355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Арсеньева » Если красть, то миллион » Текст книги (страница 19)
Если красть, то миллион
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 00:32

Текст книги "Если красть, то миллион"


Автор книги: Елена Арсеньева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Девуля, какого черта? Что случилось? Да говори же ты!

– Помолчи! Дай сосредоточиться! – огрызнулась Лида, хотя чего там сосредоточиваться-то? Рухнуло дело рухнуло… и не из-за нее.

Из-за этой чертовой Соньки!

Конечно, она, Лида, ни в чем не виновата. Это старинные грешки ее сестрицы влачатся за ней, цепляются за ноги, сковывают руки и обвиваются вокруг шеи, как телефонный шнур. Она нервно потерла шею, то место, где под сереньким скромным платочком рдела полоса содранной кожи. Ну не свинство ли?! Так все безупречно подстроено, и вдруг…

– Девуля, да что ж ты молчишь?! В самом деле, тут не отмолчишься…

Небрежно толкнув Бориса плечом, Лида вернулась в комнату, бесстыдно задрала блузку и вновь принялась обматывать вокруг тела бессмертное полотно Серебряковой. Надо действовать, немедленно действовать. Вдруг… Боже ж ты мой, вдруг этот придурок еще жив?!

В эту самую минуту Джейсон Полякофф очнулся.

Вокруг так темно, что ему сначала показалось, будто он лежит, крепко зажмурясь. Но нет – глаза его открыты и пялятся во мраке. Из сплошной черноты постепенно начали выступать нагромождения каких-то предметов. Джейсон вглядывался в них, слабо водя глазами и боясь повернуть голову, потому что в затылке угнездилась тупая боль, а при неосторожном движении к голове словно прикасались каленым железом. А смотреть было не больно – вот он и смотрел. Тем более что за окном начинало слабо рассветать, и теперь можно не просто догадываться о том, что видишь, но и в самом деле видеть.

Ага – это большой шкаф. Рядом тускло, призрачно блеснуло зеркало.

Зеркало висит над большим комодом, густо покрытым пылью. Это само по себе плохо, так обращаться с мебелью, но куда хуже, что точно так же заросли пылью и очень недурные образцы фарфора, в беспорядке наставленные на комоде.

Даже в том взвинченном состоянии, в каком он находился, ворвавшись в эту квартиру, Джейсон не мог не заметить нескольких совершенно бесценных образцов, место которым в музейных витринах… или у коллекционеров, истинных знатоков.

Ну а потом все закрутилось, завертелось, и ему стало уже не до фарфора. Не до чего.

Ох как ноет, как болит голова… Если он лежит на полу, значит, упал.

Ну а если упал, значит, ударился головой. Теперь понятно, отчего она болит.

Джейсон слабо усмехнулся: ему почему-то всегда становилось легче, когда непонятности удавалось разложить по полочкам. Дева – он и есть Дева, никуда от звезд не денешься. Опять-таки звезды требовали, чтобы он цепко держал в памяти последовательность событий. И он их восстановит, восстановит – если только перестанет вонзаться в голову боль!

Какие-то слишком твердые у них в России полы в квартирах. Если бы удалось уложить голову на что-нибудь помягче… но встать и поискать подушку нету сил. Опять же – встать, найти подушку и снова улечься на полу – просто верх идиотии. Если встанешь, надо что-то делать, куда-то идти, а сейчас Джейсону еще не под силу не только совершать определенные действия, но даже и задумываться о них. Лежать – гораздо проще, Вот только голова…

Он осторожно вытянул правую руку и пошарил вокруг: не найдется ли чего-нибудь мягонького. Пусто. Только пыль на полу. Можно себе представить, в каком состоянии его костюм! Ладно, это потом. Есть кое-что поважнее аккуратности, и это – самочувствие. А самочувствие у него сейчас…

Джейсон осторожно распрямил согнутую и изрядно затекшую левую руку.

Ого, какие мурашки. Значит, он валяется тут, в пыли, довольно долго. Пожалуй, несколько часов.

Пальцы наткнулись на что-то, ухватились, подтянули ближе, ощупали. Этот прямоугольный предмет напоминает плоскую подушку, обтянутую шелком. Джейсон осторожно подсунул ее под голову. Судя по тому, какая подушка прохладная и скользкая, покрывавший ее шелк относится к числу натуральных, а значит, дорогих. Само это сознание – что он лежит на подушке, обтянутой дорогим шелком, а на комоде стоят несколько образцов бесценного мейсена, – вселило в Джейсона подобие бодрости. Голова перестала болеть, воспоминания, мельтешившие, словно стеклышки в калейдоскопе, постепенно обретали четкость очертаний.

Вот он, сжимая в руке электрошокер, ворвался в подъезд – и замер, сообразив, что представления не имеет, куда, в какую квартиру направилась Соня и ее преследователи. И если они поднялись на лифте…

Не поднялись. На дверце лифтовой кабины висит табличка с категоричной надписью: «Не работает». А вверху на лестнице слышны торопливые голоса.

Джейсон начал осторожно подниматься, то и дело поглядывая наверх, иногда замирая и вслушиваясь. Где-то высоко щелкнул замок – так, Соня открывает дверь. Послышались торопливые шаги, почти бег – это ринулись вперед Рыжий и Серый. Джейсон тоже рванул через две ступеньки, с замиранием сердца вслушиваясь в неясную сумятицу голосов: в женском звучало отчаяние, в мужских – торжество.

Потом началась какая-то возня – очевидно, преследователи схватили Соню и заталкивают ее в квартиру.

Джейсон спешил изо всех сил, опасаясь, что сейчас раздастся хлопок двери – и ему не удастся прийти Соне на помощь. Пока он будет ломиться в квартиру, пока дозовется кого-то на помощь, пока вызовут полицию – они успеют сделать с бедняжкой все, что угодно. В виду разлагающегося трупа в красном платье…

«О боже, но ведь в голливудских фильмах люди так часто забывают запереть за собой дверь! Неужели хоть раз реальность не совпадет с выдумкой?»

Джейсон замер на площадке четвертого этажа. Серая, даже на вид тяжелая дверь ощутимо отходит от косяка. Из квартиры слышны приглушенные голоса.

Это здесь!

Он ворвался в квартиру, ринулся на голоса, но чуть не упал в коридоре, запутавшись в разбросанной обуви, а потому влетел в комнату не так, как положено спасителю, рыцарю и победителю злодеев: на полусогнутых ногах, выставив оружие, с грозным выражением лица, – а бестолково размахивая руками, пиная какой-то особенно назойливый башмак и с трудом удерживаясь, чтобы не рухнуть. Грозного выражения лица, видно, при этом не получилось, потому что летел Джейсон головой вперед, однако ноги оказались полусогнуты, что да, то да.

Пожалуй, он протаранил бы стену, когда бы один из парней – Джейсон не успел разглядеть, который, Рыжий или Серый, – не сделал ему подножку и незадачливый освободитель грохнулся на пол, выронив электрошокер. Джейсон тут же вскочил, как мячик, потянулся схватить оружие, однако оно предательски заскользило прочь и уткнулось в ногу рыжего бандита, тот проворно поднял его с изумленным восклицанием:

– Ух ты, какая штучка!

– А это еще кто? – озадаченно спросил другой бандит, и Джейсон увидел, что опоздал: Соня уже схвачена. Заломив ей руки за спину, Серый держал девушку так, что всякая пуля (или электронить мощностью пять тысяч вольт) должна неминуемо попасть сначала в нее, а уж потом…. Нет, вряд ли.

Глаза Сони казались сейчас не голубыми, не серыми – их сплошь заливала чернота расширившегося зрачка, и Джейсон понял, что девушка отчаянно, смертельно испугана.

– Отпустите ее! – крикнул он – и тотчас невольно отпрянул, когда Рыжий резко выбросил вперед руку с шокером:

– Стоять, Буян! Ишь какой швыдкой. Отпустите, отпустите! А ху-ху не хо-хо?

– Какого хрена тебе здесь надо? – спросил Серый, опасливо выглядывая из-за Сониного плеча (девушка была гораздо выше его ростом, и поэтому его вытяну-; тая шея смотрелась весьма комично).

– Я не позволю… – начал Джейсон, однако Соня вдруг яростно задергалась в руках Серого:

– А ну, пустите меня! Пустите! Он знает, где Женькин тайник! Он его сам делал!

И с этими словами она рванулась так сильно, что высвободилась-таки и проворно метнулась к выходу.

– Куда? – Рыжий кинулся наперерез, и в это мгновение раздался тяжелый, гулкий стук, яростный скрежет, потом (Джейсону с того места, где он стоял, было все отлично видно) серая дверь прихожей подалась под мощным толчком, и в квартиру, дико лая и вихляясь всем своим плотным гладкошерстным черным телом, ввалился тот самый ротвейлер, которого уже видел сегодня Джейсон.

– Анрио! – отчаянно воскликнула Соня. – Фас! Она махнула рукой, и пес, повинуясь команде, ворвался в комнату, однако сбился с бега и затоптался на месте, не в силах решить, на которого из трех мужчин бросаться первым делом. В этот миг Соня метнулась в прихожую и исчезла. А Анрио наконец-то сделал выбор, повернулся спиной к Джейсону, а оскаленной мордой – к Рыжему и Серому и начал рычать на них, собирая шерсть на загривке в угрожающие складки.

– Ты меня достал! – истерически взвизгнул Рыжий, выбрасывая вперед руку и нажимая на кнопку шокера. – Ты меня достал, сукин сын!

Оскорбленный Анрио вдруг странно вильнул всем телом в сторону, и раскаленно светящиеся нити, вылетевшие в этот миг из шокера, попали не в него.

Они попали в Джейсона.

Боли он не ощутил, укола тоже. Просто – мгновенное потрясение всего организма, вспышка, заполнившая мозг. Потом – полное онемение тела. Потом тупой удар в голову – это он, вероятно, грянулся оземь.

Телесные ощущения уходили от него с потрясающей, невообразимой скоростью. Дольше всего задержался слух.

– Эк его перекосоебило! – услышал он изумленное восклицание, а потом – истошный лай и какие-то еще неразборчивые вопли грохот шагов… и наконец-то на него рухнула полная тишина, навалилось полное бесчувствие.

Теперь, связывая разрозненные обрывки воспоминаний в одно целое, Джейсон отчетливо понял, что Серый и Рыжий, конечно, сбежали, испуганные неистовым Анрио, – дай ему здоровья собачий бог! – и бросили поверженного незнакомца на произвол судьбы. Сбежал и ротвейлер. Еще раньше предательски сбежала Соня – принеся в жертву человека, который ради нее… который готов был ради нее…

Господи, сколько бед и несчастий навлекла на него страсть к этой женщине! И Джейсон снова дал себе клятву вырвать из сердца этот роковой образ.

В последний раз – безусловно, в последний! – он позволил себе вспомнить ясные глаза, зовущие губы, бледное золото волос, стройный стан и пленительную поступь.

Все. С этим покончено. Теперь надо позаботиться о себе.

Для начала Джейсон медленно, осторожно сел, прислушиваясь к своим ощущениям. Голова уже почти не болела – шелковая подстилочка оказала странное, целительное воздействие. Вообще он чувствовал себя вполне нормально – физически. А вот морально…

Только сейчас до Джейсона дошло, что серая, медленно расходящаяся мгла за окном означает не что иное, как занимающийся рассвет. Сейчас август, светает часов в пять. Как известно даже младенцу, рассвет приходит после ночи, ночь – после вечера. Последовательность эта никем и никогда не может быть нарушена, и означает сие только одно: что Джейсон, бросившись на выручку ветреной красавице где-то в два-три часа дня, провалялся без памяти ровно полсуток, не явившись на встречу со своим агентом, который должен был передать ему «Прощание славянки»!

Страшное открытие заставило его вскочить на ноги, но тут же нахлынуло головокружение и вынудило опуститься на колени. Джейсон сцепил зубы, подавляя тошноту и тоску. Где-то на задворках сознания мелькнуло бледное воспоминание: вот он стоит в неопрятном дворе, в виду растекшейся цифры 49, и решает не покупать картину, чтобы надежнее вытравить все мысли о Соне.

Что за чушь! Как могло такое прийти в голову! Неверная возлюбленная – это одно, а искусство… высокое искусство…

Вот же бесовщина, а? Словно бы кто-то подслушал его дурацкие намерения и втихаря исполнил их за него!

Где теперь искать Бориса? Как дать ему знать, что сделка состоится?

Ведь Джейсон не знает его телефона, адреса, не знает ничего о нем, кроме имени и фамилии. И еще он знает…

Секундочку! Сегодня в одиннадцать утра они должны отправиться в Париж с Борисом и его сообщницей какой-то там Литвиновой. Сегодня в одиннадцать – вылет из Шереметьева! Место и время встречи изменить нельзя!

Дышать стало легче. Если Борис не полный идиот – а он производил впечатление весьма умного, даже изворотливого человека! – он даст своему австралийскому партнеру этот последний шанс. Он отправится в Шереметьево и там дождется встречи с Джейсоном. И привезет с собой картину!

Что такое? Джейсон насторожился.

Торопливые шаги на лестнице? В тишине спящего дома они кажутся особенно гулкими. Мало ли кто это может быть! Возвращается домой загулявший глава семьи… нет, идут двое. Торопливо постукивают каблучки. Женский взволнованный голос:

– Я тебя умоляю, Борис!

Потом скрежет ключа в замке – ага, подумал Джейсон, словно о чем-то жизненно важном, значит, Рыжий и Серый, убегая, не забыли захлопнуть за собой дверь! – торопливые шаги, щелчок, комнату заливает электрический свет. Джейсон невольно зажмурился – и тут же широко открыл глаза, услышав знакомый голос:

– Мать моя женщина! Мистер Полякофф! Дорогой сэр!

Борис Немкин, что ли? И впрямь. Вот те на! А рядом…

Кто это рядом с ним? Снова Соня?!

Мгновенно забыв о слабости, Джейсон вскочил и с возмущением уставился на эту обманщицу, эту предательницу, эту сирену, эту…

И внезапно его злость и обиду будто корова языком слизала: из невероятных Сониных очей катились слезы, стекали по бледным ланитам, она смахивала их перстами, которые сужались на концах, словно у Симонетты Веспуччи в образе Боттичеллиевой Примаверы, и слезы, срываясь на пол, чудилось, издавали едва уловимый мелодичный звон, словно это падали жемчужины…

Хотя нет, трезво подумал Джейсон, жемчужины падали бы не со звоном, а со стуком. После этой деловой мысли он попытался взять себя в руки – но тотчас снова размяк, услышав прелестный, дрожащий Сонин голосок:

– Икскюз ми, плиз, диар сэр! О, сорри, сорри!

– Говори по-русски, дура! – краешком рта пробормотал Борис. – Он же русский!

– Я полагаю, госпоже Богдановой отлично известно о моем происхождении, – с достоинством усмехнулся Джейсон, одергивая смятый пиджак.

– Литвиновой, – поправил Борис. – Позвольте вам представить – моя помощница, мы с вами во многом обязаны ей удачей нашего предприятия: Лидия Литвинова!

– Поберегись, она тебя дурачит! – вполголоса пропел Джейсон из старинной оперетки, любимой еще дедом.

От его взгляда не ускользнуло, как вздрогнула девушка, услышав фамилию Богданова. Все понятно – Борис Немкин, даром что принадлежит к категории прожженных плутов, умеющих и черта обвести вокруг пальца, это, как говорится, по морде видно! – попал также и в другую категорию: в категорию тех несчастных, кого обвела вокруг пальца эта опасная красотка. Ничего! Джейсон сейчас откроет ему глаза!..

Но Борис не дал ему это сделать. Дернул свою спутницу за руку и другим уголком рта выдавил:

– Он не верит, что нам удалось! Покажи ему! Соня вприщур поглядела на Джейсона и вдруг резко распахнула свой мягкий черный жакет, красивыми складками струившийся на серую юбку, которая, в свою очередь, очень мило обвивалась вокруг стройных ног. Под жакетом оказалась блузка, и ее Соня неторопливо начала поднимать…

Джейсон невольно качнулся, однако вместо белого нагого тела, неоднократно вожделенного им во грешных снах, его взору открылось буйное пламя костра, и старинная ладья в нем. Сквозь клочья дыма слабо выступали очертания фигуры воина, а на переднем плане…

– Господи Иисусе Христе! – в священном восторге простонал Джейсон. – «Прощание славянки»!

– Оно самое! Оно самое! – в полный голос вскричал Борис, стаскивая с Сони полотно и раскладывая его прямо на смятом покрывале кровати. – Мистер Полякофф, диар сэр, вы видите – дело сделано! Надеюсь, созерцание этого шедевра хоть в малой степени искупит ту маленькую неприятность, в какую вы оказались вовлечены по вине Лидочки…

Джейсон с трудом оторвал взор от прекрасного лица на полотне и обменялся невообразимо быстрым взором с Соней.

Вот это женщина! В ней нет ни грамма страха, что сейчас ее обман откроется! Бледное лицо порозовело от возбуждения, губы приоткрылись:

– А я думала, вы первый раз в России, мистер Полякофф.

– Это так, – отозвался со сдержанным полупоклоном Джейсон, глаза у него так и разбегались, не зная, на кого смотреть: на живую, настоящую Соню – или на ее прекрасное воплощение, созданное более чем за полвека до ее рождения.

– Странно… – протянула молодая женщина. – Каким же образом вы узнали это имя – Соня Богданова?

Ого! Джейсон даже отпрянул. Девушка, значит, любит играть с огнем? Ну что ж, выпад противника сделан, надо отвечать.

– О… Соне Богдановой, – промолвил Джейсон, и только самое внимательное ухо могло уловить эту крошечную заминку: следовало бы сказать не «о Соне Богдановой», а «о вас»! – О… Соне Богдановой я узнал из ее собственных писем. А о ее дальнейшей судьбе – от некоего господина Аверьянова.

– Что?! – Соня и Борис разом уставились на Джейсона – разом и с одинаковым изумлением. И вопросили хором:

– Откуда вы знаете Костю Аверьянова?

Странно… Видимо, все-таки удар головой не прошел бесследно для Джейсона. Почему-то ему почудилось, что Соня и Немкин заговорили не на два, как следовало бы, а на три голоса.

Растерянно вглядываясь в их лица, он вдруг заметил за их спинами в полутьме коридора какое-то движение. И отпрянул, едва подавив желание перекреститься: Соня Богданова как бы раздвоилась! На полшага позади нее стояла еще одна Соня – одетая, правда, в очень открытый алый сарафан, а не в строгий черно-серый костюм, но за исключением этого схожая с первой, как хорошая авторская копия картины схожа с ее оригиналом. Шея ее повязана легким белым шарфиком. Рядом с этой новой Соней маячил какой-то высокий субъект.

Последним на сцене появился чрезвычайно тощий молодой человек в долгополой джинсовой куртке и с невообразимой шевелюрой. Взгляд его светлых глаз мгновенно приковался к «Прощанию славянки». Всплеснув руками, лохматый шагнул вперед, промолвил с поразившим Джейсона умилением:

– Так вот ты какой, цветочек аленький… – И сделал движение схватить полотно.

И только тут до Джейсона дошло, что Соня и Борис, войдя, оставили дверь открытой. Таким образом реальность вновь совпала с выдумкой!

– Аня, Аня, ну что ты… – укоризненно простонал Дима, и она очнулась, устыдившись дурацкого, оскорбительного подозрения, которое вдруг промелькнуло в голове.

Вот же тварь эта Ирка! До чего довела разумную, трезвую Аню Литвинову, что та покорно танцует под ее дудку, словно какая-нибудь дрессированная змея под дудку индийского факира! Хотя если тут кто-то змея, то лишь она, Ирка.

– Я оговорилась, – хмыкнула между тем «змея», с очевидным удовольствием наблюдавшая за Аниным потрясением и с явным огорчением – за ее скорым прозрением. – Мне бы следовало сказать – как приеду к бабушке с деньгами и детьми…

С детьми! Сердце Ани пропустило один удар, другой, потом слабо трепыхнулось – ноющим, тяжелым комом. Ирка приехала забрать девочек. Лидочку забрать!

Не будет этого. Не будет.

– Ну, моя милочка, или то, или другое, – чужим, негнущимся голосом выговорила Аня, не понимая, откуда берутся силы не просто выговорить хоть слово – но говорить веско, твердо, даже с насмешкой. – А ведь ты уже порядком потратилась на всю эту чушь. Кстати, у этой Ковальчук есть на самом деле дочь, которая учится на биофаке, или это очередная выдумка? Дима, ты помнишь такую?

– Да разве их всех упомнишь… – снова простонал Дима, и Аня поняла, что на мужа рассчитывать нечего.

В битве за дочерей она сойдется с Иркой один на один. Одна на одну?..

Эта лингвистическая нелепость заставила ее внезапно усмехнуться, что Ирка расценила как выражение глубокого пренебрежения и вышла из себя:

– Да вы что, ничего не понимаете, Анна Васильевна? Есть у нее там дочь, нет ли, тысячу вы мне заплатили, две – какая разница для суда?! Может быть, я легкомысленная, может, плохая-нехорошая, но я – законная мать девочек! Вон я недавно в газете читала: теперь наука на высоте, теперь в нашей судебно-медицинской экспертизе, не хуже чем на Западе, делают анализы на предмет установления отцовства. И материнства, конечно. Да вы хоть вашего мужа спросите, он же биолог, должен такие вещи знать.

Аня покосилась на Диму. Дима убито кивнул. Делают, значит.

– Ну и что? – изо всех сил тщась сохранить высокомерный вид, спросила Аня.

– Да то, – пожала плечами Ирка. – Запросто установят, кто настоящая мать. Хотя тут и анализов никаких делать не надо, стоит только посмотреть на их ротики, разрез глаз, на лобики эти, даже на пальчики. Это же все мое, это же вылитая я – что одна близняшка, что другая! Вы поймите, Анна Васильевна. Если суд – вам все, конец. Узнают на новой работе Дмитрия Васильевича, что он в таком деле замешан, что какую-то там студентку отчислить грозил, чтобы шантажировать ее мать, что пошел на подделку документов и обман правосудия, – его сразу с работы турнут. Да еще статью небось пришьют. Где он потом устроится снова? В Хабаровск возвратится? Но там уж Неля Ковальчук постарается испортить ему репутацию, будьте уверены! И это еще не все. За такие дела запросто посадить могут.

Могут. Это точно…

Аня покосилась на убитое лицо мужа. Вот почему скис Дима! Он соображает куда быстрее жены, он мгновенно понял, чем чревато для них появление Ирки. А поскольку у него весьма живое воображение, он уже увидел себя в тюремной камере, увидел в комнате свиданий, куда станет приходить к нему Анечка и приносить передачу… Кстати, еще не факт, что Аню не засудят тоже, так что им даже передачи носить будет некому!

Нет, надо держаться, не показывать, как ей страшно, как щемит сердце.

Держаться из последних сил, чтобы не дать Ирке ни грамма морального перевеса!

– Какая жуткая жуть, – выдавила Аня похолодевшими губами, – сорок бочек арестантов. Кстати, эта твоя Ковальчук не испугалась, что может к нам присоединиться? В одну тюрьму мы вряд ли попадем, а срок, пожалуй, дадут одинаковый. Ведь она прекрасно знала о подмене, однако гражданская совесть ее сладко вздремнула.

– Вы что, забыли, что Дмитрий Иванович ее шантажировал? – фыркнула Ира, кивая на обрывки письма. – А если серьезно, если совсем уж серьезно, Анна Васильевна, как на духу, то скажу вам: Ковальчук хотела подзаработать. Дочку поддержать. Она тоже одинокая вроде меня, поэтому мы с ней и сошлись на этой почве. И не только я с ней откровенничала, она мне тоже про свои беды рассказала. У нее, у Ковальчук, рак. То есть она помрет скоро. И ни в какую тюрьму ее не посадят, конечно. Зато у ее дочки теперь деньги есть на книжке, может спокойно учиться, на первое время без копейки на останется. Так что Марина Федоровна сделала это ради своего ребенка. Вы же знаете, Анна Васильевна, на что человек может пойти ради своего ребенка!

В голосе Ирки зазвенели слезы, и Аня бросила на нее быстрый проницательный взгляд. Ирка словно бы намекает на что-то… Откуда это впечатление, что «змея» готова пойти на некоторые уступки… не за просто так, конечно. За определенную мзду. Ох, если бы так… если бы удалось снова купить ее! Деньги еще есть. Правда, Аня рассчитывала на них, очень рассчитывала, но им с Димой не привыкать поджиматься. Лучше поджиматься, чем сидеть на казенных харчах. И при этом думать, непрестанно думать, что Ирка получила дочерей обратно. Конечно, она права: их отдадут ей. Мать есть мать… Да разве сможет Аня пережить навязчивые мысли, что сейчас, пока она прогуливается по тюремному двору – руки за спину! – или слушает блатные песни, Ирка кормит девочек, гордо возит их в коляске, купает, забавляет погремушками… Сонька спит, а Лидочка лежит на спинке, сучит ножками и, довольнехонькая, хохочет беззубым ротиком. И в голове этой крохи не осталось и обрывка воспоминания о маме Ане, которая так ее любила…

Аня медленно взялась за сердце и спросила глухо:

– Сколько ты еще хочешь?

Мгновение Ирка смотрела на нее, напряженно сдвинув брови, а потом лицо ее разгладилось:

– Сейчас скажу. Только одна просьба: вы меня не перебивайте, ладно?

Аня кивнула. А что ей еще оставалось делать? Кивнул и Дима, но поскольку он так и сидел, не поднимая головы, то ссутулился при этом еще безнадежнее.

– Значит, так… – Ирка запнулась, но тут же продолжила с той плавностью и складностью, что сразу стало понятно: каждое слово из этой речи ею давно выношено, обдумано, выверено и отрепетировано:

– Значит, так! Никакого суда я затевать не стану. Разойдемся полюбовно, так и быть. Вы мне дадите еще восемьсот рублей – в возмещение расходов: пятьсот я и впрямь Ковальчук заплатила, да сто сорок на билет ушли, это вы правильно сказали…

– Получается шестьсот сорок, а не восемьсот, – не удержалась-таки Аня; и Ирка бросила на нее укоризненный взгляд:

– Ну мы же договорились не перебивать, Анна Васильевна… Все верно, пятьсот плюс сто сорок – получается шестьсот сорок. Но у меня же были еще всякие мелкие расходы, ну, покушать, да на такси я сколько проездила, пока вас в Горьком нашла, и до Северолуцка надо на чем-то добираться. Словом, восемьсот, а лучше – восемьсот пятьдесят, чтоб для круглого счета. Это во-первых. Дальше! Вы обязуетесь выплачивать мне ежемесячно определенную сумму, ну, скажем, рублей в сто пятьдесят. На такие деньги, конечно, не больно-то разживешься, но у многих такая зарплата – и ничего, живут люди, не жалуются.

Как-нибудь и мы проживем…

Ирка говорила спокойно, обстоятельно, округло. Собственная рассудительность доставляла ей, видно, необыкновенное удовольствие, она просто наслаждалась каждым словом, каждым звуком своей речи!

"Мы проживем! – Эти слова болезненно забились в Аниной голове вместе с толчками крови. – «Мы»! Вернее, они. Ирка с дочками. А, мы, мы с Димой, должны на них вкалывать. Содержать их. Платить за то, чтобы Ирка не подавала в суд.

Ведь о втором экземпляре письма Ковальчук она молчит. И слова не говорит о том, чтобы отдать его нам. Значит, собирается держать у себя – как такой моральный хлыстик. Чуть только Литвиновы замешкаются с выдачей очередной «зарплаты» – тут же Ирка помашет хлыстиком. Смотрите, Анна Васильевна и Дмитрий Иванович, не забывайте, что у меня есть! Да, забыть она нам об этом не даст никогда. Так и придется всю жизнь ходить на веревочке вокруг этого колышка, как козы на пастбище. Всю жизнь! Пройдут годы, мы постареем. Два одиноких, бездетных старика будут содержать Ирку. Потому что детей мы усыновить больше не сможем, просто не на что…"

И вдруг Аня ощутила, что ей не хватает воздуха. Не козой на привязи – она ощутила себя маленьким глупым мышонком, с которым играет сытая, жирная, беспощадная кошка. Рядом слабо вздыхал еще один такой же загнанный мышонок – Дима. А кошка – белая, ленивая, наглая – это Ирка. У ее безобразно пышных сисек тихонько сопел хорошенький котеночек, которому спустя некоторое время предстоит стать такой же отвратительно прекрасной кошкой, – Сонька. Честное слово, она гораздо больше похожа на Ирку, чем Лидочка, у той черты младенчески-расплывчаты, а у этой уже сейчас проглядывает опасное сходство с матерью.

– Как же ты говоришь, что не собираешься подавать в суд, Ира? – спросила она безжизненно. – Ведь в метриках девочек значимся родителями мы. А чтобы переписать метрики, чтоб тебя матерью назвать, надо обо всем заявить…

Но только знай, – попыталась Аня сохранить остатки гордости, – упечешь нас за решетку – никто тебе тогда платить за дочек не будет!

– Думаете, я этого не понимаю? – хитренько усмехнулась Ирка. – Отлично понимаю. Поэтому я не собираюсь переписывать никаких метрик. Вы по-прежнему будете значиться родителями, но только значиться, понимаете?

– Ага, ты нам решила оказать такую честь? – из последних сил пытаясь удержаться от слез, пробормотала Аня, уже не заботясь о том, что обвисла на стуле так же уныло и жалко, как Дима, и так же понурила голову. – Решила оставить нас их формальными родителями?

– Почему вы все время говорите: «девочек», «дочек», «их»? – широко раскрыла свои невероятные глазищи Ирина. – Я не собираюсь забирать у вас обеих девочек. Мне с ними и не справиться. Да и вам с близняшками тяжело, я прекрасно понимаю. Вот мы и сделаем так, чтобы и вы не мыкали одинокую старость, и я не жила бобылкой. Речь идет только об одной девочке!

Дима вскинулся на стуле, словно его шилом в бок пихнули. С надеждой уставился на Ирку:

– Не всех заберешь? Не обеих? Только одну? А которую?

Аня медленно приподняла голову. Она еще не могла позволить себе обрадоваться. Надежда могла взлететь самоцветным, радужным шариком – и тут же лопнуть, как мыльный пузырь. Если Ирка скажет – Лидочку, это все равно что она скажет – обеих. Даже лучше, если она заберет тогда обеих. Потому что смотреть все время на Соньку – и искать в ее чертах Лидочкино ненаглядное личико, видеть Сонькины недостатки (а у нее, можно не сомневаться, будут одни сплошные недостатки!) – и думать о Лидочкиных достоинствах, – это не жизнь, а пытка.

Вечная тоска о несбывшейся мечте.

Нет уж. Пусть тогда забирает обеих!

Она еле удержалась, чтобы не одернуть с раздражением Диму, затвердившего свое:

– Которую заберешь, Ира? Ну скажи скорей! Он уже смирился с мечтой о двух дочерях и теперь радовался тому, что останется хотя бы одна. Все равно какая.

Ему-то все равно! Для него они на одно лицо, на один голос. А ведь это не так!

– Которую?.. – нарочито медленно протянула Ирина, как бы теряясь в раздумьях.

Взор ее обратился на запертую дверь, за которой спала Лидочка, – и снова болезненный комок закупорил горло Ани. Потом Ирка медленно перевела глаза на личико спящей Сони – и Аня смогла сделать один крошечный вдох. Тут Ирка взглянула на нее:

– Которую? Ну уж пускай сама Анна Васильевна выберет.

Дима, словно не веря, уставился на Ирину, потом на жену. Худое, некрасивое лицо его напряглось:

– Анечка, решай скорей!

А она ни рукой, ни ногой не могла шевельнуть – такое навалилось счастье, такое облегчение. И все еще не могла поверить в этот подарок судьбы.

– О господи, Аня! Думай скорее! – Не выдержав, Дима шагнул к Ирке, протянул руки. – Давай сюда Сонечку. Давай!

Что? Какую еще Сонечку? Да он что, совсем спятил, этот дурацкий Тушканчик?!

– Подожди! – хрипло выкрикнула Аня. – Не трогай ее!

Дима застыл с протянутыми руками, беспомощно глядя то на спящее Сонечкино личико, то на белоснежную грудь, мерно колыхавшуюся возле младенческой щеки. Но Сейчас Ане совершенно безразлично, куда он смотрит, да пусть хоть и не только смотрит! Она ринулась в комнату, словно хотела еще раз убедиться, что Лидочка там.

Конечно, там, никуда не делась. Куда ей деваться? Ходить-то еще не научилась. Но когда-нибудь научится – под Аниным присмотром. И слово свое первое скажет Ане. И мамой станет называть ее – только ее! Не Ирку, нет!

Чмокнув воздух над чистым детским лобиком, Аня выскочила обратно в комнату.

– Я решила! Оставлю Лидочку!

– А-аня-а… – Димин молящий голос она предпочла не услышать.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю