Текст книги "Седьмое знамение"

Автор книги: Елена Фирсова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

И, боясь, как бы чуткий отец не заподозрил неладное, она соскользнула с постели. Он удивленно проводил ее глазами. Накинув ситцевый халатик поверх маленькой, еще с восьмого класса, байковой ночной рубашки, девушка направилась в ванную. Чтобы побыстрее проснуться и успокоиться, она умылась ледяной водой. Глаза, еще минуту назад застланные туманом, быстро прояснились, на щеки вернулся румянец. Она наивно улыбнулась своему отражению в зеркале. Неожиданным даже для себя самой движением кокетливой женщины она коснулась волос, подобно короне возвышающихся надо лбом. И тут же устыдилась этого жеста, хотя была одна, ее никто не мог видеть. «Надеюсь, папа не заметил, как я испугалась сна. Ну конечно, не заметил. Ведь я почти сразу успокоилась», – так простодушно полагала Фаина. Ребенку всегда кажется, что вокруг него – сказка, в которой все происходит согласно его желанию. Фаине хотелось верить, вот она и верила, и думала: «Он не заметил». На самом же деле он, разумеется, все заметил и решил разобраться.

В кухне он уже поставил на стол тарелку с макаронами и стакан горячего чая. Фаина села и стала торопливо завтракать. Ей уже пора было выходить. А макароны, как назло, падали с вилки и жевались нарочно долго. Отец сидел тут же, напротив нее, и не спускал с нее любящих глаз.

– Ты изменилась, Фаюшка, – произнес он.

Она замерла, не поднеся ложку ко рту. Щеки ее стыдливо зарделись, словно ее уличили в каком-то постыдном поступке, она опустила глаза. Макароны по одному падали в тарелку.

– Папа, я понимаю, это плохо, но я не виновата в этом. Обещаю тебе, что исправлюсь. Постараюсь исправиться. Давай поговорим об этом вечером, ладно? Я опаздываю, – ответила она тихо, быстро доела макароны и бросилась в свою комнату, подтверждая своим поведением самые худшие опасения окружающих, в первую очередь отца. «Вот и до нее, похоже, добрался период взросления, и начались проблемы, – подумал Петр Николаевич. – Придется что-то делать».

На стуле возле кровати лежала одежда девушки, простая, повседневная. Фаина лихорадочно оделась, кое-как прикрыла постель, посмотрела на часы и вскрикнула. Уже половина девятого! Если она сейчас опоздает на автобус, или на троллейбус «единицу», придется, Господи Боже, идти пешком до читального зала, это как раз до обеденного перерыва! Она любила ходить пешком, но сейчас было не до этого.

На ходу надевая пальто, она схватила сумку с альбомом и пачкой углей:

– Папа, я куплю хлеба, не волнуйся! – и бегом понеслась к лифту. Он так медленно ездил, скрипел, как старая яхта в крепкий шторм, и каждая секунда длилась целую вечность. Фаина готова была стучать кулачками в двери.

Стояла холодная, ветреная погода. Сильные порывы срывали желтую шапочку с волос Фаины, она то и дело натягивала ее на уши. На остановке толпилось много народу. Подкладка левого сапога подвернулась и больно терла пятку, но девушка не обращала внимания на боль. «Только бы не опоздать!» – стучался в виски пульс.

Автобус набился до самых дверей. У места, где обычно должен сидеть контролер, оставалась крохотная лазейка. Туда-то и постаралась проникнуть Фаина. Однако на половине дороги на нее навалился какой-то тучный мужчина и больно прижал к вертикальному поручню. Ее нос уткнулся прямо в куртку этого достойного товарища, в спину, между лопатками. Закрылись двери. Это обстоятельство вызвало новое перемещение пассажиров. Образовалось небольшое свободное пространство. Фаина поспешила туда, но вдруг уронила сумку. Цепляясь за спинку сиденья, она нагнулась, чтобы поднять ее. В ее голову уперся локоть весьма видной дамы. Желтая шапка сбилась на бок. Не отпуская сиденья, иначе ее понесло бы в свободный полет по салону вместе с толпой, Фаина поправила ее рукой, в которой была сумка. Углом ее девушка задела широченный, размером с шаль, меховой воротник пальто все той же дамы. Та обернулась. Ее лицо было слишком близко, и на этом раздраженном лице накрашенные тонкие и злые губы изогнулись и сморщились.

– Извините, – сказала Фаина, опуская руку и вторично при этом движении задевая сумкой воротник женщины.

– Ну и молодежь пошла! – раздался на весь автобус ее резкий голос. Фаина смешалась. За столь затасканной фразой послышалось продолжение монолога.

– Девушка, вас когда-нибудь учили вежливости? «Извините»! Никакого элементарного уважения! Эти сегодняшние дети и становятся бандитами и уличными девками. «Извините»! Никакого уважения к старшим! И кто вас только учит?! Я не завидую вашему будущему, девушка. Оно черное и грязное.

Фаина опустила голову, ее щеки и лоб покраснели от негодования. Как такая солидная женщина может говорить подобные вещи, даже не зная ее? Громкие слова падали на ее склоненную голову, как удары кнута на экзекуции. Она испытывала непреодолимое желание провалиться сквозь землю и читала про себя молитву, чтобы успокоиться. К счастью, скоро ей пришлось выйти. До библиотеки оставалось перейти через дорогу и вернуться немного назад по параллельной улице. Это был обычный, банальный подземный переход, один из многих, который Фаине приходилось преодолевать каждый раз по пути в читальный зал.

Фаина, словно маленький несчастный ребенок, боялась подземных переходов. Там было так темно и страшно! Она где-то слышала, что именно в них совершается большая часть уголовных преступлений: насилие, убийство, грабеж. За ночь выпало немного снега, и пара дворников очищала ступеньки перехода. Фаина начала спуск в темноту, снова принимаясь шептать молитву побледневшими губами и трепеща от неразумного, детского страха.

Когда она вбежала в читальный зал, там уже находились посетители – немного, правда, всего лишь горстка по сравнению с размерами помещения и количеством столов. На выдаче книг сидела Ульяна, девушка спокойная, даже зачастую равнодушная. Она давно знала Фаину в качестве читателя и уже не уточняла, за какими изданиями та явилась. Без единого звука, с меланхолично прикрытыми глазами, она плюхнула о стойку четыре тяжеленных фолианта и подала формуляр – расписаться. Формуляр был толстый – Фаина бывала здесь постоянно, но в нем повторялись одни и те же названия. Работницы читального зала относились к этому по-разному. Дарья Валентиновна, Лена и Розочка хорошо понимали Фаину и всегда советовали прочесть новые книги по теме, которые приходили в библиотеку, и вообще, они были милые и доброжелательные. Остальным было безразлично, мало ли заскоков бывает у людей, кроме иконописи. А были и откровенно враждебные библиотекари, считавшие, что людей с таким заметным сдвигом, как у Фаины, вообще категорически запрещено подпускать к книгам – вдруг им взбредет в голову что-нибудь общественно-опасное, так как такие личности, как Фаина, можно причислить к асоциальным. Этих библиотекарей Фаина побаивалась – они явно не хотели выдавать ей литературу, а настаивать она не смела.

Она поблагодарила Ульяну за книги, отнесла их на свое привычное место, где занималась всегда, если оно уже не было занято, а оно очень редко бывало занято, потому что располагалось в укромном уголке и от большей части зала было загорожено стеллажом с книгами и высоким сооружением с картотекой. Потом Фаина разделась в гардеробе, лишь желтый пушистый шарфик из тех же ниток, что и шапка, она оставила на шее – было еще прохладно. И стоило ей сесть за стол, раскрыть книги и альбом для рисования, взять в руку круглую палочку угля – и все проблемы, все страхи и все предчувствия отступали куда-то в необозримую даль, а она погружалась в иной мир, параллельный мир, и жила в нем, как под гипнозом. Тем более что и мысли у нее настроились на радостный лад: была пятница, а в понедельник уже праздник Рождества Христова, расписание служб сместилось, потому и занятия воскресной школы были перенесены на вчерашний день, а Рождество Христово – это такой праздник, что… Фаина очень любила Рождество. Можно было петь в церковном хоре замечательные вещи, рождественские, а папа подарит ей что-то маленькое и симпатичное. Она плакала от радости и просила его не тратиться на подарки, раз они живут в постоянной нужде, она могла бы обойтись и без подарков, но он ее не слушал. Да и рождественская атмосфера создавала вокруг девушки мечтательность и ожидание ребенка в предвкушении счастья, исполнения желаний, воплотившейся сказки. И вот угли рассыпаны по столу веером, Фаина смотрит за окно в небо и слегка улыбается, а лицо княгини Ольги, пока без нимба, – живое, как лицо женщины, о которой слагались легенды.

Часа через три в читальном зале начался час-пик, самый разгар работы, когда сбежавшие с уроков старшеклассники толпой валили в библиотеку. Тут царило особое, книжное спокойствие и священная тишина. Борис Новиков вошел, окинул взглядом окрестности и тут же увидел Фаину. Стеллаж с книгами, отгораживавший этот стол от зала, служил как бы рамкой для стола, и девушка была видна от входа, словно чудесная яркая картина: в окно светило белое зимнее солнце, прямо на Фаину, ее длинные вьющиеся волосы сияли белизной и отливали золотом, она продолжала улыбаться самой себе и глядеть в небо. Борис любовался ею несколько минут и не в силах был оторваться от восторженного созерцания, жалея, что у него нет лучшего в мире фотоаппарата с лучшей в мире цветной пленкой, чтобы запечатлеть это чудесное зрелище. Впрочем, ни одна пленка не смогла бы в точности передать живость момента. Борис буквально терял гоолву от восторга, такой красоты он не видел никогда и не предполагал даже, что она существует в действительности.

Он разделся в гардеробе, поспешил к стойке и записался. Ульяна при виде столь образцового молодого человека рассыпалась в улыбочках и любезностях, но она его не интересовала. Он спеши занять место рядом с желанной девушкой, пока на это место никто не покусился. Ульяна выдала ему несколько свежих молодежных журналов. Борис подхватил их и устремился к цели.

Когда он сел рядом с Фаиной, она отвлеклась от мечтаний, но не обратила особого внимания на неожиданного соседа, только подвинула поближе к себе свои книги, альбом и угольки, чтобы освободить ему побольше места и не мешать, раз уж этот чудак решил посидеть именно здесь.

Видя, что она и не думает проявлять инициативу, Борис заговорил первым:

– Какой интересный рисунок. Это тоже будет икона?

– Это княгиня Ольга, – ответила Фаина, донельзя удивленная тем, что к ней обратились, причем доброжелательно, и смутилась от этого, а на Бориса не посмотрела, наоборот, еще ниже опустила голову. Рисовать она больше не могла, так как его присутствие сбило творческое настроение, поэтому она закрыла альбом и спрятала угольки.

– Ты художница?

– Нет.

– Хочешь ей стать?

– Нет.

Эти настойчивые расспросы начали ее тревожить, она подвинула к себе книги с намерением собраться и уйти. Борис улыбнулся улыбкой иезуита – его стул и он сам не давали ей никакого прохода, она была заперта наглухо в своем укромном уголке у подоконника.

– Но ты станешь хорошей художницей. У тебя получится. У тебя уже получается.

– Нет.

Она на него упорно не смотрела и все более явно беспокоилась, и Борис рискнул прибегнуть к радикальным мерам воздействия. Он сказал напрямую:

– Здравствуй, Фаина. Я очень рад тебя видеть.

Сначала она замерла, будто ее застигли на месте преступления, затем, наконец-то, повернулась к нему и всмотрелась. Через минуту Борис понял, что она прилагает все усилия, но не может его вспомнить.

– Откуда вы меня знаете? – спросила она, и этим окончательно поставила его в тупик. Невероятно, но факт – девушка его не помнила, хотя на новогодней вечеринке он распинался перед ней, как распоследний клоун. В такой ситуации Борис растерялся, но не надолго.

– Мы виделись у Эдика Тимофеева на Новый год. Я хотел с тобой познакомиться, только ты куда-то убежала, и больше…

– Понятно, – перебила она, сгребла к груди все четыре тома и альбом для рисования. – Извините, мне нужно идти. Выпустите меня.

– Не выпущу, – негромко ответил он.

От такого открытого столкновения она запаниковала и вынуждена была опустить книги обратно на стол. Притом взгляд молодого человека, который он не отводил ни на мгновение, усугублял ее растерянность. Она снова отвернулась, но чувствовала, что от этого взгляда не спаслась, и начала краснеть.

– Впрочем, даже если ты уйдешь сейчас, – продолжил он, – то я не оставлю тебя в покое. Я знаю твой точный адрес, твою школу, эту вот библиотеку, и церковь имени Святой Троицы в деревне Разовка Кстовского района, в двадцати минутах ходьбы от Подновья, там ты всегда бываешь на службах и иногда поешь в хоре. Я знаю все места, где тебя можно найти. Поэтому иди, пожалуйста, я тебя не держу, но скрыться т меня ты теперь не сможешь.

Он встал и освободил проход, даже подвинул стул, чтобы она его не задела второпях. Она схватила книги и бросилась прочь отсюда, пряча лицо и глаза, но безуспешно. Он поймал ее за плечи, а у нее были заняты руки, поэтому она защищалась только словами:

– Пусти меня! – И рвалась во все стороны, от чего он стискивал ее плечи крепче. – Мне больно, пусти!

– Ты никогда не дружила с мальчиками?

С этими словами он отпустил ее. Она прыгнула было в сторону, но этот вопрос оглушил ее. Она так посмотрела, на Бориса, что нельзя было сомневаться в ее ответе.

– Конечно, нет!

Он подошел поближе:

– Почему ты убегаешь?

– Не подходи! Я тебя боюсь! – вырвалось у нее.

– Боишься?

– Не подходи!

На сей раз он попытался взять ее за руку. Эта живописная сцена в углу читального зала уже начинала привлекать всеобщее внимание, поскольку священная тишина сего почтенного заведения была нарушена самым неподобающим образом. Меланхолично прикрытые глаза Ульяны блеснули. Похоже, глупенький молодой человек, привлеченный смазливой мордашкой, решил приударить за этой умалишенной, и получил, или вот-вот получит от ворот поворот. Туда ему и дорога, раз он не понимает, что она тупа, как пробка, и у нее нет глаз, потому что от таких парней не отказываются добровольно.

– Пусти меня!

– Подожди, недотрога!

– Отпусти, видишь, я не убегаю.

Он убрал руки.

– Ты такая красивая, Фаина.

Ей показалось – пламя опалило глаза и лицо, она исчезла из читального зала, прежде чем он успел сказать еще хоть слово.

Фаина неслась по улице, на ходу застегивая пальто и завязывая пояс. Сумка висела на локте и болталась туда-сюда. Фаина была в ужасном состоянии, в полном расстройстве. Как в стоячую тихую воду кинутый камень дает круги и взбудораживает песок, так слова чужого молодого человека подняли со дна ее души все, доселе нетронутое. Ей было действительно страшно. Волнение при воспоминании о нем не проходило и приводило ее в дрожь. Он первый из всех людей земного шара сказал ей – красивая. Это слово повергло ее в настоящий ад, оно жгло ее девственный разум раскаленным докрасна углем. Красивая? Раньше она не задумывалась, красива она или нет.

Точнее, ей было все равно.

Дружба с такой особой, как Рая Белова, научила Фаину только одному: избегать мальчиков и не позволять себе влюбляться, иначе ей прямой путь в преисподнюю. Постоянная боязнь греха заставляла ее ставить немедленный и непробиваемый заслон даже малейшей мыслишке о какой-нибудь земной любви. Нет, нет, нет, нет, никогда, ни за что! Лучше умереть, умереть на месте, пораженной небесным громом, разгневанной молнией от руки архангела Михаила, или его смертоносным мечом. Милость Спасителя не выдержит такой измены со стороны своей кроткой овечки. Поэтому единственное, о чем позволяла себе мечтать Фаина – писать иконы и петь в церкви.

При этом Бориса как такового она не запомнила. Он остался для нее олицетворением греха непрощенного без единой индивидуальной человеческой черты. Она до сих пор не знала, какие у него глаза, губы нос, волосы, но при этом она угадала бы его присутствие в радиусе километра с закрытыми глазами, такое он произвел на нее впечатление – страх, страх и еще раз страх.

Тут она приостановилась и собралась с силами чтобы оглядеться. О Боже, она убежала совсем в другую сторону, отсюда нет прямого транспорта в Верхние Печеры. Ее лицо все еще горело огнем, глаза переливались, как роса. Такого с ней еще не было, хоть хватай снег и остужай лоб и щеки. Она вовсе остановилась и так и сделала, но лицо стало гореть еще сильнее – оно горело изнутри, от самого сердца, а там без перерыва повторялась сцена в библиотеке, от начала до конца, заставляя ее раз за разом сгорать на костре собственной инквизиции. Как хорошо, что ей удалось от него убежать, от этого молодого человека.

О Господи, пожалуйста, нет! Он говорил, что знает все места, где ее можно найти. И о Господи, он их действительно знает. Дом, школу, библиотеку, церковь отца Александра в Разовке. Матерь Божья, помилуй и спаси! Только не это! Снова попасть в костер инквизиции – лучше умереть.

В полном смятении она стояла на остановке, не прячась от резкого ветра и не замечая его. Она так погрузилась в бездну, что пропустила два нужных ей автобуса. Ее глаза выражали отчаяние. Это и в самом деле было отчаяние, так как она вдруг потеряла жизненные ориентиры. А к кому она привыкла обращаться в такой ситуации? Правильно, к отцу Александру. Он ее духовный отец и все на свете знает. Он вернет ей спокойствие и прежнюю, тихую, мирную радость примерной верующей.

В Верхние Печеры она доехала автоматически, все еще ничего вокруг не замечая. И сразу пошла не домой, а к отцу Александру. Дверь ей открыла жена священника, юная и ангельски идеальная матушка Мария. Сам священник сидел в комнате, по счастью, и читал там Соловьева. Вид Фаины поразил его до глубины души, так она не походила на себя, какой она была накануне.

– Фаюшка, что случилось? Ты сама не своя!

– Да, батюшка! Я вам все расскажу.

И вдруг начала плакать. Все пережитое напряжение этого дня прорвалось у нее наружу, слезы текли не останавливаясь, она не успела достать из сумки платочек и промокла насквозь. Отец Александр и сам растерялся и не знал в первый момент, что ему делать.

– Ну, ну, Фая. Спокойно, девочка, спокойно. Плачь, если хочешь. Но недолго, а то забудешь, о чем хотела поговорить.

После этого Фаина заплакала в голос, как ребеночек. Отец Александр отложил Соловьева на стол и со своей обычной мягкой улыбкой принялся ждать, пока к ней вернется дар речи. И впрямь, ей стало стыдно хныкать перед ним. Она вздохнула, сходила умыться, высморкалась. Теперь ее лицо напоминало вымытую дождем белоснежную лилию. Она сидела, не смея поднять на отца Александра глаз.

– Ну вот, молодец, – похвалил он. – А сейчас, надеюсь, ты расскажешь мне о причинах таких слез. Что у тебя случилось?

Она собралась с духом.

– Батюшка, сегодня я с утра пошла в библиотеку, как и было намечено. Все сперва было хорошо. Но потом… Ужасно, батюшка! Потом со мной сел какой-то парень и начал ко мне приставать. Прямо там, в библиотеке. Я думала, что умру от страха. А он еще сказал, что знает все места, где я бываю, даже ваш храм знает! Батюшка, что мне делать? Я боюсь! Я не смогу от него спрятаться!

Это сообщение и священника порядком напугало. Но чуть позже, когда он наводящими вопросами заставил ее вспомнить подробности, от которых она вся раскраснелась, потому что говорить такие вещи было неприлично, он понял, что она несколько преувеличила опасность. Он с облегчением вздохнул и спросил:

– А раньше ты нигде не встречала этого юношу?

Она снова зарумянилась:

– Он упомянул вечеринку на Новый год у Эдгара Тимофеева. Потом я и сама о нем вспомнила, он был там, и был сильно пьяный, подходил, кажется, и ко мне, но в основном заигрывал с Раиской Беловой, даже проводил ее до дома.

– Вас обеих, – уточнил отец Александр.

– Ну, в общем да. Я от них ушла, как только мы вошли во двор.

Отец Александр размышлял недолго, и его ответная речь выглядела очень дипломатично.

– Фаина, тебе шестнадцать лет, скоро будет семнадцать. Это период взросления, и ты не можешь его миновать. Иногда это бывает очень трудно пережить, иногда человеку кажется, будто он умирает, но на самом деле он рождается в новом качестве. Ты взрослеешь, Фаюшка. Ты выросла в очень красивую девушку, и было бы странно, если бы этого никто не заметил. У каждого человека есть свои обязанности перед людьми и перед Богом. Тебе известно, какие обязанности несет женщина, православная женщина. Пойми, Фаюшка, Господь сам сказал: милости прошу, а не жертвы. Поэтому нет никакого смысла в самоистязании. И не надо причислять к числу отъявленных грешников всякого, кто ведет себя, по нашему мнению, предосудительно. Ведь ты совершенно не знакома с этим юношей, а уже заранее осудила его и приговорила к геенне огненной. Это неправильно. Может быть, он сейчас такой, каким ты его себе вообразила, а может быть, ты ошиблась, и его можно спасти, изменить в лучшую сторону. Если бы я убегал вот так от каждого грешника, то мне как священнику и человеку была бы грош цена. Подумай еще раз, ведь Раису Белову ты готова защищать от любых нападок, а этого юношу…

Она снова покраснела и перебила:

– Извините, батюшка, но Раиса – не юноша.

Отец Александр улыбнулся:

– Фаюшка, ты пока еще ребенок. Мне пора собираться к вечерне. Подумай, пожалуйста, над тем, что я тебе сказал, и не стоит вот так категорически отгораживаться от совсем всего мира. Не исключено, что Господь Бог дает нам жизнь в этом мире, чтобы проверить каждого из нас, кто сделает этот мир хоть чуть-чуть лучше.

Фаина кивнула головой, получила от отца Александра благословение и ушла. Говорил святой отец, конечно же, убедительно, и был вроде бы как прав, но Фаину его слова не успокоили, а наоборот, еще больше взволновали. Как же так, выходит, что влюбляться все-таки можно? И даже, судя по его намекам на женские обязанности, должно? Матерь Божья, спаси, сохрани и помилуй! От батюшки она такого не ожидала. Она собирается посвятить себя служению церкви, в частности, иконописи, а вовсе не любви к кому-нибудь и…

И только войдя в свою квартиру и услышав ласковый голос отца, спрашивающий, почему она так рано вернулась, она спохватилась, что утром обещала купить буханку хлеба.

Белояр

От остановки «Подновье» дорога к Волге шла все круче и круче вниз – сначала это был перпендикуляр от большой улицы Родионова, уходившей в Верхние Печеры, потом начинался спуск и самые настоящие виражи. Автомобилисты проклинали эту дорогу кто как мог, а зимой и пешеходы не рисковали спускаться туда не перекрестившись, на всякий случай. Игорь Белояр жил не в самом низу и даже не в середине, но все же гораздо ниже, чем Эдгар Тимофеев, и в их простом домике не было тех удобств, которыми располагали Тимофеевы. У них было печное отопление и баллонный газ, никакого водопровода и канализации. У них – это у Игоря Белояра и у его мамы. Но, несмотря на отсутствие этих удобств, домик у них был милый и уютный, и к ним люди любили заходить в гости, потому что здесь царили две важнейшие составляющие человеческой жизни – любовь и согласие.

Нина Белояр растила Игоря одна. И хотя в слободе Подновье каждый чих непременно становится известен каждому ее жителю, перед Ниной Белояр отступали всякие сплетни. Никто уже не помнил обстоятельств дела, и почему она осталась одна, и откуда она вообще появилась в слободе Подновье. Но Игорь тут родился и вырос, а Нина гордилась им и внимательно следила за его воспитанием. Впрочем, и тут возникали кое-какие проблемы – Нина работала врачом в областном диагностическом центре и иногда вынуждена была оставлять мальчика одного либо брать с собой на работу, такой непредсказуемой была ее профессия. По крайней мере, всем было известно, что ей некому перепоручить присмотр за ребенком – ни одного родственника во всей округе. От такой жизни даже железобетонную женщину может сломать, а Нина Белояр – вот она, сын вырос у нее на руках и теперь она на него не нарадуется, а он с нее буквально пылинки сдувает. И вот соседки вздыхали, одни – от умиления, другие – от зависти.

Троллейбус «1» не спеша катил по улице Родионова в Верхние Печеры. Час-пик был уже позади, поэтому в салоне было свободно. За окном проплывали скучные зимние картины города Горького. Такое бело-серо-коричневое однообразие даже не снилось ни одному художнику. Только люди нарушали это однообразие – самые разные, они были схожи в одном: они все куда-то спешили. Город был похож на потревоженный муравейник, но, в отличие от настоящего муравейника, он никогда не успокаивался. Даже ночью в его темных, мрачных недрах кипела жизнь. И для многих она была ближе и лучше, чем при дневном свете.

Казалось, людей здесь жило больше, чем в Мехико, и сосчитать их было совершенно невозможно.

Игорь знал эту улицу наизусть. За окно он не смотрел – ничего интересного, зато читал купленную с лотка книгу, сидя у окна. Совмещал приятное с полезным. Давно хотел приобрести себе «Горбуна» Поля Феваля, толстенный том, напечатанный мелким-мелким шрифтом, интереснейшая история любви и жизни. Мама, конечно, не имела достаточно времени для чтения и потому доверяла выбору Игоря в книгах, а уж он выискивал в городе (в магазинах или на рынке, с рук) лучшие, любимые произведения мировой литературы. И их семейная библиотека постепенно, но неуклонно пополнялась.

Когда светофор дал зеленый свет, троллейбус проехал перекресток и затормозил на остановке «Подновье». Игорь спрятал книгу Феваля в целлофановый пакетик и спрыгнул с подножки на тротуар. Потом он намерен был перейти улицу Родионова и отправиться домой, но тут его окликнул знакомый голос, высокий и звонкий. Игорь оглянулся и увидел Сеню Шевченко. Сеня был похож больше на хрупкого мальчика – у него были девчоночьи, наивные голубые глаза и светлые волосы, очень коротко подстриженные.

– Игорь! – позвал он. – Подожди меня, я сейчас!

Он вытряхнул из карманов куртки остатки семечек, подбежал и поздоровался:

– Привет, Белояр.

– Привет. Ну как, ты говорил с мамой насчет «аляски»?

Сеня вздохнул:

– Говорил. Она сказала: только к следующей зиме.

– Я так и знал, – кивнул Игорь. – Настоящая «аляска» дорого стоит.

Сам Игорь этой зимой носил очень легкую, теплую и красивую куртку «аляску» с оранжевой подкладкой и капюшоном, отороченным мехом, чем вызывал зависть друзей, приятелей, одноклассников.

– Куда это ты ездил? – спросил Сеня с любопытством.

– Да так, – отмахнулся Игорь. – Ходил по магазинам, книжку вот купил. А ты куда собрался?

– Ну… – замялся Сеня. – Есть дела. Только я хотел тебя спросить, ты будешь сегодня смотреть хоккей? По телевизору покажут финальный матч «Известий».

– Буду, а что?

– Можно, я приду к тебе смотреть?

Игорь удивился:

– Конечно, приходи! Вдвоем смотреть интересней. Почему ты спрашиваешь разрешения? Разве я когда-нибудь тебя прогонял?

Сеня страшно смутился, покраснел до ушей и опустил голову. Голос выдал его застенчивость:

– А Осипов никогда не позволяет мне приходить. Хоккей показывают поздно ночью, и он говорит, что уже спит в это время.

Игорь засмеялся:

– Сеня, ты что, дурачок? Кто же просит об этом женатого мужчину? Осипов женился, и у него медовый месяц. Ну подумай сам – у него и на работе забот полон рот, пустит ли он тебя в их уютное гнездышко?

– Когда он был не женат, он меня все равно не пускал.

Игорь снова засмеялся:

– Глупенький, значит он пускал к себе кого-то еще… И уверяю тебя, им было не до финального матча «Известий».

Сеня смутился еще сильнее, из розового стал пунцовым и пробормотал едва слышно:

– Я об этом и не думал…

Игорь покачал головой и с улыбкой напомнил:

– Ну, так приходи, не забудь.

Перешел улицу и начал спуск в Подновье. Сегодня опять не будет нормального сна – репортаж с хоккейного матча, а также церемония награждения, займет полночи. Сам он не очень любил хоккей, больше бокс, или всякую борьбу, или гонки, но не мог отказать Сене в такой малости. В семье у Сенечки был полный разлад, в компанию его чаще всего не принимали, такой он был робкий и слабый, и девушки над ним хихикали. Девушки всегда интуитивно чувствуют, над кем можно безнаказанно хихикать. Надо было хоть чем-то ему помочь, поддержать. Как объяснишь собственному ровеснику, что все это временно, скоро пройдет и забудется, а пока нужно определить для себя цель в жизни и смысл существования. К счастью, сам Игорь в этом плане уже давно все для себя решил.

У семьи Белояр домик был небольшой, но очень уютный. Три маленькие комнатки – гостиная и две спальни, и при этом просторная кухня. Убранство было крайне неприхотливое, почти спартанское, по сравнению с особняком Тимофеевых. При не очень больших доходах Нина и Игорь Белояр вынуждены были экономить и давно привыкли к этому. Но, к примеру, Сеня Шевченко был бы до небес рад и такому скромному убежищу, лишь бы его там любили и понимали.

В пятницу у мамы Игоря в больнице был короткий рабочий день. Поэтому он поставил в печку разогреваться большую кастрюлю супа, чтобы пообедать вместе, а сам растянулся в гостиной на диване с новой книжкой в руках – он ее даже обнюхивал, такую радость вызывала у него покупка, и впрямь приятно пахнувшая морозной свежестью и особым запахом новой, незачитанной книжки. Просто прелесть, что сейчас каникулы, и можно читать что хочешь, заниматься своими делами. Конечно, любой здравомыслящий старшеклассник понимает абсолютно всё о ценности знаний, хорошего аттестата и в будущем – диплома. Но учеба изо дня в день вообще без перерыва утомляет и сводит с ума. Иногда полезно бывает переключиться и на другие дела, никак не связанные со школой. Для Игоря, как и для Эдгара Тимофеева, такими делами являлись чтение и прослушивание любимой музыки. Правда, у Игоря имелись еще и обязанности по дому, от которых он, по возможности, старался освободить свою маму, а летом еще и работа в саду и огороде. Ее Игорь также считал полезной – физический труд укрепляет здоровье, а умственный, как ни крути, здоровью вредит. Еще он любил прогонять плохое настроение с помощью топора, то есть колол дрова во дворе и носил их в сарай позади бани. От такого занятия мигом пропадёт любая меланхолия, кровь побежит по жилам, будто ее пришпорили, а мысли станут ясными, как при свете дня. В отличие от Фаины Ордынской, ему, Игорю Белояр, некому было поплакаться в жилетку и не на кого было переложить свои проблемы. Не на маму же, которая и так натерпелась в жизни и заслуживает полного спокойствия и комфорта. Нет, Игорь Белояр привык полагаться на самого себя и верить в себя. А иначе – зачем вообще быть?

Еще у них жил приблудный пес по кличке Шарик. С высоты своей безупречной родословной чистокровный ротвейлер Тимофеевых Ральф только фыркнул бы при виде этого крупного, но добродушного рыже-белого пса с грустными глазами. Глаза у него были грустные, должно быть, оттого, что такая же беспородная серая полосатая кошка Игоря и Нины, со странным для бывшего трущобного существа именем Джуди, постоянно доставала его своей игривостью и энергией. С теми же претензиями его доставал и хозяин, эксплуатируя несчастного старичка и заставляя его бегать вместе каждое утро. Не то чтобы Шар был очень уж ленив, просто он предпочитал утречком поспать в тепле, а не носиться сломя голову туда-сюда по улице, пугая добрых людей. Но хозяин был настойчив, игривая кошка тоже, поэтому Шарику приходилось-таки бегать регулярно по утрам и играть с Джудиттой каждый вечер, посредством махания хвостом у нее под носом, от чего она раззадоривалась и впивалась в хвост когтями и зубами.