Текст книги "Неживая вода"

Автор книги: Елена Ершова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часть 2. На перепутье

Вьюга пела. И кололи снежные иглы. И душа леденела.

Ты запрокинула голову ввысь. Ты сказала: "Глядись, глядись,

Пока не забудешь того, что любишь"…

А.Блок

1

Кружится, кружится снежное веретено.

Белой нитью обматывает покореженные стволы сосен, накидывает аркан на кладбищенские кресты, тянет разом, будто выдергивает больной зуб. Из земли вырастают могильные курганы, снег плотным саваном укрывает двух потерянных в тайге людей.

Нет никаких дорог, никаких ориентиров – только неистово пляшущая, белоглазая вьюга. Вот она встряхивает седыми космами, заливисто смеется, и смех ее вплетается в звон подрагивающих на морозе серебряных бус. Хрустко ломаются сосновые ветки, их в щепы размалывают метельные жернова. И нет уже ни земли, ни неба. И никакого спасения тоже нет.

– Погибнем…

Страшное слово соскользнуло с губ, льдинкой пропало в белой кутерьме.

– Не говори так! – осиплый женский голос был едва различим в реве непогоды. – Не для того нас Господь помиловал, чтобы теперь на страшную смерть обрекать!

Игнат попытался приоткрыть глаза. Ресницы были тяжелыми, склеенными налипшим на них снегом. Инеем подернулись и брови, и волосы, и пушок вокруг рта. Но холода Игнат не чувствовал – тело опоясывал изнуряющий жар.

– Погибнем, Марьян, – повторил Игнат. – Одни мы…

Он заморгал снова, утер лицо дрожащей ладонью. В полумраке фигура девушки казалась темной, неживой, мокрые пряди выбивались из-под шерстяного платка.

– Да что ты заладил! – прикрикнула на него Марьяна. – Не для того я рубаху на бинты извела, чтоб погибнуть! – она смахнула с лица налипшие волосы. – Не накликай лихо-то!

– Да что тут кликать. Когда вокруг такая круговерть. Не замерзнем, так волки придут.

– Волки по норам попрятались, – сердито ответила Марьяна. – Ничего. Выдюжим.

Она остановилась, повернувшись к бьющему ветру спиной. Буран закручивал вокруг пушистые вихри, словно обмахивал песцовым хвостом. Игнат уткнулся в ее плечо носом, вдохнул запах овчинного тулупа. Ноги казались сделанными из поролона, подгибались под весом тела, ставшего вдруг тяжелым и неповоротливым.

– Плохо все, – прохрипел Игнат. – С пути сбились

– Вот уж нет! – упрямо отозвалась Марьяна. – Сам говорил, зарубки к дороге выведут. А я только что их приметила. Да вот на той сосне!

Она мотнула головой, и отяжелевшая коса змеей обвила плечи. Игнат хотел проследить за ее жестом, но снежные хлопья назойливо лезли в глаза. Медленно переставляя ноги и увязая в снежных заносах, Игнат доковылял до ближайшей сосны, привалился плечом к ее шершавому боку.

– Плохо, Игнат? – рядом в мельтешащей пелене всплыло встревоженное лицо Марьяны.

– Не знаю, – пробормотал он. – Не чую…

"Боженька любит юродивых да страдальцев", – вспомнились слова бабки Стеши.

Наверное, Игнат тоже находился на каком-то особом счету у Всевышнего: когда лезвие ножа прочертило вдоль позвоночника первую борозду, Бог накрыл парнишку своей широкой ладонью, погрузив в милостивую тьму и беспамятство. Тогда Игнату привиделось, что он умер, а душа камнем рухнула вниз, сквозь толщи тектонических плит. И жидкое пламя плясало на его боках, обгладывая кожу и мышцы, полируя кости до того ослепительного, белого цвета, который всегда ассоциируется с зимой и смертью.

Потом Игнат очнулся и сквозь белесую мглу различил сгорбленную фигуру Марьяны – она сидела в сугробе подле него, и дрожащими пальцами разрывала рубаху на полосы.

– Где… навь? – первым делом спросил тогда Игнат. – Ушла ли?

Распухший язык с трудом ворочался во рту.

Услышав его голос, Марьяна вздрогнула, вскинула голову, и вдруг заревела – негромко, но надрывно, сглатывая слезы и первые, медленно падающие с неба снежинки. Плакала Марьяна недолго, бормотала что-то себе под нос, из чего Игнат мог понять только несколько слов вроде "слава Богу", "живой" и "прости". Проревевшись, Марьяна снова стала серьезной и сосредоточенной.

– Сейчас, Игнатушка, – забормотала она, с прежним рвением домучивая рубаху. – Сейчас помогу тебе… да ты лежи, лежи! – прикрикнула она на попытку Игната подняться.

Он подчинился. Руки дрожали, тело казалось чужим, отяжелевшим, будто кто-то медленно закачивал под кожу расплавленное олово.

– Помощь нужна, – прохрипел Игнат. – Где дядя Касьян?

– Где, где! – грубо передразнила девушка, и в ее голосе послышалась злоба. – Нету твоего Касьяна. Никого нету! Разбежались, как зайцы…

Она не договорила, сглотнула слюну. Ее плечи затряслись снова, но Марьяна сумела взять себя в руки. Усмехнулась в надвигающихся сумерках.

– Трусы они, Игнаш, – сказала она. – Сильные только с девчонкой связанной да с парнем безоружным. Ничего! Дай только к людям выбраться!

Ее чуть простуженный, но уверенный голос вселял надежду. Ее пальцы оказались горячими, невесомыми, и боли не было – по крайней мере, Игнат не чувствовал ничего, кроме изнуряющего жара. Он подозревал, что это не очень хороший знак, но старался не думать о возможных последствиях: перед ними теперь стояла другая, куда более важная задача – выжить. Выбраться к жилью и теплу, пока не началась метель.

После нескольких неудачных попыток Игнату все-таки удалось подняться на ноги.

– Надо будет – на горбу тебя потащу, – сказала ему Марьяна тихо и совершенно серьезно. – Не успела поблагодарить тебя за спасение, так благодарю теперь. Если выживем – вечно твоим должником буду.

Вклинившееся в эту фразу тревожное "если" совсем не понравилось Игнату. Но он попытался улыбнуться девушке и ответил:

– Дойти я и сам дойду. Нешто не мужик?

Так, в молчании, поддерживая друг друга, они покинули опушку, и по зарубкам Игнат указал направление – туда, где пролегала дорога, соединяющая кладбище, родную деревушку и соседские Малые Топи. Но до метели им успеть не удалось.

Взревел ветер, будто ударил в бубен, и нутряной гул прокатился над тайгой. Это снежная буря закружилась, заплясала над миром. Укутала белой шалью далекую, оставшуюся в прошлом Солонь, и тушу черного вепря на опушке, и деревянные кладбищенские кресты… Ничего этого больше не увидит Игнат, и снежное полотно, развернувшееся над миром, станет новой страницей его жизни.

Если только он переживет эту бурю.

– Ночь близится, Марьян, – хрипло проговорил Игнат, прижимаясь щекой к жесткой чешуе соснового ствола. – Темнеет уже.

– А я уверена, выйдем скоро! – упрямо возразила ему девушка. – Еще немного, Игнатушка… сможешь?

– Смогу, – согласился он. Снова обтерся тяжелой, трясущейся рукой. Где-то под лопаткой болезненно заныло, и кипящая вулканическая лава опять потекла по спине. К запаху сосновой коры тут же примешался другой – еле уловимый запах оцинкованного железа.

"Так пахло от нави", – подумал Игнат.

Он не мог обернуться назад – тело оказалось слишком неповоротливо, – но был даже рад этому, потому что и так знал причину этого металлического запаха. И метель аккуратно зачищала ластиком кровавую строчку, оставленную Игнатом.

– Я бы на дерево забрался, – сказал он. – Да только сил теперь нет… Да и не увидеть ничего.

– Не увидеть, – согласилась Марьяна. – В такую непогоду ничего не увидеть. Деревни далеко, а на дорогах фонарные столбы давно в негодность пришли. Это если правильно идем…

Голос девушки дрогнул. Она тряхнула головой, снежное крошево теперь покрывало ее темные волосы, будто седина. И ледяные бабочки страха защекотали Игната изнутри своими колючими крылышками.

