о прошлом. Старый Урч брел в тумане, а вокруг, словно пчелы, вились ожившие воспоминания!

И тогда путешественники догадались, что в этом магическом Лесу каждый из них как бы разрастается и порождает своими помыслами целый мир. Здесь было воочию видно, о чем думает, чем живет всякий, появившийся здесь…

Вокруг Ксюна и Старого Урча метался целый сонм мыслей, превратившихся в зримые образы. Этот мельтешащийся хаос порождал в Лесу сумбур и неразбериху.

Какие-то озабоченные, настырные люди, какие-то дети носились по Лесу, – то были ксюшкины подружки и родственники. Одни из них со злобными лицами тащили куда-то огромные сумки; другие ссорились, размахивая руками и распугивая звенящие серебряные искорки, которые вспархивали с веток и исчезали в клубящемся розоватом тумане. Между всеми этими странными фигурами бегал Лопатоног, – видно, Ксюн подумала и о нем. Он громко топал, играя в салочки, и пытался щелчками сбить с листьев потрясенные, поднявшие испуганный перезвон серебряные огни…

Какой-то толстоватый дяденька – это был ксюшин учитель английского, которому пробежавший мимо Лопатоног наступил очень больно на ногу, напал на него и принялся колотить! А ожившие мысли Урча – его друзья детства из Нижнего города – схлестнулись с котом Федором, грозой улиток! Все они с воем и причитаниями катались по траве, сцепившись в клубок…

Ксюн чуть не плакала, глядя на этот бедлам, который они породили, сами того не желая.

«Какой ужас! – думала она, – наверное мы навредили Лесу… Как тут было спокойно и хорошо до нашего появления! Так нет же, явились, нагрубили, намусорили, глупости напустили всякой… Ах, как стыдно, Боже, как стыдно… – Она перехватила встревоженный взгляд Скучуна. – Выходит, если теперь мы достигнем цели и Скучун произнесет заветное: „Да будет!“, то весь сумбур наших мыслей воплотится уже наяву, и Дух Леса насытится этим вместо желанной радости, которая так нужна ему… Но мы же тогда погубим его! Значит, правда, что не всякому можно войти сюда, и мы с Урчем оказались для этого не готовы… То ли дело Скучун! Молодчина какой, у него одна мысль: образ Духа, вон он, мелькает впереди и манит за собой. А мы-то, а мы-то!..»

Ксюн совершенно пала духом, сникла и повесила нос. Скучун, заметив, что она расквасилась, взял подружку за руку и потянул за собой.

– Бабушка! – вдруг что есть сил закричала Ксюн, нарушив обет молчания и вырвавшись от Скучу на. Она кинулась к стайке плакучих ив, полоскавших в сиреневой дымке свои отливающие серебром волосы… Оттуда ей навстречу шла живая-здоровая Елена Петровна и улыбалась!

Ксюн, раскинув объятия, бросилась обнимать свою бабушку, но обняла она… воздух! Сиреневый воздух, на один только миг принявший облик бабушки Лены, который растаял теперь без следа…

– Ну как же, бабушка, миленькая, я подумала, что ты настоящая, а ты… всего лишь мысль моя о тебе! Скучун, это кошмар какой-то, я больше так не могу…

Все плыло у Ксюна перед глазами, то, что творилось вокруг, никак не вмещалось в ее головке. От избытка чувств она вся дрожала, но Скучун, по-прежнему не проронив ни звука, ободряюще улыбнулся ей и повлек за собой.

Глава II

Скучун так беспокоился за Ксюна, что совсем позабыл об Урче, и вдвоем они уходили все дальше, все глубже в Лес, удаляясь от старика, который ничего уж не видел вокруг, оборотившись мысленным взором в прошлое.

Вдруг они услышали его отчаянный крик:

– Идите, идите, не возвращайтесь назад, иначе все пропало… Детишки мои, не думайте обо мне, я как-нибудь… А иначе Дух… – Он не договорил.

Ксюн и Скучун, словно загипнотизированные, замерли на месте.

Лес чудесно мерцал, переливаясь всеми цветами радуги, тихие звезды одаривали его своим светом, а на поляне застыл Старый Урч, превратившийся в окаменевшую статую.

