Текст книги "Обнаженная тьма"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Устыдясь своей слабости, Гелий на ватных ногах вернулся на веранду, где навзрыд плакала Елизавета Петровна, беспомощно глядя на громадную овчарку – вернее, ее труп. Уже закоченелый, обезглавленный труп…
Вся шерсть Супера была в крови и вдобавок покрыта чем-то отвратительным, черным и зловонным. Гелий понял, что неизвестный убийца не только прикончил пса, но и надругался над ним, унизил несчастное животное, вымазав его и веранду своими экскрементами.
Тошнота опять подкатила к горлу. Гелий схватил под руку Елизавету Петровну и вместе с ней выскочил на крыльцо. Остановился, прижал к себе соседку. Он был невысокий, худой, но Елизавета Петровна оказалась так мала ростом, что даже ему едва доставала до плеча. Она уткнулась юноше в грудь и дала волю слезам.
– Кто… мог? Зачем? За что?.. – толчками рвалось из горла вместе с рыданиями.
Гелий промолчал. Супер был известен своим крутым нравом. Даже ближайшие соседи опасались открыть калитку, предварительно не вызвав криком Елизавету Петровну или ее внука Петьку. Бродяг, которые иногда наваливались на поселок, особенно после окончания летнего сезона, когда дачники разъезжались, и начинали почем зря шерстить погреба и сараюшки с коптильнями, Супер чуял за полверсты и начинал заходиться в приступах грозного лая, отпугивая таким образом бомжей не только от своего двора, но и от соседних. А уж стоило ему, громыхая цепью по металлическому тросу, тянувшемуся через двор, домчаться до забора и, встав на задние лапы, высунуть свою огромную черную голову, как у самых отчаянных разбойников начинались нервные судороги, и они, развернувшись, улепетывали на полусогнутых, давая себе страшные клятвы искать поживу где угодно, только не на этом конце Слободской улицы. Супер не спускал даже мальчишкам: за забором было футбольное поле, и, если мяч невзначай перелетал через забор, выручить его можно было, только если дома оказывались хозяева. Боже упаси сунуться во двор! Супер был пострашней собаки Баскервилей. И его хозяева, и их ближайшие друзья, вроде братьев Мельниковых, Эльдара и Гелия, отлично знали, что Супер никогда не пустит в ход зубы, а с теми, кто ему по душе, вообще будет вести себя, как шаловливая болонка. Но они благоразумно держали эту информацию при себе, так что воистину зверский образ Супера держал весь остальной поселок в страхе и уважении.
– Вы проверили – в доме все цело? – спросил Гелий, понимая, что любые утешения окажутся сейчас бесполезными, и прекратить эти отчаянные рыдания соседки можно, только заставив ее подумать о чем-то практическом.
Она слабо махнула рукой:
– Не успела. Я как вошла во двор, увидела, что Супера нет, а веранда нараспашку – и туда. А здесь… О господи, о господи, хорошо, хоть Петьки нету, остался на станции в игровом зале! Это часа на два, не меньше. Как раз хватит времени все убрать. Геля, родненький, ты мне поможешь? А? – Елизавета Петровна подняла изуродованное слезами, умоляющее лицо.
Гелий нервно сглотнул, отвел глаза.
– В милицию надо позвонить, – сказал он, чувствуя себя ужасно оттого, что придется опять войти на веранду, увидеть все это, прикасаться… – Обязательно надо в милицию!
Руки Елизаветы Петровны бессильно упали.
– Не пойду, – глухо сказала она. – К Малявке? Не пойду! Какой смысл? Только унижений натерпишься!
Гелий вздохнул. Натерпишься, уж точно. Малявка, начальник станционной милиции, – он такой! Живет в Москве, в Озерное только на работу ездит, для него все в поселке – спекулянты, а дачники – дармоеды. Иногда Гелию казалось, что Малявка опоздал родиться лет на сорок. Да, еще отец рассказывал, как в 60-е годы крушили почем зря приусадебные хозяйства, заставляли резать скотину. Опять вползло в обиход словечко «кулак», ну а каждый, кто не принадлежал к числу пролетариата, был, стало быть, спекулянтом. Вот и Малявка словно бы вывалился из тех времен вместе со своими ухватками и терминологией! Всех дачников он считал «новыми русскими» и частенько подпускал вслед: «Всех вас будем ссылать на Южный берег Северного Ледовитого океана!» По-человечески Малявка обращался только с Корниловым… но это надо быть полным идиотом, чтобы не обращаться с депутатом Корниловым по-человечески! Гелий сам не видел, но были в поселке люди, которые уверяли: когда Леонид Васильевич Корнилов зачем-то заходил в отделение, Малявка провожал его на полусогнутых, что при его богатырском росте и семипудовой фигуре выглядело комично. Даже дверцу корниловского «мерса» отворил и придерживал, пока Леонид Васильевич не сел и не отпустил начальника милиции милостивым взмахом руки. И про Южный берег Ледовитого океана Малявка с ним помалкивал. А с остальными был сущим Держимордой.
– Ладно, вы пока проверьте дом. Только зайдите с другой стороны, чтоб не ходить мимо…
Гелий легонько подтолкнул Елизавету Петровну в обход дома, а сам пошел к коптильне. Он давно уже приметил, что замка на двери нет, а засов просто заложен.
Открыл дверь, постоял, привыкая к темноте. И невольно присвистнул.
Да, хорошо поработали! От кур, повешенных над коптильней, конечно, и следа не осталось. Да что куры! Вешала сорваны, крючья исковерканы, даже бок чугунной коптильни украшен вмятиной. А вот в углу и «орудие труда» прислонено – могучая кувалда. А самое мерзкое – эта вонь.
Гелий отшатнулся, едва не наступив на зловонную кучу. И коптильня вымазана этой гадостью, как стены на веранде.
«Да у них что, медвежья болезнь была?» – подумал с бессильным отвращением и вышел на воздух.
В доме открылось окошко, выглянула Елизавета Петровна:
– Ничего не тронуто, не разгромлено, только погреб открыт. Прошлогодние банки с соленьями все вынесли. И новое варенье. И холодильник обчистили, и буфет. Ну и аппарат, конечно, уволокли. А деньги у меня оставались неприбранными на нижней полке буфета, аж двести рублей, – не тронули. Что ж, им только выпить и закусить надо было?
Голос ее был усталым до безжизненности. Не дрогнул даже при слове «аппарат». А ведь самогонный аппарат достался Елизавете Петровне от матери и был ее гордостью. Сам Гелий по младости лет и слабому здоровью практически никогда не пил, разве что шампанское на Новый год, однако Эльдар со знанием дела уверял, что медовую самогонку Елизаветы Петровны можно продавать наравне с «Шустовской», которая, как известно, тоже на меду, – и еще неизвестно, которая водка будет признана лучшей, «Шустовская» или «Ховринская»!
«Бомжи, – подумал он. – Больше некому. Городские налетчики взяли бы телевизор или Петькину «Дэнди», а уж мимо денег точно бы не прошли. И в коптильне бы не нагадили. Это бомжи! Неужели Деминых рук дело?! Нет, даже он на такое не способен!»
Гелий скрипнул зубами. Не способен? А кто его знает, этого Дему, сукина сына Дему! Гвоздь в сапоге у всего поселка, чирей в неприличном месте, чесотка неизлечимая, стригущий лишай! Гелий один раз сам видел, как бабулька Самохвалова, у которой Дема две осени подряд, тихими темными ночами, выкапывал картошку, ставила в церкви свечку комлем вверх, что означало – на погибель. При этом она пришептывала имя Демы. Грех смертный, на такое пойдешь только от великого отчаяния! Но самое обидное, что зря взяла грех на душу бабулька – Демину заскорузлую, годами немытую шкуру и серебряной пулей не пробьешь, что ему какая-то тоненькая свечечка, пусть даже комлем вверх! К тому же, не пойман – не вор. Подумаешь, видел кто-то Дему на соседней станции, весело торгующего картохой по бросовой цене! Нашелся один смелый – спросил: откуда, мол, дровишки? «Да так, один мужик продать поручил, – отболтался Дема. – Это ж только вы меня за шваль держите, а имеются люди, которые подальше носа своего видят! И понимают, что лидеру движения «За либеральную Россию» можно доверить даже судьбу страны, а не только мешок картошки!»
Деминого настоящего имени никто не знал. Дема – это от слова «демократ». Он появился в Приречном с пяток лет назад – седобородый, косматый, нестриженый, невероятно грязный – и поселился в старом пионерлагере. Тут как раз лагерь купили какие-то богатые люди для своей базы отдыха и турнули Дему. Дема же уходить не захотел. Он полагал, что со своими боевыми заслугами перед новым обществом вполне может претендовать на тепленькую должность сторожа будущей базы отдыха. Он приволок кучу грязных, мятых, засаленных бумажек с невообразимыми печатями, иные даже на гербовой бумаге. Из них следовало, что во времена оголтелой демократии данный господин являлся основателем и руководителем движения «За либеральную Россию», основным лозунгом которого было: «Россия без русских!» Поговаривали, что среди бумажек имелась положительная характеристика движения вообще, и Демы в частности, написанная самим Сахаровым. Однако даже это «светлое» имя не впечатлило новых хозяев лагеря, и Дему вторично попросили очистить близлежащее мировое пространство. Когда он отказался, вытолкали взашей.
Ну Дема сгинул неведомо куда, а через неделю лагерь в одну ночь сгорел дотла. Восстанавливать его никто не стал – овчинка выделки не стоила. Теперь погорелище поросло травой и молоденьким кустарником, а на его обочине Дема соорудил себе из оставшихся нетронутыми огнем досок балаган, в котором иногда принимал других бомжей. Гелию однажды довелось проходить мимо – как раз во время такого приема. Из балагана неслись сдавленные песенки Высоцкого, пахло марихуаной, в траве тискалась немолодая парочка, ветром ворошило страницы замшелого «Огонька» с портретом печально известного Коротича – словом, налицо был весь инфантильно-демократический набор!
Впрочем, по сути своей Дема был не демократ, а анархист, потому что он не понимал уважения к чужой собственности. Каждый огород, каждый погреб, каждый дом был для него свой. Правда, анархизм не простирался настолько далеко, чтобы шляться Деме по этим огородам, погребам и домам средь бела дня, у всех на глазах. Он выжидал ночи или отлучки хозяев и тогда тащил все, что попадалось под руку из еды, откручивал головы птице, безобразно ковырялся на огородах. А может, никаким он не был анархистом, а был просто сволочью, ворюгой, бывшим зеком, у которого тяга к разрушению в крови. А демократия, «За либеральную Россию», Сахаров и все прочие прибамбасы – исключительно от нашей исконной интеллигентской привычки под всякое, даже самое гнусное, деяние подвести теоретическую базу.
Того, что Дема сидел, он никогда в жизни не скрывал: все-таки пострадал от коммунистического режима. И хотя он, как Малявка, попал не в то время – опоздал и на Соловки, и на Колыму, и, уж конечно, на строительство Беломорканала, – все же советская милиция пару раз начищала ему рыло: нос у Демы и по сю пору был заметно свернут вправо. В точности по его убеждениям!
Как-то раз Дему почти взяли с поличным. Вообще-то он обладал поразительной способностью выходить сухим из воды, но тут Валентина Ивановна Ковалева, бывшая учительница Озерной школы, а ныне пенсионерка, маясь бессонницей, выглянула в яркую, лунную ночь в окошко мансарды и увидела торчавший из картофельных кустов тощий мужской зад, рядом с которым стояла на грядке немалая корзина. Валентина Ивановна была женщина решительная, даром что подступила к своим семидесяти восьми. Она даже не стала будить мужа, а взяла его двуствольную пукалку, которую старикан Ковалев изредка выгуливал на ближних болотах, пугая выстрелами комаров, сунула в стволы два патрона и вышла на крыльцо. Дему она узнала сразу, но, сдерживая охотничий азарт, кралась по огороду до тех пор, пока не очутилась с ним лицом к лицу, и тогда рявкнула:
– Руки вверх!
Дема медленно разогнулся – и в следующее мгновение уже швырнул корзину в старушенцию, а сам задал такого стрекача через огород, что только пятки засверкали. Вошедшая в азарт Валентина Ивановна влупила по нему дуплетом, Дема метался по грядкам, как слаломист, и ушел-таки. Однако возле забора обнаружилось несколько кровавых капелек, из чего можно было заключить, что грабитель понес не только ощутимый моральный, но и некоторый физический урон.
Весть о случившемся мгновенно разнеслась по поселку: и потому, что пукалка издавала неслабые звуки и разбудила половину спящих, и потому, что молодежная компания возвращалась с ночных купаний с озера и видела, как улепетывал Дема. Да и сама Валентина Ивановна не скрывала своей доблести. Она даже отнесла заявление насчет ночного грабежа в милицию, чтоб Деме впредь неповадно было. Однако Малявка порвал бумажку у нее на глазах, сообщив, что она перешла пределы необходимой обороны, и если Дема не дурак, то подаст встречный иск по поводу своих ран, и тогда еще неизвестно, кто окажется в узилище.
Валентина Ивановна была женщина интеллигентная. А советскому интеллигенту, в отличие от российского, ведь что нужно? Чтобы все хорошо было не только в его личной квартире, на участке, в фирме, в компании, а непременно в мировом масштабе! «Если я отступлюсь, кто остановит Дему?» – подумала героическая женщина и отнесла в милицию второе заявление. Малявка мученически завел свои маленькие глазки, но рвать его не стал.
А вскоре Валентину Ивановну остановил невдалеке от продмага огромный мужик с внешностью питекантропа-олигофрена и спросил, как пройти на кладбище.
Она объяснила – вежливо и подробно.
– Это хорошо, что ты знаешь дорогу, – ухмыльнулся мужик, и в его ощерившейся пасти тускло блеснуло золото. – А дедок твой тоже знает?
– Что вы имеете в виду? – насторожилась Валентина Ивановна.
– Сама прикинь, – загадочно сказал мужик и неторопливо отошел к магазину, где на доисторических бетонных плитах его поджидал… Дема.
Остолбеневшая Валентина Ивановна видела, как они обменялись несколькими словами, причем мужик цедил через губу, а Дема кланялся и оттопыривал зад, словно гомосексуалист-профессионал. Потом мужик сел в серебристый «Вольво» и усвистел в неизвестном направлении, а Дема поглядел на замершую Валентину Ивановну и торжествующе ухмыльнулся.
Так стало известно, что у Демы есть «крыша». И «крыша» серьезная…
На следующую ночь Валентина Ивановна проснулась от боли в висках. Опять поднялось давление! Полежала немножко, надеясь, что все само пройдет, потом поднялась, пошла на кухню, где была аптечка, – и невзначай взглянула в окно. Луна светила уже не столь ярко, как неделю назад, однако все равно можно было разглядеть, что по огороду не таясь, по-хозяйски, разгуливает Дема, причем на сей раз его интересы простирались гораздо дальше молодой картошки: они тянулись и к кабачкам, огурцам и болгарским перцам.
Валентина Ивановна на деревянных ногах вышла в прихожую, сняла со стены пукалку, зарядила ее… и свалилась без памяти. Когда ее нашел муж, она была еще жива, но «Скорой» не дождалась.
Через полмесяца после ее смерти умер и старик Ковалев. Дети их жили в городе, они приехали на похороны, заколотили дом и выставили его на продажу, однако вскоре дом среди ночи запылал, и пожар удалось погасить, лишь когда от дома остались обугленные кирпичные стены. До осени Дема пасся на огороде Ковалевых, как на своем собственном, и никто не смел ему слова сказать.
В сердцах жителей Озерного начал укореняться страх. И теперь если кто-то обнаруживал урон в огороде, погребе или коптильне (многие в Озерном жили тем, что продавали пассажирам проходящих поездов или возили в Москву кур домашнего копчения), если снято было оставленное на ночь на сушилах белье, если пропадала кошка или дерзкая собачонка, никто и слова не смел сказать. Дема и его гости расхаживали с довольными физиономиями. Словом, это был натуральный террор.
Мало кто не боялся Демы и его «крыши». Ховрины и Мельниковы – вот, пожалуй, и все. Ховрины – потому что жили под охраной Супера. Гелий Мельников – потому что был слишком еще молод и верил в справедливость, а его брат Эльдар – потому что поселковые дела его ничуть не волновали.
Эльдара вообще ничего не волновало, кроме его рухнувшей жизни. Три года назад он был преуспевающим московским мануальщиком – богатым, со сложившейся клиентурой. Но вот однажды к нему пришла известная журналистка, предъявила корочки одной из популярнейших газет и сообщила, что желает написать о чудо-руках Эльдара Мельникова, поэтому пожалуйте дать интервью. Эльдар интервью дал, позволил журналистке присутствовать на своих сеансах и настолько восхитил ее, что девица решила сама на себе испробовать целительную силу мануальной терапии. Не то чтобы у нее что-то болело – так, изредка ломило спину от долгого сидения перед компьютером.
Когда Эльдар взялся за дело…
Потом молодая женщина рассказывала, что сила его рук была такова, что ей казалось: вот-вот мануальщик продавит спину насквозь. Терпеть становилось все труднее, она шутливо запищала: вроде бы наглядной агитации достаточно! Однако Эльдар не собирался останавливаться. Заявив, что у журналистки смещение дисков, он прописал ей растяжение позвоночника на специальных приспособлениях, переразгибание и хвойную ванну, что и было проделано.
Спина не болела два дня, за которые журналистка торопливо наваляла восторженную статью и отдала ее в номер. А спустя месяц начались боли в паху. Потом стали неметь икры, словно их «отсидели». Потом заныла кожа на ногах, да так, что женщина не могла спать.
Памятуя о чудо-руках, поехала к Эльдару. Тот пожал плечами: «При чем тут я?» – и предложил сделать массаж. При этом жаловался: «У вас совсем нет мышечного корсета, нечего массировать!» Потом эта фраза стала эпиграфом для новой статьи о чудо-мануальщике, который устроил своей пациентке всего-навсего разрыв сосуда, снабжающего спинной мозг кровью. Это выяснилось после операции в Институте нейрохирургии, куда молодая женщина попала после того, как у нее отнялись ноги. Ходить она больше не смогла, даже после сложнейшей операции…
На Эльдара подали в суд. Чтобы выплатить компенсацию журналистке, пришлось продать родительское наследство – квартиру в Москве – и вместе с братом переехать в Озерное в дачную, еще дедовскую развалюху. Гелий перешел в местную школу, а Эльдар устроился в районный морг. Он и раньше, до того как подался в мануальщики, работал патологоанатомом – теперь вернулся туда, откуда ушел. Замолвил за него словечко один из бывших его пациентов – у которого, наоборот, после лечения исправилось застарелое смещение дисков, так что он был немало благодарен Эльдару. Фамилия его была Корнилов, он был депутатом Госдумы от НДР, близким к Черномору и Рыжику-младшему, считался человеком могущественным. Но даже он, при всей своей силе и власти, не мог запретить Эльдару пить и оплакивать свою загубленную жизнь. Корнилов имел в Озерном дачу недалеко от дома Мельниковых, разрушение Эльдара происходило на его глазах, и Леонид Васильевич старался встречаться с ним пореже. Младший сын его, Севка, был почти ровесником Гелия, какие-то два года разницы, однако дружбы между мальчишками не получилось: прежде всего потому, что Севка, звезда спортивной гимнастики, больше времени проводил за границей, чем в Москве, ну а появляться в Озерном у него практически не было времени.
А в этом году прошел слух, будто Севка Корнилов ушел из спорта по болезни, более того – прочно прописался в кардиоцентре и вроде бы на выздоровление даже не надеются. Дом Корниловых теперь большей частью стоял запертым, Леонид Васильевич и его старший сын наезжали сюда только изредка – наверное, когда уж совсем невмоготу становилось в Москве. Тогда Корнилова-отца можно было увидеть рано утром над озером, где он стоял, глядя на восходящее солнце, словно какой-нибудь древний язычник, вымаливающий у светила спасение единственного сына. Ну да, единственного, – ведь старший-то, Слава, был сыном его жены от первого брака, носил другую фамилию и Корнилову был не родной. А вот Севка… Корнилов уже потерял не так давно дочь и жену, смерть Севки была бы для него невыносима.
Сейчас Леонид Васильевич как раз был в поселке – Гелий видел его «Мерседес» за каких-то полчаса до того, как его зазвала к себе рыдающая Елизавета Петровна Ховрина, и у него мелькнула мысль: если к Малявке идти бессмысленно, может, обратиться к Корнилову? Может быть, Леонид Васильевич сумеет избавить поселок от распоясавшегося Демы?
* * *
Кто-то громко вздохнул рядом, выпустив изо рта клуб морозного воздуха. Холод коснулся лица, и Александра резко, как от толчка, открыла глаза.
Перед ней методично ходили по стеклу «дворники», разгребая тяжелые комья снега, а чуть ниже успокоительно светились разноцветные огоньки, мигали какие-то цифры, вздрагивали стрелочки… Мгновение Александра тупо смотрела на них, потом с облегчением вспомнила, что это – автомобиль, в котором она едет на автовокзал. Ну, слава богу, она дремала всего несколько минут, а такое ощущение, будто спала не меньше часу, даже шея замлела.
Александра с удовольствием потянулась, потом вспомнила, что вроде была не одна в автомобиле, покосилась налево – и обнаружила, что как раз одна. Место водителя пустовало. Наверное, он хлопнул дверцей, выходя из кабины, – это и разбудило Александру.
Она прижалась лицом к стеклу, но ничего не могла разглядеть в снежной кутерьме. Ну и погодка! Хоть бы не отменили рейс, такие фокусы на автовокзале иногда проделывали, когда погода стояла «нелетная». Якобы в целях безопасности пассажиров.
Но где же водитель? Надо бы с ним как-то расплатиться. Интересно, дорого он возьмет? Впрочем, больше двадцатки давать глупо: ведь ехать до автовокзала было всего ничего.
Однако что-то он загулял. До отправления осталось, наверное, минут пять, не больше.
Александра взглянула на часы и безнадежно усмехнулась. Можно считать, она опять осталась без часов, потому что эти вдруг сломались. Фирма, называется! За пять минут уйти вперед на полтора часа – это же просто сойти с ума!
Она скользнула взглядом по панели приборов и тихо ахнула, наткнувшись взглядом на циферблат. Видимо, все часы в мире сошли с ума, потому что эти тоже показывали шесть тридцать – в точности как Александрины. Не пять, как следовало бы, а шесть тридцать!
Александра рванула дверцу и высунулась. Лицо ее сразу оказалось залеплено снегом, но и одного взгляда хватило, чтобы понять: автомобиль стоит не около автовокзала, не на какой-то сергачской улице, а натурально в чистом поле, затянутом белыми вихрями. Нет, вон чернеется какое-то приземистое строение – то ли избушка, то ли балаган…
Похитили! Ее снова похитили!
Ужаленная страхом, Александра ринулась вперед и, сорвавшись с высокой подножки, упала на стылую землю. Не чувствуя боли, вскочила, побежала, ничего не видя в мельтешенье снега, но почти тотчас с силой ударилась обо что-то похожее на ходячий сугроб, все такое белое и холодное. Сугроб покачнулся, ойкнул, а потом спросил:
– Подышать решили? Смотрите не заблудитесь!
Голос показался знакомым… Да ведь это тот самый приветливый водитель, который предательски заманил ее в свой могучий черный автомобиль, а потом завез неведомо куда!
В своем страхе Александра как-то малость подзабыла, от кого все-таки исходила инициатива, но сейчас это было совершенно неважно. Не до тонкостей, когда надо спасть жизнь!
Она с такой силой толкнула водителя, что он качнулся, Александра же рванулась куда-то вперед, но не пробежала и трех шагов, как рука ее была словно бы тисками стиснута, а сердитый голос спросил:
– Вы что? С ума сошли?
Водитель рванул ее к себе. Лицо его, покрытое снежными нашлепками, показалось Александре необыкновенно злобным. Только тут Александра смогла оценить милосердие – да-да, именно милосердие! – трех ее бывших похитителей, не дававших ей увидеть свои лица. Ведь общеизвестно – лишнее знание о похитителях часто становится причиной смерти заложника. А этот…
– За что? – вскрикнула Александра, совершенно теряя голову от отчаяния. – Что вам от меня надо? Что вы ко мне привязались! Отпустите меня!
– Да вы что? – спросил водитель изумленно. – Вам приснилось что-то страшное, не пойму? Это бензозаправка, успокойтесь. Я просто остановился заправить машину.
– А где автостанция? – истерически выкрикнула Александра, не понимая, почему она тут стоит с ним и точит лясы, вместо того чтобы бежать сломя голову.
– Надо полагать, осталась в Сергаче, – ответил водитель, и в голосе его Александре послышалась усмешка. – Давайте вернемся в машину, и я вам все толком объясню.
И, не обращая больше на нее внимания, он пошел к бесформенному темному пятну – своему автомобилю, на ходу пытаясь сбить с плеч наросшие на них снежные холмики.
Александра тупо смотрела ему вслед, пока он не обернулся и не сказал сердито:
– Да вы просто дурочка, честное слово! Немедленно идите в машину, пока не превратились в снежную бабу! Только отряхните как следует шубку, если не хотите сидеть в луже.
Словно подавая пример, он отряхнул с себя налипший снег – и проворно шмыгнул в теплое автомобильное нутро. Тотчас вспыхнули фары, высвечивая Александру, и ей вдруг показалось невыносимо глупым стоять вот так, окутанной метелью и страхами. В конце концов, если он так уж хотел ее похитить, почему не затащил в машину силком?
Противный какой тип все-таки. Почему он назвал ее снежной бабой? Ведь вполне мог бы сказать: «Идите в машину, пока не превратились в Снегурочку!»
Ох, господи! А сумка ведь забыта на сиденье! Что-то больно щедро она сумками бросается: одну, со всеми больничными документами, потеряла при первом похищении, теперь и эту, с остатками денег и паспортом, решила подарить на память… кому? Больше у нее сумок нет, придется новую покупать, но хорошие сумки нынче несусветно дороги! А возня с заменой паспорта? А штраф за его утерю?
Послышался нетерпеливый гудок.
Александра пожала плечами и медленно, как бы нехотя пошла к машине. Долго, с подчеркнутой тщательностью, сметала и стряхивала с себя снег… впрочем, это был мартышкин труд, потому что его наносило снова и снова, и, наконец, она плюнула на это дело и забралась в автомобиль.
Водитель сидел с термосом в руках и выглядел так безобидно, что Александра окончательно растерялась.
– Хотите кофе? Еще горячий.
Александра сочла, что кофе – это самая малая материальная и моральная компенсация, которой она заслуживает. Поэтому угрюмо приняла пластмассовую кружку и начала пить маленькими глоточками.
Господи, какое счастье! Кажется, сто лет не пила своего любимого напитка. В подвале, понятное дело, ей никто не предлагал, а потом было как-то не до кофе. Что характерно, Ангелина Владимировна, знавшая об Александриных пристрастиях и сама лютая кофейница, даже не предложила ей кофейку на сей раз. Хотя, судя по настроению мачехи, она с удовольствием добавила бы туда не сахарного песочку, а цианистого калия.
Тоска навалилась вместе с тягостными воспоминаниями, и Александра допила стаканчик почти с усилием, уже не чувствуя вкуса.
– Спасибо большое.
– Может быть, еще?
– Достаточно, спасибо.
– Да пожалуйста. Если захотите – наливайте, термос вот он. Ну что, трогаемся, пока нас тут совсем не замело?
– А куда вы меня все-таки везете?
Он застыл, воздев руки над рулем:
– Как куда? В Нижний, конечно! Вы же добирались до автовокзала, чтобы уехать в Нижний, я правильно понял?
И тут в светлых глазах мелькнул нешуточный испуг:
– Слушайте, не станете же вы убеждать меня, что вам было нужно ехать в Сеченово?! В противоположном направлении?! Впрочем, тот автобус тоже отменили, как и нижегородский. Кому охота на ночь глядя погружаться в этакую коловерть?
– Отменили? – ахнула Александра. – Вот же черт! Этого я и боялась. Откуда она только взялась, эта метелища?
– С неба упала, не иначе, – пожал плечами водитель. – Так вам все-таки не было нужно в Сеченово?
– Нет, успокойтесь. А где мы сейчас?
– Да уже возле Большого Мурашкина. Ехать осталось всего ничего.
– Господи! – ужаснулась Александра. – Это я столько времени спала?!
– Долго. Причем мертвым сном, – усмехнулся водитель. – Если честно, я пытался разбудить вас на автовокзале, но вас как будто выключили из этой жизни. А поскольку мне все равно нужно в Нижний, я и решил… Ради бога, простите за самоуправство, я не ожидал, что вы так испугаетесь. Глупо с моей стороны, конечно.
– Да это с моей стороны глупо, – пробормотала Александра. – Просто я тут недавно попала в такую историю, ну и… рефлексы, так сказать. Только знаете что, у меня денег не очень много, сотня или две. Нам зарплату через неделю дадут – если вообще дадут. Поэтому…
– Фу, – сердито сказал водитель. – Прекратите немедленно эти пошлости, а то высажу прямо здесь и дальше пойдете пешком!
У Александры вдруг перехватило дыхание. Что-то она совсем ослабела, совсем достала ее жизнь, если от нормального отношения к себе, от мимолетной заботы постороннего человека вдруг стиснулось горло и слезы наползли на глаза.
Она выпрямилась, судорожно глотая, но не смогла сдержаться – всхлипнула. Потом еще раз, еще.
– Господи! – Водитель встревоженно обернулся к ней. – Да что вы, всерьез это восприняли? Конечно, я пошутил, никуда я вас не высажу, доставлю прямо домой, даже если это на Автозаводе.
– Нет, – уже не скрывая слез, пробормотала Александра. – Это на горе, я живу недалеко от Средного рынка. И я не… я не из-за вас, просто день у меня был такой тяжелый, просто невыносимо. Вернее, дни.
– Ну ничего, ничего, – прожурчал он успокоительно. – Вы, может, еще вздремнете? Во сне все проходит, знаете ли.
– Да я вроде выспалась. Вдобавок кофе…
– Ну и хорошо. Музыку включить?
– Нет, лучше не надо.
– Как скажете.
Некоторое время ехали молча.
– А вы в Сергаче постоянно живете или к родне приезжали? – спросила Александра, чувствуя, что надо ответить на это ошеломляющее добродушие хотя бы минимумом любезности.
– К приятелю. Он болел – ногу сломал, ну, я и приехал на выходной развлечь его немножко. Только угодил в неудачный день: братишка его ходил на похороны одной своей бывшей одноклассницы, в таком трансе вернулся, что мы его утешать замучились. Ужасная история: девочка была совсем молоденькая. Спортсменка бывшая, теперь вроде бы даже модель, а погибла то ли от инсульта, то ли еще от какой-то такой же старческой глупости.
– От инфаркта, – глухо сказала Александра. – Согласно заключению медэкспертизы, все сердце у нее было испещрено множеством маленьких некротических рубчиков. То есть она была всегда предрасположена к инфаркту, потому что он возникает в узких сосудах, которым недостает кислорода и крови. Странно, конечно, что это никогда не проявлялось при исследованиях, ведь она и впрямь была спортсменка. Однако сейчас у медиков даже термин такой есть – риск внезапной смерти. Инфаркты помолодели… резко помолодели.
– Вы врач? – с интересом спросил водитель и вдруг нахмурился. – Ох, извините, до меня как-то не сразу дошло: вы, наверное, тоже на эти похороны ездили? Я просто подумал… знаете такие подробности. Это была ваша родственница?
