Текст книги "Катынь. Ложь, ставшая историей"

Автор книги: Елена Прудникова

Соавторы: Иван Чигирин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

А кроме того, поляки ведь ещё и бегали! И, естественно, пытались искать помощи у местного населения. Учительница начальной школы деревни Зеньково в августе 1941 года встретила такого беглеца.

Из показаний М. А. Сашневой, учительницы.

«Поляк был в польской военной форме, которую я сразу узнала, так как в течение 1940–41 гг. видела на шоссе группы военнопленных поляков, которые под конвоем вели какие-то работы на шоссе… Поляк меня заинтересовал потому, что, как выяснилось, он до призыва на военную службу был в Польше учителем начальной школы. Так как я сама окончила Педтехникум и готовилась быть учительницей, то потому и завела с ним разговор. Он рассказал мне, что окончил в Польше учительскую семинарию, а затем учился в какой-то военной школе и был подпоручиком запаса. С начала военных действий Польши с Германией он был призван на действительную службу, находился в Брест-Литовске, где и попал в плен к частям Красной Армии… Больше года он находился в лагере под Смоленском.

Когда пришли немцы, они захватили польский лагерь, установили в нём жёсткий режим. Немцы не считали поляков за людей, всячески притесняли и издевались над ними. Были случаи расстрела поляков ни за что. Тогда он решил бежать. Рассказывая о себе, он сказал, что жена его также учительница, что у него есть два брата и две сестры…»

На следующий день, перед уходом, поляк назвал свою фамилию, которую Сашнева записала в книге Ягодовского «Практические занятия по естествознанию». Книгу эту она представила комиссии – в ней на последней странице и вправду имелась запись:

«Лоек Юзеф и Софья. Город Замостье, улица Огородная, дом № 25».

В опубликованных немцами списках расстрелянных весной 1940 года поляков под № 3796 значится Лоек Юзеф, лейтенант…

Среди вещественных доказательств НКГБ представил блокнот смоленского бургомистра Меньшагина, который после освобождения был обнаружен в делах городской управы. Содержал он 17 страниц и был заполнен различными служебными заметками, датированными от первых дней августа до ноября 1941 года. Среди этих заметок, по-видимому, сделанных на каком-то совещании у немецкого начальства, вслед за указаниями относительно евреев, большевиков, лиц немецкого происхождения и пр. вдруг проскальзывает:

«…всех бежавших поляков военнопленных задерживать и доставлять в комендатуру».

Эта фраза найдена на странице 10 и датирована 15 августа 1941 года.

Специальная Комиссия в своих документах говорила о многочисленных облавах на поляков, которые проводились по деревням.

«Свидетель Картошкин И. М., плотник, показал:

„Военнопленных поляков осенью 1941 года немцы искали не только в лесах, но и привлекалась полиция для ночных обысков в деревнях“.

Бывший староста деревни Новые Батеки Захаров М. Д. показал, что осенью 1941 года немцы усиленно „прочёсывали“ деревни и леса в поисках польских военнопленных.

Свидетель Даниленков Н. В., крестьянин колхоза „Красная Заря“, показал:

„У нас производились специальные облавы по розыску бежавших из-под стражи военнопленных поляков. Такие обыски два или три раза были в моём доме. После одного обыска я спросил старосту Сергеева Константина – кого ищут в нашей деревне. Сергеев сказал, что прибыл приказ из немецкой комендатуры, по которому во всех без исключения домах должен быть произведён обыск, так как в нашей деревне скрываются военнопленные поляки, бежавшие из лагеря. Через некоторое время обыски прекратились“.

Свидетель Фатьков Т. Е., колхозник, показал:

„Облавы по розыску пленных поляков производились несколько раз. Это было в августе-сентябре 1941 года. После сентября 1941 года такие облавы прекратились, и больше никто польских военнопленных не видел“».

В блокноте смоленского бургомистра чуть ниже первой записи о поляках была вторая:

«Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз. Гор. ( Умнову)».

(Умнов был начальником русской полиции Смоленска.)

Здесь, правда, не указано время и место расстрела. Но если поляков убили чекисты в марте 1940 года, то на кого тогда устраивали облавы немцы по смоленским деревням? Для борьбы с призраками, кажется, принято обращаться не к полиции, а совсем в другие структуры?

Расстрел

Чекисты установили, что в августе 1941 года на даче УНКВД разместилась какая-то немецкая воинская часть. К январю 1944-го удалось, исходя из свидетельских показаний, более-менее конкретизировать: это был так называемый «Штаб 537-го строительного батальона» (на самом деле, как выяснилось впоследствии, это был 537-й полк связи – по крайней мере, он так назывался). Где помещался сам батальон – неизвестно, и следов его строительной деятельности отыскать не удалось (равно как и понять, зачем связисты сидели в лесу). Работа этого подразделения была по-настоящему секретной – и лес оцепили, и доступ туда запретили под угрозой расстрела. Но без услуг местных жителей новые господа всё-таки обойтись не могли. Для таких прозаических вещей, как стирка белья, уборка, чёрная работа во дворе и на кухне, они использовали русских женщин.

В середине августа староста деревни Борок, что находилась в четырёх километрах от Козьих Гор, направил на дачу для работы на кухне трёх молодых жительниц деревни: А. М Алексееву, 1916 г. р., О. А. Михайлову, 1924 г. р., и 3. П. Конаховскую, 1926 г. р.

Им было запрещено уходить от дачи в лес, без вызова заходить в комнаты, оставаться на ночь. Приходили и уходили они по одной и той же дорожке под конвоем. Однако наблюдательные девушки многое замечали, а кое-что и выведывали. Ни привидений, ни изучения параллельных миров они не заметили – а вот стрельбу слышали. И часто.

Из показаний А. М. Алексеевой:

«На даче в Козьих Горах постоянно находилось около 30 немцев, старшим у них был оберст-лейтенант Арнес, его адъютантом являлся обер-лейтенант Рекст ( дальше девушка называет имена ещё нескольких немцев. – Авт.). Переводчик Иоганн, от имени Арнеса, нас несколько раз предупреждал о том, что мы должны „держать язык за зубами“ и не болтать о том, что видим и слышим на даче. Кроме того, я по целому ряду моментов догадывалась, что на этой даче немцы творят какие-то тёмные дела…

В конце августа и большую часть сентября месяца 1941 года на дачу в Козьих Горах почти ежедневно приезжало несколько грузовых машин.

Сначала я не обратила на это внимания, но потом заметила, что всякий раз, когда на территорию дачи заезжали эти машины, они предварительно на полчаса, а то и на целый час, останавливались где-то на просёлочной дороге, ведущей от шоссе к даче.

Я сделала такой вывод потому, что шум машин через некоторое время после заезда их на территорию дачи, утихал. Одновременно с прекращением шума машин начиналась одиночная стрельба. Выстрелы следовали один за другим через короткие, но примерно одинаковые промежутки времени. Затем стрельба стихала, и машины подъезжали к самой даче.

Из машин выходили немецкие солдаты и унтер-офицеры. Шумно разговаривая между собой, они шли мыться в баню. После чего пьянствовали. Баня в эти дни всегда топилась.

В дни приезда машин на дачу прибывали дополнительные солдаты из какой-то немецкой воинской части. Для них специально ставились койки в помещении солдатского казино, организованного в одной из зал дачи. В эти дни на кухне готовилось большое количество обедов, а к столу подавалась удвоенная порция спиртных напитков.

Незадолго до прибытия машин на дачу эти солдаты с оружием уходили в лес, очевидно, к месту остановки машин, так как через полчаса или через час возвращались на этих машинах вместе с солдатами, постоянно жившими на даче.

Я, вероятно, не стала бы наблюдать и не заметила бы, как затихает и возобновляется шум прибывающих на дачу машин, если бы каждый раз, когда приезжали машины, нас ( меня, Конаховскую и Михайлову) не загоняли на кухню, если мы находились в это время на дворе у дачи, или же не выпускали из кухни, если мы находились на кухне.

Это обстоятельство, а также то, что я несколько раз замечала следы свежей крови на одежде двух ефрейторов, заставило меня внимательно присмотреться за тем, что происходило на даче. Тогда я заметила странные перерывы в движении машин, их остановки в лесу. Я заметила также, что следы крови были на одежде одних и тех же людей – двух ефрейторов. Один из них был высокий, рыжий, другой – среднего роста, блондин.

Из всего этого я заключила, что немцы на машине привозили на дачу людей и их расстреливали. Я даже приблизительно догадывалась, где это происходило, так как, приходя и уходя с дачи, я замечала недалеко от дороги в нескольких местах свеженабросанную землю. Площадь, занятая этой свеженабросанной землей, ежедневно увеличивалась в длину. С течением времени земля в этих местах приняла свой обычный вид.

Вопрос. Кого же, по вашему мнению, немцы расстреливали на даче?

Ответ. Я твёрдо убеждена в том, что немцы расстреливали военнопленных поляков. Это убеждение сложилось у меня ещё тогда же, осенью 1941 года, и основывалось на следующих моих наблюдениях:

Были дни, когда машины на дачу не прибывали, а тем не менее солдаты уходили с дачи в лес, оттуда слышалась частая одиночная стрельба. По возвращении солдаты обязательно шли в баню и затем пьянствовали.

И вот был ещё такой случай. Я как-то задержалась на даче несколько позже обычного времени. Михайлова и Конаковская уже ушли. Я ещё не успела закончить своей работы, ради которой осталась, как неожиданно пришёл солдат и сказал, что я могу уходить. Он при этом сослался на распоряжение Розе. Он же проводил меня до шоссе.

Когда я отошла по шоссе от поворота на дачу метров 150–200, я увидела, как по шоссе шла группа военнопленных поляков, человек 30, под усиленным конвоем немцев.

То, что это были поляки, я знала потому, что ещё до начала войны, а также и некоторое время после прихода немцев, я встречала на шоссе военнопленных поляков, одетых в такую же форму, с характерными для них четырёхугольными фуражками.

Я остановилась у края дороги, желая посмотреть, куда их ведут, и увидела, как они свернули у поворота к нам на дачу в Козьи Горы.

Так как к этому времени я уже внимательно наблюдала за всем происходящим на даче, я заинтересовалась этим обстоятельством, вернулась по шоссе несколько назад и, укрывшись в кустах у обочины дороги, стала ждать. Примерно через минут 20 или 30 я услышала характерные, мне уже знакомые, одиночные выстрелы.

Тогда мне стало всё ясно, и я быстро пошла домой.

Из этого факта я также заключила, что немцы расстреливали поляков, очевидно, не только днём, когда мы работали на даче, но и ночью в наше отсутствие. Мне это тогда стало понятно ещё и потому, что я вспомнила случай, когда весь живший на даче состав офицеров и солдат, за исключением часовых, просыпался поздно, часам к 12 дня.

Несколько раз о прибытии поляков в Козьи Горы мы догадывались по напряжённой обстановке, которая царила в это время на даче…

Весь офицерский состав уходил из дачи, в здании оставалось только несколько караульных, а вахмистр беспрерывно проверял посты по телефону…»

Из показаний О. А. Михайловой:

«В сентябре месяце 1941 года в лесу Козьи Горы очень часто раздавалась стрельба. Сначала я не обращала внимания на подъезжавшие к нашей даче грузовые автомашины, крытые с боков и сверху, окрашенные в зелёный цвет, всегда сопровождавшиеся унтер-офицерами. Затем я заметила, что эти машины никогда не заходит в наш гараж и в то же время не разгружаются. Эти грузовые автомашины приезжали очень часто, особенно в сентябре 1941 года.

Среди унтер-офицеров, которые всегда ездили в кабинах рядом с шофёрами, я стала замечать одного высокого, с бледным лицом и рыжими волосами. Когда эти машины подъезжали к даче, то все унтер-офицеры, как по команде, шли в баню и долго в ней мылись, а потом сильно пьянствовали на даче.

Однажды этот высокий рыжий немец, выйдя из машины, направился в кухню и попросил воды. Когда он пил из стакана воду, я увидела кровь на обшлаге правого рукава его мундира.

Замечала я и такую вещь: пока унтер-офицеры мылись в бане, их шофёра постоянно чистили и смазывали оружие. Особенно бросалось в глаза то, что закрытые грузовые автомобили приезжали к даче всегда вскоре по окончании стрельбы в лесу на Козьих Горах».

Третья работница, Конаховская, дала примерно такие же показания.

Михайлова и Конаховская однажды видели, как на дачу провезли двоих пленных поляков – против обыкновения, доставив их к самому дому. По-видимому, это были схваченные беглецы.

Из показаний О. А. Михайловой:

«Однажды, как обычно, я и Конаховская работали на кухне и услышали недалеко от дачи шум. Выйдя за дверь, мы увидели двух военнопленных поляков, окружённых немецкими солдатами, что-то разъяснявшими унтер-офицеру Розе, затем к ним подошёл оберст-лейтенант Арнес и что-то сказал Розе. Мы спрятались в сторону, так как боялись, что за проявленное любопытство Розе нас изобьёт. Но нас всё-таки заметили, и механик Глиневский, по знаку Розе, загнал нас на кухню, а поляков повёл в сторону от дачи. Через несколько минут мы услышали выстрелы. Я и Конаховская, желая выяснить, как поступили немцы с задержанными поляками, снова вышли на улицу. Одновременно с нами вышедший через главный вход дачи адъютант Арнеса по-немецки что-то спросил Розе, на что последний также по-немецки ответил: „Всё в порядке“. Эти слова я поняла, так как их немцы часто употребляли в разговорах между собой. Из всего происшедшего я заключила, что эти два поляка расстреляны».

Тот самый староста, который послал девушек работать на кухню, однажды спросил, как им там работается, на что получил от Михайловой ответ краткий и выразительный: «Провались она, эта работа!»

Перепуганные девушки решили любой ценой выбраться из этого жуткого места. Воспользовавшись тем, что немцы снизили им зарплату с 9 до 3 марок в месяц, они не вышли на работу. За ними приехали, привезли на дачу и в наказание посадили в холодную, но потом, к их великой радости, уволили. Лишь сидя под арестом, они решились заговорить друг с другом о том, что видели и слышали – до тех пор девушки держали свои наблюдения при себе. Молчали они и после, по-видимому понимая, что чудом остались живы – лишь Алексеева рассказала о виденном своему отцу.

Эти три свидетельницы попали в самый эпицентр, но и другие местные жители что-то видели, замечали, делали какие-то выводы.

Из показаний Ветровой Е. Н., учительницы школы в посёлке Катынь:

«Осенью 1941 года, когда нас принудительно выгнали для работы на шоссе Смоленск – Витебск, мне приходилось видеть, как на грузовых машинах провозили военнопленных поляков. Их форма совпадала с формой виденных мною расстрелянных поляков в Козьих Горах».

Из показаний М. Г. Кривозерцева, 1904 г. р., плотника:

«Осенью 1941 года… я был мобилизован на дровозаготовки, по крайней мере так мне было объявлено. На самом деле с группой крестьян из разных деревень… я в течение шести дней работал по очистке леса Козьи Горы. Лес вырубался со стороны шоссе, и нам было ясно, что немцы вырубают лес, боясь партизанских налётов на шоссе. Все мы, работавшие в лесу, были зарегистрированы у немцев, и часовые пропускали нас в лес после того, как сверят по документам нашу личность.

Однажды лесник Суриков повёл меня лесом показать новую делянку, и нам пришлось проходить с ним по дороге, ведущей с шоссе к лесной даче Козьи Горы. Примерно в 300 метрах от шоссе я увидел поляну шагов сорок в длину и столько же в ширину, обсыпанную песком. Никогда ранее её на этом месте не было, она резко выделялась от общего тона земли. Видно было, что эта поляна, обсыпанная по поверхности песком, была устроена руками человека. Я спросил Сурикова, откуда и каким образом появилась на Козьих Горах эта поляна. Суриков сказал мне, что здесь зарыты люди, и как я ни допытывался, он мне больше ничего не сказал и велел молчать, если я не желаю себе зла. Здесь же Суриков мне сказал, чтобы вокруг этой поляны я не вырезал лес. Этот разговор относится, как я теперь вспоминаю, к середине октября 1941 года.

Поскольку эта поляна действительно производила впечатление свежевырытой и засыпанной немцами большой ямы, которой никогда до прихода немцев в Смоленск я ранее не видел, я поверил Сурикову. Но так как Суриков не стал мне говорить, кто погребён в этой яме, то для меня стало ясным, что усиленная охрана немцами Козьих Гор не случайна, а здесь действительно закапываются трупы замученных немцами людей».

Из показаний П. Г. Киселёва, хуторянина, проживавшего неподалёку от леса:

«В конце августа или начале сентября 1941 года в район Козьих Гор стали прибывать на грузовых автомашинах, под охраной, группы польских военных. Кроме того, иногда в это место гнали поляков пешком группами по 30–40 человек… После прибытия машин в Козьи Горы я в разное время суток слышал из леса стрельбу».

Стрельбу слышали многие крестьяне, причём, как они вспоминают, это были не очереди, а одиночные негромкие выстрелы, по всей видимости пистолетные.

Есть и ещё один свидетель с другой, «немецкой» стороны – директор смоленской обсерватории, профессор астрономии Б. В. Базилевский. 25 июля 1941 г. немцы назначили его заместителем бургомистра, в каковой должности он и пребывал до 1 октября 1942 г. Бургомистром же был адвокат Меньшагин, который пользовался особым доверием у немцев и при отступлении ушёл с ними.

В августе 1941 года в Смоленске немцы устроили лагерь для военнопленных с обычными для лагерей того времени нечеловеческими условиями. Базилевскому удалось убедить бургомистра походатайствовать перед немецким командованием о разгрузке лагеря и создании там более сносных условий. Однако комендант Смоленска фон Швец отказал наотрез.

Из показаний Б. В. Базилевского:

«Он ( Меньшагин. – Авт.) объяснил мне, что получена директива из Берлина, предписывающая неукоснительно проводить самый жесткий режим в отношении военнопленных, не допуская никаких послаблений в этом вопросе.

Я невольно возразил: „Что же может быть жёстче существующего в лагере режима?“

Меньшагин странно посмотрел на меня и, наклонясь ко мне, тихо ответил: „Может быть! Русские, по крайней мере, сами будут умирать, а вот военнопленных поляков предложено просто уничтожить“.

„Как так? Как это надо понимать?“ – воскликнул я.

„Понимать надо в буквальном смысле. Есть такая директива из Берлина“, – ответил Меньшагин и тут же попросил меня „ради всего святого“ никому об этом не говорить. Я заверил его, что сохраню этот разговор в тайне.

Вопрос. Вам известна дальнейшая судьба военнопленных поляков?

Ответ. Да, известна. Вопрос о поляках, признаюсь, меня очень мучил и я никак не мог отвязаться от мысли о них. Недели через две после описанного выше разговора с Меньшагиным я, будучи снова у него на приёме, не удержался и спросил: „Что слышно о поляках?“

Меньшагин помедлил, а потом всё же ответил: „С ними уже покончено, фон Швец сказал мне, что они расстреляны где-то недалеко от Смоленска“.

Видя мою растерянность, Меньшагин снова предупредил меня о необходимости держать это дело в строжайшем секрете и затем стал объяснять мне линию поведения немцев в этом вопросе. Он сказал, что расстрел поляков является звеном в общей цепи проводимой Германией антипольской политики, особенно обострившейся в связи с заключением русско-польского договора».

Германскую политику в польском вопросе раскрыл перед астрономом зондерфюрер 7-го отдела немецкой комендатуры Гиршфельд, прибалтийский немец, хорошо говоривший по-русски:

«Гиршфельд с циничной откровенностью заявил мне, что исторически доказана вредность поляков и их неполноценность, а потому уменьшение населения Польши послужит удобрением почвы и создаст возможность для расширения жизненного пространства Германии. В этой связи Гиршфельд с бахвальством рассказал, что в Польше интеллигенции не осталось совершенно, так как она повешена, расстреляна и заключена в лагеря».

Тут надо отрешиться от нашего послезнания и увидеть один очень простой момент: ни наши люди, ни поляки не понимали происходящего! Они мерили ту войну мерками войн предыдущих, а это было нашествие совсем иного рода, не имеющее ничего общего с отношениями между собой людей христианского мира. Мы с этим знанием родились, выросли, впитали его с книгами и фильмами – а им даже в страшном сне не могло присниться, что на самом деле происходит и будет происходить в ближайшее время, и когда всё это началось, шок был колоссальный. Они ведь думали, что имеют дело с подобными себе людьми – и далеко не сразу поняли, что это не так [15]15
  Естественно, речь идет не о конкретных немецких солдатах, среди которых попадались разные, а о сущности режима.


[Закрыть], что перед ними существа, одержимые демонами языческого мира…

Внезапное осознание этого факта вогнало профессора астрономии в тяжёлый душевный кризис.

Из показаний профессора физики И. Е. Ефимова, проживавшего в одном доме с Базилевским:

«Осенью 1941 года однажды, когда я встретил Базилевского в садике нашего дома, он был очень расстроен, задумчив и, как я заметил, чем-то озабочен. Полагая, что у него произошли какие-то неприятности по службе, я спросил его о причинах такого подавленного настроения.

Тогда он с волнением ответил мне, что в связи с полученными им сведениями он крайне озабочен судьбой русского народа, что теперь ему совершенно ясно, что все зверства, совершенные немцами в Смоленске, не являются результатом своеволия отдельных немецких офицеров-садистов, пользующихся военным временем и творящих самоуправство, а что вопрос стоит о планомерном массовом истреблении славянского народа и всех народов, не относящихся к „арийской“ расе, и что этот чудовищный план разработан и претворяется в жизнь по прямому указанию Гитлера и его клики. Все те зверства, которые нам пришлось увидеть с приходом немцев… это только начало планомерного истребления населения, которое намерены провести немцы со свойственной им педантичностью. Теперь мне ясно, продолжат он, что „жизненное пространство“, о котором твердят немцы, необходимо им для заселения их „арийцами“, и во имя этого они проводят неслыханное в истории массовое, почти поголовное истребление других народов, оставляя лишь часть населения, необходимую им в качестве рабов…»

Дальше он рассказывал о поляках – но о поляках мы уже говорили…

Как видим, в отличие от советской, в немецкой расстрельной операции нет никаких параллельных миров. В ней всё на месте: и охрана, и автомашины, и польские пленные, и множество свидетелей. Как и следовало ожидать, в густонаселённой дачной местности близ областного центра операция являлась лишь условно секретной.

Впрочем, а кого им в то время было бояться?