– Ууу-у-урч! – истошно закричала Ксюн. Разрыдавшись, она подбежала к каменному истукану, который еще пять минут назад был живым, замечательным и добрым Урчем. Она обняла изваяние и стала гладить его, будто могла оживить, отдав всю свою нежность…

– Нет-нет, этого не может быть… Неправда! Я не хочу… – лепетала Ксюн, давясь и захлебываясь слезами. – Урч, что с тобой, почему ты окаменел?.. Пожалуйста, ну пожалуйста, Урченька, оживай!

Наконец, колени ее подкосились, и Ксюн медленно сползла на траву, к подножию статуи. Она приникла к окаменевшим ботинкам застывшего Урча и тихонько вздрагивала всем телом. А перед нею как ни в чем не бывало стояла, кутаясь в шаль, невозмутимая бабушка Елена! Рядом с ожившей мыслью о бабушке через мгновенье возник Старый Урч. Он был совсем как живой, напевал что-то себе в усы, щурясь от удовольствия, а баба Лена смеялась и поправляла гребень в прическе… Такими мечтала сейчас их увидеть смятенная Ксюн, она стремилась к ним всей душой, к ним – спокойным и мудрым! А магический Вещий Лес играючи воплощал мысли тех, кому удавалось сюда проникнуть…

– Ксюн, Ксюшечка, милая моя, пойдем, сейчас мы Урчу ничем не поможем… Дух Леса ждет нас, поможем ему, и он оживит нашего бедного Урча…

Но Ксюн, казалось, ничего уже не видела и не слышала. Она все обнимала подножие каменной статуи и твердила, вся красная от слез:

– Никуда я больше не пойду, не зови меня и не трогай, я домой хочу, в Москву, и чтобы бабушка чай заваривала на кухне, а Старый Урч чтобы рядом сидел, тепленький и живой…

– Ксюн, голубушка ты моя, я очень тебя прошу, послушай меня и возьми себя в руки! Совсем ведь немножко осталось, мы почти у цели, я знаю. Спасая Лес, мы спасем и Москву, подумай, твою дорогую Москву! И ее, и Личинку – саму Красоту, разве ты больше не хочешь этого, разве это не самое лучшее, что можно сделать на свете?! Ты ведь уже поняла, что дорога наша сюда – это поиск собственного предназначения… Найди себя, Ксюн, найди свою Красоту!

Скучун говорил и говорил, сумбурно, взволнованно, пытаясь убедить Ксюна продолжать путь. Он просил ее, даже требовал забыть обо всем земном и привычном, как будто его никогда и не было. Теребя и встряхивая ксюшкины руки, безвольно опущенные вдоль тела, Скучун почти кричал ей в лицо:

– Ксюшенька, Ксюн, ты точь-в-точь как тот юноша – вспомни легенду о первоцвете! Ведь он не достиг небес потому, что не смог позабыть о родных, о доме… Вот и ты такая же… Ксюн! Моя хорошая, миленькая, забудь обо всем, забудь о бабушке – вон она, так и витает рядом, так и тянет к себе все твои помыслы… Освободись от этого, ну хоть на время, Ксюн! Забудь, забудь обо всем знакомом, и тогда мы с тобой окажемся там, в ином, высшем мире… Слышишь? Ксюн, ну Ксюн же!..

Но она только рыдала в ответ: «Как же я брошу бабушку? Я хочу к ней, мне не надо иного мира!» – и цеплялась, дрожа, за венок. Грязный, растребушившийся, некрасивый, он теперь никак не похож был на тот горделивый венец, которым бабушка одарила ее перед тем, как расстаться.

Ксюн сняла с головы венок, прижала к сердцу увядшие цветы и поникла, будто погасла… Заплетающимся языком, словно в забытьи, она прошептала: «Ох, Скучун, не хочу… Ничего не хочу, устала! И не надо мне больше ни Красоты, ни какого-то там предназначенья… Я тут побуду с бабушкой. Она здесь, со мной, она не бросит меня одну. Ты иди, Скучуша, иди, а за меня не волнуйся. Нас же трое, разве не видишь?»

И действительно, воплощенные мысли Ксюна – ее бабушка и Старый Урч – присели на землю рядышком и, склонившись над нею, успокаивали как маленькую, приговаривая и гладя ее ладошки… Тогда наш Скучун поцеловал Ксению в растрепанную макушку и, скрепя сердце, побрел вперед. Он все время думал о ней, и сотканный магическим Лесом образ Ксюна маячил перед ним всю дорогу.

«Это мысли о доме, о привычном уюте, о родных и близких не отпускают ее… размышлял про себя Скучун, бредущий в тумане. – Чуть-чуть не хватило у ней силенок, чтобы преодолеть эту тягу и оторваться душою от каждодневного и такого привычного мира… Наверное, я был не прав, когда заставлял Ксюна преодолеть себя, быть может, ей это вовсе не нужно? Так кто же все-таки прав?..»

«И ты и она!» – услышал он будто в самом себе.

– Но как же так, разве бывает разная правда? – Скучун уже понял, что сам магический Лес отвечает ему.

«Правда и Красота одна, но каждый может вместить только часть ее блеска, что открывается по силам души его…»

И как Скучун ни вопрошал больше мерцающее, дышащее пространство, он ничего уже не услышал.

«Ах, Ксюн, моя маленькая, отдыхай, совсем ведь тебя замучил! – Продолжал он идти вперед, разговаривая мысленно со своею подругой. – Как же таинственна жизнь, как трудно понять ее, и мы не смеем, не смеем… Но так хочется, ужасно хочется проникнуть в тайну! Ты знаешь, я решил – я буду разгадывать эту загадку, идти и идти к ней и ждать, когда откроется высшая, долгожданная Красота! А теперь мне надо найти Дух Леса. Я только отыщу его, Ксюшечка, и сразу вернусь за тобой. Да, – догадался Скучун, бредущий в играющем с ним тумане, – у каждого из нас – свой взлет! Выходит, иной, сокровенный мир пока закрыт для тебя, моя Ксюн, а может быть, никогда не откроется вовсе… Нет, нет, я верю, что ты сумеешь войти в него, пускай не теперь, пусть позже… А я постараюсь всегда быть рядом.

А сам-то, – засомневался вдруг наш герой, тонувший в мерцающей искрами дымке, – уж будто достиг всех высот… Может, я и сам не дойду, может, я вообще иду не туда? Кто знает… Нет, наверное все же туда, иначе мне был бы какой-то знак!»

Скучун, погруженный в себя, шел все дальше и дальше, чутко прислушиваясь к своим ощущениям в надежде не пропустить тайный знак, означающий, что цель близка. Он не заметил свистящих змей, которые выстреливали раздвоенные язычки, подобравшись к нему уже совсем близко. То были воплощенные помыслы Тени – магистра Тьмы…

Леденящее кровь шипение разрушало гармонию лесной жизни. Пульс ее сбивался все чаще, и прекрасное пение Вещего Леса вдруг, захлебнувшись, умолкло.

Змеи были уже совсем рядом, когда над головой нашего героя внезапно погасли звезды – это сама Тень спускалась к Земле с высоты, заслоняя собою небесный свод.

Глава III

Мы оставили Кукоя с Куторой в тот момент, когда перед ними раскрылась дверь избушки, тонувшей в кромешной темноте ночного леса. Дверь отворилась и тут же захлопнулась, клацнув затвором, точно проглотив переступивших порог…

Хозяйкой избы оказалась худощавая женщина с гладкозачесанными в пучок темными волосами и высоким лбом с синеватой веной, пересекавшей его, точно змейка. Женщина, пожалуй, была недурна собой. Вот только одно ее портило: косые глаза.

– Входите, входите, располагайтесь, – радушно зазывала она, ни капли не удивившись ночному вторжению и необычному виду гостей. – Устали небось с дороги? Да, лес – дело нешуточное, бывает, так заплутаешь, что еле назад дорогу найдешь. Ходишь-ходишь – грибов-то на донышке, а ноги потом целый день гудят… И много ль насобирали? Куда корзинки-то подевали, грибники непутевые?

Кукой с Куторой, потупившись, бормотали что-то невразумительное. А женщина довольно улыбалась, будто ей только того и надо было, косые глаза ее блестели, взгляд бегал по горнице. Неясно, чему она радовалась – ввалились в избу на ночь глядя зверьки не зверьки, а так, несуразы какие-то… А она ничего – шутит, смеется, на стол собирает, и печка трещит так уютно… В избушке натоплено, жарко, в углу икона, лампадка, перед ней цветочки бумажные… Все бы, кажется, хорошо, да что-то все-таки настораживает. Но вот что?

– Какие гости у меня сегодня славные! – разглядывала хозяйка усевшихся за стол Кукоя и Кутору. – Ну, кушайте, ешьте на здоровье, а если мало – и добавочка будет…

Со смешком да с прибауточкой сновала она по горнице, мелькая красным подолом, вертелась, крутилась, стреляла глазами, а в них точно искры скачут!

И Кутора с Кукоем не заставили себя долго упрашивать – так набросились на вареную курочку, что только треск раздавался! Они быстро умяли по тарелке тушеной картошки с грибами, заедая жаркое горячим душистым калачом, только что вынутым из печки. А глазенки их завидущие уже стол обшаривали: чем бы еще поживиться? Кутора нацелилась на пирожки с мясом, Кукой облюбовал заливное. Насытившись, но все еще продолжая усердно жевать, как будто стараясь наесться впрок, они могли спокойно оглядеться.

В углу под образами приютилась металлическая кровать с круглыми шишечками на спинке. На ней пучилась пышная перина, заправленная пестрым лоскутным одеялом.

– Красота-то какая! – чуть не подавившись, прошамкала с набитым ртом Кутора, кивнув Кукою на груду вышитых подушек-думочек, раскиданных по кровати. Особенно ей понравились вышитые крестом лягушки, украшавшие красную сатиновую думочку. А на других подушках фиолетовым шелком были вышиты мрачные вороны, здоровенные рогатые жуки, бородавчатые жабы и совы, отделанные серым мехом, со стеклянными пуговками вместо глаз. А на самой большой синей думке красовался роскошный павлин, расшитый гладью. Только вот ножки его мастерице не удались – кривые получились и разлапистые.

Заметив, что хозяйка куда-то вышла, Кутора сорвалась из-за стола, подскочила к заманчивой постельке и сиганула на нее прямо в подушки! Кровать, словно трясина, вмиг засосала Куторино тельце – провалилось оно в необъятную перину пуховую, а в ямку сверху еще и подушки нападали…

– Кукой, – завопила Кутора, – спасай! Ой, не могу, – давилась она от смеха, так наелась, что сил нет вылезти…

Кукой, конечно, тут же вызволил ее из ловушки периновой, и они вернулись к столу как ни в чем не бывало.

А хозяйка уж тут как тут: вернулась, неся на подносе что-то так вкусно пахнущее, что даже в носу защипало… Это был яблочный пирог с глазурью. Он развеял сомнения гостей, наелись ли уже до отвала или можно еще чуточку закусить…

Пирог уминали дружно и весело, запивая сладким чайком, хотя глазки от переедания и недосыпа стали мутными, как запотевшие стеклышки.

Разомлевшая Кутора думала: «Какой милый этот Кукой! И умница: все, говорит, суета сует и всяческая суета… А жизнь, говорит, это груда нелепостей, поросшая крапивой… Как красиво сказано! И только одно, говорит, согревает мне сердце – вы, Кутора! Ах, приятно как, даже дух захватывает… А какая у него душа чувствительная! Мама как-то сказала мне, что чувствительный мужчина – все равно, что редкий бриллиант… А вдруг он сделает мне предложение? Я ведь уже не маленькая и совсем не дурнушка. Ох, поела-то как славно! Только вот живот – просто жуть! Надо бы его подобрать как-нибудь, неровен час Кукой заметит… Выдохнем… так… х-ххе… не хочет! Торчит и все тут! Хоть бы в зеркало посмотреть, как я выгляжу. Небось, толстая, как бочонок!»

В избушке стало очень жарко. Все окна затворены, ни сквознячка. И жутковатая какая-то тишина… Хозяйка снова вышла куда-то, наверное, в сени. Кукой дремал за столом, уронив голову на лапки, и еле слышно посапывал.

Кутора потихонечку вылезла из-за стола. Еле передвигая лапы, она приблизилась к хозяйкиному комоду, взяла лежавшее на нем карманное зеркальце и принялась глядеться в него и корчить уморительные рожицы. За этим занятием и застала ее вошедшая в горницу хозяйка.

– Ах ты, смешливая какая! Любуешься? Погоди, я тебе другое зеркальце покажу… На-ка! – И она вынула из-за печки большое зеркало в старинной бронзовой раме. И откуда только в простой избушке взялось такое? Хозяйка прислонила зеркало к стенке, а напротив усадила на табуретке Кутору так, что все ее маленькое существо отражалось в тусклом стекле.

– Ты сиди и гляди туда, в зеркало-то, – приказала женщина, – там тебе все твое будущее и откроется… Уж я правду говорю! Только по сторонам не вертись и не оборачивайся – туда гляди!

Кутора послушно уставилась в зеркало прямо перед собой, а косая хозяйка затеяла что-то неладное. Она потушила лампаду, завесила икону полотенцем, достала откуда-то из ящичка красную свечку и прилепила ее на край стола.

А дальше пошла и вовсе гадость какая-то! Шлепая по полу босыми ногами, женщина принялась ходить вокруг стола и что-то себе под нос приговаривать. Воздух в горнице будто отяжелел и сгустился, а следом за хозяйкой протянулись красные блескучие нити. Они искрили, посверкивая в воздухе, дрожали и колебались. Отовсюду доносилось какое-то неприятное потрескиванье. Хозяйка все ускоряла шаг, обегая комнату, а за нею увязывалась тонкая, еле приметная паутина, вся в красных высверках… Заткав, как паук, помещение этой нитью, хозяйка закружилась, замельтешила на месте, то вскидывая, то опуская руки. Глаза ее горели бешеным огнем. Если б кто-то и подглядел эту дикую пляску, то взгляда плясуньи поймать бы не смог: уж очень глаза косили… Однако, глядеть на нее было уж некому: Кукой посапывал за столом, а Кутора так и прилипла к зеркалу.

А блескучие ниточки подбирались к домашней утвари, и к остаткам еды на столе, и к засушенным травам, подвешенным под потолком. Когда те нити коснулись подушек вышитых, протрещав огнистым разрядом, изображенные на них твари вдруг ожили и соскочили на лоскутное одеяло. И вот уж вороны залетали под балками чердака, а жуки и жабы полезли к люку подполья, прикрытому половицей. За ними, точно приклеенные, тянулись пучки световых красноблещущих нитей…

А хозяйка сзади к Куторе приблизилась и поднесла к ней сбоку красную свечку, сняв ее со стола. И тут же поползла на полу, вырастая, куторина тень. Косая женщина – теперь уж ясно, что то была ведьма – зашептала абракадабру какую-то, и тень была втянута в зеркало невидимой страшной силой! Баба косенькая ногами притопнула – ив сей же миг вороны, жуки да жабы кинулись поднимать крышку подпола, вцепившись в кольцо кто лапами, кто когтями… Сыростью и гнилью пахнуло тотчас в распаренной горнице. Сова со стеклянными глазами-пуговками метнулась в погреб, чтобы извлечь оттуда отсыревший заплесневелый мешок. Цепко ухватив когтями, она принесла его своей хозяйке, а та, торопясь, засунула в мешок старинное зеркало, засосавшее куторину тень. А сама Кутора, бездыханная, упала на скрипнувшие половицы.

Тогда косая женщина, бормоча, бочком подобралась к Кукою и свечку свою к столу приткнула возле его плеча. И снова наискосок от Кукоя поползла по полу его тень, и ведьма прямо на эту тень грянула с высоко поднятых рук тяжеленный камень, который все это время прятала под столом… Камень глухо стукнулся об пол, качнулся, замер посередине кукоевой тени и тут же бесшумно вобрал ее в себя всю без остатка!

А хозяйка только того и ждала: по ее молчаливому знаку сова подтащила еще мешок, и камень провалился туда вместе с заглотанной тенью. Деловитые слуги хозяйкины – жабы, жуки да птицы – с трудом приволокли оба мешка к подполью и, свалив их туда, захлопнули крышку. Кольцо звякнуло, половица легла на место, вроде как ничего и не было… Только души тех двоих, что сбились с пути, были пойманы злою силой.

Между тем на колени к хозяйке слетел павлин, распустил свой сказочный переливчатый хвост, и ну она его перышки ласкать да рассматривать, по головке гладить да приговаривать: «Ах ты, мой свет-батюшка! Ты доволен ли, свет, угощением?»

И все слуги-помощники собрались за вновь накрытым столом, а хозяйка принялась их потчевать, да голубить, да обихаживать…

А два обездушенных стылых тельца так и остались лежать на полу.