Текст книги "Анатомический театр (СИ)"

Автор книги: Елена Чаусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава 5

Господин Неманич умел располагать к себе. И вовсе не тем, что выглядел и вел себя как настоящий аристократ. Несмотря на то, что Франц, как это часто свойственно представителям весьма захудалых и столь же гордых дворянских родов, порой придавал титулу чрезмерное значение, у него хватало и ума, и опыта, чтобы понимать, что среди дворян полно людей в высшей степени неприятных. А господин Неманич был приятным, буквально через пять минут знакомства ему хотелось доверять и хотелось положиться на него всем сердцем.

Хотя одновременно с этим в нем будто бы таилось и нечто пугающее, зловещее – впрочем, возможно, Францу так казалось, поскольку его пугали абсолютно любые проявления потустороннего. Все свои знания о подобных вещах он получил от своей няньки-румелки, а их народные истории о призраках и духах никогда не отличались добротой, зато отличались лютой беспросветной мрачностью. Так что в возрасте лет примерно восьми Франц был абсолютно уверен, что стоит ему выйти на улицу затемно, как его немедля утащит морой или сожрет стрыгой. Колдуны и ведьмы его пугали ничуть не меньше, и он в детстве все никак не мог взять в толк, зачем же люди к ним обращаются, если они такие страшные.

А вот теперь, кажется, понимал: колдуны и ведьмы – все-таки люди, а не жуткое незримое нечто, хлопающее дверьми и устраивающее пожары по ночам. И они могут быть не только зловещими, но и обаятельными, как господин Неманич… Впрочем, господин Неманич определенно не был румельским колдуном. Судя по имени и фамилии, он был наполовину липовцем, наполовину латенцем. А может, на четверть латенцем, сложно сказать. Внешность его говорила лишь о причудливом смешении кровей, нередко встречающемся в здешних местах среди аристократов, да и среди простолюдинов попадающемся то и дело.

Кудрявые волосы господина Неманича были темно-каштановыми, почти черными, а кожа при этом – совсем не смуглой, даже слегка бледной. И глаза какого-то неправдоподобно голубого цвета, такие яркие, будто ненастоящие. Пожалуй, и самого господина Неманича можно было бы принять за какого-нибудь мороя, или за босоркоя, если бы не исходившее от него ощущение невероятной витальности. Когда господин Неманич улыбался, голубые глаза улыбались тоже, прямо лучились светом. А потом он улыбаться переставал – и светлый взгляд вдруг становился пронизывающе-ледяным, будто дыру тебе прямо во лбу насквозь просверливал. Вот, в этом дело, наконец понял Франц. Любые эмоции, которые господин Неманич демонстрировал, ощущались его собеседником пронзительно сильно, и когда он был любезен, тут же вызывал мгновенное ответное расположение, а когда раздражался, так сразу холодок по спине пробегал.

«Девушкам, наверное, нравится», – с некоторой завистью подумал Франц. Господин Неманич был довольно молод, на вид не многим старше него самого, и довольно красив. А еще и вот это все… Не то чтобы Франц женским вниманием был вовсе обделен, но у него все было как обычно, как у всех. А господин Неманич производил впечатление мужчины, в спальню к которому очередь стоит. И в этой очереди даже иногда случаются драки за его драгоценное внимание.

Неожиданный приступ зависти смог изумительно хорошо отвлечь Франца от его страхов: он совершенно забыл, что они направляются прямо в лапы к мятежному духу расчлененного на части покойника, который, вполне возможно, способен их убить, или высосать из них все жизненные силы, как в румельских деревнях рассказывают… Вспомнить об этом его заставил неожиданный возглас господина Неманича:

– О, капитан Фаркаш! День добрый! – который, судя по всему, предназначался идущему навстречу им по коридору крепкому коренастому мужчине с бакенбардами такой пышности, что его глаза за ними несколько терялись. Полицейской формы на капитане Фаркаше не было, но нетрудно было сообразить, что он из полиции и что пришел разбираться со вчерашним пожаром. В полиции, наверняка, заподозрили, что это был поджог… Но ведь это и был поджог! Вот только привлечь виновного к законной ответственности вряд ли окажется возможным.

