Текст книги "Маргаритки для одинокой леди"

Автор книги: Елена Колчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Джек-Полкан-Бобик скрылся за забором детского садика, а я попыталась еще раз разглядеть кусты. Кусты стояли мертво. Да и вряд ли Бобик потерпел бы присутствие там постороннего, он собака на удивление толковая и порядок на подведомственной территории блюдет истово. Прочая местная собачня глядит на него, если не как на господа бога, то по крайней мере как на его первого заместителя. Нет бога, кроме Сириуса, и Джек-Полкан пророк его. Н-да, Полканчик, люблю я тебя, но обидно. Могли бы мы на пару с герр майором спымать этого злодея. Обидно...

Все-таки бессердечная ты, Ритка, особа, – высказался внутренний голос, – одно слово, журналюга. Уж какая есть! – огрызнулась я сама на себя и продолжила «вживание в образ». «Вживание» не получалось, поскольку черные кружевные чулки ассоциировались для меня с единственной разновидностью человеческих особей... точнее, с определенным родом занятий... А что? Может, и правда... Банальщина, конечно, ужасная, за такую безвкусицу надо публично пороть на площади, зато и чулки, и маргаритки, и фальшивая жемчужина очень даже красиво в картинку вписываются. Я вернулась на кухню. Никита продолжал ломать дверь, жужжа, постукивая и насвистывая, причем все это одновременно.

– Слушай, Ильин, – обратилась я к сосредоточенной, я бы даже сказала, задумчивой, спине.

– Ну? – буркнула, не оборачиваясь, спина.

– Точнее, не слушай, а совсем наоборот. Жертвы, они были, ну, как это помягче, порядочные девушки?

– Н-да? А они вообще сейчас бывают? Ой, молчу, молчу, молчу! – завопил Никита.

Я, конечно, не снайпер, но с трех метров по такой крупной цели не промахнусь. А тапочек, он, хоть и мягкий, но не весь. А с размаху да в середину спины...

Ильин едва не вынес лбом дверь или по крайней мере ту ее часть, над которой трудился. Ничего, в следующий раз будет думать, прежде чем языком чесать!

– Да осознал я уже, все осознал, никто же про присутствующих не заикался, что ж ты сразу бомбардировку начинаешь?! Смотри, убьешь – будешь жить вообще без двери. Так что ты имела в виду? Девственницами они во всяком случае не были.

– Ну, знаешь ли! Я все-таки не настолько наивна. Девственность в таком возрасте надо лечить у психиатра. Я про другое. Профессионалки?

– Да нет, обычные девушки. Даже не особенно легкомысленные. У обеих были постоянные поклонники, у обоих, кстати, железобетонное алиби, да и вообще совсем разные люди, и круг общения не пересекается. А ты думаешь, кто-то решил таким образом с проститутками бороться?

– Да нет. Вариант старой девы, которая ненавидит молодых, красивых и успешных, считая их всех проститутками. Хотя мне и самой как-то не очень нравится. Если хочешь, можешь попробовать и эту идею покрутить. Но вообще-то я имела в виду вариант наоборот.

– В смысле? – Никита даже повернулся от двери ко мне. Черт побери, какая честь! Кажется удалось, наконец-то, его заинтересовать.

– А ты не отвлекайся. Что же мне, в самом деле, без двери ночевать? Или тебя в качестве охранника приспособить?

– Да я, собственно, почти закончил. Хотя могу и поохранять – авось зачтется в следующем квартале. Так что значит «наоборот»?

– А ты попробуй себе представить, как дама нетяжелого поведения должна воспринимать тех, кто на эту дорожку не попал. Не каждая, естественно, далеко не каждая. Но некоторые, особенно если образованные… Вначале зависть – почему это им повезло чистенькими остаться, а там и до ненависти недалеко... Определенный сдвиг крыши тут просматривается, но не так, чтобы сильно большой. Не в медицинских количествах. Чулки эти опять же…

– Хм, – задумался герр майор. – Идея дикая до крайности, что-то в ней есть кинематографическое. Но в порядке бреда... Значит, предлагаешь проверить живущих в вашем районе «ночных бабочек»? Ладно, участковые их всех знают. Хотя и сомнительно, но поглядим.

