Текст книги "Плачь, Маргарита"

Автор книги: Елена Съянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

– А Адольф? Ты сейчас не думаешь о нем?

– Я думаю… У него хватит сил. Гели уже расстегивала платье.

– Здесь кроме охраны из СС еще люди какого-то Мюллера, – сказала она, выглядывая в окно. – Они появились два дня назад. Такие хитрые… Это они все подстроили с тем депутатом. Я слышала…

– Что слышала? – вздрогнула Эльза.

– Как Адольф с ними договаривался. Были еще Гиммлер и Борман. Я не знаю подробностей, поняла только, что Мюллер должен найти его, а потом «убрать», чтобы этот депутат «не дергал Роберта». Подлец!

– Кто?

– Адольф! Чем этот Зендлер виноват? Они бы с Робертом сами между собой разобрались, правда?

Она надела платье Эльзы и погляделась в зеркало, потом надела ее шляпку и пониже опустила маленькую вуаль.

– Хорошо, что ты в шляпке, а то как бы мы?.. – Она поправила на себе платье. – Какая я толстая!

– Гели, о том, что ты слышала, никому ни слова. Даже Вальтеру!

– Что ты! Я бы со стыда умерла!

– Как только выйдешь, сразу садись в нашу машину – она стоит прямо под окнами. Вуалетку ниже опусти. И держись уверенно, неторопливо. Если потребуется что-то мне передать, то пусть нас навестит Шуленбург. У него уже есть опыт, – инструктировала Эльза.

Ангелика, кивнув, пошла было к двери, но остановилась. Постояв, она вернулась и обняла Эльзу.

– Как же ты? Я знаю Адольфа… Если я исчезну, он устроит истерику, и все нападут на тебя.

– Все, чего я боялась, уже произошло. Поторопись, Рудольф сегодня возвращается, и скоро у нас будет много людей. – Она поцеловала Ангелину. Та на несколько мгновений прижалась к ней и замерла.

Эльза из окна видела, как Гели вышла упругим шагом, высоко держа голову, удачно копируя ее манеру, как села в «мерседес» и захлопнула дверцу. Автомобиль отъехал и резко свернул за ближайший поворот. Теперь нужно было подождать некоторое время, чтобы не вызвать подозрений у охранников. Порученцы Адольфа едва ли успели разыскать Вальтера Гейма; вполне возможно, они вообще еще не получали такого указания, и если влюбленные смогут действовать быстро, то, скорее всего, исчезнут без следа. А потом… потом все успокоится, встанет на места, как это обычно и бывает в жизни – людям свойственно привыкать к свершившемуся факту, каким бы чудовищным он поначалу ни казался.

Эльза вернулась в свою квартиру через час, стараясь не глядеть на растерянные лица охранников, дежуривших на лестнице. Переодеваясь в спальне, она нащупала что-то тяжелое в кармашке, пришитом к подкладке костюма Ангелики. Она достала револьвер и убрала его в ночной столик, потом постучалась к Маргарите, которая сидела на постели в окружении десятка семейных альбомов и разглядывала детские фотографии – свои и братьев.

– А вот это кто, угадай! – показала она Эльзе карапуза в беленькой кружевной сорочке.

– Это ты, наверное.

– Это Альфред. Ему здесь полтора года. А это кто?

– Наверное, Рудольф.

– Нет, это я. А это?

– Не знаю, – улыбнулась Эльза. – Вы все так похожи, и не разберешь.

– В детстве да, были похожи, а потом сделались очень разные. Руди – в деда по отцу; Альфред – в бабушку по матери, а я на папу похожа.

– Девочки всегда похожи на отцов.

Грета ничего не ответила, продолжая листать альбом. Эльза подсела к ней, и обе так увлеклись, что Эльза едва успела выйти в прихожую, чтобы встретить вернувшегося Рудольфа. С Гессом прибыли Рем, Геббельс и Пуци. Ждали еще нескольких человек. Предстояло согласовать систему мероприятий на ближайший период, сразу после выборов, поскольку обстановка снова поменялась и действовать теперь предстояло очень быстро. Гитлер давал сегодня прием в Коричневом Доме; к его возвращению нужно было успеть устранить все разногласия, которых фюрер, как известно, терпеть не мог.

Гесс явился с корабля на бал – с самолета прямиком в объятья дискутирующих коллег, но Эльза все же сумела устроить для него полчаса отдыха. Пока она поила всех кофе, муж полежал в ванне и немного расслабился. Эльза зашла к нему на минутку, оставить полотенце и белье, – ей не хотелось сейчас ему мешать, но он сам, протянув руку, удержал ее.

– Подожди. Как у нас дела?

– После, милый. В общем, все хорошо.

– Роберт не звонил?

– Нет, я с ним не говорила. Грета, кажется, тоже.

Она хотела выйти. Его слова настигли ее уже у двери:

– Пуци мне сказал… Сегодня утром в больнице умер от ран Зендлер.

– Зачем ты мне это говоришь? – резко обернулась Эльза.

– Я же не знаю, что этому бешеному придет в голову… Ты могла бы…

– После, Руди. – Она ушла.

Она едва сдержалась, чтобы не закричать: «Что? Что я могла бы?! Черт вас всех подери!»

Совещание проводилось у Гессов. Гитлер приехал из Коричневого Дома и зашел к себе на несколько минут, но задержался там. Когда он наконец появился, все заметили на его лице необычную растерянность.

Эльза сама шла на объяснение. У него на глазах она вошла в распахнутую дверь библиотеки, так что, проходя по коридору к кабинету Рудольфа, где собрались остальные, он не мог не увидеть ее. Она сидела лицом к входу. Гитлер остановился в дверях. Они молча смотрели друг на друга. Взгляд Адольфа редко кто выдерживал. Эльза чувствовала, как мурашки ползут по ее телу, и ей нестерпимо хотелось опустить глаза. Но то, чего не выдерживали сильные мужчины, выдержала она, на вид такая хрупкая. Он первым потупился и тяжело вздохнул.

– За что ты так со мной, дорогая? Я боролся… Я хотел… Но я не могу без нее жить.

Он ушел. Эльза с трудом перевела дыханье. Рядом с мужем она и сама почти сделалась атеисткой, но сейчас пальцы сами тянулись ко лбу, а губы шептали:

– Господи, помоги им.

Ночь была темна и беззвездна. Новенький «мерседес» Гесса тускло поблескивал внизу хорошо промытыми стеклами. На нем можно было к утру пересечь границу Германии.

– Но почему мы должны бежать? – упрямо спрашивал Вальтер. И она уже этого не хотела. Страх боролся в ней со злостью и гордостью, еще слишком слабой, чтобы победить. Одно она знала точно и сказала любимому:

– Не хочу бросать Эльзу, не хочу терять Грету и Роберта. Не хочу, чтобы Рудольф возненавидел меня. Я люблю их. Не хочу, чтобы он их у меня отнял.

Вальтер понял, о ком она говорила. «Он» был ее единственным родственником и главной бедой. «Что ж, пора нам встретиться, – сказал себе Гейм, – и поговорить, как подобает мужчинам».

– Завтра явлюсь к твоему дяде и попрошу твоей руки. Возможно, это и жестоко, но все же честней, чем все, что бы мы с тобой ни предприняли.

Три дня назад она закричала бы снова: «Нет! Только не это! Ты не знаешь его!»

Но три дня затворничества и то, что предшествовало этому, растревожили, разбудили в ней ту диковатую стихию, что природа оставила в крови ее рода, словно в насмешку над теориями об избранности и цивилизованности европейской расы.

И она ничего не ответила, не сказала ни да ни нет, только пальцы как будто сами потянулись к потайному кармашку, где всегда теперь лежал ее любимый браунинг. Ни кармашка, ни оружия не было с нею, и это огорчило ее больше, чем необходимость вернуться в пугающий дом.

Утром Вальтер привез ее на Принцрегентштрассе. Они вдвоем вышли из машины, поцеловались под пристальными взглядами охраны, затем Ангелика вошла в дом, а Вальтер сел в машину, подогнал ее под окна квартиры Гессов, вылез и отправился на остановку трамвая. Он предполагал, что за ним тут же установилась слежка, но демонстративно плевал на это.

В квартире было совсем тихо, но Адольф не спал; Гели догадалась об этом по дверям, открытым в спальню и кабинет. Она прошла к себе, но успела только снять шляпку, как он уже стоял за ее спиной.

Она обернулась, хотя не хотела этого делать. Его лицо сияло счастьем.

– Ты вернулась!

– Нет, я…

– Делай что хочешь! Уходи, встречайся, люби кого хочешь, только…

Он отвернулся. Она тоже.

– …только возвращайся, хотя бы изредка.

– Ты уже успел обидеть Эльзу? – глухо спросила Ангелика.

– Я только сказал ей, что не могу без тебя жить.

– Лучшего упрека не придумаешь.

– Гели…

– Если ты обидишь кого-нибудь из них – ты знаешь, о ком я говорю, – то никогда больше меня не увидишь.

– Я никого не обижу, я обещаю тебе.

– Извини, мне нужно переодеться.

Он покорно вышел и сел в гостиной. Гели сняла платье Эльзы, погладила и поцеловала. От него пахло чудесными духами, и Гели снова прижала его к лицу. Пока на ней было это платье, она ничего не боялась – оно защищало ее. Вдруг она вспомнила, что в ее собственном костюме, в том, что остался на Эльзе, лежит браунинг Лея. Нужно было поскорей его вернуть. Ангелика вышла, сказав Адольфу, что скоро возвратится, только отнесет платье.

У Гессов тоже не спали. Рудольф еще не возвращался. Он вместе с Герингом, Геббельсом и остальными занимался подготовкой парада частей СА и СС и ночного факельного шествия, которое должно будет состояться 1 сентября. Маргарита ждала Роберта. Лей уже вернулся из Кельна, но присоединился к коллегам, поскольку в параде принимали участие рейнские штурмовики, отличившиеся в подавлении штеннесовского путча. Он приехал за полчаса до появления Ангелики, и она застала их троих за завтраком в столовой. Гели показалось, что Эльза глядит на нее разочарованно и с осуждением, и она что-то пробормотала по поводу платья. Грета, не знавшая всех обстоятельств, переводила пытливый взгляд с Эльзы на Ангелику, а Лей усадил Гели за стол и, похоже, не собирался анализировать ситуацию. Он был голоден, устал и от последних новостей пришел в некоторое отупение. После завтрака Эльза с Ангеликой прошли в спальню Эльзы. Гели увидела свой костюмчик, висящий на спинке стула, и быстро, цепко оглядела его.

– Гели, я вернула его Роберту, – услыхала она.

– Но он мой!

Эльза в ответ ничего не сказала, считая вопрос решенным. Она тоже выглядела усталой, расстроенной, и Ангелика потихоньку вышла, чтобы не огорчить ее еще сильней. Решимость вернуть свой браунинг была отчаянной, и она пошла в столовую, где Роберт находился один – он открыл окно и пытался выгнать в него дым рукой. Минуту назад, привычно закурив, он вынужден был потушить сигарету, так как Грета внезапно почувствовала тошноту.

– Роберт, пожалуйста, отдайте мне то, что вам дала Эльза, – попросила она для начала жалостливо.

– Не отдам, – ответил Лей.

– Но он мой!

– Вы на нем надпись читали?

– Все равно он мой! Отдайте!

– Нет.

– Нет? – Она подошла к нему близко и уставилась в глаза. – Тогда я пожалуюсь дяде.

Лей сначала удивился, потом улыбнулся.

– Вы мне все равно его отдадите, – сказала она, – потому что не можете оставить меня без него. Вы это сами знаете.

– Я знаю, фройлейн, что девушкам в Германии еще не время ходить с оружием. Извините.

Ему сильно хотелось курить, и он отправился на балкон. Гели вышла следом.

– Роберт, мне его подарили. Он мой! Я от вас не отстану.

Лей даже не ответил, по-видимому, задумавшись о своем.

Гели применила испытанный с Адольфом прием – она принялась всхлипывать. Он спокойно докурил, потом, став спиной к решетке балкона, оглядел ее с ног до головы.

– Гели, браунинг я вам не отдам. Но взамен, если хотите, кое-чему научу.

Он взял ее под руку и повел в гостиную, застеленную огромным персидским ковром с масонскими знаками. За ними туда явилась и Маргарита.

– Сядь и посмотри, – велел он ей. – Тебе это тоже может пригодиться.

Вернувшийся Гесс с удовольствием наблюдал, как Лей обучает Ангелику довольно редкому, но чрезвычайно действенному приему самозащиты, владея которым, женщина оказывалась в состоянии справиться одновременно с двумя мужчинами. Со стороны все это выглядело устрашающе – возбужденная, раздосадованная Ангелика действовала решительно.

– Видишь, какой удар я получаю, – говорил Лей Маргарите, – если я к нему не готов. Теперь еще удар… С вашим темпераментом, Гели, вы сделаете меня инвалидом.

Гесс появился очень кстати, и Ангелика сумела в полной мере реализовать вновь приобретенный навык. Она уже поняла, что с Леем ей не справиться и любимого браунинга не вернуть, но – странное дело! – полчаса тренировки придали ей не то чтобы уверенность в себе, а непривычное ощущение, словно у нее выросли рога, когти и зубы и мир вокруг обратил на это внимание.

Гели все же решила попытаться еще раз и пожаловаться Гессу, от которого и получила браунинг в подарок, но не успела. Пришел Гитлер, и она сделалась свидетелем сцены, смысл которой был ей хорошо понятен.

Лей, поздоровавшись с фюрером, тут же и распрощался, так как собирался ехать куда-то, но Гесс резко сказал, что ехать ему туда незачем.

– Я поеду, – ответил Лей. – Едва ли, конечно, я стану сейчас навязываться ему в посетители, но… ему передадут. А дня через три извинюсь. Вы ведь сами этого хотели, – напомнил он глядящим в сторону Гитлеру и Гессу. Гели и Грета находились тут же. Эльза застыла в дверях. Лей, кивнув, снова направился к выходу, но она остановила его.

– Роберт, тебе незачем ехать в больницу. Пострадавший скончался.

Она произнесла это отчетливо, не пощадив и Грету, ничего до сих пор не ведавшую.

– Скончался? – переспросил Лей. – Когда?

– Вчера вечером.

– Да, тогда нет смысла…

– Роберт, мы все ценим ваши благородные намеренья, – сочувственно произнес Гитлер, – но что поделаешь? Эта власть не справляется с преступностью. Она не справляется ни с чем! Ничего! Скоро мы им покажем.

Лей, снова кивнув всем, вышел. Маргарита хотела последовать за ним, но ее опередила Ангелика. Гели подумала, что сейчас она вернет свой браунинг! Она догнала Лея на лестнице, и он этому не удивился. Вместе они спустились и сели в пустую машину.

– Я сейчас уйду, – сказала она. – Только отдайте.

Он молча покачал головой.

– Роберт, он нужен мне! Я хотела отдать его Вальтеру. Он сегодня придет к дяде просить моей руки.

– И для этого ему нужно оружие?

– Да. Нужно. Вы же видите!

– Что?

Она молчала. Лей резко повернулся.

– Что? – Он смотрел на нее с такой ненавистью, что ей захотелось защититься. И она нанесла удар совсем так, как он только что научил ее:

– Это он приказал напасть на Зендлера! Он дал поручение Гиммлеру. Я это слышала сама. Он убийца.

За первым ударом последовал второй:

– Он убьет и Вальтера. Если вы не отдадите мне…

Лей глядел на нее, часто и тяжело дыша. Ему как будто не хватало воздуха, и он распахнул дверцу.

– Идите домой, Ангелика. Пистолет я вам не отдам. Ступайте.

Тогда она нанесла третий удар, к которому не был готов даже он, Роберт Лей:

– Вы знали, что так будет с Зендлером. Вы и сейчас знаете, что я права. Скажите, что мне делать. Я всегда верила вам. Я и теперь…

Лей захлопнул дверцу и дал газ. Машина на бешеной скорости проскочила несколько улиц и остановилась у бульвара. Оба испытали облегчение, точно ветром их отнесло с тлеющих углей. Лей снова приоткрыл дверцу и закурил.

– Хорошо, – сказал он, – давайте рассуждать здраво. Подумайте, фройлейн, о чем вы меня просите! Чтобы я вооружил вашего жениха для встречи с фюрером. Как вообще вам обоим пришла в голову эта глупость – просить руки? Вы что, в средневековой Испании? Хорошо, допустим, я вас понимаю. Вам надоело прятаться. Вы хотите всему миру заявить о ваших намерениях. Вы стремитесь быть честной, наконец! Но в любви честность подобного рода часто оборачивается жестокостью. Если вы хотите причинить Адольфу боль…

– Нет, не хочу! – воскликнула Ангелика.

– Тогда не нужно вызовов, заявлений, колющих и режущих ударов. Особенно на словах. Ничего кроме боли и отчуждения это не принесет. Заметьте, не того отчуждения, что помогает людям постепенно отпускать друг друга, а того, что толкает их на поступки непредсказуемые… Я бы дал вашему Вальтеру совет, который, впрочем, уже пытался дать. Кстати, где он?

– Мы расстались утром. Он здесь снял квартиру, в Швабинге.

– Мы сейчас поедем к нему, и я попытаюсь его убедить, – констатировал Лей.

– А в чем убедить? – спросила Ангелика, когда они уже ехали по Шеллингштрассе.

– В том, что вам обоим нужно уехать отсюда, и как можно скорей.

– А это разве не причинит боли?

– Фюрер – сильный человек Он справится. Роберт хотел добавить: если вы прекратите наконец маячить у него перед глазами каждый день с вашими чувствами. Но промолчал.

Хозяйка пансиона, в котором остановился Вальтер Гейм, дама бдительная и с хорошим зрением, несколько настороженно отнеслась к появлению Ангелики, которую только утром господин художник вывел из своих комнат; однако едва Лей заговорил с нею, она растаяла и все рассказала. Она даже проводила их в пустой номер, объяснив, что утром к постояльцу пришли трое молодых людей. Они вели себя тихо, о чем-то беседовали, а потом все четверо вышли из пансиона, сели в машину и уехали.

– А как выглядели эти трое? – спросил он хозяйку. – И как бы вы, с вашим опытом и наблюдательностью, определили род их занятий, например?

– Выглядели они как молодые люди из хороших семей, аккуратные такие. Вежливо со мной поздоровались и попрощались тоже, – отвечала она. – У одного в руках был такой, как его… вот, что ставится на ножках.

– Этюдник, – подсказал Лей.

– Он самый. У другого – бутоньерка в петлице. Веселые, любезные, шутили, пока шли.

– Господин Гейм тоже шутил?

– Он хмурый шел и на часы поглядывал. Видно, торопился, да они настояли.

Лей поблагодарил. Когда они спускались, Ангелика споткнулась на лестнице и едва не упала.

– Только не надумывайте себе ничего лишнего, – рассердился Лей. – Когда я в двадцатом году решил жениться и сказал об этом друзьям, они тоже явились ко мне накануне и вытащили в кабак. А мне в тот день еще нужно было посетить семейный обед, купить цветы будущей теще и так далее. Так что я тоже шел хмурый и на часы глядел.

Ангелика не ответила. Она не выглядела ни бледной, ни испуганной, ни слишком встревоженной, скорее задумчивой и усталой. Лей отвез ее домой и проводил до дверей ее комнаты. Она не нравилась ему, очень не нравилась. На прощанье он взял ее руку и заглянул в глаза проникновенными темно-серыми глазами, что всегда неотразимо действовали на впечатлительных женщин.

– Гели, успокойтесь. Я постараюсь отыскать Вальтера и позвоню вам. Ничего с ним не случилось! Пьет где-нибудь, прощаясь с холостяцкой жизнью. Вам тоже не помешала бы рюмка коньяку. Постарайтесь поменьше думать. До пяти я вам позвоню.

В квартире никого не было. Прислуга ушла по случаю выходного. Адольф, видимо, все еще находился у Гессов или уехал по делам. Ангелика медленно прошлась по всем девяти комнатам. Она несколько раз останавливалась, открывала шкафы, выдвигала ящики столов. В кабинете Адольфа она открыла все ящики и долго глядела в каждый. Она понимала, что ищет что-то, но не могла вспомнить что. Голову как будто набили ватой. В баре она отыскала коньяк и выпила две рюмки. Потом снова вернулась в кабинет. Присев на корточки, принялась шарить в ящиках руками и скоро нащупала большой холодный пистолет с длинным стволом и широкой рукоятью, совсем не похожий на ее изящный браунинг. Этот был тяжелый, неудобный и резко пах сырым металлом. Гели взяла его в обе руки и, прижав к животу, унесла к себе. Она положила его в кресло, заперла дверь, села в кресло напротив и посмотрела на стенные часы. Эти часы всегда немного отставали, минуты на три. Сейчас на них было без четверти три.

Давайте рассуждать здраво, предложил Роберт. Что ж, давайте рассуждать именно так. Вальтера увели… Если друзья, Роберт быстро найдет его в одном из кафе Швабинга. Если враги, он тоже найдет. Он сумеет. В первом случае он позвонит, как и обещал – до пяти. Во втором, возможно, тоже позвонит, но возможно, и – нет. Итак, если он не звонит до пяти, что тогда делать? Бежать к Адольфу и умолять? Зачем? Он все пообещает. Даже клятву какую угодно даст. Но он все равно убьет Вальтера. Не теперь, так потом. Как странно, что кто-то может этого не понимать! Как странно, что они все не видят того, что ясно видит она, – он убийца. Кто же тогда они? Эльза, Роберт, Рудольф, Маргарита… И почему они так накрепко связаны с ним?.. Чем? Нет, ей этого не определить, потому что она сама связана, и пока жива эта связь, она тоже убийца. Да, это так! Это не Адольф, а она, Ангелика, убьет Вальтера, если останется жить…

Гели поглядела на часы – пять минут пятого. Как бежит время! Ей нельзя опоздать.

Она взяла пистолет и положила на колени. И сразу ощутила холод. У нее на коленях лежала смерть. Если выпустить ее из ствола, она сделается большой, но останется такой же холодной и гадко пахнущей. И, в сущности, никому не нужной. «Разве Вальтеру нужна моя смерть?» – спрашивала она себя, наблюдая, как скачет секундная стрелка. И беспощадно отвечала: «Но разве ему не нужна его жизнь?»

Она даже улыбнулась. У него столько планов! Дали сказал про него: талантлив, как бестия, но чересчур рационален. Почему чересчур? Она не поняла… Она вообще многого не понимает, видимо, так и оставшись глупенькой… Милый Вальтер! Нет, не нужно, нельзя… Милая Эльза!.. Руди, Маргарита… Как в «Фаусте»: «Плачь, Маргарита, плачь, дорогая…» Господи! Она вся напичкана цитатами, как Геббельс, тоже убийца. Без четверти пять. Она открыла затвор и проверила, заряжен ли пистолет. Конечно, заряжен. Готов. Зазвонил телефон. Она кинулась опрометью.

– Гели, мы с Гретой одни, – сказала Эльза. – Все уехали. Ты придешь?

– Да, попозже. Трубку взяла Маргарита.

– Гели, Эльза мне все рассказала. Приходи поскорей.

– Я приду.

Она положила трубку. У нее задрожали губы. Но она снова повторила себе: «Не нужно, нельзя…» Нет, она не расплакалась, потому что было уже без пяти пять…

Лей позвонил в половине шестого, но в квартире фюрера ему никто не ответил. Он позвонил Гессам. Маргарита сказала, что очень его ждет, что они вдвоем – все уехали. Лей снова позвонил к Гитлеру. Он отыскал Вальтера всего полчаса назад, с помощью Бормана и пятерых агентов СС, на квартире одного из друзей-художников, как он и предполагал, справлявших последнюю холостяцкую вечеринку. Гейм был совершенно пьян. Увидав Лея, объявил, что никого не боится, сейчас отправится к Коричневому Дому и плюнет в него десять раз. Лей не стал с ним разговаривать, а сразу отыскал телефон и позвонил Ангелике. Потом позвонил второй раз. Любопытно, что сколько он ни вслушивался в долгие гудки, интуиция ничего не подсказывала ему. Он решил, что Ангелика, не выдержав ожидания, сама отправилась на поиски, а может быть, глотнув коньяку, попросту спит. Ему нужно было ехать в штаб СА, затем – в КД, где находились фюрер и Гесс. Примерно через полчаса после его приезда к нему подошел Борман и, извинившись, попросил на пару слов. Борман сообщил, что вернувшаяся около восьми вечера прислуга обнаружила в доме необычный беспорядок: многие дверцы шкафов были открыты; ящики выдвинуты… Кухарка Гитлера сообщила об этом дежурившей внизу охране, которая тут же вошла в дом, зная, что фройлейн Раубаль находится в квартире. Дверь в ее комнату оказалась заперта. Шофер фюрера Эмиль Морис, в это время заехавший за документами, долго стучал в дверь спальни, а не найдя в ящике письменного стола хранившегося там оружия, выставил из квартиры всех и позвонил Борману. Борман приехал, вдвоем они взломали дверь.

Гели сидела в кресле, откинув голову, с простреленной грудью. Пистолет лежал на ковре. Она выстрелила себе в сердце и сделала это очень точно, твердой рукой, потому что, судя по спокойному выражению лица, смерть наступила мгновенно.

Они не решились ее трогать, только прикрыли простыней, пистолет тоже прикрыли. Морис остался в квартире, а Борман поехал в Коричневый Дом.

Мартин пересказывал события подробно и обстоятельно, постепенно подойдя к сути дела, но Лей все понял с первых слов. Пока Борман говорил, он живо представил себе Ангелику, ждавшую его звонка до пяти часов, а потом решившую, что все кончено – нет звонка, значит, нет и Вальтера.

Он даже не успел осознать как следует, что произошло, поскольку его захлестнула бешеная злость на бестолковую девчонку, так и не понявшую, что она натворила.

Лишь когда они с Гессом приехали на квартиру к фюреру и Рудольф снял с тела белую простыню, они словно очнулись оба.

В кресле сидела смерть, мало знакомая им, солдатам кайзера, прошедшим ад мировой бойни, но, может быть, самая чудовищная из всех, что пересекала их путь своей неумолимой тенью.

– Когда вы вошли, она была уже мертва? – спросил Лей ждавшего в дверях Бормана.

– Да. Я только послушал пульс. Рука была уже холодная.

– А пистолет… Вы его трогали?

– Нет, только накрыл платком.

– Нужно вызвать полицию, – сказал Лей, мельком глянув на Гесса, стоящего у окна. Плечи Рудольфа судорожно вздрагивали.

– Позвоните Генриху Мюллеру. Вы знаете его? Борман кивнул. Он все понял. Сейчас только его собственная проворность и выдержка Лея могли нейтрализовать ситуацию и обезопасить фюрера. (Нацистское руководство сделало все возможное, чтобы скрыть подлинные обстоятельства гибели Ангелики Раубаль. Этим объясняется огромное количество разнообразных, часто абсурдных версий, которые появились после ее смерти и ходят до сих пор: здесь и зверское убийство Гели самим Гитлером, и ликвидация ее «блондинами из СС», и версия неосторожного обращения с оружием… Эта последняя версия была принята как официальное заключение баварской полиции о смерти фройлейн Раубаль. Нацистам не удалось, однако, перекрыть поток домыслов и сплетен, так или иначе затрагивающих имя Гитлера, поэтому Мюллер (будущий шеф гестапо) представил телохранителя фюрера Эмиля Мориса в качестве соперника Гитлера в амурных делах с Гели, что несколько отвело в сторону этот поток измышлений. (Нужно отметить, что сделано это было с согласия самого Мориса, за что после он был щедро вознагражден: получил возможность открыть собственное дело.) На постоянно повторяющийся вопрос историков, как и почему молодая, красивая, жизнерадостная и одаренная девушка могла неожиданно покончить жизнь самоубийством, автор предлагает ответ, основанный на материалах трофейного архива Генерального штаба СССР.)

Борман вышел. Лей прикрыл Ангелике лицо. Ее полузакрытые глаза глядели мимо него за окно, куда уставился и Гесс. Лей понимал, что Рудольф плачет. Он с облегчением разрыдался бы сам, если бы мог.

– Адольф может вернуться в любую минуту, – сказал он. – Нужно как-то подготовить его. И сказать остальным.

– Да… сейчас, – пробормотал Гесс. Он несколько раз глубоко вздохнул, затем, сцепив пальцы рук, сильно сдавил их. Потом попытался сделать еще что-то, но снова не помогло. Лей придвинул к двери тяжелое кресло и сел в него.

– Я сейчас, – снова повторил Гесс. – Почему ты молчишь?

– Что говорить? Несчастный случай. Я отобрал у нее свой браунинг, она решила раздобыть себе другой и… доигралась. Помнишь ту ночь в Бергхофе? Ее всегда тянуло позабавиться с оружием. Наверное, решила поупражняться и нечаянно нажала на спуск.

Гесс некоторое время глядел на него, медленно и глубоко дыша. Потом опустил голову.

– Да, но что мы скажем остальным?

«Остальные» – Вальтер, Эльза и Маргарита – едва ли нуждались в словах, которые теперь ничего не значили. Предстояло сообщить родным.

– Руди! Нам сейчас придется держать себя в руках, – тихо сказал Лей. – Я хочу, чтобы ты знал, как это вышло в действительности. Я это расскажу только тебе и… Гейму. Девочка просто испугалась. Я должен был ей позвонить в пять, сказать, что Вальтер жив и здоров. Но я позвонил позже. У нее сдали нервы. После смерти Зендлера она решила, что то же будет и с ее женихом. Господи! Если даже я, старый циник, «бульдог», срываюсь, то чего ждать от такого цветка? Руди. – Он подошел к Гессу, все еще стоящему у окон, и крепко положил ему руку на плечо. – Я сейчас позвоню Штрассеру… Вдвоем вы подготовите Адольфа и женщин. А я должен… Я должен заняться Геймом. Этот дурачок начнет охоту на главного обидчика или полезет в петлю. Это я предчувствую. Гесс молча кивнул.

Фюрер приехал через полтора часа. То, что произошло с ним у тела Ангелики, до конца выдержал только Грегор Штрассер. Он оставался в обращенной в усыпальницу комнате все двадцать четыре часа запертым вместе с Гитлером, мечущимся от кровати, где лежала Ангелика, к дверям, чтобы вырваться и достать оружие. Гитлер твердил одно: что жить не будет. Грегор запер дубовую дверь и выбросил ключ в окно, где его подобрали охранники.

Все это время мюнхенский следователь Генрих Мюллер, успевший составить протокол еще до приезда фюрера, терпеливо ждал, аккуратно занимаясь сбором свидетельских показаний и готовя ясную картину несчастного случая.

А на следующее утро им всем предстояло принимать парад частей СА, чеканивших шаг по мостовым Мюнхена. Рем и Гесс стояли в открытом автомобиле фюрера, плечом к плечу, вытянув руки, и глядели на коричневые ряды. Зрелище не было красивым – оно было устрашающим. Озабоченность на круглом, загорелом лице Рема невольно сменялась гордостью, и он снова и снова выкидывал правую руку так, что швы форменной рубашки трещали на его сильно располневшем торсе.

Гесс держал руку вытянутой и уже не чувствовал ее. Он сам не мог понять, как она держится. Рядом с автомобилем находились Геринг, Геббельс, Гиммлер, партийный судья Бух. Справа стояли Штрайхер, Розенберг и остальные – и среди них, опершись о крыло «мерседеса», тяжело пьяный Роберт Лей, глядевший куда-то мимо, в собравшуюся поглазеть на парад толпу. Пуци, напившийся с ним за компанию, давно свалился без чувств, а Лей все стоял, хотя охранники были наготове, чтобы в случае чего успеть подхватить тело. Роберт пил с ночи: начал после разговора с Маргаритой и пока не закончил. Именно теперь, когда Грета стала так нужна ему, когда он думал о ней постоянно, она сказала, что уезжает к родителям в Александрию.

Она, не глядя ему в глаза, объясняла, что это ненадолго, что она вернется, но он понял – она сбегает от него.

В те дни начиналась очередная предвыборная кампания. Утром позвонил из Берлина великий манипулятор Курт фон Шлейхер. Он сообщил Герингу, что канцлер Брюнинг вскоре пригласит Гитлера для личной беседы, на которой будет присутствовать и сам «старый господин» Гинденбург.

Восьмидесятичетырехлетнему Гинденбургу оставался год президентства. У Брюнинга на этот счет были свои планы, у Шлейхера – свои, те и другие в корне отличались от планов партии и фюрера.

– Телеграмму от канцлера вы получите через месяц, – закончил разговор фон Шлейхер. – Готовьтесь.

– Теперь они у нас в кармане! – ликовал Геринг. Он уговорил Гесса все рассказать Гитлеру, но тот оставался замкнут и невосприимчив, постоянно проваливаясь в свои бездны.

Наступила ночь, и началось факельное шествие – еще более грозное зрелище, чем парад военизированных колонн. Казалось, в темном Мюнхене движется и дышит невидимое гигантское существо с тысячами огненных глаз. Колоссальная махина двигалась сама по себе, никем не управляемая, хотя ни она сама, ни окружающие не догадывались об этом. Все думали, что фюрер вызван в Берлин и его нет в Мюнхене. Все видели твердое выражение на лице Гесса, его вскинутую руку, видели внушительный торс Рема, слышали мощный голос Лея, которому с восторгом вторили тысячи молодых глоток. Но это были не они, а скорей их тени, их бравые двойники. Настоящий фюрер скрывался в своей «усыпальнице» и не хотел жить. Гесс не мог унять приступов постоянно душивших его слез. Лей пил и становился все более невменяем.