– А вы тут как тут, господин Неманич, – проворчал капитан, подойдя ближе, однако при этом протянул Неманичу руку. Они, очевидно, были давно и хорошо знакомы, что и не удивительно, раз господин Неманич с такими странными опасными вещами дело имеет: они и полицию должны нередко интересовать. – Опять своими штучками-дрючками занимаетесь, и здесь тоже?.. – продолжил ворчать полицейский.

– По большей части, штучками, дрючек сегодня не очень много, – невозмутимо ответил господин Неманич.

– И шуточками, – буркнул капитан.

– Шуточки у нас – исключительно между делом, – усмехнулся господин Неманич. – В данный момент мы с Францем направляемся в прозекторскую, дабы изучить некоторые штучки и дрючки… Это недалеко от того места, где вчера пожар был. И в связи с вашим, капитан, появлением, меня очень интересует, смогу ли я туда попасть… или вы все перекроете для своих следственных мероприятий.

– Перекроем, – твердо ответил полицейский. – Весь коридор в том месте, где вчера горело. Так что идите-ка вы прямо сейчас в свою прозекторскую, пока не перекрыто. Вас же, небось, пригласили.

– Лично профессор Лукаш, возглавляющий медицинскую кафедру в этой достойнейшей обители знаний, – подтвердил господин Неманич.

– Подумать только, и у этого штучки-дрючки, – изумился капитан Фаркаш, покачав головой, и, коротко им отсалютовав, направился к своим подчиненным, которые как раз подошли, чтобы перекрывать коридор.

– Посмотрел бы я на него, если бы он видел то, что видели мы! – возмутился Франц скептицизмом полицейского, когда они отошли от него подальше.

– Я вас уверяю, Франц, он еще и не такое видел, – усмехнулся господин Неманич, и усмешка эта показалась Францу одновременно печальной и зловещей. Удивительно, что два этих ощущения вообще можно было между собой совместить! Но господин Неманич как-то умудрился. – Однако предпочитает твердо стоять на своих укоренившихся позициях. Так что и местные происшествия его вряд ли собьют с пути.

– Для его работы это, может быть, и хорошо… – задумчиво ответил Франц.

– Может быть, – кивнул господин Неманич. – Сторожа, кстати, звать не нужно: полиция перекроет весь дальний конец коридора, так что меня никто не потревожит.

– Так вы для этого капитана расспрашивали?

– Разумеется, для этого. С полицией всегда можно успешно посотрудничать, если знать, как.

Франц тихо хмыкнул: господин Неманич был очень хитрым человеком. И для его работы это, наверное, тоже было хорошо.

В прозекторской, как обычно, стояла тишина и прохлада, только раздавался мерный шум холодильной машины из соседнего помещения морга. Академия не жаловалась на доходы, и могла себе позволить заказать это чудо техники прямиком из Фрезии, удивительно тихое, так что, когда машина находилась за две стены от них, ее шум практически не мешал разговорам.

– Места тут хватит, это отлично, – заключил господин Неманич, поставил свой саквояж прямо на пол и принялся доставать из него черные свечи, какие-то бумаги с начертанными на них странными знаками, птичий череп…

Францу снова стало очень страшно.

– Я п-пойду, н-наверное?.. – робко спросил он.

– Да-да, идите, – кивнул господин Неманич, вычерчивая мелом круг на полу и расставляя свечи по четырем его сторонам.

Собрав все остатки мужества, Франц развернулся, медленно вышел и так же медленно закрыл за собой дверь. На твердых ногах и не побежав без оглядки от места пугающего ритуала, что уже счел огромным достижением. В том, что господин Неманич мог оставаться таким невозмутимым перед лицом неведомого, Франц ему, пожалуй, завидовал даже больше, чем насчет предполагаемых девиц.