– А если заблудились, – заговорил он хрипло. – Даже если заблудились – то под снег уйдем. Мне егерь Мирон рассказывал…

При упоминании имени одного из своих мучителей, Игнат осекся, сглотнул тяжелую слюну – вспомнил укус металла между лопаток, и перекошенные лица мужиков, и неподвижные фигуры на фоне чернеющего леса…

– … рассказывал, как можно в непогоду укрыться, – продолжил Игнат. – Выкопаем снежную траншею, да и переждем ночь. Без огня только плохо… Замерзнем…

– Пока двигаемся – не замерзнем! – возразила Марьяна. – А про укрытие ты хорошо придумал. Так и сделаем, только давай еще немного пройдем? Совсем чуть-чуть… Дойдешь ли?

– Я-то дойду. Только вдруг блуждаем?

– А вот и нет! – заупрямилась Марьяна. – Чую, выйдем скоро.

– Ну, если чуешь, – улыбнулся в полумраке Игнат.

Он осторожно отлепился от сосны. Колени дрожали, руки дрожали тоже. Снежная пудра щедро просыпалась под одежду, которая теперь стала сырой и тяжелой, а это означало неминуемое переохлаждение организма.

"Навь никого не оставляет в живых", – понял Игнат.

Она лишь позабавилась со своими игрушками, сломала и выбросила на обочину жизни, как еще раньше выбросила Званку. И лучше бы убила быстро, чем обрекать на мучительную и страшную смерть от стужи и одиночества в этом неживом лесу.

Они брели медленно, чересчур медленно, то и дело останавливаясь передохнуть возле сосен, увязая в сугробах, становившихся с каждым шагом все рыхлее и выше. Невыносимая тяжесть пригибала Игната к земле, и мир вокруг вскоре слился в одну сплошную пелену из снега и мрака. Несколько раз они меняли направление, и тогда ветер то подстегивал их в спину, надувая тулупы парусами, будто поощрял двигаться в выбранном направлении; то наотмашь бил по лицу, и щеки горели от множественных ледяных укусов, но об обморожении Игнат больше не думал.

Смерть. Белая смерть окружала со всех сторон.

Силы покинули его, и новый порыв ветра сбил с ног с той же легкостью, с какой мальчишка сбивает прутом невесомые головки одуванчиков. Игнат попытался выставить руки, но те по локоть ушли в податливую плоть сугроба.

– Не могу, – только и сумел прохрипеть он. – Прости…

Собрав последние силы, Игнат все еще попытался бороться за жизнь. Он пополз по снегу, извиваясь, как придавленный сапогом червяк. В ушах раскатом звучал надсадный хохот вьюги – сегодня, так или иначе, смерть призовет их к себе.

Игнат подставил ветру свою израненную, больше не чувствительную к боли спину, крепко обхватил руками гладкий сосновый ствол. Снег давно замел все выступающие из земли корни, обломал нижние ветки, отполировав дерево до неестественной гладкости. Такими гладкими бывают только старые кости, долгое время пролежавшие под ветрами, стужей и летним зноем. Таким однажды станет и сам Игнат…

– Прощай, Марьяна, – прошептал он и прислонился к сосне щекой.

Сосна была холодной, выстуженной налипшим снегом, и вместо чешуек коры Игнат нащупал шершавую поверхность камня.

"Как странно", – подумал он и из последних сил поднял голову.

Ствол уходил вверх, высоко-высоко в ревущую мглу. И там, в вышине, переламывался надвое, склоняя над Игнатом круглую голову на тонкой железной шее. У основания шеи торчала покореженная жестянка, где желтой краской на белом фоне был нанесен ромб – знак главной дороги.

Тогда Игнат закричал – хрипло и почти беззвучно. Снег тотчас набился в рот и ноздри, но парень отплевывался и кричал снова. И замолчал только тогда, когда в глаза ему ударил ослепляющий свет, и что-то большое, тяжелое промчалось мимо, обдав Игната фонтаном снежного крошева. Протяжно заскрипели тормоза. Игнат снова попробовал закричать, но из ободранного горла выходило какие-то хрипы. И он только и мог, что слизывать с обветренных губ и глотать снег, ставший почему-то соленым.

2

– А теперь расскажите мне основательно и спокойно, как же вы в лесу-то оказались?

Коренастый, заросший черной бородой Витольд разлил по жестяным кружкам кипяток, бросил в каждую немного сухих листьев и ягод, и по зимовью поплыл запах душистого отвара. Игнат поставил кружку в колени – ослабевшие пальцы слушались плохо, голова казалась наполненной туманом и сыростью, а еще его немного подташнивало. Впервые в своей жизни Игнат мучился похмельем – Витольд влил в него полбутылки водки перед тем, как взяться за штопальную иглу.

– На совесть располосовали, – сказал мужик, внимательно осмотрев Игнатову рану. – Твое счастье, что кожу не чулком содрали. Подлатать можно. Ничего, выправишься. На своей свадьбе плясать будешь.

Игнат не ответил – его голосовые связки были сорваны, и поэтому он не кричал, когда боль пронзила его от лопаток до поясницы. Но уже потом, проспав более двенадцати часов и проснувшись с ноющим телом и тяжелой головой, Игнат порадовался вновь обретенной чувствительности – легкое обморожение щек и рук у него все же случилось, но отмирания тканей не произошло.

Отставив кружку с отваром, он незаметно завел руку за спину, пытаясь нащупать швы. И зашипел, когда новая болевая вспышка заставила его передумать и отдернуть пальцы.

– А вот хвататься не надо! – прикрикнула на него Марьяна, тоже отдохнувшая, разрумянившаяся от тепла. – Еще не хватало всякую гадость в рану занести. Здесь и так с антибиотиками туго.

– Что верно, то верно, – со вздохом подтвердил Витольд. – Не думал я, что брошенных в лесу ребятишек спасать придется.

Говорил он спокойно и размеренно, с едва уловимым пришептывающим акцентом, присущим всем выходцам с юго-запада. В маленькой и тесной зимовке он казался совершенным медведем, настоящим хозяином тайги. Только никакого хозяйства у Витольда не было, и быть не могло – был он пришлым, чужаком. Незваным гостем обосновался в заброшенной зимовке, подальше от людских глаз, в надежде поживиться зверьем. И не спрашивал разрешения у местных егерей, а попросту браконьерствовал. Только не много дичи удалось ему раздобыть в солоньских лесах.

– Пустые места, гибельные, – доверительно поделился он своими соображениями. – Даром, что зимовка брошена – вроде бы и деревни рядом, а никто тут давно не бывал. Нехорошее поговаривают…

– Здешние земли навью отравлены, – еле слышно прохрипел Игнат.

– Это какой такой навью? – удивился Витольд.

Марьяна махнула рукой.

– Глупости, – сердито бросила она. – Дурацкие сказки местных селян. Отговорки, чтобы низость свою прикрыть.

– Да ведь ты сама видела… – начал Игнат.

– Ах, хотите знать, что я видела? – воскликнула девушка, сдвинув темные, почти сходящиеся на переносице брови. – Я видела, как солоньские мужики меня из-за стола волоком тащили! Видела, как бабы меня осматривали, будто кобылу на продажу! А тебя, Игнат, как поросенка освежевали! Только сами сбежали потом. Поняли, что грех на души приняли.

Ее глаза потемнели, сделались большими и влажными. Марьяна сцепила пальцы вокруг горячей кружки, словно не чувствовала жара.

– Не по своей воле они освежевали-то! – Игнат попытался выпрямиться, принять более удобное положение, но охнул – в позвоночник словно воткнули раскаленный прут.

– Не по своей, – повторил он. – Навь заставила.

– Да как ни назови, – зло выплюнула Марьяна. – Хоть навью, хоть душегубами, хоть самим дьяволом – суть от этого не изменится. Я не знаю, кто эти уроды, и откуда они появились, и куда ушли, но одно знаю точно – будет желание, найдется и на них управа. А если люди внутри с гнильцой, да натуру имеют лакейскую, то без разницы им, перед кем выслуживаться: перед чертями ли, перед бандитами… Такие только на фоне слабого и сильны. И только сила для них авторитет. А потому и бороться нужно их же методами – силой.

– Да куда вам бороться, – подал голос Витольд. – Вы для начала отогрейтесь да раны залечите. А ты, дочка, кружку-то отставь. Недолго ожог заработать.

Марьяна охнула, отдернула покрасневшие руки, будто только теперь почувствовала жжение, и принялась дуть на ладони.

– Все ты верно говоришь, – продолжил Витольд. – Не по-христиански с вами поступили. Не по-человечески. Но зла на них не держите, несчастные это люди. Они сами себе обуза и сами себя накажут. Вот только срок придет.

– Если б не вы, дядя Витольд, они бы и грех смертоубийства на себя приняли, – сказала Марьяна, и расплакалась снова.

– Главное, что мы живы теперь, – прошептал Игнат.

– Прости меня, – всхлипнула девушка, обтерла рукавом покрасневшие глаза. – Это из-за меня все случилось…

– Не Марьяна, так Ульяна, – повторил Игнат услышанные им ранее слова. – Не в Солони – так где-нибудь еще…

И нервно усмехнулся.

Она была права. Тот знакомый Игнату мир, где были добрые и отзывчивые люди, остался далеко позади. Раскрошился в мелкую труху, стал прахом, как давно умершая подруга. Тот мир остался погребен под слоем снега, и страха, и разочарования от предательства близких – и возвращаться туда у Игната не было ни сил, ни желания.

– Жаль, что лекарств достойных здесь нет, – сказала Марьяна, утерев последние слезы и несколько раз шмыгнув припухшим носом. – Без лекарств будет плохо. В больницу нам надо, дядя Витольд. Далеко ли до города будет?

– Далековато, – ответил тот. – До ближайшей деревушки полдня ехать, это если по хорошей дороге. А по бездорожью, да сугробам…

Он с сомнением покачал головой.

– Да я в порядке, Марьян, – Игнат поймал ее встревоженный взгляд и попробовал улыбнуться. – Отлежусь немного, как новенький буду.

– Бог даст, метель утихнет, тогда и попробуем к людям выбраться, – поддакнул Витольд.

Но метель не утихала. В последующие несколько дней непогода разыгралась пуще прежнего: снеговая лавина накрыла тайгу, обернула зимовку пуховой шалью. Каждый раз Витольду приходилось расчищать выход, чтобы выбраться за дровами и хворостом, и по возвращению дверь снова оказывалась подперта наметенным сугробом. В еде пока недостатка не было, да еще пару раз удавалось подстрелить глухаря, но ни о соболях, ни о более крупной добыче речь не шла. Витольд ругался на родном языке и проклинал гибельные места.

Игнат чувствовал вину перед своим спасителем, главным образом из-за того, что в зимовке стало на два рта больше, ведь запасы Витольда явно не были рассчитаны на троих. Двигаться еще было трудно – спина казалась тяжелой, словно черепаший панцирь. Марьяна несколько раз в день обрабатывала раны спиртом и мазала какой-то мазью, оказавшейся в аптечке Витольда. Но каждый раз, делая перевязку, задумчиво хмурилась и на все расспросы Игната только отмахивалась.

На пятый день буря начала утихать, и Игнат упросил Витольда взять его с собой, проверить капканы.

– Не могу я сиднем сидеть, – пояснил парень. – С детства не приучен. Да и расхаживаться мне надо.

– Ты только аккуратнее, чтоб швы не разошлись, – наставляла Марьяна.

Игнат обещал быть осторожным.

После задымленной, по-черному топившейся избы, морозный воздух показался Игнату резким, пьянящим. Повсюду, насколько хватало глаз, простиралось белое безмолвие – переломанные бураном сосны обрядились в длинные снежные кафтаны, поземка кружилась, осыпая Игнатов тулуп меловой пудрой, и где-то в недосягаемой вышине, над поседевшим миром, медленно текла молочная река.

"Это особое, зимнее молоко, – подумал Игнат. – Молоко, разбавленное неживой водой. Выпьешь его – и твое сердце превратится в лед…"

Он сморгнул выступившие на глазах слезы, и заковылял к поджидающему его Витольду.

– Как ты, парень? – участливо спросил мужик.

– Жить буду, – криво улыбнулся Игнат.

Больше вопросов Витольд не задавал. Он брел по сугробам медленно, останавливаясь, чтобы свернуть папироску или перекинуть ружье с одного плеча на другое. Но Игнат понимал, что все это делалось ради него – передвигаться по снегу оказалось делом затруднительным, швы тянули и разламывали спину. Но виду Игнат не подавал.

– Вы бы стрелять меня научили, дядя Витольд, – наконец, заговорил он, с любопытством оглядывая видавшее виды охотничье ружье.

– Смотри, какой шустрый! – присвистнул тот. – Первый день с печи слез, а уже на подвиги тянет!

Он рассмеялся густым, но добродушным смехом. И было видно, что просьба Игната приятна ему.

– Научу, – пообещал Витольд. – Вот окрепнешь немного, так на охоту тебя возьму. А ты, никак, охотничьем ремеслом заняться решил?

– Я на всякий случай, – серьезно ответил Игнат. – В тайге все-таки. Мало ли, зачем понадобится…

– Это ты верно говоришь, – поддакнул Витольд. – В лесу надо держать ухо востро, патрон в обойме, а палец на крючке. Я сам по беспечности однажды пострадал, на себе крепость волчьих укусов испробовал.

– Есть что-то и похуже волков, – задумчиво проговорил Игнат.

Витольд ухмыльнулся в бороду.

– Есть, не буду спорить. Земляки твои похуже волков будут. Даже навь честнее оказалась. Гляди-ка, не тронула вас.

– А вы, дядя Витольд, никак смеетесь надо мной? – буркнул Игнат.

Искоса глянул на браконьера, в глазах которого, и верно, плясали смешливые искры.

– Да Бог с тобой, – ответил тот. – Девушка вот твоя не верит. А я верю. На веку своем чего только видеть не пришлось. Да вот хоть взять волчий укус, – Витольд похлопал варежкой по правому боку, где под слоями ватника и вязаного свитера скрывались глубокие шрамы. – Не поверишь, если скажу, кто меня излечил. Самая настоящая лесная ведьма.

– А как вы ее отыскали? – заинтересовался Игнат.

– Сама меня нашла, как хворост собирала, – с охотой начал делиться байками Витольд. – Было это с два месяца назад. Ее изба дальше к северо-западу стоит – на сваях, будто на птичьих ногах. Вот, отварами да мазями она меня вылечила, а ведь уже обморожение да гангрена начались. Веришь?

– Верю, – кивнул лохматой головой Игнат. Подумал и спросил:

– А про живую и мертвую воду вы слыхали?

– Про что не слышал, про то не слышал, – развел руками Витольд. – А та ведьма, может, и знает. Она многое знает, даром, что с нечистым водится.

Игнат вздрогнул, поежился. Болью отозвались плечи.

– С навью? – осторожно спросил он.

– И этого я не знаю, – Витольд остановился, искоса поглядел на парня. Спросил:

– А ты, никак, поквитаться хочешь?

Игнат поджал губы, ответил:

– Поживем – тогда и увидим.

Витольд кивнул, скинул ружье с плеча.

– Так, – сказал он. – Ну, тогда нам медлить нечего. Как руки, двигаются ли?

Игнат снова повел плечами, поморщился, но ответил:

– Терпимо, дядя Витольд.

– Ну, держи тогда. Да покрепче, чтоб меня не подстрелить.

Он протянул ружье Игнату и засмеялся, довольный собственной шуткой. Игнат принял ружье осторожно, приклад был потемневшим от времени, отполированным касанием опытных пальцев.

– Давай-ка попробуем выцеливанием, – Витольд подошел, встал рядом. – Левую ногу вперед. Корпус наклонить. Приклад прижимай плотнее.

Игнат морщился, тяжесть ружья с непривычки оттягивала руки, но он старался не показать вида.

– Нажимаешь спуск плавно, не дергай ружье, – продолжал Витольд. – Дернешься – промахнешься. Видишь, сорока взлетела?

– Вижу, – отозвался Игнат.

В прицеле ружья птица казалась черным удаляющимся пятном.

– Целься вперед и чуть выше, – направлял Витольд, его руки легли поверх Игнатовых, повели стволом вверх. Парень стиснул зубы, от лопаток принялись разливаться болезненные волны.

– Жми, – скомандовал Витольд.

Игнат нажал спусковой крючок. Отдача толкнула его в плечо, отчего он вскрикнул, откачнулся назад, но Витольд не дал ему упасть. Ружье выскользнуло из ослабевших рук, и где-то вдали зашумела опавшая с веток хвоя.

Вспугнутая выстрелом, сорока сменила траекторию и быстро начала удаляться в направлении чащи.

– Ну, первый блин комом, – примирительно сказал Витольд, и помог Игнату подняться. – Не теперь, так в следующий раз получится. Сам-то в порядке?

– В… порядке, – выдохнул Игнат.

Он шумно дышал и стоял, скособочившись, мелко подрагивая всем телом, пытаясь усмирить бушующий внутри пожар.

– Ну и славно, – спокойно отозвался Витольд, отряхивая от снега свою двустволку. – Научишься со временем. Так что, когда будешь по нави палить, не промахнешься.

Игнат усмехнулся криво, потер плечо, куда его ударило прикладом.

– Мужики говорили, что убить ее нельзя…

– Поживем – увидим, – повторил его же слова Витольд.