Текст книги "Любовь-весенняя страна"
Автор книги: Эльдар Рязанов
Жанр:
Песни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Алексей Пьяное
САМ С СОБОЙ, ИЛИ ИРОНИЯ СУДЬБЫ
Гляжу я на себя со стороны, и кажется, всё это не со мною!
Нет, я себя не чувствую больным...
Но вроде я развёлся сам с собою.
Эльдар Рязанов
У каждого есть странности в судьбе, загадки, аномалии, секреты.
Мне выпало жениться на себе.
Послушайте, как получилось это.
Я на углу себя часами ждал и сам себе ночами часто снился.
С другим себя увидев, я страдал, покуда сам себе не объяснился.
На свадьбу гости собрались гурьбой, и каждый молодыми любовался: я был в фате и тройке. Сам с собой под крики «горько!» сладко целовался.
А после свадьбы, не жалея сил, любил себя и праздновал победу.
И сам себя я на руках носил и тайно ревновал себя к соседу.
Потом себя за это извинил, но поманила прежняя свобода.
Я сам себе с собою изменил и у себя потребовал развода.
В суде мою специфику учли: чего, мол, не бывает с мужиками.
И, пожурив немного, развели они – меня. Читатели – руками.
Прочитав это, я огорчился. А почему огорчился – станет ясно из нижеследующего послания.
Уважаемый Евгений Пантелеевич!
Очень рад, что у меня подвернулся повод написать Вам. В восьмом номере Вашего журнала была опубликована стихотворная пародия Алексея Пьянова на одно из моих стихотворений. Не скрою, мне, начинающему поэту, было лестно появиться на страницах «Крокодила» в роли пародийного объекта. Тем более среди таких маститых поэтов, как А. Вознесенский. С. Островой, Л. Щипахина. К жанру пародии, как Вы можете догадаться, отношусь с нежностью, никогда не боюсь показаться смешным и всегда готов подставить свою голову в качестве предмета осмеяния. Ибо с чувством иронии нужно в первую очередь относиться к себе самому. Так что само появление пародии я воспринял, безусловно, как факт приятный. Огорчила меня маленькая небрежность. В цитате, которая предваряет пародию, к сожалению, переврана или, если хотите, искажена строчка из моего стихотворения.
В журнале «Октябрь» № 10 за 1983 (там была напечатана первая подборка моих стихотворений) строчка читается так: «...но вроде я в разводе сам с собою...»
В восьмом номере «Крокодила» эта же строчка, данная в эпиграфе, читается чуть иначе: «.но вроде я развёлся сам с собою.»
Казалось бы, ерунда. Изменено, по сути, одно слово. Однако это, оказывается, далеко не мелочь. Не говорю уже о внутренней рифме «вроде – в разводе», которую потерял пародист, но несколько изменился и смысл. «В разводе» значит в разладе, в несогласии, в спорах с собою и т. д. А глагол «развёлся» в данном контексте действительно представляет простор для фантазии.
Замена одного слова может привести к любопытным результатам. К примеру, я мог бы написать, что означенную пародию сочинил Алексей Алкоголиков, а не Алексей Пьянов. Казалось бы, какая разница! Ан нет! Различие тем не менее существенное. Я прицепился к этому глаголу «развёлся» ещё и потому, что именно на нём-то строится вся пародия:
«.сам себе не объяснился.»
«.сам с собою сладко целовался.»
«.сам себя на руках носил.»
«Я сам себе с собою изменил и у себя потребовал развода.»
И тому подобное.
Согласитесь, что исказить строчку стихотворения, а потом, оттолкнувшись именно от своего выражения, пародировать меня не совсем. как бы это выразиться. ну, скажем. не совсем элегантно.
Вы не думайте, пожалуйста, что я считаю свои стихотворные опусы безупречными и что в них не к чему привязаться пародисту. Уверен – поле благодатное. Просто хочется, чтобы меня высмеивали за моё, а не за чужое.
При этом смею Вас заверить, что я ни капельки не обиделся, я ничуть не разозлился и отношусь ко всему этому с юмором. И никаких булыжников за пазухой в адрес пародиста не держу. Считаю его человеком талантливым и остроумным. Просто у меня настолько вздорный, склочный характер, что я мимо даже такой мелочи, абсолютно незлонамеренной, не могу пройти молча. Представляете, как мне трудно жить?
Прошу Вас, дорогой Евгений Пантелеевич, никого не наказывайте, не делайте оргвыводов. Улыбнитесь, прочтя это послание, и забудьте о нём. Сердечный привет Алексею Пьянову.
Искренне Ваш Эльдар Рязанов.
Уважаемый Эльдар Александрович!
Рад, что Вы не обиделись на ту оплошность, которую допустил А. Пьянов и мы вместе с ним, не проверив цитату. Надеюсь, этот досадный факт не омрачит нашей взаимной (я надеюсь!) симпатии.
Будем рады видеть Вас у себя в гостях (и в редакции, и на страницах в качестве автора).
С самыми добрыми пожеланиями
Е. Дубровин 13 апреля 1984
А летом 1984 года мы с женой отдыхали в Ниде, в доме творчества писателей. Оказалось, что в соседней комнате живёт пасквилянт Алексей Пьянов. Мы познакомились. Пьянов оказался славным, симпатичным человеком. Помимо стихов и пародий, он автор книг о Пушкине, работал тогда заместителем редактора журнала «Юность». Алексей Пьянов признался мне: когда он узнал, что я буду его соседом на отдыхе, он приуныл и даже подумывал – не отказаться ли от путёвки. Он что-то слышал о моём шершавом характере и побаивался, как бы не случилось неприятного инцидента. Но я действительно не держал зла на пародиста, и у нас возникли добрые отношения. Пьянов был огорчён своей небрежностью, тем, что он подвёл редакцию «Крокодила», и был в этом искренен. Дело кончилось тем, что он, сделав дружескую надпись, подарил мне книгу своих стихотворений. А потом Алексей Пьянов стал главным редактором «Крокодила», и я неоднократно принимал его любезные приглашения и с удовольствием печатался в этом журнале. Учитывая зловредность моего характера, я рад, что в данном случае у меня хватило чувства юмора и, если хотите, ума, чтобы не обидеться и не наломать дров. Вот и вся новелла. Хорошо бы, если и у остальных историй был бы такой же идиллический финал.
ПОРТРЕТ
Так что же такое портрет человека?
Лицо, на котором отметины века.
Зарубки судьбы и следы проживанья, что требуют стойкости, сил и страданья...
Где глаз синева, чуб курчавый и статность? Куда-то растаяло всё без остатка.
Возьмём этих щёк худосочную бледность – её рисовала извечная бедность,
и эта угрюмая резкая складка у губ залегла, когда стало несладко, когда он отца проводил до погоста.
Быть юным, но старшим – непросто, непросто.
Потом на работах сгибался он часто от окриков хамов, что вышли в начальство, всё горбился, горбился и стал согбенным.
А эта морщина возникла мгновенно, прорезалась сразу от женской измены. Предательство друга, поклёпы, наветы – он чуть в лагеря не поехал за это.
Прокралась безвременно прядь седины!
А дальше пешком по дорогам войны, где горюшка он до краёв нахлебался, но всё ж повезло, и в живых он остался.
С тех бед на лице его сетка морщин – для этого множество было причин.
Вернулся в посёлок хромым инвалидом, по тем временам женихом был завидным: рожденье ребёнка и смерть молодухи – резон, чтобы влить в себя вёдра сивухи.
И всё не кончалась пора голодухи.
По ложным призывам в трудах бесполезных мелькали одна за другою годины, подкрались, как свойственно летам, болезни, и шли в наступленье седины, седины.
Есть пенсия, дочка, внучок, огородик и сад, где он всякую зелень разводит.
Её он разносит по дачам клиентов – торговцев, начальников, интеллигентов. Работы, заботы, болезни, утраты, за то, чтобы жить, – непомерная плата.
Кончается жизнь и в преддверии гроба не ведает чувства такого, как злоба.
Всё стерпит, снесёт, донесёт до конца...
Я в жизни не видел прекрасней лица со скромной, великой, простой красотою, смирением, кротостью и добротою.
1990
СМЕНА ВОЗРАСТА
Как постепенна смена возраста, и как расплывчаты приметы.
В усталой и осенней взрослости бушуют отголоски лета.
Но вот придвинулось предзимье. И, утренним ледком прихвачено, вдруг сердце на момент застынет. А в нас ещё весна дурачится.
Такая вот разноголосица, смешные в чём-то несуразности: и детства отзвуки доносятся, и смерть кивает неотвязная.
1987
ЖАЛОБА
Я устроен для работы, я почти что автомат, – выдаю всё время что-то, как заправский агрегат.
И, подобно водопаду, на меня летят дела:
ЭТО, ТО и ЭТО – надо... Оглянулся – жизнь прошла.
Постоянно что-то должен, перед всеми я в долгу.
Я спешу, лечу, бегу! Отдышаться невозможно, силы вышли. не могу.
Жизнь страницу за страницей перелистывает в срок.
Как бы мне остановиться!
Как бы мне прервать поток!
Разрываюсь я на части, разлетаюсь на куски.
Говорят, что в этом счастье, а не то помрёшь с тоски.
Поваляться бы в кровати, поглазеть на дождь в окно, по опушке прогуляться, просто так сходить в кино.
Я машина для работы, подустал я, братцы, что-то.
С понедельника, с понедельника начинаем мы новую жизнь, забываем про лень и безделье, станем вкалывать – только держись.
Призовём себя сами к порядку, чтоб диету всегда соблюдать, делать каждое утро зарядку и долги точно в срок отдавать.
В день тяжёлый, назначенный нами, – план прекрасный пришлось отложить. И виновны в том были мы сами, что не начали правильно жить.
Понедельники все пролетели, сгинул месяц совсем в никуда, жить по-новому мы не успели.
Ну, да это ещё не беда!
Ладно, пусть уж до Нового года мы продолжим нескладно, как встарь. Рубежи намечает природа, согласуем с ней свой календарь.
Вот и праздники улетели, промелькнули сезоны, года.
Жить по-новому мы не успели и не сможем, боюсь, никогда.
Но впивается совесть и мучит, быть в ладу с нею я не привык.
О, моя незавидная участь – затянувшийся черновик.
Запустил, раскурочил хозяйство – сам, как старый и рваный пиджак.
Я купаюсь в своём разгильдяйстве, понимая, что надо – не так!
Всё! Клянемся: ругаться не будем! Прекратим вообще нарушать!
Перед сном, как приличные люди, мы начнём кислородом дышать.
С понедельника, с понедельника затевается новая жизнь.
К чёрту лень, безучастье, безделье – размахнёмся мы так, что держись!
Понедельники прочь улетели, возвратить их обратно нельзя.
Жить по-новому мы не успели.
Может, это неплохо, друзья!
ФАЛЬШИВАЯ ВЕСНА
Бывает иногда, что средь зимы природа вдруг являет свою милость: мороза нет, нет вьюжной кутерьмы, снега сошли, поникли, растворились.
Термометр упрямо лезет вверх, нежданная теплынь стоит неделю, и оживают мошкара и зверь – мол, климат изменился в самом деле.
Боюсь я, что фальшивая весна того и ждёт, чтобы набухли почки. Ударит холодом, коварна и страшна!
И вымрут дерева поодиночке.
Природу так нетрудно обмануть, её создания доверчивы, открыты.
Всё бьёт и бьёт тревога в мою грудь, что слишком слабы силы для защиты.
Декабрь 1986
ЯНВАРЬ
Смеяться над бюро прогнозов неловко как-то и грешно.
Мы в ожидании морозов, которым быть бы уж должно.
Всему своя температура, ждёт холода моя натура, ей надоели морось, гниль.
К тому ж скользит автомобиль...
И смотрят вниз на гололедицу Большая с Малою Медведицы.
Как хорошо порою заболеть,
чтоб бег прервать, единственное средство.
Под одеяло тёплое залезть
и вспомнить, как болел когда-то в детстве.
Там за окном зима – весь мир замёрз. Пьёшь с горькой миной сладкую микстуру и на тревожный матери вопрос плюсуешь ты себе температуру.
Высовываешь белый свой язык,
«а» говоришь, распахивая горло, и взглядом, отрешённым от живых, даёшь понять, мол, руки смерть простёрла.
Как сладостно себя до слёз жалеть, в мечтах готовить жуткие сюрпризы: взять и назло всем близким умереть, чтоб больше не ругали за капризы.
Вообразить – кладут тебя во гроб, мать вся в слезах, дружки полны смиренья. И бьёт по телу россыпью озноб, как предвкушенье будущих крушений.
Дней через пять, к несчастью, ты здоров. Укутали и вывели на солнце, и ты забыл обиды, докторов.
А мысль о смерти спит на дне колодца.
Я всё ещё, как прежде жил, живу, а наступило время отступленья.
Чтобы всю жизнь держаться на плаву, у каждого свои приспособленья.
Я никогда не клянчил, не просил, карьерной не обременён заботой.
Я просто сочинял по мере сил и делал это с сердцем и охотой.
Но невозможно без конца черпать – колодец не бездонным оказался.
А я привык давать, давать, давать.
И, очевидно, вдрызг поиздержался.
Проснусь под утро... Долго не засну... О, как сдавать позиции обидно!
Но то, что потихоньку я тону, покамест никому ещё не видно.
Богатства я за годы не скопил, порою жил и трудно, и натужно.
В дорогу ничего я не купил.
Да в этот путь и ничего не нужно.
1988
КРУГОСВЕТКА
Говорит старуха деду:
– Я в Америку поеду!
– Ах ты, старая балда, Туда не ходят поезда!
Частушка
С другом старым я расстался, влез в отцепленный вагон...
И поехала вдруг станция, заскользил назад перрон.
Мягко двинулись берёзы, шаг ускорили столбы.
Чуть не навернулись слёзы – знак обманчивой судьбы.
Я теперь уже не нужен, как исчерпанная мысль. Городки бежали дружно, переезды пронеслись.
Отпивал я помаленьку железнодорожный чай, мимо мчались деревеньки, проезжал родимый край.
Что за странность? Что за диво? Поезд без локомотива.
И не поезд, а вагон – ни к чему не прицеплён.
Всё стремительней стучали в беге гулкие мосты.
И отъехали печали, и растаяли мечты.
Вдруг какой-то городишко встал у моего окна: заграничные людишки, и чужая речь слышна.
А потом опять галопом сквозь рассветы и туман проскакала вся Европа.
За окошком – океан!
Свирепеют злые штормы, волны небывалой формы,
выше крыши, больше нормы, и в поклонах корабли.
А вагон стоит упорно.
Качки нет. И нет земли.
В том отцепленном вагоне удивительный покой, а вокруг меня в разгоне раскрутился шар земной.
После океанской порки материк притормозил...
Ноги я размял в Нью-Йорке, кое-что сообразил.
Завертелась вновь пружина. Проскочил в один момент экзотической картиной азиатский континент.
Семенили государства, суетились города.
Не успев сказать им «здравствуй», я прощался навсегда.
Проявились вновь заботы, завершался круг судьбы.
Круг беды или почёта?
Шаг замедлили столбы.
Снова город мой вернулся, скатертью лежит перрон.
Как некстати я проснулся!
Я хочу обратно в сон.
1991
Я понял, что необразован, хоть и прожил немало лет, хотя начитан и подкован, хоть и объехал целый свет.
Иной мужик, что рос в деревне, попросвещённее меня – легко читает в книге древней, природной книге бытия.
Он сойку отличит от дятла, не спутает с пшеницей рожь, ему как своему понятна реки предутренняя дрожь.
По голосу он понимает, кто – коноплянка или дрозд?
В чужом лесу не заплутает и знает много разных звёзд.
По запаху он ищет травы, легко в реке отыщет брод.
Он изучил букашек нравы, какая рыба где живёт.
Ему любой зверёныш ведом, и словно азбука – поля.
В преданьях, переданных дедом, ему завещана земля.
Угадывает он погоду, набит приметами – не счесть!
Не знает, любит ли природу, поскольку сам природа есть.
Ещё пишу, снимаю, сочиняю.
Дела идут, и вроде хороши.
Но знаю – не живу, а доживаю.
И это пониманье – боль души.
Не жду удачи, озаренья, взлёта.
Мне так и не достался главный приз. И предстоит паршивенькое что-то, крушение или круженье вниз.
Эпоха раскрутилась многолико и припустилась в суматошный бег. Смотрю ей вслед безропотно и тихо, оставшийся в минувшем человек.
1992
На горных дорогах устраивают приспособление, чтобы гасить скорость, если у машины вдруг откажут тормоза. Называется оно – «улавливающий тупик»!
Не надо слишком быстро ездить, запальчиво стремиться вдаль.
Наступит некогда возмездье – вас остановят враз. А жаль!
Не надо слишком лихо мчаться, других азартно обходить.
Придётся разочароваться – придётся долго слёзы лить.
Зачем вводить людей в расстройство и издавать победный крик?
Есть специальное устройство: улавливающий тупик.
Вот вы несётесь, вы несётесь, и не нужны вам тормоза!
Добро, коль сами разобьётесь.
А то помогут вам друзья.
Ведь вы, набрав большую скорость, тем огорчите всех. Тогда решат, что повернуть вас впору на путь, который в никуда.
Но если всё ж, презрев условья, вы вырветесь в чудесный миг, вас заарканят, вновь изловят, собьют, сошлют, заткнут в тупик.
Всё беспричинно. Чей-то взгляд. Весна.
И жизнь легка. Не давит её ноша.
И на душе такая тишина,
что, кажется, от счастья задохнёшься.
Всё беспричинно. Чей-то взгляд. Зима.
И жизнь тяжка. И неподъёмна ноша.
И на душе такая кутерьма,
что, кажется, от горя задохнёшься.
То ночь жарка, а то морозен день.
Вся жизнь в полоску, словно шкура тигра. А на душе такая дребедень.
Да, жаль, к концу подходят эти игры...
* * *
Осень начинается в горах, а затем сползает вниз, в долины.
В нижний лес прокрался жёлтый страх, белый снег покрасил все вершины.
Старость начинается в ногах, даже в зной, укутанные, мёрзнут.
И ползёт наверх холодный страх предисловием событий грозных.
* * *
Какие звонкие ребята пришли в конце пятидесятых, – худы, крикливы, небогаты, со свежим чувством, с тонкой кожей, со словом новым, непохожим; глаза дерзки, упрямы мышцы – певцы, актёры, живописцы, творцы кино и музыканты.
Какие звонкие таланты!
Теперь, в конце восьмидесятых, в почёте прежние ребята, богаты и лауреаты, и телом, и душой пузаты, пропал их праведный запал.
Теперь, в конце восьмидесятых, оборотились в доставал.
Какая жалкая расплата!
1989
Я тороплю и тороплюсь!
Я, как курьерский поезд, куда-то бесконечно мчусь, никак не успокоюсь.
Несусь без остановки, не надо, мол, парковки, я лишь в лихом движенье спасусь от пораженья.
Я тороплюсь и тороплю, остались сзади лица...
И запоздало я скорблю – не смог остановиться.
Как много пробуксовок и передозировок.
Я весь в изнеможенье, скорее бы паденье.
Я тороплю и тороплюсь!
Но сколько можно, сколько? Я развалюсь, я расколюсь на мелкие осколки.
Но я отваги наберусь и наконец остановлюсь.
По сторонам я оглянусь и, может, в чём-то разберусь.
Сменю я установку, возьму переигровку. Поскольку наслажденье всегда в освобожденье.
Когда-то, не помню уж точно когда, на свет я родился зачем-то...
Ответить не смог, хоть промчались года, на уйму вопросов заветных.
Зачем-то на землю ложится туман, всё зыбко, размыто, нечётко.
Неверные тени, какой-то обман, и дождик бормочет о чём-то.
О чём он хлопочет? Что хочет сказать? Иль в страшных грехах повиниться? Боюсь, не придётся об этом узнать, придётся с незнаньем смириться.
От звука, который никто не издал, доходит какое-то эхо.
О чём-то скрипит и старуха-изба, ровесница страшного века.
И ночь для чего-то сменяется днём, куда-то несутся минуты.
Зачем-то разрушен родительский дом, и сердце болит почему-то.
О чём-то кричат меж собою грачи, земля проплывает под ними.
А я всё пытаюсь припомнить в ночи какое-то женское имя.
Зачем-то бежит по теченью вода, зачем-то листва опадает.
И жизнь утекает куда-то. Куда?
Куда и зачем утекает?
Кончается всё. Видно, я не пойму загадок, что мучают с детства.
И эти «куда-то», «о чём-то», «к чему» я вам оставляю в наследство.
КАПРИЗНАЯ ПАМЯТЬ
У памяти моей дурное свойство – любая пакость будет долго тлеть.
Хочу прогнать больное беспокойство, но не могу себя преодолеть.
Как в безразмерной «камере храненья», в сознанье чемоданы и мешки, в которых накопились оскорбленья, обиды, униженья и щелчки.
Не в силах изменить свою природу, я поимённо помню всех врагов. Обиды-шрамы ноют в непогоду.
К прощенью я, простите, не готов.
В самом себе копаюсь я капризно, на свалке памяти я чёрт-те что храню. Обидчиков повычеркав из жизни, я их в воображенье хороню.
Конечно, признавать всё это стыдно, и я раскрыл свой неприглядный вид.
Я очень плох! И это очевидно!
Моё сознанье – летопись обид! 3
Я летал над ночною землёй, занимались рассветные сумерки... Каркал голос – бесплотный и злой, будто я и судьба моя умерли.
Начинался меж тем новый день, захотелось мне с ним прошвырнуться. Нацепил я луну набекрень и гулял над Китаем и Турцией.
Я свободен от всех и от вся!
Не подумайте дурно, но с облака я на землю дождём пролился, а потом прогремел, словно колокол.
Пусть не прав я, пускай виноват.
Ну, пописал и пукнул нечаянно.
Но они ж из зениток палят!
Разве это сосуществование?
Тут цунами я с цепи спустил, то есть дул пред собой и покрикивал, мрак ужасный нарочно сгустил, пилотировал с воплями дикими.
Люди, бросьте меня донимать!
Дайте жить-поживать, как мне хочется. Просто в небе люблю я летать, среди звёзд, облаков, в одиночестве.
Лесная речка вьётся средь деревьев. Там, где мелеет, убыстряет ход.
Река несёт печальные потери, но неизменно движется вперёд.
В неё спускают всякие отбросы, живую душу глушит динамит.
Она лишь плачет и покорно сносит огромность угнетений и обид.
Петляет, изгибается, виляет, в препятствие уткнётся – обойдёт.
Но на реку ничто не повлияет, она обратно, вспять, не потечёт.
Встречая на своём пути плотину, речушка разливается окрест, так в правоте своей неукротима, как будто она Лена или Днестр.
Иные реки катятся в болото, иные испускают злую вонь...
В живой реке пленительные ноты, живой воды живительный огонь.
Опять прокол, падение, осечка.
Растёт утрат необратимый счёт.
Ты должен быть, как та простая речка, что знает своё дело и течёт.
* * *
Касса справок не даёт, фирма веников не вяжет. Нам всего недостаёт, нам всегда, везде откажут.
Запрещён проезд и въезд, всё, что нужно, дефицитно. Только кто-то что-то ест вкусно, дёшево и скрытно.
«Накось – выкуси» живём, главное для нас – бороться! Если ж плохо. Ясно, в том виноваты инородцы.
1987
САГА О ХОРОШЕМ ЧЕЛОВЕКЕ
Он был хороший человек и знал, что он хороший!
И с этим знаньем прожил век, хорошестью обросший.
Совсем не глуп, но не умён и как-то неталантлив...
Но всё же что-то было в нём – воспитан и галантен.
Был в меру лыс и в меру тощ, и в меру толст, пожалуй.
А в общем, просто был хорош, отменный, право, малый.
С узбеком он всегда узбек, с татарином – татарин.
Он очень славный человек и компанейский парень.
В охотку пил, со смаком ел, коль в гости приглашали.
И барышни в свою постель его душевно звали.
Он в основном не делал зла, был, значит, положителен. Судьба его так берегла, что стал он долгожителем. Менялось всё в стране: момент, эпохи и формации, а он застыл, как монумент с «хорошей» репутацией.
Стал изрекать и излучать хорошесть то и дело.
И мне о нём стихи писать, пожалуй, надоело.
1996
ДЕТСКОЕ
Если все-все-все железные дороги взять и вытянуть в одну, а потом, собрав всё-всё здоровье, эту лестницу поставить в вышину – так, что в чёрной звёздной тишине прислонить верхушку лестницы к луне, за перила-рельсины держаться и по шпалам-перекладинам подняться. Вот откуда здорово плеваться!
1989
УХОДЯЩАЯ НАТУРА
Есть в кино рабочий термин – уходящая натура.
Мол, кончается цветенье, осень или половодье... Значит, надо эпизоды, что пришлись об эту пору, фильм спасая от закрытья, обязательно отснять.
Уходящая натура всем диктует график съёмок, задержать времён движенья не под силу никому.
Так сезоны отлетают, уступая новой смене, умирают, чтоб воскреснуть и вернуться через год.
Но хитёр я, старый съёмщик: географию меняя, я спешу на юг скорее, чтобы лето удлинить.
Мне случалось настигать за полярным кругом зиму, догонять весну и осень, листопад и снегопад.
Но однажды наступает очень грустное прозренье: уходящею натурой вдруг себя осознаёшь.
Только тут уж не поможет изменение пространства – север, юг, восток и запад мне спасенья не дадут.
1990
НА ПОКОЕ
Хотелось бы тихо и мирно стареть, журналы листать, в телевизор глазеть, сидеть на завалинке, обутым быть в валенки и старые кости на солнышке греть.
Но вместо того, чтоб спокойно сидеть, я должен, потея, куда-то лететь, забыв о завалинке, что я уже старенький и что меня запросто могут огреть.
С годами пора бы уже присмиреть, вздыхать и кряхтеть, вспоминать и пердеть, сидеть на завалинке, обутым быть в валенки и перед природою благоговеть.
1990
Жить бы мне в такой стране, чтобы ей гордиться!.. Только мне в большом говне довелось родиться.
Не помог
России Бог,
царь или республика.
Наш народ ворует, пьёт, гадит из-за рублика.
Обмануть, предать, надуть, обокрасть – как славно-то! Страшен путь во мрак и жуть,
Родина державная.
Сколько лет
всё нет и нет
жизни человеческой.
Мчат года.
Всегда беда
над тобой, Отечество.
1994
НА ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕ ЛЕОНИДА ФИЛАТОВА
О, это греческое имя – Леонид!
И зарубежная фамилия – Филатов!
Чудесен ты, красив и мозговит, и очень обаятелен к тому же.
Любимец муз-сестёр, которых девять штук!
К тебе неравнодушна Мельпомена.
Она – трагедия – коленопреклоненна
перед тобой. Легла – не заносись! – Не Муза, нет,
перед тобой легла Таганки сцена.
А муза Талия! (Я талии лишён) известна как комедии куратор.
Федот-стрелец был вместе с ней рождён.
Ты с этой музой согрешил, Филатов.
Прекрасен твой герой Федот-стрелец.
Не Скорпион какой-нибудь, не Водолей, не Рыба... И пусть сложеньем ты не удалец, зато в искусстве, несомненно, глыба!
Такие музы, как Эрато и Евтерпа, не говоря уже о Каллиопе, тебе вручили лиру стихотворца.
Тут лучше обойтись вообще без рифмы.
А муза дорогого нам кино!?
О ней и не догадывались греки.
Она-то втюрилась в тебя давным-давно и своё сердце отдала тебе навеки.
Лишь Терпсихора не заметила тебя.
Она ушла – к кому!? – к Плисецкой Майе.
Ошибку сделала ужасную она И до сих пор очухаться не может.
O, это греческое имя – Леонид!
Что в переводе означает: милый Лёня!
Хочу тебя поздравить от души и пожелать тебе, бесценному, здоровья!
P. 5.
Ещё одну ты, кстати, музу оседлал.
Её зовут в простонародье – телик.
И здесь ты всех умыл! И причесал!
Тебя люблю! Твой друг Рязанов Элик.
Декабрь 1996
Всё раньше темнеет, всё позже светает, день ночи с обоих концов уступает...
Вот так же и жизнь отступает пред смертью, и в душу вползают унылые черти.
Всё больше усилий, всё меньше отдача.
И горько сознанье – не станет иначе. Болезни – хреновая штука, поверьте, а в душу вползают унылые черти.
Усталость всё больше, а радость всё глуше. Пожившее тело становится суше.
Засыпали сердце печальные смерчи, заполнили душу унылые черти.
Я тщетно пытаюсь поставить заслоны, но, видно, судьба ко мне неблагосклонна. Вползают. И мчатся в сплошной круговерти в душе моей бедной унылые черти.
И вот победили унылые черти.
Ты, словно письмо, запечатан в конверте. Конверт деревянный, и нет на нём марки, и адреса нет. Догорают огарки.
Жизнь прожить – нехитрая наука: отыщи любовь да сбереги...
Место жизни – ближняя округа, далью не прельщайся, не беги.
Даже если жизнь обыкновенна, делай всё, что можешь, от души, понимай всему живому цену и судить чужого не спеши.
Трать себя, живи неосторожно, выгод не считай, не мелочись.
Пусть с людьми и сложно, и тревожно, ты пойми их суетную жизнь.
Жизнь, коль вдуматься, простая штука. Главное, ни разу не предать.
Жизнь – совсем не сука и не скука, если станешь дальним сострадать.
И живи! В любую непогоду!
Сочиняй свой собственный мотив.
А любить жену, друзей, природу – не такой уж, право, примитив.
НОСТАЛЬГИЯ
Ностальгия – это значит неизбывная тоска, когда сердце горько плачет от любого пустяка.
Ностальгия, как дорожка – очень трепетная нить – в то, что больше невозможно ни вернуть, ни воскресить.
Что такое ностальгия?
Это боль, и это крик, и разлука с дорогими, и со всем, к чему привык.
Ностальгия – это пламя, не зальют его года, это раненая память об ушедших навсегда.
Голову сжимает обруч, жизнь на медленном огне. Ностальгия – это горечь по потерянной стране.
По утраченному детству, куда путь заказан вновь, и не существует средства, чтобы оживить любовь.
Ностальгия, как дорожка – очень трепетная нить – в то, что больше невозможно ни вернуть, ни воскресить.
1983
ЮБИЛЕЙНОЕ
Если утром где-то заболело, радуйся тому, что ты живой.
Значит вялое, потасканное тело как-то реагирует порой.
Вот ты пробудился спозаранок, организм твой ноет и свербит.
Не скорби о том, что ты подранок, а проверь-ка лучше аппетит.
Если и со стулом всё в порядке, смело челюсть с полки доставай, приступай к заутренней зарядке, на ходу протезов не теряй.
И, сложив себя из всех кусочков, наводи фасон и марафет, нацепи и галстук, и носочки, распуши свой тощий перманент. Главное – под ветром не качаться, чтобы не рассыпаться трухой...
А вообще ты выглядишь красавцем, на молодку бросил взгляд лихой.
Силы подкрепив свои кефиром, ты готов сражаться с целым миром, показать всем кузькину мамашу, чтобы, ёлки-палки, знали наших.
Если ж нету спазмов спозаранок, коль кефир не пьёшь, не ешь баранок, может, час неровен, тебя нет?
Коль пусты и душ, и рукомойник, может, ты уже. того. покойник?.. Сослуживцы вешают портрет!
Так привет вам, утренние боли, вы – благая весть, что я – живой!
Что ещё я порезвлюсь на воле с этой вот молодкой озорной.
Раз продрал глаза. Всего ломает! Чую, рвётся жизненная нить!
А молодка позы принимает.
Дура! Надо в «Скорую» звонить!
1997
НОЯБРЬ НА ВАЛДАЕ
Эмме
Опять ноябрь раздел деревья, опять окрест округа спит...
И, как сто лет назад, деревня печными трубами дымит.
Дым вертикальными столбами вознёсся к серым небесам. Душа стремится за дымами.
И скоро улечу я сам.
Нигде не видно ярких пятен, поблекло озера стекло.
А воздух чист! Невероятен. Как на душе моей светло!
Над озером зависла дымка, кочует ворон по стерне.
А мы с тобой идём в обнимку по нашей старой стороне.
Твоё плечо, твоя поддержка, моя уверенность в тебе.
И вот опять смотрю я дерзко и снова радуюсь судьбе.
Стоят, обнявшись, две коняги, на холки морды положив.
И я, забыв про передряги, вдруг понял, чем живу и жив.
Мы, как они, храня друг друга, тепло и силу отдаём.
И потому не сходим с круга, а, взявшись за руки, идём.
Морозец свеж, и жить охота. Шагаем мы по ноябрю.
Калитка наша. дом. ворота. Как я тебя благодарю!
Январь 2004
Как сладки молодые дни, как годы ранние беспечны...
И хоть потом горьки они – дай Бог, чтоб длились бесконечно.
В двенадцать, в снег, в пургу, в мороз к нам Новый год пришёл намедни.
И был простителен мой тост
«Дай Бог, чтоб не был он последний».
Зимой измотан. Где ж весна с её красою заповедной?
Болел и ждал. И вот пришла она!..
Дай Бог, чтоб не была последней.
Усталость, ссоры и мигрень. Сменялись трудности и бредни в нелепый и постылый день.
Дай Бог, чтоб не был он последний.
Бывает тошно. Устаёшь, а тут ещё и дождь зловредный, – осенний, безнадёжный дождь.
Дай Бог, чтоб не был он последний.
Преодолев души разлом, на станции одной, дорожной нашёл тебя. И стал наш дом, дал Бог, обителью надёжной.
Седые волосы твои свободны. Непокорны гребню.
А я? Я гибну от любви.
Дай Бог, чтобы была последней.
От жизни я ещё не стих, – тревожной жизни и печальной.
И сочинил вот этот стих,
дай Бог, чтоб не был он прощальный.
3 февраля 2004
АВТОРА!!!
В 1961 году после фильма «Человек ниоткуда» я оказался в немилости, как бы опале. В глазах людей, командующих искусством, я стал личностью если ещё не целиком подозрительной, то, во всяком случае, с неприятным душком. В общем, человеком не совсем нашим. «Человек не оттуда» – так изволил пошутить со съездовской трибуны М.А. Суслов – секретарь ЦК КПСС, «серый кардинал», как его называли. Он заведовал идеологией партии и страны.