Глава 6

Когда Франц вышел за дверь, Кайлен меланхолично сунул обратно в саквояж птичий череп, все бумаги и все свечи кроме одной, которая стояла прямо у него перед носом за границей круга. Изображать затейливые ритуалы, которые на самом деле совершенно не требовались, было у него излюбленным способом соблюдения Пакта. Если посторонним приходилось наблюдать весь процесс целиком, ритуал должен был выглядеть и вовсе уж невыполнимым и непостижимым. Сложное, доступное только после многолетнего обучения, тайное знание, недоступное простым смертным. Которого на самом деле никогда не существовало.

Существующее знание, большую часть которого тщательно оберегал Пакт, впрочем, тоже требовало долгого обучения. Но совершенно другим вещам, нежели составление на полу красивых композиций из свечей и черепов. Ему нужен был только круг, для безопасности. И свеча за кругом, чтобы лучше отслеживать присутствие призрака. Еще ему нужна была бритва, которая лежала у него в кармане, а не в саквояже. И он сам.

Кайлен сел прямо на пол в центре круга, скрестив ноги, и закрыл глаза, чтобы было проще настроиться: полностью выключить зрение тела, оставив только то, другое, которое и зрением-то в полной мере нельзя было назвать… В равной степени его нельзя было назвать ни осязанием, ни обонянием, ни слухом – оно было всеми ими разом и ни одним из них одновременно. Народ холмов называл это просто «кэтаби», «чувство». И сейчас чувство говорило Кайлену, что призрака здесь нет, но из-за стены, где находится морг, через всю прозекторскую тянется тонкая, но прочная нить к той, другой комнате, где лежали некоторые из частей тела покойного – и призрак распят где-то посередине этой нити и мечется туда-сюда, пытаясь вырваться. Но, разумеется, не сможет, пока тело не начнет всерьез разлагаться. А оно никак не могло начать, спасибо тарахтящей за стеной холодильной машине и формалину, которые надежно сохраняли тела для студентов-медиков долгое время.

То, с чем Кайлену предстояло иметь дело, ни в коей мере не являлось душой умершего. Запертые в земной юдоли души, не могущие отбыть в последнее странствие, были совершенно иным случаем, иначе возникали и по-другому себя вели. Он же столкнулся как раз тем, что душе после смерти перестает быть нужно и отбрасывается вместе с телом, когда живое существо уходит за последний порог. Эта своеобразная «тень», оставшаяся при теле после смерти, содержала остатки мыслей и переживаний, частицы памяти живого, которому принадлежала, но ни личностью, ни сознанием в полной мере не обладала и обладать не могла. Как правило, после погребения она тихо и спокойно разрушалась вместе с телом… за исключением тех случаев, когда что-то шло категорически не так. Как в этот раз.

У того, кто при жизни был так или иначе связан с колдовством, шансы оставить по себе такого вот призрака были существенно выше прочих – просто потому, что их «тень» была куда плотнее и куда больше наполнена энергией. А учитывая, насколько сильно этот призрак мог воздействовать на осязаемый мир, покойник был не просто связан с колдовством, он был связан Пактом. Большинство подпактных – были они людьми или не очень – после смерти сжигали, во избежание разных, в том числе и таких, как в Академии, неприятностей. И это было первое, что пошло не так: тело не кремировали, а просто закопали. Вторым пошедшим не так событием было то, что тело после закапывания откопали… И у Кайлена не было ни малейших сомнений, что никаким легальным путем труп подпактного покойника попасть в Академию не мог. По этому поводу ему предстоял с профессором Лукачем очень непростой разговор.

Но это позже, сейчас ему предстояло выяснить, кем все-таки покойный был при жизни: человеком или нет. Эти сведения, безусловно, были безмерно нужны и капитану Фаркашу, который там, в коридоре, продолжал старательно делать вид, что его не интересуют штучки и дрючки. От того, чье именно тело оказалось в Академии, зависело, в какую именно глубину задницы угодил Надзор: небольшую, или выдающуюся, как горное ущелье. Потому что, как несложно догадаться, нечеловеку и тело полагалось нечеловеческое. Что не всегда можно было заметить сразу, что часто можно было списать на встречающиеся у людей аномалии развития. И, судя по всему, ничего сенсанционного в трупах покамест не обнаружили, иначе он бы уже знал. Но, тем не менее, какой-нибудь достаточно внимательный студент, а тем более преподаватель, могли в любой момент вдруг заподозрить, что лежащее у них на прозекторском столе тело человеку не принадлежит. Если же покойный был всего лишь подпактным колдуном, головной боли Надзору он мог и вовсе не причинить. Опасность разглашения возникла бы только в том случае, если бы призрак, помимо способности трясти шкафы и поджигать столы, обзавелся еще и способностью говорить вслух – что было куда сложнее; если бы при этом в «тени» сохранилась память о каких-либо подпактных знаниях и если бы «тень» умудрилась их кому-нибудь ляпнуть.

Словом, сведения, которые собирался добыть Кайлен, представляли для Надзора живейший интерес. Кайлену же некоторые подробности биографии покойного были нужны для того, чтобы выяснить его настоящее имя и место его погребения, в которую все расчлененные части трупа предстояло вернуть для его дальнейшего благополучного упокоения. Потому что, разумеется, нелегально добытое тело не фигурировало в Академии под своим настоящим именем. Скорее всего, оно вовсе ни под каким именем здесь не фигурировало. А искать похитителей трупов представлялось куда более затратным делом, чем наведаться в Надзор и в обмен на ценные сведения о том, кем был покойный, узнать, где находится его разоренная могила.

Эти размышления тоже помогали настроиться на нужный лад: Кайлен сейчас ощущал нить, держащую призрака, так ясно, будто она была материально осязаемой, четко ощущал его далекое присутствие – и мог его призвать. Он открыл глаза, достал из кармана бритву, быстро раскрыл ее привычным движением и полоснул себе лезвием по ладони. В этом народные румельские легенды были правы: любая подобная нежить, созданная «тенью», была упырем. Нечто, лишь отдаленно напоминающее прежнее живое существо, жаждало во что бы то ни стало продлить свою не-жизнь, а для этого – вытянуть силы из живого. Или просто сожрать его. И сейчас призрак должен был явиться, почуяв вытекающую из Кайлена с кровью жизненную силу.

Несколько густых капель крови из пореза упали на пол. Пламя свечи задрожало, хотя сквозняка в прозекторской не было. Потом разом выросло втрое и взметнулось вверх. Потом угасло, едва теплясь. А потом на Кайлена метнулось темное пятно, видимое только тем, другим зрением, и со всей силы ударило в круг. И еще раз. И еще раз. Пламя свечи доставало сейчас ему, сидящему на полу, до подбородка, хотя там нечему было так ярко гореть. Призрак метался, врезаясь в невидимую стену то с одной, то с другой стороны – и разглядеть его так было совершенно невозможно.

Кайлен глубоко вздохнул и, вытянув порезанную руку вперед, выставил ее за пределы круга. Ему в запястье тут же впились почти невидимые пальцы. Он со всей силы дернул назад – и обнаружил, что, помимо пореза, на руке теперь красуется еще и пара багровых синяков. Оставили их, однако, вполне человеческие пальцы, и даже без когтей.

– Значит, колдун. Или ведьма, – кивнул Кайлен. Выяснять, был покойный мужчиной или женщиной, таким же способом он совершенно не горел желанием. У Лукача и в Надзоре разузнает оставшиеся подробности.

Оставалось последнее: выгнать беспокойную сущность отсюда подальше. Кайлен порылся в саквояже, достал оттуда небольшой пучок сушеных трав, перемотанный грубой красной ниткой, и поджег его от все еще неправдоподобно огромного пламени. Заструился дым. Призрак взвыл, неслышимо для обычных ушей, но так громко, что мурашки по всему телу пробежали, и метнулся прочь из прозекторской. Пламя свечи дернулось и резко погасло. Кайлен вздохнул, неторопливо зажег ее снова, окурил дымом все вокруг, затушил дымящие травы, достал из жилетного кармана часы, заметил время и уставился на свечу. Пламя горело ровно, не дергалось, Кайлен ждал, изредка поглядывая на часы. Ровно через семь минут он погасил и свечу тоже, сложил все в саквояж и вышел из круга.

Семь – волшебное число. А также три, четыре, девять, двенадцать и некоторые другие. Какое именно из волшебных чисел подойдет в каждом конкретном случае – было частью того самого настоящего знания, не имеющего отношения к неправдоподобно сложным ритуалам. И от правильного выбора числа иногда могла зависеть жизнь. Вот как сейчас, например.

Глава 7

– Три тела, два мужчины и одна женщина, – отчитался профессор Лукач о результатах своих изысканий в картотеке морга.

– И каким именно образом каждый из них сюда попал? – немедля поинтересовался Кайлен.

– Что вы имеете в виду?.. – профессор тщательно состроил на лице недоумение.

– Я имею в виду, что Академия нелегально покупает трупы у похитителей тел, – твердо отчеканил Кайлен. – И это единственная причина, по которой могло возникнуть то вопиющее недоразумение, с которым мы с вами здесь имеем дело: потревоженное захоронение, нарушенный покой усопшего. Кого из троих вам продали нелегально?

Профессор пожевал правый ус, поерзал в кресле и наконец выпалил:

– Мужчину номер два, с изъятым сердцем. Но ведь…

– …вы у них десятки трупов покупали и ни с одним ничего подобного не случалось. И вам очень повезло, профессор, что подобное произошло впервые. Могло и раньше, могло и неоднократно. Церковь не зря настаивает на должных обрядах похорон, уверяю вас. Я бы вам в принципе рекомендовал использовать только тела тех, кто при жизни добровольно завещал их на благо науки. Ото всяких висельников, которых власти готовы вам отдавать по закону, тоже можно ожидать неприятностей. Не всегда, не ото всех… но это действительно просто вопрос везения. Раньше вам везло, а теперь перестало. И я бы на вашем месте не стал испытывать удачу снова.

Франц сидел бледный как полотно, профессор продолжал мрачно жевать свой ус с таким остервенением, что рисковал его лишиться.

– Я надеюсь, – проникновенным тоном продолжил Кайлен, – вы примете мои добрые советы к сведению. А пока – вот.

Он достал из саквояжа и выложил на стол связку длинных, в палец, шипов боярышника.

– Что это?.. – недоуменно спросил профессор Лукач, оставив наконец свои усы в покое.

– Обереги, – охотно пояснил Кайлен. – Я же обещал дать вам рекомендации по временной защите. Нужно вбить по одному за дверной косяк в каждом помещении, которое я обозначил галочкой на плане перед тем, как идти в прозекторскую. Для пущей безопасности можете еще один в карман положить и везде носить с собой. Франц, я полагаю, точно захочет.

Помощник профессора смущенно покраснел, прямо поверх своей бледности. Но у Кайлена было не то настроение, чтобы беречь хрупкую гордость напуганных юношей.

– Хорошо, как скажете. – Профессор устало потер переносицу.

– И проследите за тем, чтобы тело оставалось в морге, а сердце – в банке, в целости и сохранности, покуда я не выясню, куда его нужно возвращать для упокоения. Если этого не сделать, или сделать это неправильно, избавиться от призрака станет намного сложнее.

– Я прослежу, – пообещал профессор таким тоном, будто ему приказ на поле боя отдали.

– Хорошо, – Кайлен кивнул. – Если те, кто продал вам тело, появятся снова, немедля сообщите мне. И постарайтесь их задержать под любым благовидным предлогом до моего появления. Делайте что угодно, хоть в карты с ними играйте.

– Мы… постараемся, – на сей раз куда менее решительно ответил профессор. Видимо, представил себя играющим в карты с проходимцами, разоряющими могилы, и ему не понравилось.

– Я не стану сообщать в полицию, – пообещал Кайлен. – Это не в моих интересах. Весь разговор останется между нами. И к поимке достойных господ, торгующих трупами, полицию тоже привлекать не стану. – Он защелкнул саквояж поднялся на ноги. – Не затягивайте с оберегами, сделайте это прямо сейчас, пока ваш беспокойник чего-нибудь еще не учудил.

Франц на последней фразе побледнел снова, но Кайлен сделал вид, что ничего не заметил, вежливо попрощался и вышел из профессорского кабинета, сразу направившись на улицу, где его уже наверняка поджидал капитан Фаркаш.

Глава 8

– Это человек, – коротко сообщил Кайлен, когда они с Фаркашем отошли от ворот Академии и направились вниз по улице.

– Слава тебе, матерь Божья! – воздев глаза к небу, воскликнул самый набожный в Семиграде представитель Надзора, в котором обычной человеческой набожностью, как правило, не отличался никто.

– Я пообещал профессору Лукачу, что не буду сообщать в полицию о том, что они нелегально трупы покупают. Так что не был бы ты так любезен, Шандор, считать, что услышал это как надзиратель Пакта, а как капитан Фаркаш – не слышал никогда?..

Шандор молча бросил на него очень мрачный взгляд. Кайлен поддернул рукав сюртука и ткнул пальцем в синяк на запястье.

– Мне, между прочим, призрак чуть руку не отгрыз, за взятые на себя риски я имею право попросить о небольшой услуге в пользу своего клиента.

– Удивительно, Неманич, что вы с ним еще и целоваться не полезли… – проворчал Фаркаш, имевший свои представления о взаимоотношениях Кайлена с рисками. Следовало честно признать, как минимум отчасти верные.

– Это призрак мужчины, – на всякий случай уточнил Кайлен.

– Да кто его знает, чего от вас, чудесных господ, ожидать… – ни на секунду не растерялся Фаркаш.

– Отвратительно, – Кайлен скривился. – Стоит родиться со смешанной кровью – и ты собираешь на себя все предрассудки: и о людях, и о народе холмов… Так вот, капитану городской полиции Фаркашу сообразить, что какой-то труп попал в Академию нелегально, неоткуда. А я бы ему, разумеется, ни за что не сказал. Посему…

– Ла-а-адно, – без особого воодушевления отозвался Фаркаш. – Но если найдете тех, кто могилы почем зря раскапывает…

– …я найду и способ упечь их за решетку, не приплетая к этому столь уважаемое заведение, как Академия натуралистических наук. И принесу его тебе на блюдечке, прямо как сведения о призраке. Потому что я безмерно щедр и добр к тем, кто в равной мере щедр и добр ко мне.

– Прекратите вы эти ваши господские штучки-дрючки, Неманич! Знаете же, что они на меня не действуют…

– Помимо эбед существуют еще и обычные человеческие обаяние и обходительность…

– Помимо чего?..

– Шандор, скажи, ты принципиально слова на высоком наречии не запоминаешь, чтобы продолжать называть все подряд штучками-дрючками, или?..

– У меня в башке, Неманич, и так вперемешку болтаются родной онгурский, румельский и ошметки фрезского, еще и ваши штучки-дрючки в нее не вмещаются…

– Как скажешь, – смиренно ответил Кайлен, не без оснований подозревая Шандора в неискренности: липовские ругательства ему в голову вполне себе влезали, даже трамбовать и упихивать не приходилось. – Ты сейчас в Надзор или в полицейское управление?

– Да что я там, в Надзоре, забыл? Все равно вы туда придете и все им расскажете, а я пока делом каким займусь…

– Подвезти тебя до управления? – продолжая быть очень добрым и щедрым, предложил Кайлен. Но его жест не был оценен.

– Вы ж, небось, на своей повозке треклятой…

– А то как же!

– Я тогда лучше пешком…

– Как знаешь, – пожал плечами Кайлен, не став ни на чем настаивать. На том они и распрощались.

Самоходки Шандор не любил, даже побаивался их. Кайлен как-то на этот счет пошутил, что на самоходках, выходит, хорошо в сарматскую глухомань ездить, волков распугивать. На что получил в ответ парочку крепких липовских выражений, прекрасно вмещающихся Шандору в голову.