355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Арсеньева » Дамочка с фантазией » Текст книги (страница 3)
Дамочка с фантазией
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 21:05

Текст книги "Дамочка с фантазией"


Автор книги: Елена Арсеньева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Удивило. Но он сказал, что надо привыкать: там обстановка строгой секретности, и когда я узнаю подробности об услугах, которые они предоставляют, сам все пойму. Мне, честно, уже неохота было никуда тащиться, тем более ехать к «Спутнику», однако Роман меня просто достал своими уговорами. Я так понимаю, он с каждого клиента имел какой-то комиссионный процент, ну и старался. Короче, я пошел.

* * *

Валентину забрал из милиции муж. Все время, пока с нее снимали показания, он сидел в кабинете, боясь, что жене вдруг снова станет плохо. У Валентина Дмитриевича (Валентина и ее муж были тезки) всегда был при себе набор сердечных средств.

Когда оперативник, ведущий допрос (фамилия его была Комзаев, имя-отчество Леонид Леонидович), увидел, что Залесский достал из кармана какие-то таблетки и дает жене, он потребовал показать, что это за лекарство.

– Боитесь, чтобы я не угробил единственного свидетеля? – желчно спросил Валентин Дмитриевич. – Не бойтесь, я этого не сделаю. Мы пятнадцать лет женаты, но она мне еще не настолько надоела. Единственное, что я бы проделал с удовольствием, – это отшлепал бы ее как следует. Чтобы не совершала больше такой дури, не лезла бы в свидетели… Надо было бегом бежать с места преступления!

– Почему вы так говорите? – неприязненно спросил Комзаев.

– Да потому, что вы с ней так говорите! – окрысился Валентин Дмитриевич. – Думаете, почему у нее припадки начинаются? Мне за дверью все ваши дурацкие вопросы слышны. Интересная у вас версия вырисовывается! Как будто моя жена нарочно привела девчонку туда, где ее так ловко подстрелили! А ведь, между прочим, именно убитая сидела до конца приема, ждала мою жену, а не наоборот!

– С чего вы это взяли? – холодно спросил Комзаев.

– То есть? – с такой же интонацией произнес Залесский. – Вы разве не слышали, что рассказывала моя жена?

– Я слышал, что показывала Валентина Николаевна, – уточнил Комзаев, даже не соображая, какой лингвистический кошмар он только что породил. – Но это только ее показания. Ни опровергнуть, ни подтвердить эти слова, как вы понимаете, никто не может.

– Почему никто? Уборщица видела, как Люда там сидела, в вестибюле, меня ждала, – слабым голосом проронила Валентина.

– А почему ждала? Может быть, именно вы попросили ее подождать! – с видом прокурора Вышинского изрек Комзаев. – Чтобы потом…

Валентина откинулась на спинку стула. Она устала так, что готова была прямо сейчас лечь и заснуть. А впрочем, можно и не ложиться – поспать сидя. Только бы хоть на минуточку избавиться от товарища Комзаева. Нет, прав Валька – надо было бежать бегом с того кошмарного места. Ведь с первого взгляда было понятно, что Люде Головиной ничем не помочь, что она убита наповал. Ну да, именно это и лишило Валентину всякого соображения. Начала орать что есть мочи, звать на помощь. Вдобавок от потрясения у нее сердце схватило так, что не могла встать, пока ее не подняли добрые люди. Та молодая пара, парень с девчонкой, сначала даже подумали, что Валентина тоже ранена, так она кричала и задыхалась.

Натуральная истерика, конечно, а ведь она всегда считала, что у нее довольно крепкие нервы. Может, они и крепкие – для нормальной жизни. А для такой вот внезапной экстремалки?..

– Версии, видите ли! – вдруг проворчал Комзаев. – Откуда вам знать, какие у меня могут быть версии? Поневоле начнешь метаться туда-сюда, если вы одно говорите, а оперативные данные у меня совершенно другие!

– В каком смысле? – тупо спросила Валентина.

– А в таком, – Комзаев похлопал ладонью по двум-трем бумажкам, сцепленным скрепочкой. Их минут пятнадцать назад принесла ему какая-то суровая барышня в форме и с погонами прапорщика. Видимо, в них и были те самые оперативные данные. – В самом прямом! Вы уверяете, будто девушку, которая пришла к вам на прием и ожидала вас до закрытия консультации, звали Людмила Головина.

– Людмила Михайловна Головина, – уточнила Валентина.

– Совершенно верно, – нетерпеливо кивнул Комзаев. – А год рождения вы какой называете?

– Год рождения – 1980-й, – вспомнила Валентина запись в карточке. – Только это не я называю, а сама Людмила в регистратуре назвала.

– А по паспорту вы эти данные проверяли? – чуть подавшись вперед и глядя на Валентину исподлобья, спросил Комзаев. Вид при этом у него был настолько бдительно-недоверчивый, что Валентина невольно вспомнила кадр из какого-то старого-престарого фильма. Что-то такое про допрос англо-франко-германской, а заодно американо-японской шпионки. Следователь там сидел вот точно с таким же видом. Ну а шпионка была как две капли воды – доктор Залесская, обессиленно обвисшая на стуле.

– Ох… – тяжело вздохнула Валентина. – Конечно, нет.

– Конечно, нет?! – возмущенно повторил Комзаев. – А почему?

– Да потому, что нету у меня времени – паспорта у моих пациентов проверять. Это делают в регистратуре, когда заполняют карту платного пациента.

Она опустила глаза. Строго говоря, у платников паспорта проверяли далеко не всегда. Главное – деньги за визит, своего рода гарантия конфиденциальности. В самом деле – может, у человека такие проблемы, которыми он ни с кем не хочет делиться. Нынче у нас как бы уважаются права личности.

Вот именно – как бы.

– А что такое с ними, с паспортными данными этой Люды? – устало спросила Валентина. – Что она не так называла? Годы себе прибавила? Ей еще нет восемнадцати? Но какое это теперь имеет значение?

– В сумочке убитой девушки обнаружены два паспорта. Один – нового образца – на имя Людмилы Константиновны Рукавишниковой, 1980 года рождения, а никакой не Головиной. Фотография Рукавишниковой соответствует внешности убитой, насколько можно судить при беглом осмотре. Прописана Рукавишникова в городе Слободянске, в Чувашии, на улице Энгельса, в доме шестьдесят четыре, в квартире шестьдесят. Мы запросили Слободянск, однако ответа еще не получили. Что же касается Головиной Людмилы Михайловны, 1980 года рождения, то она блондинка с большими глазами и коротко стриженными волосами – судя по фотографии в паспорте старого образца, который мы также обнаружили в сумке убитой. Паспорт этот, по нашим данным, значится как украденный. О его пропаже Головина заявила еще в августе прошлого года и с тех пор успела получить документ нового образца. Так что вы дали нам заведомо неверные данные относительно вашей пациентки, – констатировал Комзаев не без угрюмого торжества в голосе.

– Уж извините, чем богаты, тем и рады, – развела руками Валентина, настолько измученная, что даже обиды никакой на странного мента не чувствовала. Наверное, парень и сам до смерти устал за день, вот и ломит невесть что.

Интересно, он сегодня собирается отпустить их с Валентином домой? Или дело кончится тем, что Залесский побредет в любимый садик Пушкина, где стоит их дом, один-одинешенек? А его преступная жена будет препровождена в узилище на те двое или трое суток, на которые органы правопорядка имеют право задерживать подозреваемых?

«Ладно, – со смертной тоской подумала Валентина, – пускай задерживают. Я до такой степени устала, что с удовольствием проспала бы именно трое суток – вообще не вставая. Правда, не уверена, что мне такое право будет предоставлено. Замучают небось допросами! Да и вообще, по-моему, я где-то читала, будто они имеют право даже не на трое, а на десять суток людей задерживать без предъявления обвинения. Нет, десять суток мне не проспать, даже если на допросы тягать не станут…»

Она покосилась на мужа, который сидел набычась, бросая на Комзаева мрачные взгляды, и почувствовала, что на душе стало малость полегче.

Нет, Валька отсюда один не уйдет. Комзаеву придется его тоже поместить в узилище, чтобы унять. Потому что если он почует, что жене грозит серьезная опасность, то всех на свете подымет, до областного прокурора дойдет. Или устроит нападение на отделение милиции, в котором будет содержаться Валентина. Причем это гораздо более вероятно прогнозируемая ситуация. Потому что до областного прокурора еще поди доберись, а сосед у Залесских – необычайно таинственный и загадочный мэн, который работает в каких-то частных сыскных структурах, сотрудничающих как с правоохранительными органами, так и с мафиозниками, благо в наше время четкую грань между теми и другими провести трудно, порой практически невозможно. И он запросто способен на теракт! А что сосед станет Валентине помогать, в этом можно не сомневаться. Не далее как на прошлой неделе, заглянув к Залесским в гости, он так расчувствовался, поедая фирменные Валентинины голубцы, что, не обинуясь, сказал:

– Дорогая Валентина, ты девушка моей мечты. Я бы непременно увел тебя у раба божьего Залесского, однако уж больно он мужик хороший. Надежный супруг и отец. Я-то ведь ветреник и ловелас. Всех достоинств только, что деньги из ушей торчат. Всю жизнь по лезвию бритвы хожу, а тебе стабильность нужна…

В ответ Валентина только чмокнула своего Залесского в начинающую лысеть макушку и подумала, что лет двадцать и даже пятнадцать назад она непременно потеряла бы от соседа голову, ну а сейчас, когда сороковник на подходе, ей уже и впрямь нужна стабильность. Володька (соседа звали Владимиром Долоховым) – он из тех, кто всю жизнь остаются плейбоями или, по крайности, сохраняют такой имидж. Опять же – фамилия… Валентина очень хорошо могла себе представить Владимира сидящим на подоконнике четвертого этажа, ножками наружу, и пьющим шампанское из горлышка. Хотя шампанское он не любил, кстати сказать, предпочитал баккарди с лимоном – этот Долохов, Владимир, а не тот, книжный… а как его звали, кстати сказать? Василий? Нет, Василий был Денисов. Николай? Николай был Ростов, с Андреем и Пьером тоже путаницы не возникает… Как же звали настоящего Долохова?!

– Валентина! Валентина Николаевна! – донесся до нее нестройный хор мужских голосов, потом подуло каким-то ветерком, и она вздрогнула, открыла глаза, принялась суматошно оглядываться.

Залесский поддерживает ее за плечи одной рукой, в другой сжимает какую-то газетку и обмахивает ею жену, Комзаев супится за своим столом, подоконник пуст – никакого Долохова, с именем или без, там и в помине нету.

– Ты как? Тебе плохо? – спрашивал Залесский с таким искренним ужасом, что Валентине захотелось обнять его и успокоить, как маленького. И при этом непременно надо, чтобы и он ее обнимал и успокаивал, как маленькую.

– Ничего. Я вдруг, кажется, заснула… – зевнула она, придерживая его все еще машущую руку, но не собираясь признаваться, что сейчас, после минутной дремы, чувствует себя несравненно лучше.

Залесский посмотрел на жену уже спокойней и легонько коснулся губами ее лба, над которым вздыбилась растрепавшаяся челка.

Комзазев наблюдал эту супружескую сцену с тем же выражением, с каким Маленькая Разбойница в сказке Андерсена бурчала: «Телячьи нежности!» Поджал губы и с явным усилием выдавил милосердное:

– Ладно, так и быть, на сегодня закончим. Можете идти, только протокол подпишите. Если понадобитесь, я вас вызову. То есть я вас определенно вызову, так что будьте готовы.

Валентине едва удалось сдержаться и не взвиться радостно со стула, а подняться медленно, с усилием, подчеркнуто опираясь на руку мужа.

– Давайте свой протокол, – простонала она.

– Сейчас, минутку, – Комзаев совершенно по-школьному загородил лежащие перед ним листки, в которые он весь вечер что-то угловато и экономно вписывал.

Валентина вспомнила свой почерк – размашистый, разухабистый, аналогичный почерк Залесского и совершенно такой же – Долохова, – и негромко вздохнула. Все-таки не зря говорят, что по почерку можно многое сказать о человеке. Они все жуткие транжиры, Залесские, и дочка Анечка – вся в родителей, и сосед им совершенно в масть. А у Комзаева небось и впрямь копейка рубль бережет, хотя зарплата у сотрудников милиции не в пример больше, чем, скажем, у врачей районной женской консультации или у инженера проекта. Зато не больше, чем доходы загадочного плейбоя Долохова, ага, со мстительным удовлетворением подумала Валентина – и сама удивилась той неприязни, которую испытывает к Комзаеву. За что? Делает человек свое дело, делает как может…

– Вот, готово, – проговорил между тем вышеназванный человек, с некоторым сомнением озирая свое рукомесло. – Прочтите и распишитесь на каждой странице и в конце протокола: «С моих слов записано верно» – потом число, подпись.

Валентина взяла бумаги.

В самом деле, приходилось признать, что с ее слов и впрямь было записано все правильно, а негативные реплики заботливого супруга остались вне протокола. Она прочла, кивнула, взяла предложенную ручку и попыталась было расписаться, однако «шарик» только скреб бумагу, не оставляя на ней никаких следов.

– Паста кончилась?

– Нет, просто внизу стекло, вот ручка писать и не хочет, – пояснил Комзаев, передавая Валентине газету, которой только что обмахивал ее муж. «Губернские ведомости» и прежде лежали на столе, только другой стороной вверх. А теперь газета была положена иначе, фотографиями наружу…

– Газетку под протокол подложи, Валентина, – послышался голос мужа, и она очнулась.

Умостила протокол поверх фотографий, расписалась, где надо было.

– Можем идти? – встала со стула.

– Спокойной ночи, – пробормотал Комзаев, шныряя взглядом от газеты к лицу Валентины и обратно.

Он что-то заметил. Что именно? На странице три статейки, четыре фотографии, две из них на редкость нечеткие, на третьей полуголая деваха, на четвертой сердитое губернаторское лицо – интересно, на кого он так окрысился? Но Комзаеву интересно другое: почему так изменилась в лице подозрительная свидетельница?

Увы, придется тебе, следователь, пока помучиться любопытством. А долго ли, коротко – зависит от степени твоей наблюдательности.

«Тест на наблюдательность. Найдите десять различий между изображениями А и Б». Или еще вот – совершенно по Шекспиру: «Взгляни сюда. Вот два изображения…»

Нет, лучше не смотри сюда, Комзаев!

Выйдя из кабинета, Валентина не глядя протянула руки назад, в рукава, и, не дожидаясь, когда муж толком наденет на нее шубу, зарысила к выходу.

– Погоди, – остановил ее Залесский. – Наша машина вон там стоит, ты куда разогналась? Домой пора ехать!

– Сейчас, – рассеянно ответила Валентина, – сейчас поедем, только сначала на вокзал забежим.

– Что, в туалет? – догадался заботливый супруг. – А до дому не дотерпишь?

– Нет. В смысле, я не в туалет!

Не пускаясь больше ни в какие объяснения, Валентина ринулась наискосок через дорогу, взбежала по скользким ступенькам на вокзальное крыльцо. Залесский недоумевающе пыхтел в кильватере.

Раздвижные двери когда-то ходили туда-сюда, как положено, но теперь устали и намертво закрепились в положении «открыто». Валентина пронеслась в них вихрем, сметая с пути бомжей, которые пытались найти тихое местечко для отдыха, вбежала в здание вокзала, повернула налево и кинулась в киоск «Союзпечати».

– «Ведомости» есть? Сегодняшние «Ведомости»? – крикнула она, привставая на цыпочки и нависая над прочими покупателями.

– Семь пятьдесят, – продавщица протянула газету.

– Валя, у тебя есть семь пятьдесят? – не оглядываясь, бросила Валентина мужу. – Заплати, ладно?

И, отойдя к батарее, облокотилась на подоконник, разворачивая газету.

Не здесь, не здесь… Может, номер другой? Нет, этот. Вот оно, на третьей странице…

– Да что там такое? – подошел умирающий от любопытства Залесский. – Что, а? У тебя было такое лицо, будто ты призрак увидела!

Валентина ткнула пальцем в одну из фотографий, помещенных на странице:

– Смотри! Правильно ты сказал – призрак…

Муж какое-то мгновение переводил взгляд с фотографии на жену, потом произнес прочувствованно:

– Матка Боска Ченстоховска…

Раз лет в пять он вспоминал о своем прадедушке – католическом священнике. Поскольку Валентина жила с Залесским ровно пятнадцать лет, на ее памяти это приключилось только третий раз.

– Да, кошмар, – пробормотала она. – Кошмар…

– Не то слово! Как ты думаешь, Комзаев это просек? – спросил Залесский выразительно.

– А бес его знает. Кажется, я уже тяну на особо опасную преступницу, как думаешь? – спросила Валентина, чувствуя, что у нее садится голос. – Ладно, все, хватит с меня, я сейчас рухну и не встану. Уже вези меня домой насильно, там и поговорим.

Картотека
«ВО ИЗБЕЖАНИЕ БЕД И ПОТРЯСЕНИЙ

Мощный взрыв разворотил подъезд пятиэтажной хрущевки в Московском районе. Несчастье произошло рано утром. Мы уже упоминали об этом случае месяц назад, но без каких-либо подробностей. Милиция просила нас помалкивать в интересах следствия. К сожалению, по истечении времени можно признать, что следствие пока в тупике. Однако покров секретности со случившегося снят. Итак, взрыв в жилом доме… Погиб один из жильцов.

– Взрывной волной меня буквально снесло с кровати, – рассказывает Виктория Прокофьева с третьего этажа. – Наверху кто-то закричал: «Пожар! Горим!» Я бросилась к телефону, но он не работал. Тогда я схватила трехлитровую банку с водой – у нас воду часто отключают, поэтому держу дома запас, – и выскочила на площадку как была, даже халат надеть не успела.

Пятый этаж здания был уничтожен практически полностью, на четвертом осыпался потолок и выбиты стекла. Остальные квартиры залиты водой. Надежде Никушиной с третьего этажа пришлось вызывать «Скорую» из-за сердечного приступа – она только что закончила дорогостоящий евроремонт. Сейчас в подъезде отключены все коммуникации. Надо заметить, что последствия взрыва могли стать настоящей трагедией, если бы не какой-то прохожий, случайно оказавшийся в проходном дворе около злополучного дома. Увидев, как разнесло верхний этаж хрущевки, он бросился в подъезд и перекрыл весь газовый стояк. Что называется, слава богу, знал, что и где отключать!

Эпицентр взрыва находился в квартире номер двадцать, принадлежащей семье Пластовых. Супруги Олег Сергеевич и Ирина Петровна проживают на другой жилплощади, а в Московском районе обитал их сын Сергей, учившийся на химико-биологическом факультете в Нижегородском университете. Он погиб, причем от парня остался только обугленный скелет. Всего в квартире обнаружено три трупа, обгоревшие до неузнаваемости. Кто такие были двое гостей Сергея – следствию предстоит еще выяснить. Пока на эту тему нет никаких предположений: среди его близких друзей никто не исчез, не пропал.

Кстати, интересная деталь. Как показали сокурсники Сергея, он никогда и никого не приглашал к себе в гости.

Родители Пластова, его друзья, соседи – все до сих пор в шоке от случившегося. О Сергее говорят как о вежливом, сдержанном молодом человеке, который сутками просиживал за компьютером. И хотя Сергей учился на химбиофаке, он был известен своим товарищам как талантливый электронщик, который никому не отказывал в помощи по ремонту забарахлившей компьютерной техники. Ребята, узнав о трагедии, предположили, что взрыв каким-то образом связан именно с электроникой, однако, конечно, никакой компьютер, даже самый мощный (а таким Сергей, к слову сказать, и не обладал), не способен рвануть, как большая мина!

Версия о взрыве бытового газа отпадает – ведь очаг возгорания находился в комнате, а не на кухне. Возможно, в доме хранили взрывчатые вещества (до трех кило – в тротиловом эквиваленте) или легковоспламеняющиеся жидкости. Возможно, студент Сергей Пластов проводил в своей комнате какие-то химические опыты.

Поразительный факт. В квартире Пластовых напрочь снесло стены, вся мебель сгорела дотла, обрывки одежды раскидало по ветвям растущих вокруг дома деревьев. Среди этого страшного хаоса уцелела только одна фотография, а еще – маленькая зеленая книжка-»раскладушка» с крестом на обложке. Внутри – нарисованное распятие и молитва «Во избежание бед и потрясений». Кстати, уцелевшая фотография была вложена в книжечку. На ней изображен отец погибшего Сергея, Олег Сергеевич, в годы молодости, в компании знакомых (см. фото). Ну что ж, будем надеяться, что хотя бы эти красивые девушки избежали в своей жизни бед и потрясений, которые не обошли стороной ни самого Олега Пластова, ни его семью».

Из газеты

«Губернские ведомости»
* * *

Раньше выражение «доля секунды» было для меня не более чем фигурой речи. Теперь я поняла, что они существуют физически, эти самые доли. Их в секунде как минимум пять. В первую долю я, словно повинуясь команде, отданной свыше, выключала ночник. Вторую долю секунды я (повинуясь тому же приказу) сдергивала простынку с моего соседа. Третью – падала на свою полку и с головой укрывалась этой простыней. Четвертую – я всем существом внимала почти неслышному шороху медленно приотворяемой двери. Вы когда-нибудь видели, чтобы дверь купе при отворялась, к тому же – медленно, а не отъезжала в сторону рывком – со скрежетом и грохотом? Но техника открывания этой двери выдавала профессионала… Пятую долю секунды я ужасалась до полуобморока, что накрылась тем же полотном, которое только что покрывало труп. По всем народным приметам, тот, кто надел на себя хоть что-то, снятое с покойника, особенно с убитого человека, сам вскоре умрет. Выходит, и мне вот-вот предстоит…

Секунда со всеми своими долями истекла. И время, отпущенное мне на пустые размышления, тоже истекло. Слабый промельк света проник из коридора, и я зажмурилась. Я лежала лицом к стенке, стискивая изо всех сил веки, а по спине у меня словно бы прохаживались ледяные пальцы.

О нет, это сравнение устарело, морально устарело! По моей спине будто водили лезвием ножа или стволом пистолета! Заряженного, готового выстрелить в любую секунду… нет, в любую долю секунды! Ужас, ужас… я всей кожей, всеми мышцами, всей кровью ощущала взгляд – пристальный, придирчивый взгляд человека, который смотрел в крохотную дверную щелку. Это был не случайный соглядатай – отнюдь! Это была проверка – все ли в купе так, как оставалось некоторое время назад, когда он сделал свое дело и ушел. «Это смотрит убийца!» – поразила меня догадка и заставила оледенеть, словно и я уже сделалась тем самым хладным трупом, в который мне пророчили превратиться народные приметы.

И я почувствовала, что больше не выдержу этого взгляда в спину. Сейчас заору – заору истерически, бездумно… И в тот самый миг дверь почти бесшумно закрылась. Но щелчка поворачиваемого фиксатора я не услышала, как ни напрягала слух. Приподнялась на локте, ловя малейшее движение в коридоре. Показалось или в самом деле различила едва слышные удаляющиеся шаги? Наверное, они мне почудились: очень уж грохотал поезд на стыках.

Я села, прижимая руки к груди. И только тут вспомнила, что успела одеться. И если наблюдатель смотрел внимательно, он не мог не заметить исчезновения моих вещей с вешалки. И не мог не догадаться, куда они подевались: ведь из-под простыни торчала моя нога в брючине и носке!

Значит, они – кто? не знаю кто, убийцы! – просекли, что я не сплю, что я все поняла и морочу им голову. Конечно, можно надеяться на лучшее и уповать, что наблюдатель не приметил таких мелочей, как моя отнюдь не голая нога. Но нынешняя ночь как-то враз отучила меня от этого приятного занятия – надеяться на лучшее. Я теперь готова только к худшему.

Они поняли, что их игра раскрыта.

И что? Чего мне теперь ждать? В окне все чаще мелькают огни – мы приближаемся к Владимиру. Вот-вот станция… вот-вот! И как? Мне ждать визита милиции уже во Владимире?

Ждать? А почему я должна кого-то ждать? Бежать. Я должна бежать!

Но куда? Прыгать с поезда на ходу? Даже если бы у меня хватило на это решимости, какой смысл? Мои паспортные данные есть в компьютере в кассе, где я брала билет, меня арестуют сразу, как только я появлюсь у себя дома!

Можно, конечно, там не появляться. Можно залечь на дно… ну и долго я там пролежу, с двумя тысячами рублей в кармане? А где оно, кстати, это самое дно? Я мысленно прочесываю всех своих друзей и знакомых. Их немало, однако тех, кому я могу совершенно довериться в такой безумной ситуации, раз-два и обчелся. Среди них один мужчина – «бесподобный психолог». Но этот вариант спасения отпадает. Мой юный друг (он и в самом деле гораздо моложе меня, но и ему, и мне на это наплевать) сейчас на каком-то международном семинаре молодых психологов аж в Англии… Молодец мальчонка, ничего не скажешь, но надеяться на его помощь я, получается, не могу.

Михаил? Во-первых, он в Москве. Во-вторых, это просто нонсенс – рассчитывать на человека, бросившего меня. Да мне гордыня не позволит его ни о чем попросить! Что поделаешь – любимый грех…

Мужчины, значит, как помощники отпадают. Женщины? Из всех своих знакомых и приятельниц я бы доверилась в такой ситуации разве что Жанне, хозяйке ресторана «Барбарис», но не могу подставить ее. Совладельцы «Барбариса» – какие-то ну шибко крутые ребята, они могут очень серьезно обидеться на Жанну, если она окажется замешана в криминальную историю. Так что похоже, что мне придется надеяться только на себя. В точности как героиням моих романов!

Господи… да уж не напророчила ли я себе судьбину, плетя самые что ни на есть хитроумные интриги, задавая неразгадываемые загадки, ставя неразрешимые задачи и просто-таки принуждая своих героинь выпутываться из жутких ситуаций? Ведь я сама теперь нахожусь точно в таком же положении, когда не знаешь, куда кинуться, у кого помощи просить!

Да, этого я не знаю. Зато знаю одно: чем скорей я перестану сидеть в этом купе сиднем и тратить время на размышления, тем скорей ситуация перестанет быть неразрешимой. Эти люди (нелюди, сказала бы я!), которые затеяли непонятную и странную игру, пока заставляют и меня играть по их правилам. Но мне нужно перестать делать это. Нужно их опередить и навязать им свою игру.

Первой заявить в милицию, вот что! Не ждать, пока ко мне придут, схватят и поволокут на закланье. Поднять шум раньше их. И сразу потребовать, чтобы со всех предметов, которые находятся в моем купе, сняли отпечатки пальцев. Если я не пила, не ела этой пластмассовой вилкой, не бралась за мерзкую бутылку «Клинского» (а ведь не зря, не зря я ненавижу пиво и считаю его врагом народа!), значит, моих отпечатков тут быть не может. Зато там найдутся отпечатки кого-то другого. Конкретно того, кто устроил весь этот кошмар.

Но через мгновение оптимизм, разгоревшийся было в моей душе, гаснет, как фитиль прикрученной газовой горелки: я вспоминаю какой-то романец (на сей раз не мой… а может быть, и я писала что-то в этом же роде?), где бесчувственного человека хватают за руку и оставляют его отпечатки и на орудии убийства, и на каких-то еще сопутствующих предметах. Где гарантия, что они не проделали со мной чего-то подобного, пока я валялась, опоенная клофелином или аналогичной одуряющей гадостью? Нет такой гарантии… И надежды на то, что меня выслушают в милиции внимательно, не поднимут на смех, не отправят немедленно в обезьянник или вовсе в психушку, тоже нет никакой.

«Ну, тогда ложись под бочок к этому трупу и жди, когда за тобой придут!» – говорю я себе с ненавистью. И неизвестно почему вспоминаю одного своего знакомого писателя, ныне, увы, покойного, по имени Владимир Александрович Руссков. Он говорил: «Ты, Алена, главное – пиши. Если напишешь – может, и напечатают. А не напишешь – так уж точно не напечатают!»

Если я начну трепыхаться – может быть, и спасусь. А буду сидеть сиднем – вряд ли!

Я наклоняюсь – голова немедленно начинает кружиться снова, еще не вся ядовитая дурь выветрилась, – и натягиваю сапоги. Вещей у меня нет практически никаких – только небольшая сумка, в которой лежат документы, щетка для волос, кошелек, ручка с блокнотом, косметичка и паспорт. Ну, еще в полиэтиленовом пакете – запасные трусики. Ведь я намеревалась пробыть в Москве всего лишь полдня: получить гонорар и на двухчасовом «Буревестнике» вернуться домой. Вечером была бы уже у себя в квартире, усталая, но довольная, ненадолго разбогатевшая…

Черт, когда ж я теперь получу свой гонорар?! А может, смыться с поезда, добраться до Москвы первой же электричкой, взять деньги в издательстве, а уж потом идти сдаваться?

Нет, глупость. Во-первых, всполошенные моим исчезновением, они могут связаться с милицией моментально, и тогда меня будут ждать на вокзалах как в Москве, так и в Нижнем: Алену Ярушкину, особо опасную преступницу, беглую убийцу. А во-вторых, если я даже доберусь до Москвы беспрепятственно, то не факт, что у меня в милиции потом не изымут мой гонорар. То есть факт, что изымут, так уж положено, но вот вернут ли… не факт!

Забавно: жизнь свою я работникам правоохранительных органов доверить готова, а вот кошелек… Ну ладно, пусть эти работники будут довольны хотя бы этим, потому что ни одна из моих героинь им вообще не верит. Все эти удалые дамы решают свои проблемы сугубо самостоятельно!

Ну что ж, надо ломать устоявшиеся штампы. Решено – иду в милицию!

Я рассовываю содержимое сумки по карманам куртки, застегиваю их на «молнии», а самой сумке говорю последнее прости (кстати, я ее никогда особенно не любила, да и старенькая она уже, буду только рада купить новую – если мне, конечно, удастся это когда-нибудь сделать, но остается только уповать…), надеваю перчатки, чтобы моих отпечатков тут, в этом кошмарном местечке, осталось как можно меньше. Берусь за ручку двери и, подавив желание рвануть ее в сторону и выскочить опрометью, начинаю поворачивать ее медленно-медленно, одновременно сдвигая дверь.

Смотрите-ка! Получается. Почти как у того, кто заглядывал сюда несколько минут назад. Тихо-тихо, осторожно-осторожно – и вот уже дверь открыта ровно на столько, чтобы я могла выглянуть в коридор.

Взглядом ш-ширк туда-сюда – никого. Пусто! Однако мне видно, что купе проводницы открыто. Неведомо, там она или нет, но рисковать, проверяя, не стану: спиной вперед бегу в противоположный конец вагона. Вот я в закутке около туалета. Прежде чем взяться за ручку двери тамбура, снова озираю коридор. Пусто, по-прежнему пусто! Мне везет.

Выскакиваю в тамбур, не без ужаса смотрю на скачущие под ногами, то смыкающиеся, то размыкающиеся железяки, откуда дышит стужей и мазутом. Колеса стучат, поезд замедляет ход, но бежит еще довольно быстро. Мне, наверное, придется прыгать на ходу… если удастся самой открыть дверь в тамбуре, конечно. А если нет, то лучше бы отбежать за несколько вагонов подальше. И как только поезд остановится во Владимире, сразу дать деру по перрону, не вступая в объяснения с проводницей…

Что за черт? Я хватаюсь за ручку двери, ведущей из тамбура в следующий вагон, дергаю, рву ее – она не поддается. Такое впечатление, что заперта.

Почему? Почему она заперта? Ловушка?

Да потому, что за ней вагон-ресторан, вдруг осеняет меня. Ну конечно – у меня же восьмой вагон, дальше должен находиться девятый. А вагон-ресторан почему-то всегда располагается именно между этими двумя!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю