Текст книги "Маргаритки для одинокой леди"

Автор книги: Елена Колчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

К счастью, Дениска – малец толковый и никогда не дуется попусту.

Я покаялась во грехах и объяснила, что, мол, голова у меня нынче всякими взрослыми делами забита. Денис великодушно меня простил и даже пригласил в партнеры по строительству песчаного замка. На это у меня возражений не было – возясь в песке, можно размышлять о чем угодно без малейшего ущерба для основного занятия. Возводя башни и стены, я упорно пыталась понять значение своей находки.

Нет, как ни крути, а видны лишь два правдоподобных варианта. Так-так-так. А когда их видел Костик? Если досмерти Марины, то вряд ли в этой комнате – столько они там не лежат. А послеон там не был. Ладно, оставим пока это.

Вариант первый. Сами Геллеры, только у них двоих есть уверенность в том, что в любой момент «орудие» может быть добыто из «тайника». Валерий Михайлович? Образ тихого бухгалтера (ну, не совсем бухгалтера, но в этом роде, не зря же его Марина с Корейко сравнивала), по ночам преображающегося в жуткого маньяка, кинематографически очень убедителен, а вот убийство собственной дочери – это уже перебор. Разве что для немотивированного голливудского триллера. И в самом деле, почемубы он стал вообще кого-то убивать? Мужских проблем у него, вроде бы, нет, молодая красивая жена – так зачем? Если только он совсем ненормальный... Но тогда почему он вдруг начал убивать именно сейчас?

Альбине еще худо-бедно можно приклеить зависть к тем, кто моложе... Нет, не Альбина. И вовсе не потому, что она сама стала жертвой нападения. Это, в конце концов, легко инсценировать. Ведь, в сущности, что произошло? Альбина Вадимовна пришла домой с чулком на шее. Остальное – ее слова, и только. Но... Альбина производит впечатление на редкость здравомыслящей особы. Она и во время всемирного потопа или ядерной войны точно и быстро сделает все, что нужно, причем наилучшим способом. Нет, я не говорю, что она не способна на убийство – любой способен. Но маньяк из нее – как из меня Петропавловская крепость.

Второй вариант. Убийств больше не будет. Убийца избавился от «орудия», подбросив его туда, где оно, скорее всего, не будет обнаружено очень долго. Почему в таком случае он просто не уничтожил эти чулки? Не пытался же он создать почву для подозрений – метод уж больно ненадежный. Непонятно. Да и вообще идея неожиданного исчезновения мании убийства ни в какие ворота не лезет. Убивал, убивал и вдруг надоело? Хотя... Убивает Марину и вдруг обнаруживает в жертве хорошо знакомого человека? И это его так потрясает, что... Тогда и подкладывание чулок в ее комнату где-то как-то оправдано – своего рода искупительная жертва. Та-ак... А не может ли Саша, заходивший за словарем, оказаться тем Сашей Жильцовым? О-ля-ля! Вот угораздило Ильина пропасть в самый ответственный момент!

Крепость была почти достроена, когда в мою голову пришел еще один вариант, третий: чулки спрятала Альбина, которая ведет собственное расследование и как-то вышла на убийцу, но выдавать его почему-то не хочет или не может, возможно, рассчитывая припугнуть, остановить или... Но тогда она сама в опасности?

Додумать эту мысль я не успела, потому что в этот момент сбоку раздался придушенный возглас «Рита!» Я обернулась. Дениска, замерев, как охотничья собака в стойке, уставился застывшим взглядом в пространство.

17.

Лучший способ избавиться от искушения – это поддаться ему…

Антоний Падуанский

Длина Зеленого острова не меньше пяти километров, а то и все семь. При этом береговая линия порядком изрезана, так что получаются всякие мысы и заливы, и довольно большие. Мы с Дениской устроились на одном «роге» такого залива. А на другом...

Лесок, так же, как и с нашей стороны, отступил от берега, обнажив полоску пляжа. На самой кромке, там, где вода и песок смыкались, два мужика рубились на мечах. Отчетливо различались длинные волосы, выбивающиеся из-под шлемов, кольчуги, отблескивавшие на ярком солнце...

– Денис, – я коснулась детского плеча, – мне, кажется, голову напекло.

– Мне тоже, – не оборачиваясь, тем же сдавленным шепотом согласился он. Потом, видно, все-таки нашел в себе силы оторваться от волшебного зрелища и глянул на меня такими умоляющими глазами, что мне сразу захотелось побить всех, кто, захлебываясь, воспевает счастливую пору детства. Надень на взрослого те вериги бесчисленных «нельзя», что опутывают практически любого ребенка, – он через два дня взбунтуется. Даже Денис, личность весьма самостоятельная, повязан своим возрастом по рукам и ногам. Поскольку все ограничения, с которыми ему приходилось в жизни сталкиваться, диктовались исключительно соображениями здравого смысла – Лелька никогда не держала его «на коротком поводке» – он, в ответ, своей самостоятельностью никогда и не злоупотреблял. Ясно, что уйти в такую даль в одиночку ему не позволит та самая самостоятельность, она же ответственность, она же совесть – мама будет волноваться.

– А как же крепость? – довольно ехидно поинтересовалась я и тут же пожалела об этом. Денискины глаза распахнулись так, что, казалось, сейчас выпрыгнут на стебельках. Потом он догадался, что это я так смеюсь, и насупился – мол, нашла время для шуток. Я примирительно обняла его за плечи:

– Пошли, маме доложимся.

Уже через десяток шагов увиденное обрело утерянный было смысл.

– Это же толкиенисты! А я и не знала, что у них лагерь на острове.

Дениска остановился так резко, будто на что-то налетел. Поднял голову и снова изобразил «глаза на стебельках».

– Толкиен? Это кто про кольцо написал? – умный мальчик Дениска, особенно если вспомнить, что уже пару лет, как он не пристает с просьбами почитать к маме, а обходится своими силами.

– Ну да, а люди теперь в это... ну, играют, что ли...

– Они же взрослые, я видел! – Денискиному недоумению не было предела. Мне почему-то вдруг захотелось заплакать, а я засмеялась.

– Ну и что? Думаешь, сказки только дети любят? Взрослые еще сильнее. Ладно, сам увидишь.

Мы пошли берегом и порядком исцарапались: местами заросли спускались к самой воде. Наверху было довольно тропинок, но мы побоялись прозевать нужное место. Как выяснилось, боялись зря. Лагерь оказался довольно большим. Две поляны. На меньшей танцевали эльфы. Угловатая стриженая девушка подыгрывала им на флейте. На поляне побольше сразу три пары отрабатывали поединки на мечах, причем двое бойцов явно относились к женскому полу. Человека три по разным углам – я знаю, что поляна круглая, и углов у нее быть не может, но как еще это прикажете называть – человека три мурлыкали сами себе под гитары.

Я нашла удобное дерево поодаль и устроилась под ним. Дениска минут двадцать сидел рядом со мной, жадно пожирая окрестную сказку распахнутыми глазищами, потом обнаружил каких-то детей, глянул на меня едва ли не страдальчески «Рита! Можно?!!» и ускакал.

Я, хотя и не таращилась вокруг, подобно Дениске, но выдернуть меня из окружающей безмятежности не смог бы и армейский тягач. Все трагедии, беды, проблемы выглядели отсюда такими... неважными. Небо – синее, листва – зеленая, жизнь – живая.

Черноволосый, немного похожий на корейца парень в оранжевой футболке, метрах в десяти от меня тихо перебиравший струны, повернулся поудобнее и слегка закусил губу, отрабатывая какой-то пассаж. Вниз от кисти, державшей гриф, сбегала цепочка круглых шрамов. Семь штук. У кисти покрупнее, к локтю помельче. Я не вздрогнула, меня не затрясло в лихорадке, не бросило ни в жар, ни в холод.

– Саша?

Он поднял голову, улыбнулся и поправил меня:

– Фарамир.

В Средиземье каждый именует себя тем, кем он хочет быть. Известная поговорка должна была бы здесь звучать так: скажи мне, как тебя зовут, и я скажу тебе, кто ты.

Я вернулась на свое место. Парень продолжал перебирать струны. Минут через двадцать к нему подошла коренастая девушка в короткой кольчуге:

– Проработай со мной защиту?

Парень легко поднялся, закинул на одно плечо гитару, на второе синий плащ, на котором он, оказывается, сидел, и ушел следом за девушкой.

Вечером, передав Дениску с рук на руки Лельке, я вернулась в светлый лагерь. Мне даже удалось немного поговорить с Сашей-Фарамиром. Я, каюсь, взяла грех на душу, соврала: сказала, что случайно познакомилась с его родителями, они мне и поведали о том, как он пропал. Саша немного смутился, видно, переживания, которым он подверг родителей, его беспокоили.

– А нельзя им сказать, что вот, столкнулись случайно, ну, в электричке, в поезде... Успокоить, мол, жив-здоров, все нормально...

Я не видела в том большого греха и, разумеется, согласилась, но он все же пояснил:

– Я не хочу возвращаться. Опять все сначала начнется – ах, Саша такой неприспособленный, такой ранимый, такой... Я и правда такой был. И в историю прятался от всего, что сегодня. Едва не сломался тогда. Мне было очень плохо, а от их причитаний еще хуже. И сейчас я боюсь назад... Я, наверное, в Киев уеду, звали…

Ну что же, не самый плохой способ справиться с собой и своими болячками. Он показал мне собственноручно сплетенную кольчугу, видно было, что он немало ею гордится. Мы обсудили достоинства и недостатки клепаных, сварных и паяных колец, потом кто-то сунул ему в руки гитару...

Честертон писал, что тому, кто может выразить себя в песне, нет надобности выражать себя в убийстве... Соображение весьма смутное, но в самом деле – внутренние возможности и невозможности довлеют над нами куда сильнее внешних.

Второе соображение касалось возможностей внешних: если Саша уже второй месяц как не высовывается с острова – а это очень легко проверить – значит, он не только эмоционально, но и физически не мог иметь отношения ни к каким убийствам.

Только возвращаясь на свою стоянку, я начала ломать голову над тем, как бы теперь отвлечь господина Ильина от поисков Саши Жильцова. Все сложилось, конечно, удачнее, чем могло бы. Когда мы говорили о нем, в моей голове мелькнуло что-то такое смутное, связанное с историей средневековья, еще полминуты – и я бы о них, о толкиенистах, вспомнила. Но душка Ильин чем-то меня в тот момент отвлек, и идея проскочила мимо. И правильно. Сам герр майор вряд ли додумается искать среди ролевиков. Но все-таки... Вот что! Надо поутру еще раз дойти до их лагеря и посоветовать Саше уехать в Киев поскорее.

Или не стоит? Если я ошибаюсь, мне будет оченьплохо, а хуже всего, что не только мне. Ладно, утро вечера мудренее. Можно вообще никому ничего не говорить, пусть будет, как будет. Ильину ролевики в голову не придут. А я...

Если бы не Дениска, я додумалась бы до такого варианта дня через три, не раньше. Покрутиться в тусовке, выйти на остров – еще сутки. Так что дня четыре я с чистой совестью сама перед собой могу делать вид, что ничего не произошло.

На этой оптимистической ноте меня и накрыло. Как будто пролетела громадная птица. Когда я говорю «громадная», я имею в виду – действительно громадная, в полнеба или около того. Знаю я, что таких не бывает, ну и что? А иначе почему вдруг стало темно? Ночью в лесу и так-то света немного, но тут наступила полная темнота. Потом ясно послышался вой собаки и голос Костика отчетливо произнес: «Раньше Марина наследовала. По традиции». Рот наполнился горькой и тягучей слюной, стало душно, как перед грозой, как под ватным одеялом, – пытаешься вздохнуть и нечем. И тут же все пропало: обычный лес, обычная ночь, чуть душноватая, ну, так лето ведь. Наваждение!

Еще парочка таких «явлений», и не останется ничего другого, как уверовать в телепатию и прочие потусторонние явления, вплоть до зеленых человечков. Или это все шуточки подсознания, которое «тихо сам собою» сложило два и два и выдало результат. Вроде бы на таком принципе работает неуловимая интуиция. Дело за малым – понять, что сей сон означает.

«Рекомендую обратить внимание на поведение собаки в ночь преступления. – Собаки? Но она никак себя не вела! – Вот это-то и странно». Классика.

Ну и что? Собака выла в ночь, когда убили Марину Геллер. Я была уверена, что выла Герда. Была уверена до тех пор, пока Альбина Вадимовна не сказала, что Герда к тому моменту уже заснула. Но со своего балкона я не могла слышать никакую другую собаку, нет их, других, на моей стороне дома...

Снизу, со двора? Во-первых, я готова поклясться, что вой шел сверху, а во-вторых, в нашем дворе собаки не воют – Джек-Полкан не позволяет.

Собственно, это ничего не доказывает. Ну, предположим, выла именно Герда. И что? Судя по всему, отношения между Мариной и мачехой оставляли желать много лучшего, так что Герда завыла от своего собачьего предчувствия, а Альбине, скорее всего, просто не хотелось идти падчерицу встречать. Но вот так прямо в этом признаться – ах, что вы! Проще «забыть», что собака беспокоилась и сохранить приличное выражение лица.

По чести сказать, одна бредовая версия бродила в моей голове с того момента, как Костик спросил меня про чулки. Слишком уж Альбина Вадимовна была задумчива при разговоре, слишком часто дотрагивалась до губ – а значит, скорее всего, врала напропалую. Маньяк из нее, может, и никакой, а вот смерть падчерицы очень даже выгодна. А остальные трупы – для маскировки. В отдельно взятом убийстве жертва рассматривается как личность, чьи связи и особенности могут и должны привести к убийце. А в серии жертва становится «одной из», и какое уж там внимание к личности...

Невзирая на всю свою бредовость, версия выглядела логически непротиворечиво. Но, во-первых, уж очень она была страшненькая, во-вторых, не объясняла, почему убийства начались именно тогда, когда они начались. Однако, что же все-таки означает то странное наваждение? просто мозги устали? Или наоборот?

18.

Мне нравится, что вы больны не мной…

Черная оспа

Очень удачное все-таки здесь место. И рядом с домом, и на отшибе, ниоткуда не видно. Вот было бы забавно, если бы поблизости настоящий маньяк объявился... Только вряд ли они вообще существуют... Зато все верят, и, главное, милиция верит, ищет бедного маньяка вовсю. Придется для убедительности еще одну жертву добавить. Чтобы уж совсем непонятно было – кто на самом деле... Абсолютную достоверность спектакля гарантирует не только актерская игра, но и тщательно выстроенные декорации. Но как не хочется, бог ты мой! Опять выслеживать, прятаться, притворяться, опять этот хрип, вонь, глаза выпученные – гадость. Все эти спецы, которые утверждают, что убийца входит во вкус и продолжает убивать просто по инерции, даже получает от этого удовольствие, – что бы они понимали! Грязная, отвратительная работа, какое там удовольствие. Только и думаешь, чтобы не стошнило. Если бы можно было обойтись без этого... Но нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. Ну, ничего... Последнее усилие... Потом останется только ждать. Месяц-два, максимум полгода. А потом... Потом можно будет, наконец, все забыть... Может, прямо сейчас и попадется какая-нибудь подходящая... Последняя...

19.

Только пьющие знают, что такое – быть трезвым…

Омар Хайям

Тело Альбины Вадимовны обнаружил ее новоиспеченный супруг. Вернувшись заполночь с делового фуршета и не обнаружив дома новобрачной, Валерий Михайлович забеспокоился, решил, что она засиделась у какой-нибудь подруги, и пошел встречать. Минут через двадцать Герда привела его к еще теплому телу. «Декорация» ничем не отличалась от предыдущих: чулки «Маргарита», один на шее, другой на левой ноге, рядом – то, что осталось от пучка маргариток.

Вот только жемчужины не было ни на теле, ни в теле, ни вокруг – хотя осматривали только что не с микроскопами. Но жемчужина могла запросто выкатиться и провалиться, например, в дырку от дождевого червя...

Валерий Михайлович, кажется, даже стал меньше ростом. И – не кажется, а точно – в одночасье поседел. Вероятно, именно от этого лицо его вдруг приобрело какой-то землисто-желтый цвет. По крайней мере, раньше был вроде нормальный. Или это я не замечала? Валерия Михайловича было жаль ужасно. А вот саму Альбину Вадимовну – нет. Очень странно.

Да и в целом я чувствовала себя Алисой, которой Белая Королева советовала для тренировки «поверить в десяток невозможностей до завтрака». Смерть Альбины Вадимовны выглядела как раз такой невозможностью. Ведь я совсем уже было начала подозревать... Зато теперь можно было без лишних сомнений оставить информацию о Саше Жильцове при себе. Что бы там ни было, а в тот момент, когда убивали Альбину Вадимовну, он находился в пяти километрах от этого места. И в метре от меня.

20.

Человек может все. Пока не начинает что-то делать…

Илья Муромец

У моей двери, на лестнице, вместо Костика сидел на этот раз Никита. Когда мы зашли в квартиру, он задержался в прихожей и через минуту появился на пороге кухни с непередаваемо торжественным выражением лица:

– Мадам! Я хотел бы вручить Вам небольшой, но элегантный подарок, – Никита шутейно опустился на одно колено и вручил мне черно-серебристый полупрозрачный пакет. От неожиданности я опешила, выронила «подарочек», как будто обжегшись, сделала шаг назад, наткнулась на стол и, нащупав наконец, край дивана, опустилась на него.

– Где взял?

– А в том самом бутике, где их, вероятно, приобрел убийца. А вот где ты их видела?

– А с чего это ты взял, что я их видела?!

– Ладно, не хочешь – не говори. – Ильин был что-то необыкновенно покладист.

– А почему решил, что чулки в этом магазинчике покупал именно убийца?

– А потому, радость моя, что я с трудом представляю себе, чтобы кто-то просто так, из удовольствия, покупал полудюжинами чулки по семьдесят долларов за пару. Теоретически возможно, но сомнительно...

– Да уж… Покупателя запомнили? Мужчина или женщина?

– Ну, в общем, запомнили, хотя это громко сказано... Типично панельная девица: косметика дешевая, одета сверхвызывающе, через декольте асфальт видно, а чулки покупает в десять раз дороже, чем все, что на ней надето, вместе взятое...

Два дня назад я начала бы с пеной у рта доказывать, что загримироваться под «панель» легче легкого, потому что подозрения против Альбины к тому моменту переросли уже в полную уверенность. А теперь что делать? Кого подозревать? Вот ужас-то…

Еще минут двадцать я изображала трех японских обезьянок – не вижу, не слышу, не говорю – в надежде, что у Ильина лопнет, наконец, терпение. Вместо того, чтобы рассказать про Сашу Жильцова или хотя бы про чулки, я расписывала интеллект и обаяние «шашлычных» мальчиков, надеясь спровоцировать Никиту свет Игоревича на ревность. Но его ведь не прошибешь!

Уже от двери Ильин вдруг сказал:

– А ты знаешь, что Герда Альбину Вадимовну дважды за последнюю неделю кусала?

– Про один раз знаю...

– Ну вот, теперь думай...

Значит, мои выкрутасы его ни на грош не обманули?

Но – в самом деле… Если убийца не Альбина – а у нее, как ни крути, лучшее в мире алиби – то кто же?

21.

Все, что мною выдумано – правда!

Сальвадор Дали

Мы сидели с Костиком в каком-то подвале. Левый угол был завален потрескавшимися, темными от старости досками. Сверху, с труб, змеящихся между потолком и стеной, на доски медленно капала вода. Около ободранной стены, прямо под маленьким окошком скопилась ржаво-коричневая лужа. Время от времени в нее с легким плеском падали кусочки штукатурки. Все вместе являло собой классическую картину старости и запустения. Пахло кошками. Только крыс почему-то не было.

Вторая половина подвала носила более обжитой вид: диван без спинки, возле него составленный из ящиков стол, покрытый потеками стеарина. Не то местный подростковый «клуб», не то бомжатник. Судя по заскорузлости окурков, хозяева не появлялись здесь уже дня три. И слава Богу, потому что деваться нам некуда.

Костик молчал. Он не открыл рта с того самого момента, когда я опять наткнулась на него в скверике у Дворца бракосочетаний. И вот сидит на скамейке, уткнувшись в колени, и угрюмо молчит. В той же джинсовке, только порядком замызганной: на воротнике ржавые потеки, левый рукав сплошь грязно-травяного цвета. Почему-то сразу представилось, как Костик прыгает на полном ходу с поезда и скользит по заросшей насыпи...

Я попыталась о чем-то его спросить, вместо ответа он поднялся и направился куда-то за угол. Я пошла за ним, как привязанная. А что мне еще было делать?! За углом, во дворе обнаружился его морковный «запорожец». Костик влез внутрь, открыл для меня вторую дверь. Ну, хоть он заметил, что я тут. Уже неплохо. Потому что по общему впечатлению он не замечал вообще ничего.

Костик продолжал молчать и тогда, когда нас остановил этот чертов гаишник. Больше всего он был похож на гимназического преподавателя, как их показывают в исторических фильмах: залысины на висках, небольшая бородка и взгляд поверх старомодных очков в тонкой металлической оправе. Проверив документы, отдал их Костику, попросил подождать и, отойдя чуть в сторону, начал с кем-то переговариваться по рации... Это было странно: если все в порядке, то почему подождать, а если что-то не так, почему отдал документы.

Вообще предельно странным было все. Сначала неожиданная и сумбурная встреча с Ильиным у моего подъезда. Плюнув на тайну следствия, он вдруг решил рассказать, что у спортплощадки в ночь убийства Альбины стоял красный «запорожец». Красный? Ну, в темноте, пожалуй, что и красный. Не то Ильин хотел меня предупредить, не то предостеречь... Хотя это не лезло ни в какие ворота. Рассказал, помахал ручкой и уехал. Потом Костик в этом чертовом скверике. И в каком виде, боже мой! Волки за ним гнались, что ли? Потом этот гимназический гаишник... Он бубнил в свою рацию, не то объясняя что-то, не то уточняя, и поглядывал в нашу сторону.

Костик опять сел за руль и вдруг рванул с места так, что дверца, которую он не захлопнул, а просто прикрыл, захлопнулась сама. А я треснулась локтем о свою дверцу. Но ни того, ни другого Костик, кажется, даже не заметил. Он гнал так, что оставалось только упираться изо всех сил, чтобы не откусить собственный язык. Костик сразу углубился в какие-то гаражи и задворки, закладывал поворот за поворотом, так что вскоре я потеряла всякую ориентировку. Не только, куда мы направляемся, но и где вообще находимся. Точно было ясно одно: из города мы не выезжали. Хотя ни одного знакомого места тоже не наблюдалось. Гонка по пересеченной местности была, однако, недолгой. Машина захрипела, закашляла, подпрыгнула на какой-то кочке и остановилась.

Костик выдернул ключи и выбрался наружу. Я выбралась следом. Он, кажется, и не сомневался в этом, даже не глядя на меня. Мы снова начали петлять, теперь уже на своих двоих.

Через несколько минут на пути появилось большое угрюмое здание. Нижние окна украшались основательными решетками, верхние этажи, похоже, были жилыми, в трех-четырех раскрытых окнах развевались чистенькие белые занавесочки.

Поминутно спотыкаясь на камнях и огрызках металлолома, мы обогнули здание и попали в огромный двор. Местность стала еще более пересеченной: ямы, трубы, даже, по-моему, шпалы или что-то очень на них похожее. Будь я в босоножках, а не в кроссовках, давно бы осталась лежать где-нибудь с переломанными ногами. Да и в кроссовках тоже ухитрилась пару раз не устоять и основательно приложиться коленкой. Длинноногий Костик задавал такой темп, что поспевать за ним приходилось с высунутым языком.

Наконец мы наткнулись на какую-то каменную будку с железной дверью. Костик почти втолкнул меня внутрь, приложил палец к губам, захлопнул ржавую створку и со страшным скрежетом задвинул засов. Снаружи будка выглядела не больше трансформаторной, но внутри было достаточно просторно.

Только я собралась немного отдышаться, как Костик, крепко сжав мой локоть, подтолкнул меня дальше. Под ногами оказались ступеньки, которые я едва не пересчитала. Кубарем. Но Костик держал меня крепко, и до низу мы добрались, в общем, благополучно, если не считать того, что собрали со стен всю паутину, а я треснулась о какую-то трубу. На этот раз плечом. Вероятно, для разнообразия.

Внизу, как ни странно, было посветлее, чем наверху. Мы пересекли громадный зал, заставленный ржавыми станками, годными разве что в музей машиностроения – выглядели они ровесниками, как минимум, стефенсонова детища. Потом пришлось лезть какими-то узкими и низкими проходами. Для чего бы они ни служили, но передвижение по ним людей явно не предусматривалось. Судя по направлению, мы двигались в сторону того дома с решетками, во дворе которого стояла впустившая нас будка. Я, правда, совершенно потеряла всякое ощущение времени. В один момент казалось, что железная дверь захлопнулась минут пять назад, в следующий – что прошло не меньше суток. Остановились мы в конце концов в том самом подвале, где сидели теперь.

Глухая тишина постепенно сменилась обилием звуков. Грохотали какие-то тяжелые машины – на танках они там ездят, что ли? Лаяли невесть откуда взявшиеся собаки, и сквозь лай доносился безжизненный металлический голос, повторявший одно и то же:

– Дом оцеплен, сопротивление бесполезно. Выходите.

Костик осторожно подошел к окошку, я поднялась вслед за ним. Грохот и собачий лай еще усилились, а Костик вдруг стал сползать по стене, цепляясь ногтями за ободранную штукатурку и обломанные кирпичи. Я еле успела его подхватить. В подвальной полутьме перед его джинсовки казался совершенно черным, а сам Костик стал таким тяжелым, что мне пришлось опуститься на пол.

Одна из собак лаяла уже прямо за окошком...

22.

Хорошая болезнь – склероз: ничего не болит, и каждый день – новости…

Кащей Бессмертный

...Обливаясь холодным потом, я проснулась. Подвала не было, Костика не было, была ночь и моя квартира. Черт знает, что такое!

А вот собака лаяла на самом деле. И даже не одна. Где, интересно, шляется этот проклятый Бобик? Кто за порядком во дворе следить должен? Королева Голландии? А я-то его кукурузой кормила... Что же все-таки происходит? Попытки разглядеть что-то с балкона – даже с помощью оптики – были не более успешны, чем игра в чехарду среди сугробов. Ох...

Ну что же, не можешь работать головой – работай ногами. Облагородив нижние конечности джинсами и кроссовками, я ринулась в бой, воззвав попутно к духам Брюса Ли, Вагнера и кавалерист-девицы Дуровой. На абор-рдаж! В последний момент еще хватило соображения сунуть в карман фонарик и газовый баллончик – что-то мне этот жест напомнил...

А, потом! Скатилась по лестнице – лифт, как всегда, когда он больше всего нужен, был то ли занят, то ли сломан – и понеслась по пересеченной местности родного двора. Вот уж воистину, сон в руку!

На площадке имела место быть картина трогательная, комичная и ужасная одновременно.

Впрочем, то, что она ужасная, стало ясно несколько позже. А вначале меня поразил запах – как в деревенском сортире, ну, может, чуть послабее, все-таки открытое пространство, не деревянная будочка. Не самая приятная атмосфера. Особенно для вокальных упражнений.

Но концертантам это, похоже, ничуть не мешало: полдюжины собак всех мастей и размеров заливались на разные голоса и, что удивительно, в разные стороны. Безмолвствовал лишь один пес – Джек, он же Полкан, он же Шарик и Бобик. Он занимался более важным делом, чем реклама зоологической оперы: деликатно, как тот самый початок кукурузы, придерживал за горло лежащего на земле мужчину в темной одежке. Стоило пленнику шевельнуться, клыки Джека нежно касались его горла, не причиняя, однако, видимого вреда.

В темноте белело только лицо и почему-то одна ступня. Я пригляделась: на одной ноге туфля была, на другой – нет. Странные привычки у этих мужчин... Да и сами они... С некоторым усилием я узнала в пленнике того самого придурка-кандидата, что устраивал на рынке скандал своей бывшей жене.

В полуметре лежало еще одно тело. Женское. С чулком на шее. Чулок был не «Маргарита», хотя и похожий. Я попыталась его развязать, но безуспешно, настолько он утонул в складках кожи. Страшно не было – зато злость меня душила всепоглощающая. Если бы не опасение задеть Полкана, я точно полила бы этого пленного мерзавца из баллончика. А может, и вовсе убила бы.

– Разрежьте.

Я вздрогнула и обернулась. Оказывается, пока я вникала в ситуацию, сцена пополнилась новыми действующими лицами. Одно из них представляло собой типичного – прямо из анекдотов – нового русского: златая цепь на дубе том и пляжные шорты до колен, разрисованные пальмами и прочими веселостями. Только малинового пиджака и не хватало. Хотя по такой жаре...

Но анекдоты анекдотами, а именно это «лицо» светило вторым, кроме моего, фонариком и протягивало мне раскрытый перочинный нож. Остальные, человека три-четыре, предпочли роль сторонних наблюдателей и стояли поодаль, не пытаясь ни во что вмешиваться.

После недолгой возни я справилась с чулком. Хотя могла бы этого и не делать: по правде, тело уже начинало холодеть. Однако, надо идти звонить Ильину или прямо 02. Как бы в ответ на эту мысль пальмовые шорты задиньдинькали весьма характерным позвякиванием. На свет – хотя какой уж там свет в два фонарика – появился мобильник: «Да – не знаю – приду, расскажу – скоро».

– Извините, вы не позволите позвонить?

Владелец протянул мне трубку:

– Конечно, возьмите, надо же сообщить...

Надо же! Такой весь из себя типичный субъект, а поведение – выше всяких похвал. А на земле валяется кандидат наук (небось, философских), который только что задушил собственную – пусть и бывшую – жену.

Сколько живешь, столько и удивляешься. Во всяком случае, жизнь постоянно оказывается куда богаче любых представлений о ней.

23.

Бог все делает к лучшему… Но худшим из всех возможных способов…

Мария

Ильин приехал через четверть часа. Вместе с – как это называется – опергруппой? Всякие там эксперты, следователи и прочие.

Потом еще часа два я сидела поодаль и наблюдала за тем, как они работают. Ильин позадавал мне какие-то дурацкие вопросы – для порядку, что ли? – но взамен поделился кое-какой информацией.

Судя по следам, кандидат задушил жену дома, а когда понес ее на площадку, наткнулся на Джека-Бобика. Джеку он не понравился, произошел обмен мнениями, в результате которого кандидат потерял туфлю – ее, с явными следами собачьих зубов, нашли неподалеку в зарослях – потерял равновесие, уронил свою ношу, упал сам, после чего Полканчик взял его за горлышко и ухитрился при этом созвать своих придворных для поднятия максимального шума-гама-тарарама.

Кандидат, похоже, доведенный Джеком до полной прострации, тут же стал признаваться во всем сразу. Женщин он душил в назидание, чтобы напугать свою «пиявку, которая высосала из надежды современной науки все соки» – чтоб знала, что ей предстоит.

Господи, кого только по этой земле не ходит!

По рассказу убийцы, жертв, помимо его жены, было не четыре, а по крайней мере десять. Когда ему указали на несоответствие, он легко согласился: да, знаете, мол, женщины, сбился со счета. В общем, не то псих, не то придуривался. Но псих или нет, а группа по «маргариткам» получила своего маньяка тепленького и полностью готового к дальнейшему употреблению.