355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Арсеньева » Поцелуй с дальним прицелом » Текст книги (страница 6)
Поцелуй с дальним прицелом
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 21:10

Текст книги "Поцелуй с дальним прицелом"


Автор книги: Елена Арсеньева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Это вы мне в голову ударили, – пробормотала я, не сознавая себя. – Вы, а никакое не пойло, это вами я пьяна! Мое место здесь, – твердила я, продолжая утыкаться в его холодную, скользкую от моих слез – я ведь и рыдала еще вдобавок ко всем своим отчаянным словам! – бекешу. – Мое место с вами, я люблю вас, я не могу жить без вас, я не уйду!

– Ну, коли так, то я уйду, – спокойно сказал Никита, осторожно разнял мои руки, цепляющиеся за него, и вышел, лишь один раз полуообернувшись и сказав на прощанье: – Вика, не позорьте себя. Уходите, пока вас никто не видел.

С этими словами он ушел, хлопнув дверью. Стало темно. От сотрясения воздуха погасла свеча, но мне в моем отчаянии почудилось, будто Никита унес с собой весь свет моей жизни, весь свет вообще, – и я упала, где стояла.

Наверное, меня поразил обморок от потрясения, ведь я была с детства склонна к обморокам, а может быть, некий мгновенный летаргический сон – но он, безусловно, спас тогда мой рассудок. Спас рассудок – но погубил душу и осквернил тело, потому что очнулась я от боли, пронзившей все мое естество. Сознание вернулось ко мне мгновенно, и я поняла, что уже не одна, – я не одна, со мной какой-то мужчина, который грубо обладает мною: этим и вызвана боль моего первого познания плотской любви.

Ну что я могла подумать? Конечно, что это вернулся Никита! Вернулся – и прельстился-таки мной!

– О мой милый, милый, милый! – закричала я в неистовом восторге и, не чувствуя больше никакой боли, отдалась ему, как сумасшедшая вакханка, со стонами, блаженными криками, мучительными признаниями и страстными поцелуями, от которых мои губы начали кровоточить.

Наши мучительные ласки длились и длились, мы не размыкали объятий, катались по полу (говорила ли я, что все это происходило прямо на полу?), рыча от неутолимого вожделения, как звери, наслаждаясь вкусом крови в наших почти не размыкающихся ртах, причем я заметила, что стоило мне назвать моего любовника по имени, как объятия его стискивались все сильнее, ласки становились неудержимыми, он мял мое тело и кусал, но я была пьяна от любви и счастья, все мне было мало, хотелось еще и еще испытать эту счастливую боль или болезненное счастье: как угодно можно назвать то исступление, которое владело мной…

– Никита, Никита! – кричала я. – Бери меня, люби меня, убей меня!

Словно исполняя мою мольбу, руки его сжимались на моем горле, и я проваливалась в блаженство, почти теряя сознание, почти умирая от любви.

Не помню, сколько это длилось, уж о чем, о чем, а о времени я тогда не думала. И что он со мной ни делал, как и сколько ни брал меня, мне все было мало. Я не чувствовала никакой усталости, но он наконец утомился и поник рядом на полу.

– Ты замучила меня, – прохрипел он. – Мне надо передохнуть. Я уж более ни на что не способен!

Первый раз за это время я услышала его голос – и все те ощущения, кои испытала в свое время злосчастная жена Лота, превратившаяся в соляной столб, стали мне понятны. Потому что это был не голос Никиты. Это был голос Корсака!

Франция, Париж.
Наши дни

Дверь в офис киллера Никиты Шершнева выглядела очень обыкновенно. Надо сказать, что двери подъездов во многих парижских домах очень похожи: темно-синего цвета, украшены чугунными решетчатыми вставками большей или меньшей причудливости, с тяжелыми бронзовыми ручками и кодовыми замками сбоку. Весьма внушительно и респектабельно. Такой же была и дверь дома тридцать четыре на улице Фобур-Монмартр, около которой среди множества табличек находилась одна, очень заинтересовавшая Алёну: «Nikita А. Cherchneff. Advocat».

