Текст книги "Иван, крестьянский сын"

Автор книги: Елена Фирсова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Кроме него, это никому не было нужно.

Кто еще стал бы помогать Майоровым?

Так что Ваня, не опасаясь ненужных разоблачений, отгородил на участке уголок и приступил к работе.

Он, опять же, отнесся к ней очень ответственно и неторопливо, а также со страхом, волнением и сердечным трепетом. Он лелеял свои посадки, берег и холил. В саду у них росли четыре яблони среднего возраста, но он побоялся портить их все сразу и для экспериментов выбрал одну из них, которую было не очень жалко из-за ее корявого ствола, и с большим количеством веток, предоставлявших обширное поле для деятельности.

Нужного колера Ване удалось добиться почти сразу, и размер плодов был хороший, крупный, и форма их была очень красивая, почти идеально круглая, хотя именно к этому Ваня не стремился.

Но эти результаты доводили начинающего селекционера до слез. На вид яблоки были точно такие же, как в его снах, но вкус их был отвратителен – горький, как полынь, есть их было совершенно невозможно.

Ваня расстроился, но не опустил руки, а продолжал работать. И ничего не мог поделать, вкус плодов не изменялся, хотя выглядели они очень аппетитно – роскошные золотые яблоки.

Он снова зарылся в бумаги отца, но, как ни старался, не нашел в них ответа. Отец этим не занимался, а книги писали вскользь, да и те сведения, которые там были, давно уже устарели, Ваня проверил это еще в самом начале своей деятельности на этом поприще, и это не приближало его к цели.

Тогда Ваня стал действовать вслепую, полагаясь на авось.

Но это было еще хуже: он ощущал недостаток знаний, более того, он был уверен, что ему было неизвестно что-то основополагающее в этой проблеме, и как бы он ни бился, словно рыба об лед, у него ничего не получится, пока он не доберется до информации, а к ней-то у него как раз доступа не было.

Но он все равно не бросал попыток добиться желаемого.

Перед замужеством матери у него появилось, таким образом, свободное время, и он попробовал отвлечься от неприятностей с помощью своей мечты. Сразу после школы он выпил чаю с вареньем и спрятался в рабочей комнатке отца. Ему стало спокойнее, потому что здесь было тихо и не ощущалось присутствие посторонних. Даже мухи не осмеливались летать в этом святилище, где отец мечтал и работал.

– Жаль, что тебя нет, отец, – шепотом сказал Ваня и встал со стула. – Ты, говорят, был человек мягкий, но ты не допустил бы этой… этого безобразия.

Он в очередной раз пролистал аккуратно сложенные стопки тетрадок и вложенные в них отдельные листки, пожелтевшие от времени и с выцветшими записями. Он помнил эти записи наизусть – это было самое сильное впечатление его детства, поэтому не могло стереться из юной и качественной памяти просто так.

Мягкий шелест бумаги и знакомый почерк еще больше успокоили Ваню и перевели его раздраженно-нервозное состояние в тихую, не детскую совсем грусть.

Он уперся локтями в стол, мечтательно устремив взгляд за окно, где буйствовала зелень и было бы так легко и просторно, если бы у Майоровых был отец…

Ване очень не нравилось это тоскливое, сонное состояние духа, и он встряхнулся. Нечего сидеть дома, когда на улице так хорошо, и вообще, дел по горло… А он тут сидит, разнюнился…

Тогда он пошел проверять свои грядки. Их надо было прополоть, полить, проредить морковку. Участок был большой, грядок Ваня успел наделать много. На земле всегда работы хватает, зато и результат этой работы всегда радует душу, если не ленишься.

Ваня не умел лениться, а ведь иногда хотелось.

Привычное и самое любимое занятие подействовало на него, как всегда, хорошо, успокоительно, как будто и обстановка разрядилась, и терпеть эту обстановку как будто стало проще, чем за полчаса до этого. Ваня часто распрямлялся в полный рост, делал глубокий и свободный вдох и смотрел в блистающие небеса. Он набирался сил от матушки-земли, он не мог без нее жить.

Подходя ближе к дому, он зашел в открытую теплицу, где он в одном уголке уже второй год пытался вырастить несколько пальмочек, но пока у него ничего не получалось. Экзотические капризницы плохо приживались, дома за зиму почти совсем не росли и теряли листья, а летом на воздухе вроде бы чуть-чуть оживали и подрастали, и становились внешне уже почти похожими на взрослые, настоящие пальмы. Но их неизменно ожидал один и тот же конец – с них облетали листья, а стволы темнели и умирали, умирали навсегда, и приводили в отчаяние Ваню, который еще пробовал их реанимировать, возвратив в дом.

Не помогало.

А “младенцев” пальм ему каждый год привозил из Турции сын председателя, районный предприниматель.

– Выращивай, крестьянин! – говорил он Ване. – Научишься – будем их продавать здесь за бешеные деньги. Для красоты.

И хохотал над своими словами, как будто удачно пошутил.

А Ваня ничего не отвечал на это, только очень огорчался, когда растения погибали. Он всегда огорчался, когда любое растение гибло, и старался спасти, если мог. Получалось не всегда.

Нынешнее поколение пальмочек лишь недавно, буквально на днях, было выпущено на свежий воздух, и пока еще не было ясно, приживаются они или нет. Во всяком случае, листочки их говорили о том, что им плохо, что они болеют и просят сжалиться над ними и сделать с ними что-нибудь… Например, вернуть их на исконное место проживания и больше не тревожить…

Ваня вздрогнул.

Он услышал голос своего будущего отчима. Тот Ваню не замечал, не заглядывал внутрь теплицы и даже не догадывался, что “пацан”, как он называл Ваню, находится где-то поблизости. А Ване так не хотелось обнаруживать свое присутствие и обмениваться с навязчивым гостем хотя бы одним словом, что он присел в уголок и спрятался за зеленой рассадой.

Зуев разговаривал с кем-то по сотовому телефону – эта вещь лишила Ваню дара речи, когда он впервые ее увидел. Он думал, что такие штуки бывают только за границей и в импортных фильмах. И вообще было странно видеть и слышать человека с сотовым телефоном – складывалось впечатление, что человек разговаривает сам с собой.

– Что значит – где я? – возмущался Зуев. – Тебе что, не сказали?

Он немного помолчал, затем немного сбавил тон, но все равно был недоволен.

– Я в Агееве. Что значит – что я здесь делаю?

Он неприятно засмеялся.

– Налаживаю свою личную жизнь…

Еще минута молчания.

– Конечно, шучу. Я просто расширяю мой бизнес, дружок. Нет, я не собираюсь здесь ничем торговать… Потому что я не специализируюсь на сельхозпродукции. У меня несколько иной профиль… На селе нет моих клиентов…

Он сделал еще одну паузу.

Ваня слегка пошевелился, так как у него затекли ноги, он устал сидеть на корточках, согнувшись. Пауза несколько затянулась. Ваня посчитал разговор законченным и приготовился встать и продолжить свои дела.

Но разговор отнюдь не закончился.

– Не тебе учить меня жизни, – резко сказал Зуев. – Ты еще пешком под стол ходил, когда я уже зарабатывал себе на хлеб с маслом… Да и сейчас ты ведешь себя как юнец желторотый… Ты на самом деле ничего не понимаешь, или только притворяешься?

Очередная пауза.

Тут уже Ваня понял, что разговор затянется, и снова двинулся, на сей раз с недовольным вздохом. Ему вовсе не было любопытно, с кем это Зуев говорит так долго, и вообще не хотел подслушивать.

Скорее бы он уже ушел в дом.

Зачем ему говорить на улице?

Следующая порция сообщения дала ему понять, зачем.

– Да никто меня не слышит, я в огород вышел… И пацана не видно, где-нибудь у соседей сидит или в колхозе… Странный он какой-то, нелюдимый. Но крепкий на загляденье, я его грузчиком к себе возьму. Обойдется дешевле, а работать сможет за двоих. А что? Пусть оглядится вокруг, ума наберется. Это тоже, знаешь ли, ценно…

Ваня нахмурился.

У его будущего отчима, оказывается, далеко идущие планы насчет пасынка!

“Обойдешься, негодяй”, – мысленно ответил ему Ваня. Его ждет ПТУ и агеевский колхоз, и никак иначе.

Ваня и сам не ожидал, что его так оскорбит мысль Зуева взять его в свою фирму грузчиком. А еще больше его оскорбляла уверенность Зуева в согласии пасынка на это, в его беспрекословном подчинении.

Но ведь беспрекословно подчиняться способны только холопы.

Зуев между тем продолжал:

– Объясняю первый и последний раз. Ты слышал о Безбилетнике? Да, он месяц назад погиб в аварии… Конечно, конечно. Пока еще окружающие не опомнились, надо не терять времени, забирать его сферу влияния… Что?

Он расхохотался.

– Нет, я не подавлюсь! Я же не претендую на всю его вотчину… Мне и половины вполне хватит… Иначе я вызову подозрения и раздражения всякие… Да я и сам не хочу такого резкого рывка, лучше уж я постепенно… Так я и расширяюсь, и ситуацию контролирую. Это меня устраивает… Пока.

Очередная пауза.

– Не задирай нос, дружочек, пока ты работаешь на меня. Ты не реалист, а … – Он обозвал собеседника нецензурными словами. – Вот и иди туда работать, если примут! Впрочем, вряд ли примут, там и своих «шестерок» хватает…

Пауза.

Ваня чертыхался. Вот не жалко же денег человеку! Он слышал, что разговоры по сотовому телефону стоят очень дорого, простым людям такое удовольствие недоступно. А этот – разболтался с кем-то, как обычная сельская кумушка-сплетница.

– Мне на твое высшее образование чихать, если ты по натуре … – Он повторил нецензурное слово. – А Равилю скажи, что мне нужно еще несколько дней. Не больше двух недель. После этого я буду готов к заключению любых сделок… А еще лучше – продиктуй ему номер моего сотового, пусть он позвонит мне сам… А то ты еще перепутаешь что-нибудь, испортишь мне все дело… Не будь идиотом. Ты что, не знаешь, чем торгует Равиль?

Пауза.

– Так вот именно для этого мне и нужен дом в Агееве! Большой дом, с большим участком земли, с большими сараями и погребами! Наконец-то до тебя дошло!

Пауза.

Ваня скрипел зубами от напряжения.

– Если бы можно было обойтись… традиционными средствами, я бы давно уже справился с этой проблемой! Я и так потерял массу времени… Я не хочу больше ждать. И возможность ошибок должна быть исключена. Никаких ошибок, ясно? Я действую наверняка…

Пауза.

– Ладно, пока… Звони, если что… И Равиль пусть обязательно звонит, я жду… Давай…

Он сунул телефон в карман, вздохнул так тяжело, как будто его заставили заниматься непосильным трудом, и несколько минут вполголоса произносил ругательства, но без особой злобы, а просто от усталости.

Ругательства вскоре удалились к дому и совсем стихли.

Ваня с облегчением вздохнул и встал, потянувшись во все стороны и разминая тело, которому не нравилось так долго находиться в свернутом положении.

Вместе с тем ему не давали покоя полученные таким некрасивым путем – подслушиванием – сведения.

Конечно же, он всегда знал, что их дом – большая ценность. Во-первых, он сам по себе был новый и красивый, построенный с соблюдением всех требований и даже капризов – в частности, все комнаты в нем были изолированные. Во-вторых, комнат этих было аж четыре, и еще просторная кухня. Нечто похожее, только на порядок дороже, было всего лишь в одном доме в Агееве – в доме председателя.

В-третьих, у Майоровых было много просторных и новых, почти не использовавшихся хозяйственных построек, из которых жильцы регулярно посещали только баню. Обширный хлев явно был рассчитан на полный комплект домашних животных, имелась даже конюшня – вовсе излишняя роскошь, поскольку Майоровы держали только кур, а загоны для коров, поросят, коз, овец всегда пустовали.

Пустовало также помещение для сеновала.

Зато два сарая были битком набиты самыми разнообразными инструментами для обработки земли – сначала Алексей, а затем Ваня занимались этим.

Участок при этом замечательном доме был большой и плодородный, и ухоженный вдобавок – предмет зависти для любого сельчанина.

И еще следовало учесть очень удобное расположение дома, хорошую дорогу до самого крыльца. Словом, это был не дом, а настоящая мечта.

Все это Ваня понимал.

Неясным для него оставалось одно: зачем эта мечта нужна Зуеву. Ведь зуев занимался оптовой торговлей в областном центре и розничной – в районном. Точнее, если соблюдать хронологию, сначала у него появилась небольшая розничная торговля в уездном городке, а затем он переключился на опт. Денег у него было много, хотя он был далеко не самым богатым и успешным предпринимателем в районе. Но он тщательно планировал свою жизнь и деятельность и мало-помалу шел в гору. В городе он выстроил роскошный по здешним меркам особняк, в областном центре приобрел трехкомнатную квартиру в абсолютно новом, только что построенном доме. Поэтому Ваню удивляло стремление Зуева приобрести дом в селе Агеево, ведь жить-то он здесь не собирался, и торговал вовсе не сельскохозяйственной продукцией.

Его разговор по телефону открыл только то, что дом ему понадобился для расширения бизнеса. Ване это ровным счетом ничего не говорило. Каким образом именно их, Майоровых, дом мог расширить бизнес Зуева, находящийся вообще не в селе?

“Темный лес!” – подумал Ваня.

Ему не хотелось вникать в эту гадость, но и отогнать мысли об этом не получалось. Все-таки теперь от этого зависит судьба мамы. Она-то, несчастная, думает, что Зуев ее любит, что он к ним проникся жалостью, к ее тяжелой жизни.

Ничего он не проникся, но ведь ее не переубедишь.

Она видела только то, что хотела видеть. Так было и при Алексее Майорове, а без него и подавно.

Что касается личной жизни Зуева, о чем непременно должны были бы узнать родственники невесты, то об этом он сам, естественно, не распространялся. Известно было лишь то, что он вдовец, детей у него нет и, видимо, не предвидятся.

“Может быть, именно из-за этого в нем нет ничего человеческого?” – подумал Ваня. Все-таки любимая жена, ребеночек способны открыть даже очень жестокое сердце таким ценностям, которые меняют людей окончательно и бесповоротно, причем в лучшую сторону.

А Зуев, увы, не менялся.

Ваня так увлекся своими размышлениями, что делал перерывы в работе, распрямлялся и машинально окидывал взглядом округу. Зуев при этом заметил его присутствие в теплице и нахмурился.

А что, если пацан все время был в этой проклятой теплице и, следовательно, мог слышать, как он говорил по телефону?

Не докажешь, конечно, и спрашивать мальчишку об этом бесполезно, все равно он ничего не скажет, но… настораживает…

Это лишний раз подтверждает его мнение, что опасных людей следует в первую очередь держать при себе, по возможности, чтобы контролировать ситуацию и не допускать всяческих форс-мажоров. Не любого опасного человека можно держать при себе, разумеется, но Ваню держать было можно, можно было его даже проверять и даже лепить из него что-нибудь, и в глазах окружающих это было бы вполне нормально, вписывалось бы в представление обывателя об отношениях отчима и пасынка: взрослый участвует в воспитании ребенка. Все как у людей, не подкопаешься.

При этом за все время их вынужденного знакомства они не сказали друг другу ни единого слова. Но с первого взгляда почувствовали друг друге противника, силу которого до поры до времени не могли оценить.

Галина Майорова, хоть ничего этого не замечала и не подозревала, но мешала им проявлять свою вражду открыто. При ней ни один из них не решался активничать. Впрочем, Ваня в силу своего возраста не осмелился бы нападать, но к защите был готов и показывал это всем своим видом.

Кроме того, Ваня надеялся, что мамино присутствие и в дальнейшем не даст Зуеву безобразничать.

Тут Ване пришло в голову, что ему ведь и уйти-то некуда, нет у него родственников, и нет у него знакомых, достаточно близких для того, чтобы приютить его в самом крайнем случае. От этой мысли ему стало так страшно, что даже сжалось сердце. Ведь он, по сути, был человек не агрессивный и пока что лучшим способом разрешения конфликта считал уход – уход от конфликта, уход от проблемы. А тут от отчима уйти не удастся, он привязан к дому… Разве только ночевать в мастерской?

Ваня наткнулся на мрачный взгляд Зуева и вздрогнул.

Неужели он был обнаружен?

Лишь бы мама от этого всего не пострадала.

Регистрация была назначена на пятницу, восемнадцатое мая. В среду и в четверг Зуев развел в агеевском доме бурную деятельность: привез кое-какие вещи в качестве подарков – комплекты постельного белья, посуду, ковры, ковровые дорожки, японский телевизор, холодильник. Ваня косился на все это и с трудом подавлял в душе возмущение. Он видел, что Зуев сплавлял сюда предметы, давно надоевшие ему в городе, вышедшие из моды и замененные на новые, более продвинутые. Вообще, городским жителям свойственно перевозить всю рухлядь на дачу, потому что и в квартире не надо, и выбросить жалко.

Вот так один из лучших агеевских домов стал просто дачей Зуева.

В эту минуту Ване стало совершенно ясно, что он лишился своего дома.

Кроме перечисленных предметов, Зуев привез и большое количество продуктов питания для праздничного стола, хотя сидеть за ним, кроме Галины, Вани, Зуева и его шофера, было некому. Да и вряд ли шоферу будет позволено сесть за стол рядом с хозяином – Зуев даже на вид не производил впечатления “демократического правителя”… А продукты могли сильно воздействовать на мальчика, выросшего в нужде: здесь было мясо, причем самое лучшее мясо, почти без костей, и никакого ливера, и мясные деликатесы, и экзотические фрукты, с которыми никто в Агееве не умел обращаться и не знал, как из вообще есть, и много рыбы горбуши – и для соления, и для маринования, и для жарки, и уху сварить. И много бутылок дорогого вина и дорогой водки.

А чтобы новоявленная жена бизнесмена не беспокоилась насчет праздничной сервировки, Зуев привез еще и кухарку – одну из своих знакомых, большую и шумную, которая только и знала, что настряпать ему побольше вкусной еды, развлечь его грубыми анекдотами, желательно неприличными и желательно касающимися его самого и его избранниц, и получать от него за это всё деньги.

Ваня округлил глаза от удивления, когда ее увидел и услышал – он и не думал никогда, что ради какой-то ничтожной платы человек может так подхалимничать перед другим человеком.

А она потрепала его по щеке, громко сетуя на судьбу бедного “сиротинушки”, потом так же громко восхитилась какими-то воображаемыми прелестями Галины Майоровой, на что сама Галина никак не отреагировала, а потом начала хозяйничать в кухне, отдавая распоряжения таким тоном, словно у нее в услужении был целый штат поваров и поварят, она – шеф в лучшем ресторане столицы.

Зуев удовлетворенно улыбнулся, когда дело пошло по отведенному для него руслу, отдал кухню и продукты, в том числе и припасы Майоровых, в руки новой кухарке и преподнес невесте свой подарок – костюм для регистрации брака. Ваня снова округлил глаза, но на сей раз от восхищения. Костюм действительно был изысканный и дорогой, и мама в нем выглядела замечательно, на много лет помолодела и прямо-таки светилась от счастья. У Майоровых в платяной шкаф было вставлено зеркало, которое теперь отразило именно то, что Галина хотела бы в нем видеть всегда.

– Я очень красивая, правда? – заявила она.

– Очень! – подтвердил Ваня.

А жених в знак глубочайшего почтения поцеловал ей руку, как королеве, чем смутил ее и заставил покраснеть.

Вдоволь налюбовавшись собой и покрасовавшись перед домочадцами, она будто опомнилась, сняла костюм и вернула его на вешалку, снова завернула в блестящий целлофан и со всеми предосторожностями повесила его в шкаф, расправила даже самые мелкие складочки, чтобы в торжественный день, завтра, он сидел на ней наилучшим образом, подчеркивал все ее достоинства и не позорил ее изумительного жениха, самого лучшего жениха в мире…

Она вела себя как девочка. Ваня смотрел на нее с жалостью, чуть не плача. Интересно, перед свадьбой с Алексеем Майоровым она вела себя так же? Ваня ничего не знал об этом, не знал даже, у кого можно об этом спросить. И вообще, о жизни своих родителей он мог лишь догадываться. Он немного завидовал Диме Ожегову, например, которому в его родителях было известно все: как они встретились, как полюбили друг друга, как поженились, что готовили на свадебное застолье и кого приглашали, и каким образом его мать переносила беременность, и как родила…

Семейная жизнь состоит из таких интересных щекотливых подробностей! Ваня всего этого был лишен. У него вообще не было ни семьи, ни детства.

Он так волновался накануне регистрации, что не спал всю ночь. Видимо, так же чувствуют себя осужденные на смерть накануне казни. Ваня не надеялся уже, что какое-нибудь неожиданное чудо спасет и его самого, и его ничего не понимающую маму из липкой паутины зуевского бизнеса. Глупо было и самому что-либо предпринимать для того, чтобы изменить ситуацию – мальчика никто не воспринимал всерьез, и он пока не мог диктовать взрослым свои условия, хотя именно он в сложившихся обстоятельствах терял больше всех.

А вот сама Галина Майорова была очень спокойна.

Она была так уверена в правильности происходящего, что в больной ее душе все было гладко и чисто, никакая тень не ее смущала и не туманила ее взгляд, устремленный в никуда. Она поставила на плиту ведро с водой, нагрела и с удовольствием обмылась в нетопленной, но душной от яркого солнца бане. Сделала свою любимую прическу, подняла волосы высоко, набрызгала лаком, воткнула несколько шпилек с перламутровыми бусинками. Это ей понравилось, она смотрела на себя в зеркало и радостно улыбалась.

Ненаглядная!

Так называл ее Алексей, и так иногда называет ее Зуев. И когда он так ее называет, это слово вызывает у нее массу приятных воспоминаний о незабываемом прошлом.

Потом она оделась.

В подаренном костюме она выглядела идеально, под стать ее известнейшему жениху.

Ваня лишь на мгновение заглянул в ее комнату, увидел выражение ее лица и посчитал нужным исчезнуть. Впрочем, она его и не заметила. Она была полна своих неповторимых ощущений и не хотела их ничем портить.

У Вани были свои беспокойства.

В самой большой комнате в доме охранники-телохранители Зуева выставили и разложили огромный прямоугольный стол. На него уложили роскошную льняную скатерть – парадную скатерть Майоровых, которую вышивала узорами “крестом” еще бабушка Алексея, и узоры эти были старинные, ныне уже утраченные, и Майоровы бережно хранили эту семейную реликвию.

Поэтому Ване стало больно, когда он увидел грубые руки кухарки, растрепляющие эту реликвию за углы и дергающие ее по столу туда-сюда, так как ей казалось, что постелено криво.

Затем помощники-охранники соорудили вокруг стола лавки из табуреток и досок, которые обернули заранее подготовленными ковровыми дорожками.

И тут подъехал жених.

Он был, как всегда, ярко, броско одет, благоухал дорогой туалетной водой. В петлице у него была живая белоснежная лилия, а для невесты он привез букет крупных белых гвоздик, перевязанных красивым бантом из белого шифона с блестками.

Галина только ахнула.

Ваня, про которого все как-то забыли, с каждой минутой становился все мрачнее и мрачнее.

Зуев снова поцеловал Галине руку, вручил ей букет и галантно усадил в одну из своих машин – самую роскошную из них. А сам тем временем позаботился прихватить с собой необходимые документы.

Ваня не поехал бы с ними, даже если бы его позвали.

Но его и не позвали.

Кортеж из трех зуевских автомобилей снялся с места, украшенный привязанными к зеркалам разноцветными воздушными шариками, и почти бесшумно исчез в направлении города.

Ваня очнулся от грубого окрика кухарки. Они с ней остались в доме вдвоем, и ей был нужен помощник в тяжелом деле готовки и сервировки свадебного стола.

Надо было резать овощи и фрукты, чтобы целые тазики наполнить изысканными салатами, к водке начистить и порезать селедку, украсить ее зеленью и залить маслом, потом прокрутить мясо через мясорубку для котлет и зраз, потом начистить ведро картошки для самых разнообразных блюд…

Потом раскладывать по вазам, тарелкам и мискам все, что должно быть разложено, причем сделать это все красиво и с соблюдением всех норм свадебных застолий…

А в самом холодном погребе стояла картонная коробка с гигантским кремовым свадебным тортом, в лучших традициях, с изображением белых лебедей и обручальных колец.

Ваня беспрекословно выполнял все приказы кухарки, но постоянно вызывал ее недовольство, даже этой своей беспрекословностью. Она вела себя тут как хозяйка.

К приезду молодых стол был накрыт. Но кухарка все время находила недостатки, и Ваня продолжал метаться вокруг, то переставляя блюда, вазы, тарелки и вилки с ложками, то таская из кухни новые.

Кортеж подъехал к дому медленно, сигналя оглушительно, на все село.

Жених вышел первым, открыл дверцу для своей жены.

Он демонстрировал свою любовь и заботу. А она опиралась на его руку легко и доверчиво, смотрела вокруг себя радостными глазами и излучала свое извечное счастье.

У Вани при взгляде на них снова кольнуло в сердце. Это было уже не просто плохое предчувствие, а настоящие грозовые тучи, закрывшие ясное голубое небо.

Без просвета.

За стол были приглашены Ожеговы – потому что мама Димы, соседка Майоровых, согласилась быть свидетелем. Со стороны Зуева, кстати, свидетелем был один из его охранников.

Особое приглашение получила семья председателя. Они чувствовали себя неловко, но не отказались, пришли в полном составе. Зуев тонко улыбался, глядя на них: мол, пора налаживать дружеские отношения, раз придется постоянно общаться. Председатель был с этим полностью согласен.

За стол усадили и всю свиту Зуева, в честь такого необычайного торжества, и даже, после долгих уговоров, удалось усадить и кухарку, хотя она очень упиралась и при этом шумела, оглушая присутствующих своим громким голосом.

Она, в конце концов, согласилась сесть “с краешку”, чтобы держать под контролем и стол, и кухню, и вовремя отдавать приказы Ване, который вообще ни разу не присел и служил при гостях официантом.

У него, впрочем, была возможность на кухне, в углу, где стоял холодильник, отведать вкусных кушаний и даже наесться ими до отвала: этот угол не просматривался ни с какого места за столом, и кухарка его там не видела. Но ему кусок не шел в горло, так ему было плохо.

Он иногда смотрел в лицо своей матери, словно напоминая о своем существовании и призывая опомниться. Но глаза Галины Майоровой смотрели в никуда или на Зуева – в те моменты, когда он целовал ей руку.

И она постоянно излучала свое тихое счастье.

Несуществующее счастье.

Это были очень странные отношения между матерью и сыном, но они и не могли быть другими, если вспомнить, что родители Вани Майорова жили лишь друг для друга и друг другом, а сын был для них почти что посторонний человек, которого они кормили-поили-одевали, но ни в коем случае не допускали в свой духовный. Какая же это была семья?

После аварии Галина Майорова не смогла оправиться. Она привыкла не просто во всем полагаться на мужа, но и подпитываться от него любовью и положительно энергетикой. Они же были единым целым. И когда Алексея не стало, Галина осталась без поддержки. Даже больше – она утратила стремление к жизни, всякое желание жить. Кроме того, и собственные физические увечья, внутренние повреждения, шок, стресс, потеря второй половинки единого целого – все это довершило дело. Домой, в Агеево, вернулась бледная, слабая женщина со взглядом, устремленным в никуда. Она теперь все время молчала, думала о чем-то своем, ничего не хотела и абсолютно ничего не делала. Она переместилась в какой-то другой мир, где прошлое и настоящее переплелись самым причудливым образом, и ей было все равно, что думают по этому поводу все остальные. Какое ей вообще дело до всех остальных? И какое им всем дело до нее?

Она идет к Алексею.

И каждый день приближает ее ко второй половинке единого целого.

И не имеет значения чье-то мнение.

Ваня был в отчаянии, но ни дом, ни записи отца, ни земля, ни чувства человеческие не имели для Галины никакой ценности. Она жила лишь своими внутренними ощущениями, которые текли свободно, равномерно и безгранично, как равнинная река. Но для людей, окружавших ее, эти ощущения и их последствия были непредсказуемы и даже опасны.

Соседка, мама Димы Ожегова, однажды предлагала отправить ее в психбольницу.

Более того, этот вопрос всерьез рассматривался в правлении. Тщательно взвешивались все “за” и “против”. С одной стороны, действительно, настораживало само наличие в селе сумасшедшей без присмотра. Мало ли что она может учудить, кто знает, что взбредет ей в голову. А потом ведь ни с кого не спросишь – какая может быть ответственность у сумасшедшего… Это заставляло председателя задумываться и брезгливо морщиться.

Но ведь изолирование Галины Майоровой не проведешь лишь по мановению волшебной палочки. Для этого необходимо не только полное клиническое обследование, длительное и недоступное агеевцам, но и привлечение правоохранительных органов, поскольку вряд ли можно сплавить человека в специальное учреждение просто так, опять же – расходы непредвиденные…

А еще председателя смущала нравственная подоплека дела: на Руси такие блаженные, юродивые и прочие пользовались покровительством широких народных масс, они почитались людскими заступниками перед Богом, больше некому заступиться, они абсолютно беспомощны перед лицом реального мира. Поэтому председателя не удивляли откровенно враждебные взгляды, устремленные на него как на представителя власти, готового этой властью раздавить маленького человечка…

А если Галину обследуют, признают необходимость изоляции и принудительного лечения и увезут в больницу, бесповоротно, то Ваня Майоров, которому тогда было всего семь лет, окажется один на белом свете, и его, безусловно, отправят в интернат, и он сгинет в пучинах неизвестности, а дом Майоровых перейдет в собственность колхоза, и потом в нем поселятся другие люди, и ни следа Майоровых не останется в селе Агееве и вообще в районе.

Такую ношу на себя взваливать председатель не захотел и оставил Галину в покое.

Ожегова проскрипела зубами:

– Не вы рядом с ней живете, а я!

Но вынуждена была смириться.

Галина вела себя тихо и безобидно.

За все эти годы не было ни одной вспышки какой-нибудь агрессивности или еще чего-то подобного. Единственной претензией к ней со стороны общественности было то, что она была совершенно равнодушна к своему сыну.

Он рос, как придется. Подкармливали его соседи, те же Ожеговы, и всем селом собирали для него одежду. Галине Майоровой платили пенсию по инвалидности, очень маленькую, прямо-таки смехотворную, но председателю и всем остальным скоро стало ясно, что ей не стоит доверять ни рубля. Пока Ваня был слишком мал, председатель хранил их у себя и тратил со всей возможной экономией на самое необходимое – на хлеб и на лекарства для Галины, которые стоили больших денег.