– Могу еще подкинуть. Уже не столь завирально, попроще. Попробуй узнать, не выходил ли кто-нибудь из местных девушек замуж за буржуев, или что-то в этом роде. За последние лет пять.

– И не остался ли тут обиженный поклонник? – Никита подхватил идею на лету.

– Ну да. Совсем классно, если у такого поклонника обнаружатся проблемы с потенцией.

– А почему пять лет? Не многовато?

– Да как сказать. Лучше, конечно, год, много два. Но пусть в паспортном столе проверят...

– Это выглядит более перспективно. Только если не на Запад, а за кого-то из наших преуспевающих, тогда черта с два найдем. Еще чего надумала?

– Еще? Пожалуйста. Фантазия на тему материнской любви. Одинокая, поздно родившая дама, сынулечка – один свет в окошке. А тут какая-то вертихвостка, мальчик из-за нее подрался, может, убийство по неосторожности или непредумышленное, сел, вот она теперь за ненаглядного и мстит.

– Ну, это по архивам несложно проверить. Сын одинокой матери, судимый за неосторожное или за нанесение особо тяжких...

– Или распространение наркотиков, не обязательно драка. Главное, чтобы могла быть замешана девица. Не обязательно на самом деле, но чтобы возможность такая была. И еще... Психологически это может быть еще подросток, сдвинутый на учебе и духовном самосовершенствовании и убивающий таким образом беса в себе самом... Но как проверять эту версию – я не представляю.

– Да... – Ильин глянул на меня вроде бы как даже с уважением. – В какой форме мадам предпочитает получить гонорар за консультацию?

– В форме бифштекса, сэ-эр! Да ну тебя, издеваешься над больным человеком!

– Знаешь, Маргарита Львовна, – взгляд Никиты выражал не то жалость, не то восхищение, не то сочувствие. – Может, это у тебя от температуры, но я, правда, не понимаю, как с такими мозгами ты ухитряешься быть иногда такой глупой...

И ушел, представляете? Ничего больше не объяснил, научил обращаться с новым замком, помахал ручкой – и адью! Что он имел в виду?

6.

Какая бы неприятность ни случилась, всегда найдется тот, кто знал, что так и будет.

Мишель Нострадамус, из неопубликованного

На одном из балконов подвывала собака. Ночные звуки обманчивы: вначале собачка выводила свои рулады где-то во дворе, но стоило прислушаться, и источник звука неким волшебным образом переместился вверх. Потом опять во двор. И снова вверх. С пропеллером она, что ли? Карлсон собачьего племени.

Все-таки собачка выла на одном из балконов. На один-два этажа выше моего. Или в одной из соседних квартир. Или – крайний случай – в одном из соседних домов. Тихонько так выла, но очень проникновенно. Должно быть, маленькая собачка, что-то вроде спаниеля. Но, быть может, громкость собачьего пения и впрямь сильно зависит от лунных фаз, достигая максимума в полнолуние? Нынешний вой был так себе, вполголоса. Поднявшись на мгновение до почти волчьих фиоритур, он тут же превращался в поскуливание, которое, однако, доставало еще сильнее. Поработаешь тут, как же! Попробуйте как-нибудь сосредоточиться, когда за стенкой плачет ребенок. Очень затруднительно.

Наутро привычные радости жизни напрочь вытеснили из сознания самые микроскопические воспоминания о несчастной вчерашней собачке. Какое там! За неделю борьбы с простудой дела накопились в количестве, близком к обвальному. Еще чуть-чуть – и хлынут лавиной, накрывая все, что попадется по дороге. Погибать под обвалом что-то не хотелось, пришлось разгребать. Тут уж не до всяких неясных обстоятельств. Если в течение часа надо ухитриться попасть в три даже географически разных места, да не просто попасть, а еще и побеседовать с людьми и порешать всяко-разные нужные вопросы... Поневоле начнешь вспоминать всех героев мирового фольклора, умевших существовать в нескольких лицах или на крайний случай обладавших сапогами-скороходами. В общем, не умеешь раздваиваться – остается расстраиваться.

Впрочем, расстраиваться всерьез я начала только после обеда, когда узнала, что вчера вечером «жемчужный» список пополнился новой жертвой. На этот раз девушка была не просто с нашего «островка», а из моего подъезда. Хуже того, я знала ее лично: Марина Геллер несколько раз приносила в редакцию «Городской газеты» заметки о танцевальных конкурсах. Говорят, у балетных ум в ногах, но к ней это не относилось абсолютно. Прочитав хотя бы килограмм «самотека» и пообщавшись с авторами, убеждаешься: способность человека мыслить явственно отражается в том, как он излагает свои соображения на бумаге. С этим можно спорить, это невозможно доказать, но, поверьте, это так и есть.

Материалы Марины, пусть крошечные и довольно наивные, практически не нуждались в редакторской правке. Слова бежали друг за другом легко и изящно, так, должно быть, постукивают пуанты, отмечая рисунок танца. Правда, я никогда не видела, как она танцует. Черт! И уже не увижу! Тоненькая такая, беленькая... Была.

Я надеялась, что через некоторое время эмоции в конце концов улягутся и можно будет более-менее спокойно поразмыслить – как и что. Но не тут-то было. Прошло несколько дней, а злость продолжала бурлить так, что мешала соображать. Хотя я и пыталась. Честно, пыталась. Если убийца, как можно было предположить по создаваемым декорациям, карал женский пол за фальшивость, продажность и потерю чистоты... назовем это так... он никогда бы не коснулся этой девочки. Я же видела у Ильина фотографии предыдущих жертв. Они выглядели... ну, не чересчур, но достаточно откровенно. Так выглядит летом большинство девушек в городе. Марина в этот образ несколько не вписывалась. А уж представить ее в черном кружевном чулке на одну ногу – это было и вовсе выше моих сил.

Наивно все это, Ритуля, ты сейчас глядишь со своей колокольни, не с его. У убийцы, будь он маньяк, будь он психически нормален – у него своя логика. Никто ничего не совершает просто так. Любой поступок должен приносить «автору» какое-то удовлетворение – материальное или эмоциональное, неважно. Не бывает безмотивных действий.

Дьявольщина! Пока это не касалось меня, мозги работали лучше. А теперь одним махом ситуация из жуткой, но довольно-таки абстрактной, превратилась в личную. Вот бы дотянуться до этого мерзавца – он получит то же самое, что и его жертвы. Или она?

Знаешь, Риточка, сообщил проснувшийся вдруг внутренний голос, твоя самонадеянность просто прелестна. Убийцу ищут профессионалы. Не тебе чета. У них методы и все такое. Посыплют каким-нибудь порошком, пустят собак, агентуру напрягут. Не думаешь ли ты, что сможешь перебрать стог в поисках иголки быстрее, чем это сделают они? Да у тебя элементарно терпения на такое не хватит. Ну, – возражала я сама себе, – это может зависеть от того, кто с какой стороны ищет, разве нет? Взять себя в руки и попробовать пошевелить мозгами, во всяком случае, можно.

После часового «шевеления» мозги перемешивались так, что извилины начинали напоминать индейское узелковое письмо – кипу называется. Может, индейцы его и читают, но я-то не индеец и даже не индейка. Более того, я даже не индюк, ибо в отличие от этой птички сперва попадаю в суп, потом начинаю думать. И далеко не всегда успешно. Вот как сейчас. Кому могло понадобиться убить эту девочку?!!

«Ночные бабочки», старые девы и зацикленные мамаши слились в один кошмарный образ. Чтобы их разделить, надо было совместить себя с убийцей, примерить его шкуру. А я упорно оказывалась в шкуре жертвы. «Ты ли, Путаница-Психея...» Я, я. Путаница – это точно. Не уверена насчет Психеи, но психом точно скоро стану. Ниро Вульф, помнится, в сложных случаях начинал шевелить губами, это благотворно сказывалось на мыслительном процессе. Нешто и мне попробовать?..

Попробовала. Не помогло.

Ну, хорошо, зайдем с другой стороны. Предположим, точно известно – кто. Психологический портрет и все такое... Вычислили, одним словом. Есть мотив, есть возможность, и что дальше? На чем этого гада можно прихватить – фактически? Следов от него никаких. Кроме чулок, пожалуй, но это даже не смешно. В конце концов, кроме убийцы их еще кто-то покупает. Иначе не продавали бы. И пусть у кого-то дома лежит две дюжины таких же точно чулок и три нитки фальшивого жемчуга – это, в общем, не доказательство. Для уверенности, может, и хорошо, а дальше?..

7.

Каждый имеет фотографическую память. Не у каждого есть пленка.

Луи Дагер

Когда я вставляла в замочную скважину ключ, послышался какой-то слабый шелест. Или хруст. Или треск. Я огляделась. Чуть выше площадки на ступеньке лестницы сидел ангел. Ну, то есть не ангел, конечно, обычный парнишка лет чуть больше двадцати. Но если верить художникам Возрождения – а они были куда ближе к Богу, чем мы сегодня, так что, наверное, знали – ангелы выглядели именно так: узкое, даже длинное лицо, громадные глаза и светлые слегка волнистые волосы до плеч. «Блондинистый, почти белесый...» Правда, ангелы эпохи Возрождения наверняка не носили джинсов и футболок и не завязывали свои кудри в хвостик.

Ангел был знакомый. Видела я его дважды. Второй раз – на похоронах Марины. Ее мачеха Альбина Вадимовна называла «ангела» Костиком, а он не отвечал и вообще выглядел как-то замороженно. Только когда Альбина попросила его остаться на поминки, вздрогнул так, как будто в него иголку воткнули. А в первый раз – около полугода назад – он заходил вместе с Мариной в редакцию. Я не очень хорошо запоминаю имена, но лица фиксирую почти фотографически. А такое лицо, которое уже и не лицо, а, скорее, лик – такое и вовсе не забудешь.

Бедный мальчик! Сейчас он сидел, поджав колени к груди и обхватив их руками. Над острыми джинсовыми коленками виднелся край двух книг in folio – не то ноты, не то альбомы по искусству.

– Костик! – позвала я его. Кто знает, как там принято обращаться к ангелам. – Ступеньки холодные, простудишься.

– Мне альбомы надо отдать, – сказал он без всякого выражения.

– Геллерам? – уточнила я, но он не ответил.

– Если хочешь, я могу Альбине Вадимовне передать. Зайди, – дверь, наконец, открылась. Все-таки засов Ильин поставил чересчур основательный. А может, эту конструкцию просто смазать надо.

Костик молча встал, зашел следом за мной в квартиру и остановился у порога.

– Проходи. Ты, кажется, как-то раз в редакцию заходил...

Он опять ничего не ответил, но послушно снял кроссовки и прошел на кухню. Сел в угол дивана и вдруг спросил:

– Можно, я у вас немножко посижу?

– Да сиди бога ради, сколько хочешь. Выпьешь что-нибудь? Только у меня выбор небогатый – пиво да коньяк. Ну, и чай-кофе, само собой.

– Пиво? Да, наверное... Или лучше чай, – он помолчал, потом неожиданно добавил, – вы не бойтесь.

Да уж! Как и положено ангелу, он видел меня насквозь. Как раз в этот момент я испугалась. Нет, не того, что он вдруг может что-то эдакое выкинуть. Хоть и заторможенный, но он был не «под кайфом»: значки нормальные, посторонних запахов никаких, да и вообще явно не из наркош. А что на зомби похож – ничего удивительного, каждый будет «тормозить» после такого удара. Испугалась я другого: как себя вести, если ему выплакаться понадобиться. Зря пугалась.

– Мне просто привыкнуть надо, – пояснил Костик. – Это трудно. Нужно время.

8.

Человек – это звучит гордо. А обезьяна – перспективно.

Чарльз Дарвин

Капитан Заикин из райотдела, две с половиной недели назад принявший заявление о факте нападения на гражданку Рудину А. В. – то бишь Альбину Вадимовну, мачеху Марины Геллер – выглядел ужасно обиженным. Не то вообще на жизнь, не то на конкретную ситуацию. Будешь тут обиженным, когда на голову тебе сваливается начальство (строго говоря, Ильин этому капитану начальством вовсе не приходился, но это юридически) и начинает усиленно ковыряться в том, что сам ты считаешь полным пустяком.

– Если я буду подробно разбираться с каждым таким заявлением – у нас раскрываемость будет пять процентов, или сами не знаете? Тем более, ничего ведь не случилось, Рудина отделалась испугом.

– Зато падчерица ее, похоже, и испугаться не успела, – буркнул в ответ Ильин.

– Ну, знаете, майор, я не Вольф Мессинг. Если уж знала, что на мачеху напали, могла бы и поаккуратнее ходить. Мне что, на этой площадке надо было пост выставить? А людей откуда взять? Или, может, уголовное дело надо было завести? Может, и не было никакого нападения. Эти дамочки наговорят... – он задумался. – Хотя эта вряд ли истеричка, которая все сочинила. Очень аккуратная... Мы тут... – капитан замялся, подбирая слова. – Ну, вроде следственный эксперимент провели. Так она меня опрокинула очень даже грамотно. А если, как говорит, еще и баллончиком успела брызнуть – ничего удивительного, что вырвалась. И что мне с этим было делать? Если я такие заявы стану регистрировать, мне начальство… – он будто поперхнулся, видимо, посчитав подробности не слишком приличными.

– А про маньяка с маргаритками у вас тут, конечно, не слышали? – Ильин даже не злился, он был такой усталый-усталый. – На вашей земле ведь гуляет...

– Да я только вчера приехал! – возмутился капитан. – В отпуске был две недели, нельзя? Как узнал, сразу про эту Рудину и вспомнил.

– Да ты не злись, капитан, вряд ли это что-нибудь изменило бы. Просто... может она что-то запомнила... Хоть какая-то зацепка...

– Да нет, – возразил капитан. – Я же сам ее опрашивал. Ничего она не видела, ничего не помнит. Чулок, вроде бы, такой же...

– Он сохранился?!! – Ильин сделал стойку не хуже охотничьей собаки.

– Ну, если Рудина его не выкинула... Не к заявлению же его было прикладывать. Тогда регистрировать пришлось бы…

По-моему, не будь рядом меня, Ильин бы от души выматерился. А так он лишь покосился в мою сторону и быстренько распрощался с обиженным капитаном.

9.

Наполеон слыл знатоком человеческих душ, Шекспир – тоже,

но их знания не имеют меж собой ничего общего.

Зигмунд Фрейд

Квартира Геллеров – собственно, две квартиры, соединенные в одну, – производила более чем солидное впечатление. Никогда бы не подумала, что в обычном доме такое можно увидеть. Никаких тебе новомодных вычур, все спокойно, со вкусом, пахнет большими деньгами...

Валерий Михайлович Геллер выражал свое горе суетой вокруг жены: «Вы уж постарайтесь ее не волновать, вы же понимаете, такое потрясение...» Кажется, психологи называют это «проекцией». На самом деле Альбина Вадимовна вовсе не производила впечатления потрясенной особы. Очень сдержанная дама, только и проронила:

– Кажется, нас Бог за что-то наказывает...

Чулок, конечно, не сохранился. Альбина Вадимовна выбросила его сразу же: «хотелось побыстрее забыть этот кошмар». Она его сначала даже и не заметила. Добежала до подъезда, отдышалась – чтобы ничего не говорить домашним, как будто не было. Это Валерий Михайлович, встретивший супругу в прихожей, обратил внимание на чрезмерно экстравагантное дополнение ее строгого костюма. Он же настоял на том, чтобы обратиться в милицию. Хотя «настоял» – это сильно сказано. Достаточно было пообщаться с Альбиной Вадимовной пять минут, чтобы понять, что никто и никогда не сможет настоять на чем-то, противоречащем ее желаниям. Впрочем, умные женщины часто делают вид, что «все решает Он».

– Но вы хоть помните, как тот чулок выглядел?

– Ну... в общем, да, – Альбина Вадимовна пожала плечами.

– Похож на этот? – Ильин жестом фокусника вытащил из кармана нечто ажурно-воздушное. Да, изящная штучка, на ноге должна смотреться просто обалденно: по почти прозрачному полю вьются растительные мотивы, слегка подчеркнутые серебряной нитью. Листья, побеги, бутоны. Верхняя эластичная кайма, которая позволяет обходиться без пояса, вся целиком составлена из распустившихся цветов.

– Неужели вы совсем-совсем ничего не запомнили? Рост, какую-то деталь одежды, обувь, запах...

– Я испугалась, – она задумчиво, слегка, постукала изящным ноготком по не менее изящным зубкам. Ноготки у нее были короткие, но маникюр идеальный. Да и вся она была... безукоризненная: стрижка – волосок к волоску, легчайший макияж, негромкий, но твердый голос. Что-то не верится, чтобы такая могла вообще хоть чего-нибудь испугаться. Худощавая, спортивная, точная. Гибка, как хорошая шпага и так же самодостаточна.

Какие мысли бродят за этим высоким лбом? Не удивлюсь, если она размышляет о беспомощности закона – мне ведь это пришло в голову? – и строит планы в соответствии с собственными представлениями о справедливости. А ведь, пожалуй, вдвоем, мы могли бы достичь успеха... и быстро. Вот только вряд ли она меня к себе подпустит. Если что-то и предпримет – только одна. Если бы не руки, не их мелкие, нежные, как бы замирающие жесты, можно было бы решить, что смерть падчерицы ее совершенно не коснулась...

– Понимаете, я до сих пор – это банально, но я все еще не могу поверить, принять, что это все-таки случилось. На самом деле случилось, не во сне, не по телевизору... Это... я не знала, что бывает так страшно. А самое страшное – что я ничего не могу вам сказать. Там было так темно... Как я могла что-то увидеть? Если бы... – она замолчала, сжала губы, как бы останавливая себя.

Если бы – что? Если бы отнеслась к нападению по-другому, и падчерица могла бы быть сейчас жива? Или... Если бы репутация наших доблестных органов была хоть чуть-чуть получше, чтобы можно было рассчитывать на то, что убийцу поймают, тогда имело бы смысл делиться информацией – так? Потому что информация – какая-то – у нее была. Что-то она заметила, запомнила или вычислила, но предпочитает держать это при себе. Или... Если бы я не знала этого человека...

Она совершенно определенно что-то знала, и знала, какое значение это имеет. Потому что все ее реплики были как бы спросонья, как бы возвращаясь... А, да, мы ведь беседуем, извините, я задумалась. И размышляла она при этом очень сосредоточенно, так что разговор становился как бы вторым планом, внешним и не очень важным.

– Мне и в голову не пришло, что она может пойти через площадку. Даже если ее некому было проводить – у Костика, кажется, мама болеет, а может быть, она и не у Костика была – ведь так просто было предупредить, мы бы с Гердой ее встретили... У нее, правда, тоже баллончик был, такой же, как у меня...

– Этот? – вот уже второй раз за сегодняшний вечер Ильин повторял «жест фокусника».

– Да, такой же, наверное, этот.

– Если она на него и рассчитывала, мы этого уже не узнаем. – Ильин вздохнул. – Баллончик мы нашли у входа на площадку, метрах в двадцати от тела.

Альбина Вадимовна долго молчала, вертя в руках баллончик. Я тоже не сразу переварила услышанное. Надо же такому случиться – потерять единственное средство защиты как раз тогда, когда оно необходимо! Действительно, ирония судьбы.

– Наверное, в ваших глазах это выглядит ужасной беспечностью, – произнесла наконец Альбина Вадимовна. – Так поздно девочка возвращается одна... Но они в этом возрасте так не любят, когда их «пасут». Тем более, не родная мать. Приходится изобретать какие-то логичные поводы, знаете... У меня даже мелькнула мысль, не выгулять ли Герду еще раз. А она уже заснула, и я пожалела будить. Она ведь старенькая уже, одиннадцать лет.

Герда, кудрявая, как и положено спаниелю, подняла голову и обвела всех грустными-прегрустными глазами. У меня на языке вертелся один вопрос, но душка Ильин успел меня опередить. То ли принял телепатический посыл, то ли его тоже зацепила та же самая деталь. Правильно, пусть спрашивают официальные органы, к ним отношение другое.

– Вы хорошо разбираетесь в молодежной психологии? На такие тонкости обыкновенно внимания не обращают, даже родные...

– Я педагог. Пять лет в здешней школе проработала, и в основном со старшими классами.

– А с отцом Марина тоже за самостоятельность воевала? Валерий Михайлович не мог бы ее встретить? – автоматически поинтересовался герр майор. Альбина Вадимовна ненадолго задумалась.

– Там немного по-другому все складывалось, это верно. Но Валерий Михайлович был в отъезде.

– У него работа связана с командировками?

– Вообще-то нет, но бывает, – она пожала плечами и вновь погрузилась в какие-то свои размышления.

10.

Две головы – хорошо. Но безопасный атом – лучше.

Роберт Оппенгеймер

—Ну, что скажешь, проницательная моя? – спросил Никита, когда мы вернулись от Геллеров в мою квартиру.

– Я раньше думала, что такие совпадения только в кино бывают...

– Ты о чем?

– Потерять баллончик в тот самый момент, когда...

– Можешь продолжать верить в законы жанра, – усмехнулся Ильин. – Вряд ли она его потеряла. На баллончике небольшая царапина, его бросили, он стукнулся о забор у входа на площадку. Никто ничего не ронял, баллончик бросили, и бросили с достаточной силой. Отпечатков, конечно, нет, есть микроследы тех же волокон, что и на чулках. От садовых перчаток. А как тебе хозяйка?

– А никак. Того, что она знает, ты из нее клещами не вытянешь.

– А она что-то знает?

– Наверняка, – фыркнула я. – Либо узнала нападавшего, либо запомнила что-то характерное... Но в любом случае... Она ни на грош не верит милиции и ничего тебе не расскажет. Хоть деревянной пилой пили.

– А тебе?

– И мне не расскажет. Вообще никому. Кремень-дама. Мне бы десятую долю ее выдержки...

– Не кокетничай. И так хороша. Болтаешь, конечно, много, но терпимо.

Вот и пойми – не то тебя по голове погладили, не то по носу щелкнули.

– Слушай, Ильин, тебе никогда не говорили, что от зависти волосы выпадают? Будешь лысый, как глобус, а?

– Язва ты, Маргарита Львовна, как только тебя начальство терпит, а? – Ильин точно передразнил мою интонацию.

– Начальство, дорогой мой милиционер, любит меня именно за эти качества. За общую вредность и частные завиральные идеи. Да и ты, по-моему, тоже. Скажешь, не так?

– Так, солнышко мое ядовитое, не переживай. – Ильин никогда не забывает о деле. – С психиатрами я поговорил. С четырьмя. Чуть сам не свихнулся. Они, как водится, мнутся, мол, можно по-разному обстоятельства истолковывать, но в целом, готовы согласиться и с твоей версией.

– С какой из них?

– Насчет нормального человека. Относительно нормального. То есть определенно ни один не высказался, но склоняются к тому, что подобного рода тип вряд ли стоит на учете.

– А пол?

– Как обычно, паркетный. То есть, опять же не наверняка, но вполне возможна женщина. Так что, давай свои идеи, генератор, – он улыбнулся.

– Погоди... А Костик, была у него Марина или не была?

– А, приятель ее. Возвышенные страсти, – герр майор явно злился, и всерьез. Вот только по какому поводу, непонятно. Так же, как непонятно, почему он начал рассказывать о взаимоотношениях Костика и Марины, вместо того, чтобы ответить на простейший вопрос. Что-то нервный стал господин Ильин, не к добру. – Она балерина, он пианист – р-романтика. Он, кстати, готовился на какой-то там международный конкурс. Через месяц. В Бельгии. Представляешь, какая это публика? – Никита тяжко вздохнул. – Парню сейчас несладко, а алиби железное, как и в предыдущих случаях. Марина действительно была у него, проводить он не мог, мама болеет. Через полчаса после ухода Марины приходила медсестра делать укол. Давняя знакомая семьи, так что после укола этот Костик ее еще чаем угощал. От его дома до вас около часа езды. На машине минут двадцать. Так что, если он не обладает фантастической способностью находиться одновременно в двух местах…

– Он тебе чем-то не нравится? – не выдержала я.

– Да нет, – он поморщился. – Просто эти все, люди искусства, они ведь немного сдвинутые. Но тут время не позволяет.

– Ну, тогда остаются только знакомые Альбины. Что-то ведь она знает, кого-то покрывает...

– Знакомые... Значит, и коллеги по школе, и однокашники по институту, и бывшие ученики...

– Не все же, – возразила я. – С кем-то она была ближе, правильно? Вряд ли человек станет защищать кого-то, совершенно чужого, нет? Даже среди учеников кто-то обычно выделяется...

– Конечно, конечно, – согласился Ильин. – А если тебе показалось?

– Ну, значит, не судьба. Но от чего-то все равно надо отталкиваться? Другие варианты есть?

Никита покачал головой и надолго замолчал. Полез в холодильник, влил в себя едва не полбутылки минералки, умылся из-под крана, сел на место, вздохнул тяжело...

– У первой из жертв полтора года назад подруга вышла замуж в Австрию. До этого у нее была любовь с одноклассником, и в школе, и позже. Кстати, школу они заканчивали как раз вот эту, здешнюю. – Ильин показал на видневшуюся среди деревьев крышу, по которой лазили трое подростков. Что же это из всех так на высоту тянет... – Типичная школьная любовь. А потом девушке попался этот австриец. То есть, собственно, француз, а живет в Австрии. Тут же случился абсолютно скоропостижный роман. Ты будешь смеяться – на почве изучения французского.

– Да, это говорят, очень способствует погружению в иностранный язык.

– Ну вот, и допогружались. Лямур, тужур, мон шер, погаси абажур. Мальчик-одноклассник сильно переживал, родители рассказали, что он месяц пролежал носом в стену, острые предметы от него прятали, одного не оставляли.

– О-ля-ля! И где тот брошенный и обиженный?

– Брошенного и обиженного мы, к сожалению, пока разыскать не можем. Родители ничего о нем не знают, он прописан здесь, но давно с ними не живет. Ушел из дому и из университета, как отрезал.

– А как же армия? Военкоматы ведь своих «пациентов» из-под земли достать могут.

– Белый билет у него, что-то там с сердцем.

– Тоже неплохо. А что за мальчик, чем занимался?

– Тихий домашний мальчик, занимался – и серьезно – историей.

– Какой? – поинтересовалась я.

– Средневековье вроде, точнее не скажу. Саша Жильцов, – предупредил Ильин вопрос, готовый уже сорваться с моего языка. – Только, как ты сама понимаешь, сейчас он может быть и не Саша, и не Жильцов. И вообще может выглядеть неизвестно как, и находиться где угодно, от Чечни до Японии. Тем более, что внешность как раз подходящая: черненький, смуглый, и тип лица ближе к монголоидному. Но сколько таких, – Ильин махнул рукой и усмехнулся. – Единственная примета, если это считать приметой – характерный шрам на левом предплечье. Даже не один шрам, а несколько. Семь круглых пятен, одно за другим, цепочкой. У запястья самое крупное, к локтю помельче.

– Ожоги?

– Ожоги, – подтвердил Никита. – Только я тебя умоляю: не пытайся разыскивать его сама.

– Да? А зачем же ты мне все это рассказал? – поинтересовалась я, а сама подумала: где же можно разыскать мальчика, всерьез увлеченного историей средневековья и склонного к театральным трагедиям? В читалке? Он ушел из универа. В архиве? В какой-нибудь экспедиции? Вообще-то...

– Честно говоря, в расчете на твои завиральные идеи. Но сделай одолжение, сообщи их мне, а сама не рыпайся. Пожалуйста. Если это он... Я не собираюсь тебя пугать, но это в самом деле опасно.

– Знаешь, Ильин, ищи лучше сам своего маньяка…

Никита поперхнулся кофе.

– Воистину, от тебя всего можно ожидать... Но чтобы такого! Будешь сидеть смирно и никуда не полезешь? Обещаешь?