Табличка была начищена до блеска, сверкала как новенькая, однако вид у нее был какой-то такой… вечный, и Алёна ничуть не удивилась бы, узнав, что эту табличку некогда прикрепил сюда самый первый Никита Шершнев, который и передал в наследство своему внуку столь странную профессию.

Интересно бы знать, как он выглядел, тот Никита? Есть ли между дедом и внуком какое-то внешнее сходство? Впрочем, скорей всего, этого Алёне уже никогда не узнать: первый Шершнев вряд ли дожил до наших дней. Придется довольствоваться общением с внуком… и, честно говоря, она ничего не имеет против. Более того – ради этого она сюда и пришла.

Прийти-то пришла, а вот как войти? Кода замка она не знает!

Впрочем, оказывается, можно обойтись и без кода. Чуть ниже таблички имелась изящная белая карточка, отделанная пластиком. После некоторых усилий Алёна все же прочла, что офис мсье Шершнефф находится на третьем этаже, поэтому господ клиентов просят позвонить трижды, и за ними будет послан лифт.

Алёна позвонила трижды.

Раздался щелчок, потом мелодичное гудение. Это означало, что замок открыт. Алёна толкнула очень тяжелую (тоже типичное явление в парижских подъездах) дверь и вошла в подъезд, который, собственно, представлял собою часть замощенного дворика. Из этого дворика вела еще одна дверь, без всякого замка, и за этой-то дверью и находились лестница и узенькая лифтовая кабина.

Лифт и впрямь ждал, однако при виде его Алёна была неприятно поражена. Она уже привыкла к лифту в доме Марины: такое ощущение, что находишься в футлярчике, обитом бархатом. Тесно, больше двух человек туда не помещается, но до чего мило чувствовать себя шоколадкой или флакончиком духов в подарочной коробочке! А здесь… здесь просто решетчатая клетка с тяжелой, отнюдь не автоматически открывающейся дверью. Внизу, под ногами, что-то жутко гудит. Металлический неровный пол вибрирует… у кого это, у Лагерквиста, что ли, есть рассказ под названием «Лифт спускается в ад»? Правда, он в данном случае поднимается, но ощущение инферно все же имеет место быть. И какая-то безысходность наваливается…

Может быть, это вещее предчувствие? И безрассудное путешествие на этом лифте имеет шанс стать последним в жизни шалой русской писательницы Алёны Дмитриевой, которая, как ни один человек в мире, умеет ввязываться в опасные переделки?.. Правда, до сих пор ей удавалось из них успешно вывязываться, но все на свете когда-нибудь происходит в первый раз.

Может, повернуть назад, пока не поздно?

О господи, когда ты только исправишься, Алёна, когда начнешь думать, прежде чем сказать, а главное – прежде чем сделать что-то? Про таких, как ты, говорят: задним умом крепка. Ты отлично умеешь анализировать, по косточкам разбирать свои и чужие уже совершенные поступки, однако продумать все варианты предстоящих событий – это тебе не по силам и не по уму, такое впечатление. С чего ты взяла, что адвокат, он же киллёр, Никита Шершнев будет так уж рад видеть в своем офисе случайную скверную (опять же – от слова «сквер»!) знакомую? Что для него таким уж счастьем будет дать интервью какой-то русской писательнице – даже если и удастся заставить его в это поверить с помощью прихваченной из дому собственной книжки с фоткой на обложке?

Фотка, кстати, отвратительная, Алёна вообще редкостно нефотогенична… Тут уместно вспомнить еще одну известную пословицу: неча на зеркало пенять, коли рожа крива…

Почему ты думаешь, что Никита Шершнев проникнется твоими проблемами: срочно-де нужно писать новый романчик, а в голове ни сюжета, ни героев, ни проблемы, требуется эмоционально-интеллектуальная встряска, а что может быть лучше, чем интервью, взятое у настоящего русско-французского киллёра? Дорогой Никита… извините, не знаю вашего отчества, а впрочем, вру, знаю, Бертран говорил, что это имя у вас семейное, значит, батюшку вашего тоже звали Никитой, значит, вы по отчеству Никитич… стало быть, дорогой Никита Никитич, не могли бы вы посвятить меня в тонкости своего киллерского ремесла и описать несколько наиболее интересных и запомнившихся вам убийств? Так, коротенько, можно даже без особых подробностей, я потом тако-ого вокруг наплету, такого душевного надрыва накручу, что Достоевский обольется слезами зависти, а вы сами будет изумляться: неужели это и впрямь происходило со мной, неужели я это чувствовал?.. Вы можете быть со мной совершенно откровенны, клянусь, все останется между нами, я никому ни слова, вот разве что всему свету расскажу в своем новом романчике… А впрочем, насчет всего света – это я хватила через край, тиражи моих книжек совершенно плевые, к властителям умов и лидерам жанра я не принадлежу, но, кто знает, вдруг с помощью нашего с вами романчика (я имею в виду, разумеется, тот детективный роман, который напишу с вашей помощью, а вы что подумали?) я однажды проснусь знаменитой?..

Как бы тебе однажды вообще не проснуться с помощью этого романчика, писательница…

А слабо было бы поступить просто, примитивно, по-женски, с помощью той неотразимой непосредственности, которая была всегда тебе свойственна и с помощью которой ты умела столь многого добиваться от мужчин? Вот взять и выпалить прямо в лицо хозяину этого офиса (слово «выпалить» в данной ситуации особенно уместно!): так, мол, и так, вы вчера в песочнице произвели на меня неизгладимое впечатление, жажду продолжить знакомство… Тем более что это правда, тебе очень хочется еще раз поглядеть в эти необыкновенно яркие серые глаза, а может быть, Никите Шершневу еще что-нибудь понадобится в верхнем кармане джинсов, и ему снова придется задрать свой пуловер… А некоторые ки́ллеры и киллёры, судя по голливудским фильмам, носят за поясом джинсов пистолет, и очень может быть, что поджарый загорелый пресс, который так тебя разволновал, будет последним, что ты вообще увидишь в своей бестолковой жизни… Любопытство, судя по еще одной пословице, погубило кошку, вот и тебя однажды погубит твое даже не кошачье, а поистине сорочье любопытство ко всему новому, заманчиво блестящему, еще не тронутому твоей шалой ручонкой, не замутненному твоим жарким дыханием, не канувшему бесследно, безвозвратно в черную дыру твоей очень короткой и поистине девичьей памяти, даром что ты уже вполне взрослая дама…

«Дама в очках и с ружьем в автомобиле», детектив Себастьяна Жапризо», – невесть почему вспомнила Алёна об одной из своих любимых книг, но в это мгновение лифт, громче прежнего заскрежетав, остановился так резко, что Алёна покачнулась и ткнулась лбом в решетку, изображающую собой дверь, а потом несколько мгновений стояла так, тупо ожидая, что эта дверь откроется. Припомнив, что автоматики здесь нет, открыла ее сама, шагнула на площадку – и испытала что-то вроде нового удара по лбу.

На площадке, возле приоткрытой двери с такой же табличкой, что и внизу, стояла какая-то девица.

Нет, она была не какая-то. Отнюдь! Она была просто… просто сногсшибательная, то, что на лексиконе писательницы Дмитриевой называлось «Умри, Голливуд!».

Штучный товар: неописуемая красота, рот, напоминающий цветок, изумрудно-зеленые глаза, волосы цвета кукурузных волокон (правда, в наше время этого дивного цвета можно достичь в любой парикмахерской, но тут явно потрудился куафер по имени Природа), малость высоковата, может быть, и тощевата, если честно – кожа да кости, но какая кожа и какие кости, в смысле – фигура… Черная крепдешиновая юбочка в мелкий деревенский цветочек (хит парижского летнего сезона!) развевается вокруг невероятных загорелых ног, черный топик кажется нарисованным на восхитительной груди…

Если это секретарша киллера Шершнева, то он сделал правильный выбор. Несомненно, что благодаря этой девице число его клиентов неуклонно растет, потому что при встрече с ней каждый нормальный человек начинает мечтать о немедленной смерти: мужчина – от невозможности обладания такой красоткой, женщина – от невозможности обладания такой красотой…

– Que vous voulez?[10]10
  Что вам угодно? (фр.)


[Закрыть]
– высокомерно спросила девица, глядя сверху вниз на очень даже не низенькую писательницу.

Этому взгляду было предназначено играть роль контрольного выстрела и окончательно уничтожать сраженного посетителя. Однако голос секретарши, наоборот, помог Алёне обрести утраченное душевное равновесие. Во-первых, голос был редкостно неприятный: визгливый, резкий, просто-таки плебейский, он мигом нарушил очарование, а во-вторых, что-то такое в нем прозвучало, какие-то до боли знакомые и родные интонации, которые заставили Алёну осторожно спросить:

– Извините, вы русская?

На фарфоровом личике на миг появилась трещинка растерянности:

– Да… а откуда вы знаете?

«Оттуда, что только русские ведут себя в Париже по-хамски, – чуть не брякнула Алёна, вспомнив свое прошлогоднее посещение парижского офиса Аэрофлота на Елисейских Полях. Сидевшая там Снежная королева со следами былой красоты на лице так и разбрызгивала каждым своим словом и взглядом жидкий азот на несчастных, решивших воспользоваться услугами одиозной авиакомпании. – У настоящих французов хороший тон – это подчеркнутая любезность!»

– Ну, только русские девушки бывают такими красивыми, – улыбнулась Алёна, и ее немедленно ослепило солнце ответной улыбки.

– Ой, вы знаете, я вообще не понимаю, почему все только и говорят об очаровании француженок. По-моему, смотреть не на что, только на одежду! – затараторила секретарша.

Ну что ж, она говорила чистую правду, Алёна тоже не могла понять, вокруг чего там сыр-бор разгорелся… Может быть, этот миф создали после 1812 года те же высокородные идиоты, которые, побывав в Париже, переняли у французов страсть к субтильным женским фигуркам и свержению существующего режима?.. Однако вдаваться в историко-психологические подробности сейчас не было времени: из приоткрытой за спиной секретарши двери донесся бой часов.

Алёна взглянула на свое запястье. Три часа.

– Извините, мне бы хотелось увидеть мсье Шершнева.

– Мсье Шершнева сейчас нет. А вам назначено?

– Нет, я не на прием. Видите ли, вчера у мсье Шершнева был мой шеф, мсье… мсье Баре, однако он забыл в его кабинете свой блокнот и прислал меня за ним.

Теперь бело-розовый фарфор покрылся целой сетью озабоченных трещинок:

– Забыл блокнот? В кабинете? А где именно?

– О, вот этого я не знаю. Может быть, мы просто заглянем туда и посмотрим? Блокнотик такой довольно потрепанный, на обложке – русский алфавит.

– Русский? Ваш шеф – тоже русский, как и мсье Шершнев?

Хороший вопрос. Учитывая, что фамилия шефа – Баре… Ну и секретаршу выбрал себе киллер!

– Нет, он француз, – предельно вежливо и терпеливо пояснила Алёна, – но у него русская жена, поэтому он интенсивно зубрит наш язык. Однако блокнот к этим урокам не имеет отношения, там важные записи, что-то относительно их расчетов с мсье Шершневым. Насколько я поняла, вчера они договаривались о гонораре, шеф собирался перевести нужную сумму, да забыл блокнот, а в нем номер счета.

Да, окажись у киллера Никиты Шершнева секретарша-француженка, запудрить ей мозги не удалось бы ни за что, это уж точно. Во-первых, пришлось бы сто лет подбирать слова, и еще не факт, что удалось бы все произнести правильно. Во-вторых, француженки вовсе не так легковерны, как русские супермодели, которые моментально дуреют, лишь только речь заходит о деньгах.

– Номер счета? Тогда конечно, конечно… А если шеф убрал блокнот в стол? У меня нет ключей от его стола. Что же в этом случае делать?

«Взломаем!» – Алёна с трудом удержала совет на кончике языка.

– Ну что – ничего не будем делать, понюхаем пробой да и пойдем домой, – сказала она.

Услышав эту незамысловатую поговорку, секретарша сощурила свои дивные зеленые глаза и начала смеяться. Смех у нее был совершенно невероятный – вот уж правда что чарующий! Нежный-нежный, словно зазвенели разом все колокольчики в лесу, еще сбрызнутом росой, но уже чуть освещенном первыми лучами утреннего солнца… Бог ты мой, при звуке этого смеха в голову приходили только самые поэтические на свете сравнения, звуки его хотелось облечь в строки сонетов, рондо, баллад и даже триолетов…

 
Пропал прелестный триолет,
Забытый в суете всегдашней…
 

Да, трудно пенять бедному киллеру Шершневу на то, что он держит при себе это дивное создание, пусть оно и не отличается умом и сообразительностью! Молода и прекрасна… Давно канули в Лету заблуждения Алёны насчет того, что при общении с лицом противоположного пола стремишься прежде всего к духовному родству и интеллектуальному обогащению, отчего она в молодые годы и предпочитала мужчин старше и умнее себя. Теперь жизнь научила: даже простое созерцании молодой совершенной красоты способно привести к чувственному восторгу, а уж обладание ею дает такое богатство ощущений, что никакому умственному завихрению, пусть даже осознанию собственной гениальности, не сравниться с ним! Поэтому взрослые (назовем это так, будем милосердны!) дамы и господа и бессильны перед молодостью и красотой, потому и прощают ей все, потому и совершают ради нее множество безумств, порою даже описывая свои дурацкие и неодолимые страсти в романчиках разного рода, как любовных, так и детективных… В конце концов, что такое – патологически затянувшаяся страсть писательницы Дмитриевой к некоему молодому идиоту, как не подобная же дурь?.. А точное знание (на основе собственного жизненного опыта!), что молодость и красота мимолетны и преходящи, и есть тот стимул, который заставляет взрослых дам и господ срывать цветы случайных удовольствий, убеждая себя, что если, прижимаясь к горячей печке, согреешься, то и, прижимаясь к молодому телу, непременно помолодеешь…

Тем временем восхищение прекрасной секретарши остроумием старинного русского присловья достигло, такое впечатление, своего апогея. Из дивных глазок на персиковые щечки даже слезки от смеха полились! Поэтому она взяла со стола пачку одноразовых платочков, взрезала целлофан бриллиантово сверкающим ноготком, вынула платочек и принялась осторожно вытирать слезы.

Боже мой! Даже слезы этого поразительного существа казались изумрудами… Стоп, да ведь же не слезы собирает она с изумительно изогнутых ресниц, это она вынимает… контактные линзы!!!

Не веря своим глазам, Алёна смотрела в очи секретарши, которые теперь стали самыми обыкновенными, бледно-голубыми, тусклыми и невыразительными, с ними она сделалась одной из многих хорошеньких девочек, а вовсе не уникальным чудом природы!

Вот уж воистину: пропал прелестный триолет…

Настроение у Алёны мигом улучшилось. Во-первых, ее собственные глаза были натуральными и очень красивыми, что неоднократно признавалось особами противоположного пола. А во-вторых, это же милое дело – обнаружить в особе одного с тобой пола хоть толику несовершенства! Может, только Дева Мария и мать Тереза не испытывали в жизни такого несравненного удовольствия, ну что ж, за то они и возвеличены в святости своей, а все без исключения остальные женщины обречены вечно влачить на себе тайные и явные вериги собственной стервозности!

Между тем секретарша, зажав свои обворожительные глазки в кулачке и поморгав тем убогоньким, что осталось, отомкнула дверь кабинета и вошла, сделав Алёне приглашающий жест, которому та не замедлила последовать.

Итак, вот она, святая святых киллера!

Алёна окинула мгновенным взглядом кабинет: большой письменный стол, стеллаж, забитый папками, еще один – с юридическими справочниками и кодексами, такое впечатление, на всех языках мира, на отдельном столе компьютер с невыносимо эффектным, совершенно прозрачным голубовато-зеленым монитором. Вызывающее пятно современности в этом антикварном уголке.

На стене фотография какой-то женщины в очень красивой рамке, рядом – два заправленных в паспарту и тоже вставленных в рамки листка бумаги. Один весь как бы исчеркан ломаными линиями, на втором что-то написано, издалека не разобрать. Судя по коротким строчкам, стихи. Очередной прелестный триолет? Нет, строк больше, чем восемь, положенных триолету… Сам киллер в свободное от убийств время упражняется в нанизывании рифм или кто другой? Ох уж эта загадочная русская душа! А может быть, это стихи той женщины с портрета? Кто она? Наверное, какая-нибудь местная знаменитость. Нет, фотография старая, примерно 20-е годы прошлого века. Ага, это небось та самая дама, о которой говорил Бертран, – основательница фирмы, которая что-то не поделила с первым Никитой Шершневым, и тот ее…

Ладно, сейчас не до красавиц прежних лет.

– Где же ваш блокнот? – полушепотом, словно находилась в святилище, спросила хорошенькая (но не более того!) секретарша.

Увы, поверхность огромного стола была совершенно пуста – ни бумажки, ни листочка. Алёна планировала порыться в груде бумаг, словно бы в поисках этого несчастного блокнота… а тут и рыться не в чем, и время идет! Алёна бросила нервный взгляд на часы, и тотчас из приемной раздался звонок. Еще один, еще…

– Телефон! – напомнила Алёна, и секретарша, спохватившись, выбежала из кабинета.

– Алло! Bonjour, monsieur! Non, ce n’est pas office du monsieur Lamartine, mais c’est office du monsieur Cherchneff. Je ne connais pas le numйro du monsieur Lamartine![11]11
  Нет, это не офис мсье Ламартина, это офис мсье Шершнева. Я не знаю телефон мсье Ламартина (фр.).


[Закрыть]

Так-так, надо как можно скорей воспользоваться тем, что мсье Шершнефф н’э па, что его нету, по-русски говоря. Ящики стола заперты, ключей нет. Из факса не торчит никакого компрометирующего послания. Некомпрометирующего – тоже не торчит. Компьютер… «ординатор» по-французски, французы старательно выкорчевывают из речи англо-американские термины, даже из речи компьютерщиков, которые у них называются «информасьяны» и «программеры», в зависимости от специализации… но ординатор он или компьютер, включается одинаково… а ты там болтай, девушка, по телефону, ты работай, работай… Так, ординатор загрузился… ах, какой пассаж неожиданный! На экране надпись: «Taper mot de passe».[12]12
  Введите пароль (фр.).


[Закрыть]
А где его взять, этот самый mot de passe, интересно? Черт, после своих прошлогодних приключений в квартире одного нижегородского частного сыщика писательница Дмитриева считала себя выдающимся хакером,[13]13
  Об этом можно прочитать в романе Е. Арсеньевой «Дамочка с фантазией».


[Закрыть]
но нет, бомба удачи дважды в одну и ту же воронку, кажется, не падает…

Афронт. То есть следует признать, что авантюра не удалась?

Секунду! А это что такое? Корзинка для мусора!

Ладно, за неимением гербовой пишут на простой!

Алёна выгребла из корзинки все подряд и, не углубляясь в просмотр (и времени нет, и все равно в такой спешке ничего не понять!), сунула бумажный ком в свою сумку. На дне корзинки остались только стружки от очиненного карандаша, но вряд ли даже Бертран Баре счел бы их компроматом на адвоката, по совместительству киллёра.

Может быть, стоит пошарить по стеллажам? Нет, больше нет времени, секретарша закончила болтать и заглянула в комнату. Рановато вернулась, но будем благодарны судьбе и за маленькие подарочки. Надо надеяться, красотка не заметит, что корзинка пуста.

– Нашли блокнот?

– Увы, нет! – призналась Алёна, ни чуточки не покривив душой. – Видимо, моему шефу придется самому обратиться к вашему и попросить поискать. Тут уж мы с вами бессильны, да? Не стоит и напрягаться.

– Не стоит! – кивнула секретарша с таким энтузиазмом, что Алёна мигом поняла, что этот лозунг – «Не напрягаться!» – вообще был девизом ее жизни. – Тем более что мне уже пора бежать.

Наверное, надо было хотя бы из вежливости поинтересоваться, куда понесут красотку ее обворожительные ножки. Однако Алёне было на это глубоко плевать. Она была так счастлива услышанным, что забыла о вежливости. Секретарша уходит, какая удача! Ведь, судя по всему, у этой барышни не только мозги куриные, но и память короткая. Есть шанс, что до завтрашнего утра, до нового появления на работе, она начисто забудет о визите Алёны, «какой-то секретарши какого-то забывчивого клиента». И Никита Шершнев никогда не узнает о маленькой диверсии, произведенной в его кабинете.

– Ну что ж, тогда пойдемте скорее, дорогая… ах, простите, не знаю вашего имени! – заспешила она.

– Анастази! – представилась красотка. – Меня зовут Анастази!

Фу-ты ну-ты, ножки гнуты! Вот мы какие! Анастази! Настя, значит. Настасья, вот ты кто, а никакая не Анастази! Совершенно по классику получается: «Звала Полиною Прасковью и говорила нараспев, корсет носила очень узкий и русский Н, как N французский, произносить умела в нос». А впрочем, может статься, барышне пришлось сделаться Анастази, чтобы никто не называл ее на здешний манер Настя́. Французы большие мастаки уродовать русские имена: Софья́, Лена́, Марина́… et cetera, et cetera…

А не наплевать ли на причину ассимиляции? По-настоящему Алёну сейчас интересовал только один вопрос: наденет ли Анастази снова свои зелененькие глазки или пойдет в сереньких?

Не надела. Вполне возможно, что изумруды предназначались только для шефа, то есть были частью секретарской униформы.

Ладно, пусть Алёна тоже чудит из-за одного молодого-красивого, но его чернющие глазищи – свои собственные, без обману!

То есть хочется верить, что это так…

– Вам в какую сторону? – спросила Анастази, когда они уже спустились вниз и вышли на улицу. Она аж попрыгивала от нетерпения, бедняжка!

Алёна махнула рукой в неопределенном направлении.

– Ой, а мне сюда! – Секретарша тоже помахала в пространство – правда, размещающееся в противоположном направлении от указанного Алёной. – До свиданья, бон кураж!

Бон кураж – это было самое что ни на есть подходящее пожелание для авантюристки. Желаю удачи, мужества, везения… Алёна от души понадеялась, что пожелание сбудется, что ее отчаянный кураж принесет ей удачу!

Она помахала Анастази, однако той уже и след простыл. Алёна повернулась, прикидывая, в какой стороне находится ее дом, то есть дом Марины (она еще путалась в переплетении улиц и переулков, сходящихся на длинную, извилистую Фобур-Монмартр), и вдруг увидела нечто совершенно невероятное.

Какие-то люди – двое белых и один толстый негр – били на обочине дороги Никиту Шершнева.

Били смертным боем!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю