Текст книги "Плачь, Маргарита"

Автор книги: Елена Съянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Они долго молчали.

Главное было сказано. Роберт только положил ладонь на руку Эльзы и слегка сжал ее в знак понимания.

– Как же я должен поступить?

– Не брать на себя слишком много. Не бросаться с кинжалом – оставить работу стрелкам. И еще… ответь мне на один вопрос.

Лей покорно кивнул.

– Давай еще выпьем, – предложила она. И, глотнув коньяка, решительно посмотрела ему в глаза. – Роберт, что-то ведь подтолкнуло тебя? Почему ты сделался их союзником? Поверь, это не пустое любопытство. Мне нужно знать!

Лей снова кивнул.

– Да. Ты права… подтолкнуло. Скажу так – Адольф сам безнадежно испортил отношения с Ангеликой, и поправить в них уже ничего нельзя. Но вся беда в том, что Гели нуждается в другом мужчине, а фюрер – пока в ней одной.

– Похоже, она была с тобой откровенней, чем с кем бы то ни было, – поразилась Эльза. – Но я догадываюсь почему. Когда ты говорил с нею, ты думал о своей дочери?

– Да, я думал об Элен. И мысли у меня были кровожадные. – Он слегка рассмеялся, потом сильно потер лоб и виски. – Дурацкое состояние… Никак не приду в себя.

– Роберт, а у меня еще кое-что. Но если ты плохо себя чувствуешь…

– Да, нет, просто все время сонливость.

– Ты принимаешь что-нибудь?

– Кофеин, но редко. И обрати внимание на бутылку – мы уйдем, а она останется.

Эльза улыбнулась.

– Тогда я выступлю в качестве лазутчицы. В Бергхофе принято решение, что тебе следует, по сценарию Кренца и Франка, как можно скорее извиниться перед Зендлером и это дело закрыть.

– Так решил фюрер?

– Он не возражал.

– Спасибо, Эльза. Мне важна эта… деталь. Потому что извиняться я не намерен.

– Будешь настаивать на версии лжесвидетельства?

– Нет, на версии амнезии.

– Роберт!

– Эльза, говорю тебе, я был пьян. Кратковременное выпадение памяти в таком состоянии обычное дело.

– Роберт, зачем тебе это?

– Зачем позориться на всю страну? А я мазохист.

– Боюсь, тебе не позволят…

– Я потому и спросил, есть ли приказ фюрера.

– Нет – так будет! Хотя…

– Вот именно! Знаешь что, давай еще потанцуем. Ну его ко всем чертям!

Эльза вернулась домой заполночь с огромным букетом из белоснежных роз. Муж читал в постели и ждал, когда она скажет, где была. Когда она легла, он повел носом.

– Ты еще и пьяна?

– Две рюмки коньяка.

– А цветы откуда?

– Я была на свидании.

– Кто-то из старых друзей?

– Угу.

– Как его зовут?

– Роберт.

– Из университетских? Я знаю его?

– Конечно.

– Он что, влюблен в тебя?

– Он влюблен в твою сестру Маргариту.

– Тьфу! – Рудольф с досадой отвернулся и погасил лампу Потом снова зажег. – А цветы откуда?

– Ты уже спрашивал. Мы танцевали.

– На заседание политсовета у него сил нет, а на танцы хватило? Все-таки по какому поводу цветы?

– По такому, что я женщина, зануда! Он обнял ее и поцеловал.

– И где же вы провели вашу тайную вечерю?

– В Швабинге. Ты сам понимаешь, что я должна была его предупредить. Ты же не догадался.

– Да он спит, как барсук! Ты бы их видела! Убил бы.

– И Грету?

– Обоих. Ты ему все рассказала?

– Все.

– И, конечно, извиняться не желает?

– Ты бы извинился?

– Только по приказу фюрера.

– А приказ будет?

Рудольф вздохнул. Гитлер уже сказал, что приказывать Лею не станет. «Не хочу ломать его волю, – пояснил он. – Поговори с ним. Попытайся убедить».

– Все-таки где он нашел такие розы? Вот что я желал бы знать! – продолжал Рудольф, снова целуя ее. – Спи. Спокойной ночи.

Утром, открыв глаза, она некоторое время лежала с ощущением счастья. Так она просыпалась, когда он был рядом с ней. Сейчас его не было, зато на столике рядом с букетом Роберта стоял почти такой же букет влажных полураспустившихся белых роз.

Гитлер приехал 21 августа поездом в 14.30; вместе с ним и остальные. Фюреру не терпелось вернуться в Мюнхен – плохие предчувствия тяготили его и подталкивали. Как всегда в сильном раздражении, он готов был рвануть напролом, но страх окончательно потерять Ангелику заставлял хитрить и сдерживаться.

Он знал, что во всем мире лишь четверо могут повлиять на нее; и эти четверо были близки ему, были союзниками (кроме разве что Маргариты, внутреннее сопротивление которой он постоянно ощущал). Сейчас Рудольф, Эльза, Роберт и Маргарита сидели вокруг него за обеденным столом, и он со смиренным видом, а то и просительно глядел в их строгие лица, избегая лица Ангелики, причинявшего слишком сильную боль. Адольф чувствовал, что все они уже приняли какое-то решение, но пока не угадывал его. Интуиция, впрочем, шептала, что решение принято не в его пользу, но все внутри сопротивлялось этому, и поверить в предательство он не мог. Однако когда после обеда, с молчаливого согласия остальных, к нему для разговора подошла Эльза, он похолодел – если выбрали ее, значит, все кончено.

Гесс и Лей вышли покурить. Грета отправилась за лекарством, Гели – за нею, и наконец они остались с Эльзой одни в тягостной тишине ожиданья.

– Ты хочешь мне что-то сказать, дорогая? – начал Адольф, с трудом выравнивая дыханье. – Я готов. Я перенес столько ударов, что сам удивляюсь, как еще не разучился чувствовать боль.

– Помнишь, как четыре года назад ты спросил меня: «Что с тобой, дорогая? Отчего ты грустишь?» И сам же ответил: «Я знаю отчего. Но мы, мужчины, так устроены, нас иногда нужно подтолкнуть…» Но тогда ты подтолкнул меня к счастью.

– Это когда ты сказала Рудольфу, что уезжаешь в Италию, и он тотчас сделал тебе предложение? Он сделал бы его и без этой невинной выдумки.

– Но тогда я впервые задумалась, что значит для меня остаться без него. Я попыталась почувствовать это и… Какое счастье, что не успела! что эта оказалось не нужно! Не знаю, могу ли я понять, какой это ад – утратить самого близкого человека, и можно ли вырваться из этого ада…

У него опять похолодело в груди и онемели ноги. Она взяла его руку в свои и погладила ладонь. Как мало таких мягких и бескорыстных прикосновений дарила ему жизнь. Он зарыл глаза, пережидая приятную слабость, и без стыда ощутил во рту соленый вкус пролившихся слез. Ему хотелось, чтобы она снова и снова ласково гладила ему ладони, как это в детстве делала мать, утешая его, избитого отцом, плачущего от горя и боли. Как редко руки женщины приносили ему такое наслаждение, как дружеская ласка милой жены Руди. Он открыл глаза, почувствовал, что лицо его мокро от слез, покачал головой и улыбнулся. Боль уже не резала так остро, хотя сконцентрировалась в одном сверлящем мозг вопросе: «Кто он? Кто?»

Спросить Эльзу он не захотел, видя в этом унижение для себя. Чувствовал он себя уже сносно. Неизвестность угнетала, но он верил, что узнает имя своего врага, и жизнь снова исполнится смысла.

За завтраком Ангелики не было – она не решалась показаться Рудольфу на глаза. Еще сильнее было опасение встретиться с дядей. Но сколько ни пытайся перехитрить судьбу, она все равно выведет тебя в нужное место именно тогда, когда тебе меньше всего этого хочется. Судьба настигла Ангелику в, казалось бы, безопасном месте – квартире Роберта Лея, где визит Адольфа никак не ожидался. Сам Лей уехал с адвокатами, Маргарита отправилась за покупками, а Гели с увлечением изучала обширную библиотеку Роберта. Она как раз разглядывала иллюстрации к «Потерянному раю» Мильтона, жалея, что книга на английском языке, когда приехал Гитлер.

Фюрер приехал по делу. Ему и в голову не приходило разыскивать Ангелику здесь. Когда охранник сказал, что дома одна фройлейн, Гитлер решил, что это Маргарита, и поднялся наверх кое-что у нее уточнить. Увидев Ангелику, он испытал не меньший шок, чем она. Эмоционально он не был готов к встрече и, может быть, поэтому особенно остро осознал, что терять Ангелику не намерен.

Как всегда, начиная борьбу, он ясно определял для себя главные направления атаки. Сейчас их было два – Ангелика и тот, имени которого он пока не знает.

– Ты что, избегаешь меня? – спросил он, присев к столику, где лежали стопкой отобранные ею книги. – Напрасно. И… неудобно. Всем. Ты ставишь своих друзей в неприятное положение.

– Я не избегаю… Я искала Мильтона…

– Нашла?

– Только на английском.

– Мне языки никогда не давались, – заметил он. – Послушай, я кое-что знаю, правда, от других, не от тебя. Ты могла бы и сама признаться. Было бы честней.

Она молчала, трогая пальцем корешок книги.

– Кто он такой? Чем занимается? Мне любопытно. Наверное, неплохой парень. На дурака бы ты меня не променяла?

Она быстро вскинула глаза и снова опустила. Он почувствовал, как под сердцем начало жечь.

– Ты давно его знаешь? Как его имя?

– Вальтер.

– Вальтер… – Он вздохнул. – Ну и что он делает, Вальтер? Работает? Учится?

– Он художник.

– Художник? Надо же! И он уже писал тебя?

– Да.

– Покажешь? Хочется взглянуть.

– У меня нет с собою.

– Да, понятно. Приходи сегодня домой. Поговорим.

Под сердцем жгло все сильнее, но взгляд его был спокоен. Она смелей заглянула в его глаза и не увидела в них никакой опасности для себя – только горе. Гели растерялась. Она не верила ему, не могла верить. Но он сидел, устало сгорбившись, и глядел прямо перед собою.

Не было никакой угрозы ни в его словах, ни в этой позе человека, со всем примирившегося. Нет, она не верила ему, но чувствовала жалость…

В это время домой вернулся Лей, раздраженный и обессиленный, в насквозь мокрой от пота рубашке. Он надеялся увидеть Маргариту, чтобы пожаловаться на весь мир, но вместо нее застал в библиотеке сцену, свидетелем и участником которой меньше всего хотел стать. Лей сделал попытку тихонько отступить за полуоткрытую дверь, но Гитлер проворно встал и протянул руку.

– Здравствуйте, Роберт! Я говорил с Франком по поводу ваших неприятностей. Он считает… Но что с вами? Попали под дождь?

– Да нет, я устал немного, – смутился Лей.

– Вы совсем еще больны. – Гитлер печально покачал головой. – С вами, как и с Рудольфом, нужно действовать решительно. Кого бы вы рекомендовали вместо себя на Рейн? Вы лучше знаете своих людей. Может быть, брат покойного Вебера вас заменит?

– Да, он… пожалуй… – начал растерянный Лей.

– Отлично. Я его вызову. Можете передать ему дела. Я вас отстраняю. На два месяца. Сентябрь, октябрь… Золотой сезон! Только решите как-то эту проблему с Зендлером. Газеты готовят большую шумиху. Социалисты намерены на вас отыграться. Как бы вы ни решили проблему, я вас поддержу.

– Я только что встречался с Зендлером у Франка, – отвечал Лей. – Я сказал ему, что… не стану извиняться, потому что не помню… самого факта. Может быть, я чересчур резко говорил с ним… Если вы считаете, что мой отказ повредит делу, то я, конечно, готов…

– Переломить себя, а затем проклинать и дело и меня? Нет, Роберт! Вы мне нужны таким, какой вы есть, а не тем, что от вас останется после извинений перед всякими ничтожествами! И потом, сейчас не двадцать пятый! У нас достаточно сил, чтобы… Одним словом, мы решим эту проблему!

Гитлер уже давно заметил появившуюся в дверях Маргариту, но продолжал говорить, видимо, отчасти и для нее. Наконец он снова протянул Лею руку и, попрощавшись, повернулся к дверям.

– А! Вы вернулись! Очень кстати. На два слова, фройлейн! – Он кивнул Ангелике и, взяв Маргариту под руку, вышел с нею из библиотеки.

Лей некоторое время стоял, глядя в окно, как будто обдумывая что-то. Лицо его постепенно мрачнело, и когда вернулась Грета, он уже выглядел как человек, только что получивший от судьбы довольно чувствительный удар. Маргарита и Ангелика, почти одновременно приблизившись к нему с двух сторон, переглянулись. Взгляд Греты был вопросительным – Гели в ответ пожала плечами.

– Роберт, ты весь мокрый. Переоденься, – сказала Маргарита, тронув его за плечо.

– Да. Сейчас. – Он вышел, двигаясь, как автомат.

Маргарита снова посмотрела на Ангелику.

– Ничего не было, – отвечала та. – Адольф только сказал: «Вы еще больны, с вами нужно действовать решительно, как с Рудольфом, передайте дела Вернеру или Веберу, а вас я отпускаю на два месяца отдыхать, на сентябрь и октябрь, на золотой сезон». А дальше ты вошла и сама слышала.

– Ты еще побудешь у нас? – вздохнула Маргарита.

– Если можно. Я почитаю…

Маргарита застала Роберта в спальне, перед зеркалом, с бутылкой коньяка, уже пустой на треть. Она не испугалась и не огорчилась. Она просто вспомнила, что все это ей теперь предстоит принимать как есть.

– Ты еще любишь меня? – глухо спросил он свое отраженье.

Она не ответила.

– Не думай, я не пью. Это так, чтоб не свалиться опять.

– Я могу тебе помочь?

– Поди сюда.

Она подошла, обняла сзади и принялась, глядя в зеркало, расстегивать ему рубашку.

– Грета… ты можешь страшно потом пожалеть.

– Успокойся. Какой вздор тебя мучает. Я родилась для тебя. Разве ты этого не понял? Просто тебе нужно поправиться. Пойдем в ванную. Я все сделаю как в прошлый раз – тебе будет лучше.

– Грета…

– Знаешь, я была об Адольфе худшего мнения. Он благородный человек. И он любит и ценит тебя.

– Грета… – Он, повернувшись, долго смотрел ей в глаза, морщась, как от боли. Потом сильно встряхнул головой. – Принеси мне рубашку и галстук, пожалуйста. Я поеду к судье.

– Сейчас? – Она не поняла.

– Грета, я хочу сделать официальное заявление о временной амнезии в связи с длительным употреблением алкоголя. Тогда меня, возможно, освободят от ответственности… – Он запнулся. – Но это будет предано огласке. Ты понимаешь меня?

– У тебя в самом деле с памятью?..

– Нет! Нет! С Зендлером я все выдумал! Я прекрасно помню, как обозвал его. Но слова сорвались глупые, и мне стыдно и противно за себя. Тем не менее я буду настаивать на амнезии.

– Почему?

Лей прошелся по комнате, взял было бутылку, но поставил ее.

– Потому что потом я сделаю второе заявление. Я попрошу освободить меня от всех партийных обязанностей в связи с… невозможностью их выполнения.

– А потом? – еле слышно спросила она.

– А потом мы с тобой уедем. Я еще не знаю, как мы будем жить. Еще не решил. Я химик, экономист; у меня диплом юридического факультета. Я летчик, наконец! Родители оставили мне состояние, в котором я до сих пор почти не нуждался… Одним словом…

– Роберт! А ты сможешь так?

– Я хочу, чтобы ты была со мной, а другого выхода не вижу. Я попробую. Я люблю тебя.

– А Руди знает? – Она все еще боялась обрадоваться.

– Я ему говорил. Возможно, когда-нибудь он простит меня. Если ты будешь счастливой. Но вот Эльза…

– Эльза все поймет! Она будет рада! Он вздохнул.

– Главное – нам с твоим братом не рассориться, с остальным справимся как-нибудь.

– Конечно, справимся! – Она обняла его и принялась целовать с жадностью и страстью, постоянно прорывавшейся в ней со зрелой женской силой.

Лей минуту отдавался этим ласкам, закрыв глаза, потом пробормотал что-то насчет галстука и рубашки. Она поняла, что сейчас не нужно возражать. Сейчас ему нужна была помощь.

Он возвратился довольно скоро, часа через полтора, сообщив, что сделал лишь полдела: побывал в суде.

– Но обратной дороги нет, – сказал он Маргарите. – Мне назначат психиатрическую экспертизу, и вообще меня ждет, по-видимому, много такого, что тебе едва ли понравится. Франк, конечно, уже знает и сообщил… Кому он сообщил, не могу точно сказать, но – Боже, сделай так, чтобы не Рудольфу!

Но именно Гессу адвокат фюрера Ганс Франк позвонил прямо из здания мюнхенского муниципального суда, и первыми его словами были:

– Я в растерянности. Лей настаивает на амнезии. Похоже, это серьезно. Кто-то должен его переубедить.

Рудольф поздно вечером заехал к Лею, настроившись на неприятный разговор. Маргарита, приоткрыв дверь спальни, показала ему бесчувственного Роберта, иронически предложив поставить какую-нибудь пластинку.

– Тогда ты мне объясни, что за фантазия весь свет оповещать о своих пороках, – накинулся на нее брат. – Он предупредил тебя о последствиях?

– Да, – отвечала Маргарита, потупившись. – Психиатрическая экспертиза и прочее. Но другого выхода нет.

– Есть. Единственный выход – извиниться!

– Но он ведь не помнит тех слов…

– Другие помнят!

– Другие пусть и извиняются. Гесс попытался взять себя в руки.

– Грета, если вы с ним об этом говорили, пожалуйста, объясни мне разумно, откуда такое странное поведение. Это не похоже на него. Я знаю Роберта! Он практик, он всегда все просчитывает. Он лишен лжепринципов! Наконец, он просто умен! Но сегодня вечером сделал глупость. Почему?

– Он сказал, что если хотя бы раз позволит себе отвечать за то, чего не в состоянии осознать как вину, то… то этим могут воспользоваться и он сделается марионеткой.

Гесс минуты две походил по комнате, размышляя. В словах сестры слышалась какая-то фальшь; но по сути он принимал логику Лея, она была понятна ему. О том же, по-своему, говорил и Гитлер, не желавший ломать внутренние устои человека, на которого в ближайшем будущем рассчитывал опереться.

И все-таки…

– Чувствую, врет девчонка! – сказал он Эльзе, вернувшись домой. – Логично, разумно, но… врет.

– Что ж, если и так, – отвечала она. – Соврать, но спасти мужа и ребенка – это простительно.

Уезжая от Лея, Гесс захватил с собой Ангелику. Он отвел ее к Гитлеру, который не спал, дожидаясь ее возвращения и результатов беседы с Робертом.

– Ладно, – сказал фюрер, выслушав Гесса. – Я прошлой осенью за тебя боялся так же, как теперь – за него. Ты сам видишь – он на пределе. Я не удивлюсь, если снова напишет рапорт об отставке. Вот что меня беспокоит по-настоящему! Пусть ведет себя в этом деле как считает нужным. Ситуацию исправим без него.

Уже ночью Адольф толкнул дверь в комнату Ангелики, и дверь эта оказалась незапертой.

Гели ждала визита и приготовилась. Она понимала, чего потребует дядя, и стиснула зубы, твердо решив вытерпеть все.

– А потом… ты меня отпустишь? – сказала она, когда он молча расстегнул первую пуговицу на ее блузке. – Поклянись?

– Ты любишь его? – глухо спросил он, продолжая расстегивать пуговки.

– Да. Мы поженимся.

– Ты пожалеешь… ты…

Она удержала его руки.

– Поклянись!

– «Отпустишь». А что мне еще остается?

– Нет! Поклянись!

Он рванул на ней блузку, но она снова удержала его руки.

– Поклянись!

– Ладно. Обещаю.

Она не думала, что придется выдержать такое…

Смерть казалась ей облегчением. Она и была уже мертвой, ничего не чувствовала, лишь остатки сознания цеплялись за милое имя Вальтер. Вальтер, Вальтер, спаси меня! Внезапно душившая ее тяжесть отвалилась прочь; холодные руки схватили ее и с силой швырнули на постель. Первого удара она почти не ощутила; второй и третий пришлись в грудь, четвертый – в голову; потом ее снова схватили и приподняли.

– Ты, ты… девка! Дрянь! Дрянь, дрянь!

Он бил ее уже как-то вяло, сам обессилев, захлебываясь от рыданий, потом повалился рядом и застыл.

Рассвет был теплый и солнечный. Светлая полоска легла вдоль постели, перечеркнув Адольфа. Она не помнила, как уснула, а теперь, проснувшись и вспомнив все, поразилась своему равнодушию. Только одно запечатлелось в памяти – обещание отпустить ее.

Повернув голову, она долго разглядывала спящего Адольфа. Он лежал, обхватив обеими руками подушку и уткнувшись в нее так, что она даже забеспокоилась, дышит ли он. Но плечи чуть заметно приподнимались. Полоска света неуловимо смещалась к голове. Должно быть, Гели слишком пристально смотрела на него, потому что он вздохнул, повернулся на спину, закрывшись от солнца рукой. Было рано. Сам он обычно не просыпался в такое время. Гели, накинув что-то на себя, вышла, чтобы принять душ. Но она не успела сделать и нескольких шагов, как он вышел следом.

– Куда ты?

– Умыться, – ответила она, не обернувшись. Он сам повернул ее к себе и осторожно ощупал плечи, грудь.

– Больно?

– Нет.

– А где больно?

– Нигде. Ты совсем бить не умеешь.

– Дура! Как же ты могла? Или… он сам, силой?

– Нет. Я люблю его.

– Заладила. Я тоже тебя люблю, но разве я себе позволил?

– Люблю – значит позволяю.

– Что?

– Я позволила ему, потому что люблю. Она хотела идти, но он снова ее удержал.

– Куда?

– Умыться. И… и ты обещал отпустить меня.

– Куда? К кому! На обесчещенных не женятся. Для этого нужно быть или ничтожеством, или очень крупной личностью.

– Ты обещал!! – закричала Ангелика.

– Прежде я выясню, какие у этого типа намерения. Я это быстро выясню, если ты мне поможешь. Где его найти? Я все равно его найду, ты знаешь! Так не скажешь? Предпочитаешь, чтобы я узнал у других? Хорошо. Но это будет дольше.

– Ты обещал… – прошептала она, медленно отступая. – Ты же обещал мне…

Через час он уехал, оставив охрану у запертых дверей и отключив телефон. Она поняла, что все возвращается на круги своя и ей вновь предстоит сделаться затворницей. Но он не учел одного обстоятельства – она была теперь уже не та, что год назад. Она много увидела, узнала, почувствовала; наконец, она встретила Вальтера, который запретил ей бояться. Однако кое-что Адольф учел. В тот день он сказал Эльзе, что у него состоялся с Ангеликой откровенный разговор.

– Она задумалась о некоторых вещах, многозначительно произнес он, – но ей нужно время и относительное одиночество. Я решил дать ей возможность побыть одной.

Эльза ничего не отвечала. Ей не понравились его слова. Подразумевалось, что они все должны обеспечить Гели одиночество. К сожалению, она не сразу задумалась над тем, что в действительности стояло за этими словами. Она была занята Рудольфом, собиравшимся по делам в Берлин. Эту поездку, планировавшуюся давно, Гитлер просил ускорить. Когда муж спросил, поедет ли она с ним, Эльза, подумав, отказалась. Лей тоже уезжал – ему нужно было до отпуска представить своему штату в Кельне Отто Вебера, которому предстояло временно исполнять обязанности гауляйтера на неспокойном Рейне, и Эльзе не хотелось оставлять сейчас Грету одну.

Час назад Маргарита позвонила брату и поделилась беспокойством за Роберта, которого приходилось постоянно будить – он буквально засыпал на ходу. Рудольф обещал ей проводить Лея до Дармштадта или Франкфурта, смотря по его состоянию.

Увидав Роберта на вокзале, Гесс решительно предложил ему не валять дурака и отложить поездку, но тот отвечал, что фюрер звонил ему утром и попросил все вопросы решить в ближайшие дни.

Оба летчика не переносили поездов, считая их невыносимой тратой времени, однако теперь это был наилучший вариант – Лею требовалось время, чтобы прийти в себя, а Рудольф подумал, что в дороге у них будет время поговорить.

История с «головастиком», до сих пор вяло кочевавшая по страницам газет, получила мощную поддержку в сегодняшней статье «Берлинер цайтунг» о «вызывающем поведении в берлинском рейхстаге депутатов от НСДАП». Назывались имена; в особенности досталось гауляйтеру Берлина доктору филологии Йозефу Геббельсу, Герингу и Штрайхеру. Выдумка Лея с «провалом памяти» в связи со статьей выглядела совсем неуместно и даже опасно. Гесс надеялся вынудить Роберта это признать.

Поезд тронулся… Эльза и Маргарита остались на перроне. Грета стояла неподвижно, не отрывая глаз от улыбающегося ей из дверей вагона Роберта. Эльза, сделав несколько шагов, помахала им рукой.

Роберт и Рудольф, привыкшие к постоянным разъездам, проводам и разлукам, в тот вечер оба испытывали странную печаль, причин которой не находили. В глазах Лея бродило откровенное беспокойство – как будто он опять слышал навязчивую, тревожную ноту в несущемся навстречу будущем.

– Погоди укладываться, – сказал ему Гесс, увидев, что тот уже снял ботинки и пиджак. – Ты, может быть, рассчитывал избежать разговора со мной? Но тебе это не удастся. Я еду с тобой до Франкфурта… Не смотри так – сестра просила. Но затягивать это удовольствие я не намерен. Пойдем в ресторан, выпьем чего-нибудь покрепче и поставим все точки. А потом спи хоть до второго пришествия.

Лей почти минуту глядел на него, видимо, собираясь возразить, но потом молча оделся и поплелся за сердитым Рудольфом в вагон-ресторан, где уже собиралось изысканное общество коммерсантов-евреев и светских дам, возвращающихся в столицу к открытию сезона. В этом году их съезд был ранним по причинам метеорологическим – циклоны заволокли Юг бесконечными тучами, на Севере же, напротив, стояла солнечная погода. К тому же биржа вела себя настолько непредсказуемо, что солидным людям сделалось не до отдыха – приходилось все время быть начеку.

Гесс и Лей сразу привлекли живейшее вниманье. С недавних пор Гесса это начало раздражать.

– Ты знаком с теми дамами слева? – спросил он у Роберта, глядящего в пустой бокал. – Такое впечатление, что ты забыл с ними поздороваться.

– Ни с кем я здесь не знаком, – проворчал Лей, – разве что с тем равви справа. О чем ты хотел говорить?

– Фюрер считает, что тебе следует принести извинения.

– Я знаю. Я уважаю мнение фюрера, но поскольку решение он оставил за мной, то я его уже принял.

– И не изменишь?

– Нет.

– И объяснить тоже не считаешь нужным? Лей молчал.

– Вообще-то я твои объяснения знаю, – продолжал Гесс. – От сестры. Но хотелось бы услышать от тебя.

– Едва ли ты услышишь что-то новое. Они некоторое время глядели друг другу в глаза. Официант принес вино и закуски. За это время у Роберта несколько прояснилось в голове, и он понял, что Грета не могла рассказать брату всю правду о его намереньях.

– У каждого человека есть самолюбие, невозмутимо отвечал он Рудольфу. – Субстанция это, безусловно, неоднозначная. У меня оно вот такое. Ну так что ж?

– И ты надеешься, что я поверю в эту чушь? В самолюбие? Откуда оно у тебя вдруг взялось?

– У тебя есть другие вопросы? – спросил Лей.

– Прости, – смутился Гесс. – Я зол на тебя.

– Это чувствуется.

Вино слегка подрагивало в бокалах, пить не хотелось. В ресторане работали кондиционеры, было прохладно, но лицо Лея мокло от пота, веки опухли; он с трудом сидел, чувствуя резкую боль в позвоночнике. Рудольфу давно было жаль его, но он никак не мог свыкнуться с мыслью, что самый близкий, единственный его друг, сидя сейчас перед ним лицом к лицу, лжет ему.

– Роберт, я тебе не верю, – спокойно произнес он. – Наша дружба все может вынести, но не ложь. Ты не согласен?

Лей не ответил. Через четверть часа они возвратились в вагон. Гесс молча прошел к своему купе, но едва он взялся за ручку двери, Роберт его окликнул.

– Зайди ко мне на минуту, пожалуйста, – попросил он, не глядя в его сторону.

В купе он сел на диван, вытер платком мокрое лицо, потом, открыв саквояж, достал оттуда свернутый вчетверо листок и усмехнулся.

– Я написал это еще в Кельне. Теперь вожу с собой как свершившийся факт биографии.

«Это» было очередное заявление об отставке, не такое краткое, как первое, и менее нервное. Лей мотивировал его состоянием здоровья, а именно нарушением памяти и, как следствие, невозможностью полноценно исполнять свой партийный долг.

Гесс перечитал несколько раз и протянул обратно. Это было то, что он предчувствовал, правда, которой он добивался от друга и которую получил.

– Значит, вот так! Дезертируешь?

Лей снова вытер лицо и шею и вопросительно посмотрел на Рудольфа. Он слышал в его голосе совсем не то, что ожидал услышать, и невольно поразился, не поверив себе. А Рудольф, похоже, и впрямь испытывал облегчение.

– Ну и черт с тобой! Отправляйся в свою Америку Все равно пожалеешь потом!

Лей кисло улыбнулся.

Гесс полночи просидел в своем купе у окна, предаваясь горьким размышлениям. Оставшись наедине с собою, он пытался «расставить все точки». Лей раздражал его теперь еще больше, потому что намеревался сделать то, чего он, Рудольф, сделать не решался. Он ведь тоже собирался «дезертировать». Он хотел сделать это ради Эльзы и ребенка, но не смог и потерял сына. Вот правда, которой, впрочем, от него никто не домогался. Даже Эльза. Зачем? Она ее и так знает.

Из Дармштадта Гесс позвонил в Мюнхен Гитлеру, сказал, что отказ Лея окончателен и ничего нельзя поделать.

– Я говорил с ним, – объяснил Рудольф. – Но он стоит на своем, на амнезии. Я склонен ему поверить. С ним уже бывало такое. Думаю, он нуждается в длительном отдыхе. Более длительном, чем ты можешь предполагать. У меня есть кое-какие соображения. Я их тебе выскажу, когда вернусь, через три дня. А пока хорошо бы, чтоб никто не делал резких движений. С Зендлером, возможно, удастся поладить. Но мы это обсудим, когда я вернусь.

Гитлер ничего не ответил. События последних дней сильно на него повлияли. Он был настроен во всем действовать решительно.

27 августа вечером, за день до возвращения мужа, Эльза прочла в газетах сообщение, показавшееся ей поначалу лишь чудовищным совпадением. В то утро в своем загородном доме в окрестностях Мюнхена при оказании сопротивления вооруженным грабителям депутат-социалист Зендлер был тяжело ранен. Его жену и двух дочерей полиция нашла связанными в одной из комнат. Грабители основательно перерыли дом, взяли все ценности. Как показала фрау Зендлер, нападавших было четверо, все в черных масках, целиком скрывавших лица.

Эльза, скорее интуитивно, чем преследуя определенную цель, позаботилась, чтобы в доме не оказалось свежих газет. Ей очень не хотелось, чтобы Грета прочла о Зендлере, хотя то, о чем догадывалась Эльза, едва ли пришло бы в голову неискушенной Маргарите. Было и еще обстоятельство. Вчера Грета призналась ей, что находит у себя признаки беременности, а сегодня утром они вместе были у Брандта, который, тщательно осмотрев ее, все подтвердил.

Грета, бездумная и счастливая, бродила по квартире, то и дело хватала телефонную трубку, но так и не решилась позвонить в Кельн. Она не говорила с Эльзой о своих чувствах, видимо, страшась задеть незажившую рану от потери сына. Эльзу же волновало другое. Этот случай с Зендлером… Он таил в себе нечто, вглядываясь в которое, она начинала испытывать совершенно не свойственный ей, беспричинный страх. И почему-то мысли ее вдруг обратились к Ангелике, одинокой затворнице. Эльза подумала, что давно уже следовало ее навестить.

Квартира Гитлера сейчас охранялась так, точно там шло тайное совещание, однако за дверями стояла глухая тишина. Охранникам, конечно, было приказано никого не впускать, но перед фрау Гесс ни один из них не посмел и заикнуться об этом.

Ангелика бросилась к ней, как помешанная. Неистовство бродило в ее глазах, то и дело прорывалось в объятиях и восклицаниях, но Эльза не делала попыток успокоить ее. Наконец Гели разрыдалась злыми слезами и угрожающе сказала, что больше не станет подчиняться, что выпрыгнет в окно, что…

– Мы сделаем по-другому, – прервала ее Эльза. – Вам с Вальтером нужно увидеться. Мы с тобой переоденемся, и ты выйдешь в моем платье.

– А потом? – замерев, спросила Ангелика.

– Вы это решите сами.

– Эльза, ты позволяешь мне вот так… сбежать? Ты…

– Тебе не нужно ничьего позволения, чтобы поступить так, как вы решите вдвоем.

– Я не о ком-то, я о тебе!

– Гели, я в свое время тоже сбежала с любимым. Теперь это предстоит сделать тебе.