Текст книги "Небесные верблюжата. Избранное"

Автор книги: Елена Гуро

Солнечная ванна

Ну, теперь на тело поэта, лей лучи!

Горячей! – На прозрачные пальцы, где просвечивают благородные кости г-на Маркиза облаков.

Жарь горячей! – Верни им розовый цвет!

Посмотри, как неохотно слабые жилы привязали длинную шею к плечам.

Будь к нему щедрым, – он растерял много, сумасбродный разиня! – И вот кости светлыми узлами просвечивают под его терпеливой кожей – и на высоких висках голубое небо.

Шпарь его хорошенько! – Так ему и надо!

Он смеется? – Что?!. Возвращается жизнь к тебе, мот, расточитель, смешной верблюжонок?!..

Радуешься небось!..

На дюне лошади пофыркивают тревожно, протянув морду и распустив хвост, – когда духи в светлых одеяниях проходят близко мимо и истаивают. Они проходят, и сейчас же растаивают белым паром.

Жарко!

– Но нет, я все-таки не могу без мечты: я в себе ношу золотистое голубое тело юной вещи, и когда я впиваю жизнь, пьет и она: таковы поэты. Что делать?

– Быть экономными.

– Я так и делаю.

Июнь

 
Глубока, глубока синева.
Лес полон тепла.
И хвоя повисла упоенная
  И чуть звенит
    от сна.
Глубока, глубока хвоя.
  Полна тепла,
  И счастья,
  И упоения,
  И восторга.
 

* * *

 
  Пески, досочки.
Мостки, – пески, – купальни.
  Июнь, – июнь,
Пески, птички, – верески.
    И день, и день,
  И июнь, и июнь
    И дни, и дни, денечки звенят
  Пригретые солнцем,
    Стой! – Шалопай летний,
  Стой, Юн Июньский,
    Нет, не встану, – пусть за меня
      лес золотой стоит, —
  Лес золотой,
    Я июньский поденщик,
  У меня плечи – сила,
    За плечами широкий мир,
  Вкруг день да ветер —
    Впереди уверенность.
  У меня июнь, июнь и день.
 

Стрекоза

Но ведь ты голубей неба, стрекоза. – Я царевна! – Небо синее. Слышен густой пчелиный звон, он пахнет медом и смолой. Небо синее. Как поет земля и дышит лес! С золотых стволов шелестят чешуйки. Точно от солнца откололись. И от жара все кругом хочет радостно расколоться, как вот эта щепка с танцующим звуком.

Стрекоза на пне, под наплывом солнца, разгибает стеклянные крылья, и по ним, блестя, льется жар.

Растянулся ничком охотник созвучий и мыслей и – жарится. Стрекоза, драгоценность, царевна покачалась над его плечами и грациозно села ему пониже спины, приняв эту часть за холмик. И блестит драгоценным рубином на его панталонах. Он и не подозревает об украшении, – да еще этот хохолок на его лбу, вдобавок. Это вместе придало ему вид одураченный и милый. Стрекоза сверкает рубином на его драных панталонах, а перед его широкими, точно впервые очарованными глазами, другая, синяя, опускается и поднимается, поднимается, качаясь на медовых летних волнах.

* * *

В груди моей сегодня так мило просит.

Душа отвечает смолистому дню.

Душа хочет великого, душа хочет избранного, глубины, безграничной сокровищницы, возможного.

Вот тут под ногами еще сухо и хвойно, внизу зелен бережок таинственной канавки, и священные зеленые урны папоротника свершают обряд… В груди у меня просит душа.

Тогда душа сосен выходит ко мне смолевым плавным волнением и говорит такие таинственные слова:

«Ты знаешь, ты – единственная!

Узнай, – ты наша, запомни! Тебя прислали сюда Гении Вестники! – Для нас. И это мы наполнили тебя.

Еще знай, что во имя нас и беззащитной, оскорбленной здесь человеком природы, ты должна…»

В эту минуту зовут обедать.

– Сейчас! Я сейчас иду!..

Как это скучно!..

От счастья летнего рождаются слова! Все хорошие слова:

 
Прудик, водик,
  бродик,
верблюдик,
  растерятик,
пароходик.
 

А пароходик со звонкой, красной Американской полосой сегодня утром видели с балкона.

* * *

Ах! какая лодка! У нее веселый нос, крутые ребра, – вся она веретёнцем: белая, с красной и зеленой полоской. Идет и ныряет, ныряет носом: так и режет волны: с ней размечтаешься не на шутку, – летит! Перегони пароход! Ну их! Поцелуй, поцелуй синюю волну!..

Наше вам! очарованной белой принцессе – башне маяка.

Ну, ныряй! ну еще! еще!.. Ну, еще же! Зовут ее «Рыбка».

Хор

 
У него ли рыбочка,
Лодочка, весна,
До того ли ходкая,
Завидно ладна!
 

Он

 
Рыбка моя, лодочка,
не посмей тонуть.
С красной да полосочкой, —
ходкая, мигнуть.
 

Хор

 
Лодка, лодка, лодочка —
одного мигнуть
Не посмей, рыбешечка,
затонуть.
 

Он

 
Ладна, ладна лодочка,
да во мне дыра.
Подвела, малюточка,
к рыбкам привела.
 

Хор

 
Ах, его ли лодочка,
да не хоть куда —
до краёв маленечко
тина, да вода.
 

* * *

Да здравствуют гордые калоши! Кто встретит в лесах Балтийского побережья пару калош, без человеческих жалких ног, да узнает – это ведь мои калоши. Они были слишком славны и велики, слишком велики, чтобы держаться на ногах. Возвышенные! Счастлив тот, кого назовут они другом, на чьих ногах они согласятся путешествовать… Они всегда презирали меня.

Дождик, дождик, звени на крышах дач славную песнь о свободных калошах!.. Они были так благородно независимы и салонно воспитаны, что почти никогда не оставались в передней… Нет!.. И я замечал это лишь тогда, когда они уже успевали достойно заслужить внимание всех, сидящих в гостиной…

Я не завистлив, – но на них всегда обращали гораздо больше внимания, чем на меня…. Я не вынес соперничества…

И вот, одинокие, гордые, немного унылые, они – свободны. О, калоши, калоши, гордые калоши севера!

* * *

Эх ты! У тебя рубашка вылезла над поясом! Хоть полпуда муки высыпай тебе в рубашку. Что расставил граблями пальцы? – Эй ты, мямля! Ну, что уставился, да еще раскрыл рот! Ты правишь лодкой? Нет.

А лошадью? Нет.

А дерешься? Нет, право, оставь меня!

Что ж ты делаешь целый день, длинная простофиля? Да, оставь, ну, не надо…

Эх, отколотил бы тебя, да жаль, и вдобавок ты – король, это для тебя, собственно, и небо, и земля…

Да ну тебя, ты теперь так и простоишь, разиня рот, до самого Покрова! Знаешь что, дам-ка я тебе шлепка прямо из милосердия, а то простоишь ведь так, король, до самого Покрова.

* * *

 
      Звёздочка высока.
Она блестит, она глядит, она манит.
      Над грозным лесом
      Она взошла.
  Чёрный грозный лес,
      Лес стоит.
    Говорит: – В мой тёмный знак,
    Мой тёмный знак не вступай!
    От меня возврата нет —
         Знай!
За звездой гнался чудак,
      Гнался…
Где нагнать её?
      Не отгадал…
        Не нагнал —
        И счастлив был, —
        За неё,
      За неё пропал!
 

На песке

Сосновые шишки, выбеленные на пустынном песке соленой водой и солнцем, принимают голубой цвет.

В каждой шишке, в разгибах ее согнутых чешуек кристаллизованная буря. Упорный ветер – кристаллы северного настроения. Они были собраны в шапку и принесены домой, – вместе с раковинами улиток, сомнительно пахнувшими тиной, и хорошенькими сухими шариками, которые дома выброшены встретившими, за свое явно заячье происхождение, и за которые принесший был осмеян. Как – осмеян! Отбиваясь, он пробился сквозь кусты, оставив на сучьях клочья тонких волос и бросился, как молодой жираф, нелепыми шагами осмеянного. Почему? Ведь заячьи шарики были сухие и очень хорошенькие. В округленных ямках песку лежали, как в гнездышках.

Тайна

Есть очень серьезная тайна, которую надо сообщить людям.

 
Мы, милостью Божьею мечтатели,
Мы издаем вердикт!
 

Всем поэтам, творцам будущих знаков – ходить босиком, пока земля летняя. Наши ноги еще невинны и простодушны, неопытны и скорее восхищаются. Под босыми ногами плотный соленый песок, точно слегка замороженный, и только меж пальцев шевелятся то холодные, то теплые струйки. С голыми ногами разговаривает земля. Под босой ногой поет доска о тепле. Только тут узнаешь дорогую близость с ней.

Вот почему поэтам непременно следует ходить летом босиком.

Это положительный позор целый день греть пятки на песке! Это могут делать только отступники своей веры, изменники своей родины, которые не воспевают ее красоты, не защищают эту красоту могуществом слова…

 
О, лень, великая лень!
Моя мечтательная лень!
 

* * *

 
Ветер, ветер, налетай, налетай,
Сумасброда выручай!
Я лодку засадил, засадил на мель,
Засадил корму,
Тростникову
Чащу, чащу
Раздвигай.
Я лодчонку
Засадил, засадил…
Чтоб ему!!
 

Солнечный сон

Какая широкая грудь у всех сегодня! С дюнки пахнет солнечным утром. Точно глотаешь холодненькие волны.

Полуступая робкой обнаженной походкой, прошли светлоногие дачные мальчики; у них еще не обтерпелись ступни и легко накалываются на сосновые иглы.

Сосны баюкаются, солнечные тени растворены нежно молоком воздуха.

С юга потянули белые кудрявые неженки – расплавились в голубом напитке высоты.

Пощекочи мне тихонько за ухом, ветер!.. Да не так же! Никто не просит тебя щекотать мне нос! Я и без тебя знаю, воздушный чудак, что нос у меня немножко длинноват. – Что? – Неправда! Это не я вчера опрокинул тетину жардиньерку и смахнул вазу цветов со стола! Я всегда ловкий, я стройный, я создан для того, чтобы восхитительно танцевать, – я принц! Пощекочи мне мою левую пятку, песок, – вот так!..

Облако мое милое, – облако мое милое, ласковое, – небесный белый теленочек – сонный небесным сном…

Наконец солнце

В саду стоит молоденький немец-репетитор. У него немножко сиротливая спина, но сейчас ее ему обогрело солнце; руки у него болтаются и ноги тоже. На ходу, ради равновесия, он держит немного открытым свой рот, и вид у него чуть-чуть ошалелый; но зато он славно поревывает от удовольствия басом, – недавно полученным в подарок от матери природы. Еще не умея справиться с мужским голосом, он иногда ревет чересчур и тогда виновато поглядывает на дом.

Солнце ласково греет его.

Иногда даже очень скромный юноша думает, какой я милый, и хочет погладить себя по шее к подбородку.

Нельзя в солнечный добрый день не любить своей щеки и своего округлого подбородка. И он тут же конфузится.

Другой юноша усердно и деловито, двигая челюстями и ушами, жует хлеб? Нет, целую большущую плитку шоколада. Это нелепо, и потому нельзя не любить его за это.

* * *

А в лесу радостный час!

В лесу цветет толокнянка – маленькие, розовые цветочки. Вся земля, кочки мха в миндальной пене!..

Земля сплошь в розовой пене!!

Ах, блаженный воздух, радостный час! —

В лесу цветет тонкими цветочками толокнянка!!!

Дети солнца

Некоторых солнце так нежно и богато пригревает, что им совершенно делается безразлично, что направо идти, что налево, – что завести общество в болото, что вывести на удобную дорожку, – лишь бы светило любящее их солнце.

Они сбиваются с дороги, попадают ногами в лужи, забывают качку предательского лесного болота. Им везде слишком хорошо, чтоб замечать дорогу.

Вместо того чтобы им завидовать, над ними смеются, и на них страшно сердятся.

А солнце все ласкает, ласкает дорогого разиню, пока он бредет, за все задевая, теряя калоши или парусиновые туфли, с карманом, вывороченным на манер ослиного уха, и мурлычет себе под нос от счастья мечтать среди всеобщего возрастающего негодования.

Так как один из членов колонии растерял в лесу все свои книжки, а мы их подобрали, -

То доводим до его сведения, что это нами сделано в самый последний раз.

«Да не теряет впредь!»

* * *

Да прославятся балконы неснятых дач, песочные ямы, косогоры, сарайчики!

Там собирались все лето совещаться, там провозглашали чудные девизы искусства!.. Там были клубы мечтателей, когда одни сидели, подкорчив ноги, на ступеньках, а самый смелый и полоумный с очарованными голубыми глазами, размахивая в такт рукой, декламировал глуховатым баском легочного, а в наступающих сумерках лоб белел, и рукава сорочки летней чудились крыльями, и несколько гнутых стульев дачной обстановки, направленных к стихам, – слушали, разинув рты.

О, красота, во имя которой сидят и кротко кашляют на нетопленых чердаках!..

Сквозь решетку балконной рамы сияла звездочка.

А лодка?

И плавкость мечты?! – Эта дача под старинной березой!

Корабль – буря!..

Г-н редактор, полиция, то бишь, буря, конфисковала номер. -

– Это загремел гром?

Нет, это ветер принес гром лесопилки.

* * *

Твоя скрипка немного сошла с ума. – Это день, день, день, и мы верим в духов! Белокурый, любезного вида, дух прогуливается по небу, меж березами. К стопам его пристала голубизна. Какие мы с тобой счастливые! Ты веришь, что обзаведясь семьей, можно быть опять Богом, исправляться, уже будучи в чинах, увидать, как Моцарт овладел голубизной березы, – и что завтра – цель сегодня.

Мы качались в гамаке и мечтали о бессмертии души, молодые сосны были в солнце.

Петли скрипели.

Мы себя мнили почти духами.

Качели летали. Вечная юность – да ведь это достижимо!!

* * *

– Почему ты не хочешь?

– Почему не хочу! Потому что там печатаются, пристраиваются через связи; трусы, чтобы пройти там, подлизываются, а после становятся в дверях и отталкивают молодых и не дают им войти, потому что они талантливее, – оставляют их в темноте…

– Мы известны, – ты нет! Люди ничего не узнают о тебе, они пойдут за теми, о ком мы напишем. Какое ты имеешь право желать света!

– Я талантлив!

– Нам какое дело!

– Я жажду света!

– Нам-то что до этого.

– Я человек!

– Свет наш не обязан удовлетворять всех.

– Я хочу служить людям!

– Это другое дело, – заглуши свою жажду и свои фантазии.

 
Ах, всегда звезды качаются —
  Не поднимутся никогда.
И пускай деньки маются…
  Дни, дни, – динь, динь…
 

– Почему ты ни за что не примешься? Уж не день ли Святого Лентяя у тебя сегодня!

– Ну, лентяя ты уж оставь. Каждый месяц бьшает только 5 дней Св. Лентяя:

1) Когда мне не хочется. 2) Когда я никак не могу собраться. 3) Когда я собираюсь завтра начать. 4) Когда почти совсем было начал работу, да надо отдохнуть. 5) Когда мне все трын-трава.

* * *

 
  Море плавно и блеско
  Летают ласточки.
Становится нежно-розовым.
  Мокнет чалочка,
Плывет рыбалочка
  Летогон, летогон,
    Скалочка!
 

Что еще за скалочка? Это просто так, я выдумал. Это очень мило, Скалочка! – Скалочка! Это должно быть что-то среднее между ласточкой и лодочкой!..

* * *

 
    Дождики, дождики,
  Прошумят, прошумят.
Дождики – дождики, ветер – ветер
  Заговорят, заговорят, заговорят —
    Журчат.
 

* * *

Маркизы дачи хлопают, как паруса. Они пропахли соленым морем.

– Эй! Не спите же! – Ну вас! Ну, что корректуры?

– Убирайтесь! Я мечтаю – и вообще…

– Довольно! Сооружаем мы журнал или нет? – Если к одиннадцати не будет готово, я отколочу вас палкой. – Серьезно. – Я ухожу.

– Погодите, – вы слышали? Погодите же, – елку повалило над оврагом, едва не задавило весь наш ручей.

– Эй, новость тоже!

– Бог знает, что делается на море – шкмарит по чем ни попало.

– Так или корректуры – или…

– А убирайтесь к черту!!

* * *

В лучезарной бледности небо. В раздавшихся в обе стороны светлых перьях облаков – знак ширины, знак полета, и во все это врезались мачтами кресты елок.

В ветвях сосен и всюду дремлют тысячи сонных ритмов.

Сосны испускают столько молчания, что оно поглощает звуки.

Золотые стволы, люди, дни, мысли – погружены, как рыбы, в светлый июнь.

Я молюсь покровителям тихим с крыльями широкими и нежными, как большое море и тихая дюна.

Облака проходят как сны

«От моих песен люди станут лучше», – думает он. И вот он легонько идет по мосткам и поглядывает кругом. Пусть они станут прямыми, честными, добрыми – и смелее, – тут он чуть-чуть смущенно улыбается, ведь он сам не всегда смелый.

«Отчего им быть лучше от моих песен? Оттого ли, что в моих песнях будет вот эта стройная сосенка? Розовый прозрачный вереск, такой чисто-розовый, что никто не может не любить его? Если очень полюбить стройную вершинку, можно ли затем кого-нибудь обмануть?

Нет, никогда!

Напишу ли я эти песни? Нет ли? Моя ли это судьба или нет?»

Тихо, тихо, сладко дышится, «моя ли, моя ли?» Молится, – «но моя ли это дорога? – А вдруг не моя».

Тихо, тихо, сладко мучится сердце. Хочется, чтобы были угрызения совести; – хочет помучиться – и не может: впереди еще так много времени для исправления.

Впереди стройны и чисты, одна за другой, меряют небо молодые вершины.

Если смотреть на них, разве можно не быть честным?

Разве можно не быть счастливым от радостного ожидания?

Лукаво хочется ему томиться, быть грешником, раскаиваться; хочется исправляться.

Полюбят ли люди мои песни? Полюбят ли мою сосну?

Легким стройным крестом мчится в беззаботное кроткое небо ее вершина.

Пугливые дачники проходят вплотную мимо него и от страха принимают презрительный и суровый вид, а он, уступая дорогу, растерянно соскакивает с мостков.

* * *

 
Струнной арфой
– Качались сосны,
  где свалился палисадник.
У забытых берегов
  и светлого столика, —
рай неизвестный,
  кем-то одушевленный.
У сосновых стволов
  тропинка вела,
населенная тайной,
  к ласковой скамеечке,
виденной кем-то во сне.
  Пусть к ней придет
вдумчивый, сосредоточенный,
  кто умеет любить, не знаю кого,
ждать, – не зная чего,
  а заснет, душа его улетает
к светлым источникам,
  и в серебряной ряби
веселится она.
 

На небосклоне светящийся кусочек несбыточно радостной страны выглянул из-за тяжелых от дождя берез, – туда был указан путь. Но путь был смешной, а в несбыточную радость верилось….

* * *

Застенчивый юноша любил цветы. Они в невинном удивлении вытягивались из земли, и лицо каждого было невозвратимо, и горем, большою жестокостью было бы обмануть доверчивого; радость каждой белой звездочки, каждой хрупкой чашечки, раскрытой сердцевины.

Но руки большие и кроткие умели прикасаться с такой чуткостью сострадания и предведеньем неиспытанного, что в этом царстве беззащитности никто не боялся тихих шагов приближающегося большого непонятного создания.

Потому что есть совсем прямая дорога в небо и вверх устремленных высоких ветвей, и сбегов крыш. Где ветви, как птицы, как мечи, кресты и предзнаменования.

* * *

Этим днем было молочно-нежно, тихо и волгло. Он уже и раньше замечал, что у юных сосен стволы – струны. Ветви – вознесены.

Молодой бор стоит, как тихий стройный огонь.

Звезда, звезда моя, или нет, иначе. – Ах ты, тихая лань моя… Так он назвал не девушку, а жизнь свою: потому что она была очень кроткая. Он не любил еще.

В высотах не было ветра… Он долго, долго стоял… Он не обещал перед струнами ничего… Но за него перед ними было произнесено… и он не слышал, но почувствовал.

Не сказал ни слова. Вздохнул, не знал, о чем вздохнул. Он тихонько возвращался, заплетая ногу за ногу… Опоздал к ужину. Его выбранили… Он резал потихоньку перочинным ножиком стол. Думал… Рассматривал свой средний палец… Думал…

Так его обещали жизни.

Мечта

Нежней облака будет моя любовь, когда я полюблю,

но я не полюбил еще,

Нежней улыбки облака будет моя любовь, но погодите,

я не любил еще.

Прозрачнее озера будет моя любовь,

но я не любил еще.

Или уже можно? Или уже пора? – Или уже пора, – чтобы над озерным тростником встал туман розовый и уже не рассеялся. Еще раз журавлиной дальнозоркостью я погляжу от косы до косы, наметив в ясности утра самую четкую веточку сосны.

* * *

 
Ты моя радость.
Ты моя вершинка на берегу озера.
Моя струна. Мой вечер. Мой небосклон.
Моя чистая веточка в побледневшем небе.
Мой высокий-высокий небосклон вечера.
 

* * *

 
Буревестник, шалун, стремитель —
Ждет тебя буйный лес!
Вознеслись его короны гордые до облаков,
Это братья разбушуются!
Не расслышишь голоса твоей печали,
Когда бешено запоют
В мутном небе махая ветви.
Вот так братья!
В небо они подняли лапы,
Бурно ерошат хвои.
Буревестник, нежный мечтатель,
Ты ловишь звезды
В пролетах ели,
В невода твоей нежной, красивой глупости
Собираешь рубины брусники
И поднизи клюквы на ковры взором,
Ловишь глазами и отпускаешь опять в небо,
Немного расставив пальцы,
Пропускаешь в них пряди
Горячего света.
 

Июнь

Вечер. Длинные, тонкие, чуть-чуть грустные полосы на небосклоне.

«Видите, надо иногда пройти босиком по крапиве». Сказал и смолк, и сам подумал: «Ну, что ж, значит, надо». Думал и покусывал пальцы. Жалел, что сказал.

Это был очень застенчивый чудак. Отойдя в сторону, над ним уже насмешливо смеялись.

В небосклоне над плоским песком дюны завинчивала чайка ржавую гайку. Сосны Калевалы побережья, взмахнув, отъехали. Не было плеска. И у берега лежал вечерний, переполненный безмолвием светлый глаз.

 
Мечтательная страна,
северная сторона,
безбрежный взор
великий и великодушный.
 

В небе была удивительно светлая полоса. Он этого хотел так, и ему действительно приходилось за это ходить босиком по крапиве… Потому она его и оставила.

Ей казалось стыдно и смешно, когда обожженная босая нога неловко невольно вздрагивала. А он был простодушный, он смело лез через крапиву, босиком. Но иногда у него от боли смешно дергалась при этом нога. Этого-то ему и не простили.

Бедная красивая барышня – она не умела летать!..

Июнь – вечер

 
Как высоко крестили дальние полосы, вершины —
    Вы царственные.
Расскажи, о чем ты так измаялся
    вечер, вечер ясный!
Улетели вверх черные вершины —
    Измолились высоты в мечтах,
Изошли небеса, небеса…
    О чем ты, ты, изомлел – измаялся
Вечер – вечер ясный?
 
 
Пролегала дорога в стороне,
Не было в ней пути,
    Нет!
А была она за то очень красива!
    Да, именно за то.
Приласкалась к земле эта дорога.
Так прильнула, что душу взяла.
    Полюбили мы эту дорогу,
    На ней поросла трава.
Доля, доля, доляночка!
Доля ты тихая, тихая моя.
Что мне в тебе, что тебе во мне?
    А ты меня замучила!