Текст книги "Любовь-весенняя страна"

Автор книги: Эльдар Рязанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Он в лицо плевался колко, он раздел от снега ёлки, молотил метелью в окна так, что дом стонал и охал.

Ветер был самоуверен – дул в разнузданной манере.

Он вломился, как налётчик, оборвал все провода.

В коридоре умер счётчик, в кране кончилась вода. Электричества нет в избах, мы не смотрим телевизор, мы живём теперь при свечке, раздуваем жар у печки.

Ветер груб и неумерен – выл в разнузданной манере. Налепил кривых сугробов, не проехать, не пройти, на нехоженых дорогах ни тропинки, ни пути.

Издавая хамский посвист, скорый ветер отбыл в гости то ль на север, то ль на юг.

А потом вернулся вдруг!

Мы и охнуть не успели, снова заскрипели ели.

Ветер продлевал бесчинства и чинил большие свинства, сыпал манкою из снега так, что потемнело небо, вздыбил саван-покрывало, буря гикала, плясала, ветер гадко хохотал.

Наконец, и он устал.

Иль дебоша устыдился, лёг в лесу, угомонился.

Взвесил свою жизнь, подумал. И от огорченья умер.

Снова тихо в белом свете... Только жаль, что умер ветер.

* * *

Где Камергерский встретился с Тверскою, на том углу,

впервые ты сказала мне такое:

– Я вас люблю!

И в первый раз поцеловала там на виду

и навсегда околдовала.

А я всё жду

покорно, сумасшедше и мятежно, тоску тая,

когда придёшь ко мне и скажешь нежно:

– Я вся твоя!

Но не пришла и не сказала мне на беду.

Надежда умерла, устала.

Теперь не жду.

1989

СВЕРСТНИКУ

Его взяло отчаянье и зло.

В тюрьме родился, в ней провёл всю жизнь он. Иным везёт. Ему не повезло: застенком для него была отчизна.

Пожизненно! Весь срок прошёл в тюрьме, где свыкся он с суровым распорядком.

Он знал, конечно, что живёт в дерьме, но уговаривал себя, что он в порядке.

Он жал плечом – незыблема стена!

А правила жестоки, неизменны.

Да, на таран не шёл, и в том его вина.

Порой лишь бился головой о стену.

Считал, что в каталажке и умрёт.

Но вдруг начальник новый был назначен, пробил в стене дыру, проём, проход и для начала всё переиначил.

Привольный мир открыла та дыра: дорогу, речку, луг, где лошадь ржала.

В пролом рванула первой детвора и босиком по полю побежала.

Ребята в речку прыгали визжа, они свободу приняли как должно.

А он, привыкший к кулакам вождя, с опаской шёл, наощупь, осторожно.

Приволье, а ему не по себе:

нет стукачей, не бьют, не держат плётку.

И он, мечтавший о такой судьбе, вдруг захотел вернуться за решётку...

Он рад и злобен. И в конце пути всё проклинает и благословляет.

Тюрьма не только держит взаперти, она к тому ж ещё и охраняет.

Гримасой жалкою его лицо свело, фигура сгорбилась понуро и устало.

С эпохою ему не повезло —

как раз на жизнь свобода опоздала!

1989

Сон – это жизни продолженье, но ночь – не продолженье дня. Тут очень сложное сложенье, замысловатое сраженье со светом тьмы и с явью сна.

И неизвестно, где больнее, и неизвестно, где страшнее – в дремоте или наяву.

Но всё ж во мгле ночной слышнее, когда на помощь я зову...

* * *

Скажи мне, кто твой друг, и я скажу – кто ты! – знакома поговорка эта с детства.

В ней столько чистоты и простоты – иных веков наивное наследство.

Скажи мне, кто твой враг, и я – кто ты? – скажу. Вражда врага надежнёй дружбы друга. Бесценной ненавистью вражьей дорожу.

Ведь в этом силы собственной порука.

* * *

Как пробиться к такому стиху, чтобы он излучал обаяние, чтобы чувства ложились в строку без излишеств и без придыхания?

Как пробиться к обычным словам, в их естественном, скромном значении, сдёрнуть с них шелуху, всякий хлам. Где набраться такого умения?

Как пробиться ещё к колдовству, чтоб звучала строфа, как мелодия, чтобы строчки несли красоту и живыми остались в народе.

Нине

Когда я просто на тебя смотрю, то за тебя судьбу благодарю.

Когда твоя рука в моей руке, то всё плохое где-то вдалеке.

Когда щекой к твоей я прислонюсь, то ничего на свете не боюсь.

Когда я глажу волосы твои, то сердце замирает от любви.

Когда гляжу в счастливые глаза, то на моих от нежности слеза.

Как то, что чувствую, пересказать?

Ты мне жена, сестра, подруга, мать.

Не существует безупречных слов, что могут передать мою любовь.

И оттого, что рядом ты со мной, я – добрый, я – хороший, я – живой.

Стих этот старомоден, неказист и слишком прост, но искренен и чист.

С улыбкой светлой на тебя смотрю, и жизнь, что вместе мы, благодарю.

1985

ВСТРЕЧА

После ливня летний лес в испарине.

Душно. Солнце село за рекой.

Я иду, а мне навстречу парень, он – черноволосый и худой.

Он возник внезапно из туманности со знакомым, близким мне лицом.

Где-то с ним встречался в давней давности, словно с другом, братом иль отцом.

Время вдруг смутилось, заколодилось, стасовалось, как колода карт...

На меня глядела моя молодость – это сам я сорок лет назад!

Головой кивнули одновременно, посмотрели пристально в глаза.

Я узнал родную неуверенность.

О, как мне мешали тормоза!

На меня взирал он с тихой завистью, с грустью я рассматривал его.

В будущем его, я знал безжалостно, будет всё, не сбудется всего.

Он застенчив, весел, нет в нём скрытности, пишет он наивные стихи.

Я провижу позднее развитие, я предвижу ранние грехи.

Будут имя, книги, фильмы, женщины. Только всё, что взял, берёшь ты в долг.

И на время. Нет нужды в оценщике – ты пустым уходишь в эпилог.

Главное богатство – это горести, наживаешь их из года в год!

Что имеет отношенье к совести, из печалей и невзгод растёт.

Он в меня смотрелся, словно в зеркало, отраженье – старая балда!

Лишь бы душу жизнь не исковеркала, если что другое – не беда.

Слушал он, смеялся недоверчиво, сомневался в собственной судьбе. Прошлое и нынешнее встретились! Или я немного не в себе?

Попрощались мы с улыбкой странною, разошлись и обернулись вслед.

Он потом растаял за туманами будто его не было и нет.

Только капли россыпями с дерева шлёпаются в мокрую траву...

Мне, пожалуй, не нужна уверенность, было ли всё это наяву.

1987

Р.5. Это стихотворение натолкнуло меня на сюжет мистической повести «Предсказание», где уже поживший писатель встречается сам с собой, только молодым. А потом, в 1992 году, возник и фильм, где главные роли исполнили очаровательная французская актриса Ирен Жакоб, а также Олег Басилашвили и Андрей Соколов.

НА ОТДЫХЕ

У природы нет плохой погоды – написал я много лет назад.

Столько я упрёков от народа выслушал, что сам себе не рад.

Был моложе, веселей, беспечней, не страшился я держать ответ.

Болтанёшь, как будто плюнешь в вечность, ан обратно уж дороги нет.

Да и мне не скрыться от судьбины: отдых! Я приехал на курорт!

Три недели страшной холодины, дождь на нас чихал, как злющий чёрт.

Мнимый парадокс весьма опасен, фраза прилепилась, как печать.

Я и сам с собою не согласен, я хочу при солнце отдыхать.

Штормы, вихри, смерчи, ураганы, зной, буран, самум и снегопад, я скажу вам, очень не желанны.

Я беру свои слова назад!

Отрекаюсь от своей ошибки, забираю эту песню вспять.

У природы – редкие улыбки!

Только их и надо привечать.

Жизнь идёт, сменяя цикл за циклом.

Ну, какая старость благодать?!

А меня и эту беспринципность надо понимать и принимать.

1989

МОНОЛОГ УЧАСТНИКА МАССОВЫХ СЪЕМОК

Я снимаюсь тридцать лет в массовке, у меня, считайте, юбилей.

Мне платили в день по трёхрублевке, а теперь – аж по пяти рублей.

Я носил немецкие мундиры, ватники и фраки надевал, я бывал и красным командиром, но за белых тоже воевал...

Чтоб подзаработать хоть немного, я в массовку как-то заскочил.

И застрял! Вот так кинематограф жизнь мою обжёг и погубил.

Съёмки шли. Мне было интересно. Верил, что ещё сыграю роль.

Но судьба поставила на место: и в кино, и в жизни – не герой!

Наважденье кончилось не скоро, шашкой дымовой горели дни.

На меня орали режиссёры, материли кинохолуи.

Но упрям! И не терял я веры.

Как-то раз мне дали эпизод.

Я вложил всю душу! В день премьеры в Дом кино влез через чёрный ход.

Этот вечер помню и поныне, мелочей не стёрли и года.

Эпизода не было в помине, вырезан был кем-то навсегда.

Продолжал мелькать я на экране, и потел, и мёрз, и хлопотал, но всегда я был на заднем плане, на передовую не попал.

Чередою шли кинокартины.

В вечном ожиданье перемен я прожил средь слёз из глицерина, бутафорских стен, актёрских сцен.

Оптимизм растаял, словно свечка. Безнадёга. Нищета. И злость.

Не сказал я в кадре ни словечка.

И за кадром тоже не пришлось.

Я – никто! Статист я из массовки. Кинозвёзд снимаю я тайком и за фото их беру рублёвки, чтоб не слыть уж полным дураком.

Больше мне надеяться не стоит, что осталось, надо доиграть.

Жизнь моя снята на целлулоид, только там её не отыскать.

Ну и пусть! Бухгалтер из конторы тоже для меня не идеал.

Если мне предложат жизнь повторно, я б на жизнь его не променял.

1987

Воспоминанья зыбки, хрупки...

Их память прячет, хороня.

Теперь живут мои поступки отдельной жизнью от меня.

Всех дел своих уж не припомню, они – давно, они – везде.

И, словно брошенные комья, круги пускают по воде.

Они меняют цепь событий, рождают действия других.

Пусть за зазнайство жёсткий критик не посчитает слов моих.

Но чью-то участь чуть иначе закрутит. Только чью и где?

И даст ли это «чуть» удачу?

Кого-то приведёт к беде?

В неведомом далёком крае кому-то горе причиню.

И не узнаю, не узнаю, – какое, где и почему?

Бывал я смелым и несмелым, добро вершил и нагрешил.

Случалось, лучшим было дело, которое не совершил.

Теперь тем хвастаюсь, тем каюсь, что учинил, в чём устоял.

Хоть я и не за всё ручаюсь, – нарочно зла не учинял.

Да, обошлось не без уступок.

В душе немало ссадин, ран.

Пусть каждый прошлый мой поступок летит в меня, как бумеранг.

1986

Не множу я число друзей, поменьше стало их с годами. Пусть мало, тем они верней, есть связь незримая меж нами.

Зато растёт число врагов, их умножать – владею даром. Я будоражу вражью кровь и, стало быть, живу недаром.

1987

Толстый и тонкая

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ МЮЗИКЛ

Обычно заявки на сценарий, пьесы и т. д. не публикуют, ибо они в определённом смысле полуфабрикат. Но в данном случае я решил нарушить правило, так как это объяснит появление некоторых моих стихотворений...

После комедии «Невероятные приключения итальянцев в России» кинематографисты Италии обратились ко мне с предложением: сочинить ещё какой-нибудь весёлый сценарий для совместного производства. Это было году эдак в 77 – 78-м. Я вспомнил свои неоднократные муки в клинике лечебного питания и сочинил сюжет новой комедии под названием «Толстый и Тонкая». Я намеревался занять в ней свою любимую артистку Людмилу Гурченко и замечательного Альберто Сорди, с которым подружился в Италии.

ТОЛСТЫЙ И ТОНКАЯ

Заявка на комедийный сценарий для совместного производства СССР – Италия

Живёт в Италии толстяк. В прошлом знаменитый футболист. Но бросил заниматься спортом и растолстел. Ныне он – комментатор телевидения, выступающий с еженедельными популярными обозрениями. Одним словом, человек в Италии весьма известный. Несмотря на то что ему под пятьдесят (представим себе в этой роли Альберто Сорди), он собрался жениться на молоденькой, довольно богатой барышне, в которой удачно сочетаются красота и состояние. Однако невеста поставила ему жёсткое условие – похудеть на двадцать килограммов, иначе она замуж за него не пойдёт. Более того, для наглядности она взяла фотографию жениха, снятую анфас, и прямо на его лице фломастером очертила контур, как бы рамку, в которую должна уместиться его физиономия после похудания. Характерец у невесты был крутой, что подкреплялось солидными капиталами. Нашему комментатору оставалось одно – сократиться в объёме. Но как? Где? С чьей помощью? Наш герой отличается замечательным, отменным аппетитом. Пребывание в специальных клиниках, где его заставляли худеть – и в итальянской, и в швейцарской, – не помогло. Он никак не может преодолеть «возбуждённого отношения к пище, или пантаг-рюэлизма» – так по-научному называется его болезнь.

В это самое время в телевизионной программе, которую он ведёт, попадается документальный репортаж, рассказывающий о поразительных успехах в области сбрасывания веса. Репортаж снят в одной из московских клиник. На экране была показана женщина, которую лечение уменьшило вдвое, а именно со ста сорока килограммов до семидесяти. Больница называется «Клиника лечебного недоедания» (на самом деле в Москве нет клиники с таким названием). Эта документальная съёмка производит сильное впечатление на толстого телекомментатора. Он даже сбивается и проваливает следующую страничку своего обозрения.

Чего не сделаешь ради молоденькой и богатой?! И наш герой намеревается использовать последний шанс – испытать на себе достижения российской медицины.

А в Москве – в той самой клинике – готовятся к приёму итальянского пациента. В палату вносят цветной телевизор, устанавливают телефонный аппарат. Лечение итальянца поручают докторше – талантливому медику, которая пишет кандидатскую диссертацию на тему «Борьба с раздражительностью больных во время процесса похудания». Учёная крайне недовольна, что ей навязывают больного, когда ей необходимо время для завершения диссертации.

И вот итальянский комментатор вселяется в отдельную палату. Происходит первое знакомство героев нашей комедии. Бурный, экспансивный итальянец, избалованный успехом и популярностью, сразу же начинает недвусмысленное ухаживание за миловидной русской докторшей (представим себе в этой роли Людмилу Гурченко). Он убеждён в своей неотразимости, но, во-первых, в России его никто не знает, а во-вторых, наша докторша-очкарик из тех, кого называют «сухарь», «педант». Она увлечена своей диссертацией, наукой и даёт стойкий отпор стремительному ухажёру. Нахальные притязания толстяка сразу же обостряют конфликтность ситуации. Докторша не щадит своего пациента, заявляя, что, мол, с таким пузом надо думать не об ухаживании за прекрасным полом. Ссора заходит так далеко, что наш герой может даже схлопотать пощёчину от взбешённой диссертантки.

Начинается тяжёлая, голодная жизнь итальянца в клинике. В этой больнице весьма оригинальный быт. Она отгорожена от города высоким глухим забором. Вахтёр, как правило, не пускает в клинику никого. А в приёмные дни он проверяет сумки посетителей, так как приносить больным еду запрещено. Пациентов в город не выпускают – ведь там полно гастрономических соблазнов: кафе, ресторанов, магазинов. Так что толстяки оказываются, по сути дела, узниками своеобразной тюрьмы, а кормят их куда хуже, чем за решёткой. К вечеру, когда организм понимает, что его больше ничем не накормят, каждый пациент готов выть на луну от нестерпимого чувства голода. Толстяки становятся грустными, глаза их тоскливо взирают на мир, появляются капризы, вспыхивают ссоры. Когда же приближаются часы кормления, то именно самые толстые с кружками в руках ждут у закрытых дверей и первыми врываются в столовую. Помимо тех, кому надо худеть, в этой клинике лечат и очень тощих, которым необходимо прибавить в весе. Этих кормят на убой. И вот в одной столовой между соседними столиками создаётся чудовищное пищевое неравенство. На одних столах – обильные, вкусные яства, на других – полная нищета. При этом «тучников» – так их зовут по-медицински – вдобавок ещё истязают процедурами и спортивными упражнениями: велосипед-тренажёр, гребля всухую, бассейн, катание тяжёлого мяча по животу, бег, гимнастика. А вечерами в садике при больнице происходят танцы. Толстые люди, как правило, очень подвижны и самозабвенно отдаются стремительным пляскам. И не поймёшь – то ли они получают от этого удовольствие, то ли это продолжение физических самоистязаний. Во всяком случае, перед зрелищем бойко танцующих полуторастакилограммовых людей меркнет любая фантастика. Здесь, на этой танцульке, завязываются романы, возникают дружбы, случаются и ссоры.

Каждое утро начинается с того, что у контрольных медицинских весов выстраивается очередь. Все спешат узнать, на сколько граммов они похудели. Сколько надежд, огорчений и радостей отражают лица во время взвешивания!

Между тем отношения между нашими героями более чем прохладные. Итальянец проходит исследования, сдаёт анализы, обрастает друзьями, активно участвует в больничной жизни. И единственный человек сух и неприветлив с ним – это наша докторша.

И вдруг в один прекрасный день телекомментатор замечает, что его лечащий врач резко меняет к нему отношение. В ней появляется приветливость, заинтересованность, доброжелательность. В голосе звучат ласковые интонации. Итальянец самоуверенно решает, что врачиха наконец-то оценила его прекрасные душевные качества, и удваивает усилия по обольщению. Они начинают вести пространные беседы, узнавая друг друга, знакомясь, открывая в каждом что-то новое, интересное. Комментатору становится известно, что докторша – вдова, у неё растет сынишка, который только что пошёл в школу. Итальянец, в частности, показывает собеседнице свою фотографию с нарисованной на лице линией и сообщает, что этот абрис нарисовал известный кинорежиссёр, который предложил ему главную роль в фильме, если лицо нашего героя вместится в означенную рамку. Он беззастенчиво врёт, сочиняя сюжет будущей ленты. Докторша обещает ему помочь и ещё больше ужесточает его пищевой и физкультурный режим. Однако интерес у врача к комментатору совсем не личного свойства. После исследований, анализов, после изучения того, как пациент себя ведёт в таких условиях голода и истязаний спортом, наша диссертантка понимает, что именно такого больного не хватает ей для блестящего завершения её научной работы. Чувство юмора, неистребимый оптимизм, склонность итальянца к шуткам и розыгрышам иллюстрируют кардинальные положения диссертации. Докторша неутомимо возится с пациентом, холит его, лелеет, прислушивается к каждому вздоху. А бедный итальянец воспринимает её заботы превратно. Стремясь завоевать взаимность симпатичной докторши, в которую он постепенно влюбляется по-настоящему, наш толстяк худеет прямо на глазах.

Однако терять вес очень тяжело – ведь организм, привыкший обильно есть, упорно сопротивляется. Обросший за время лечения русскими друзьями, наш комментатор иногда срывается. Тёплая компания из трёх толстяков и одного тощего язвенника – слесаря с завода – собирает в складчину деньги и устраивает подпольное пиршество. Они подбивают больничного повара приготовить им что-нибудь вкусненькое. Через забор дружки перекидывают им бережно завёрнутые в тряпьё бутылки «с горючим». И вот, запершись в душевой кабине, голодные пациенты пускаются в загул. Их застукивает наша героиня. Она возмущена несознательным поведением своих подопечных, устраивает им выволочку. Скандал. Пациенты слёзно умоляют о прощении. Ведь всем грозит выписка из клиники, не выдадут им больничного листа, что означает прогул на производстве. С огромным трудом удаётся уговорить врачиху замять дело, не давать ему ходу. А наутро у всех солидная прибавка в весе и дикое раскаяние по поводу своего разнузданного обжорства...

А через несколько дней дошедший до ручки, оголодавший итальянец вместе со своим закадычным другом – слесарем (представим себе в этой роли Георгия Буркова) совершают побег из больницы в город. Ночью они перелезают через забор и исчезают. Их приключения в Москве – особая глава в сюжете нашей картины. Похождения беглецов кончаются тем, что они явятся с повинной на квартиру докторши. И та будет помогать их тайному возвращению в клинику, становясь тем самым соучастницей их проступка.

Постепенно телосложение нашего героя начинает приближаться к мужскому эталону. И докторша, сама того не замечая, начинает испытывать к своему пациенту чувство, сходное с тем, которое Пигмалион питал к изваянной им скульптуре Галатеи.

Встречи докторши и пациента в палате во время ежедневных обходов и прослушиваний грудной клетки становятся всё более опасными и напряжёнными. Дело явно двигается к любовному объяснению между героями.

Но буквально накануне защиты диссертации наша докторша узнаёт о вероломстве итальянца. Оказывается, овал на его фотографии нарисован вовсе не рукой известного кинорежиссёра, а его невестой, ради которой он и затеял всё это похудание. Горечь, обида, негодование охватывают нашу героиню. Тут она, может, впервые осознаёт, что полюбила этого очаровательного вруна и нахала.

Наступает торжественный день защиты диссертации. Учёный совет, врачи-коллеги и итальянец в качестве экспоната, который должен подтвердить правильность выводов диссертантки. Защита проходит блистательно. Но именно в это время пациент вдруг понимает, что не он интересовал милую докторшу. Её, оказывается, привлекло совсем другое – его анализы, своеобразие его желудка, особый обмен веществ и оригинальный склад характера, мужественно переносящего голодание. Выясняется, что итальянец подошёл докторше не как личность, а как объект для научной темы.

И вот наступает грустное прощание наших героев. Они любят друг друга, но никто из них не решается в этом признаться.

Как кончится эта история – разлукой или свадьбой – говорить ещё рано. Скорее всего, расставанием. Пока лишь выдуманы контуры сюжета, который в процессе написания может и должен углубиться, расшириться или в чём-то измениться.

Мне кажется, на этой основе удастся создать весёлую, забавную, чистую и трогательную историю о том, как два очень разных человека, находящиеся на разных полюсах, встречаются в этой жизни, как они находят общий язык и, более того, находят друг друга. Даже если они не сберегут свою любовь, всё-таки она у них состоялась. А это уже немало! Каждый из наших героев становится своеобразным Пигмалионом для другого. Любовь очищает и преображает как русскую докторшу, так и итальянского телекомментатора. К концу рассказа у героини должны исчезнуть сухость, педантизм, наукообразность. И, наоборот, должны проявиться нежность, душевность, доброта, женское очарование. А комментатор должен стать не только стройным, но и преобразиться духовно. Быть более деликатным, глубоким, застенчивым, серьёзным...

После написания сценария я намереваюсь реализовать эту комедию в качестве ре-жиссёра-постановщика.

Режиссёр и драматург Эльдар Рязанов Москва, 14 февраля 1982

Не скрою от читателя, что некоторые коллизии в этом сюжете отразили личное знакомство автора с клиникой. Ибо довелось мне лежать в ней трижды и на своей шкуре испытать тяжёлые голодные муки. Но это другая история.

Не буду рассказывать о сложных ситуациях, связанных с осуществлением совместных постановок, но, в общем, затея моя сорвалась. Тем временем я снял «Вокзал для двоих», а затем и «Жестокий романс». Заявка же намертво залегла среди бумаг так называемого архива. Как поэт, я вышел из подполья и стал публиковаться. Моими стихами заинтересовался молодой провинциальный композитор. Он сочинил несколько песен на мои тексты. Однажды он сказал, что хотел бы сделать мюзикл, поинтересовался, нет ли у меня какого-нибудь сюжета в загашнике, который можно было бы использовать для музыкальной пьесы или сценария. Тут я вспомнил о заявке «Толстый и тонкая» и извлек её из бумажных глубин. Композитор прочитал, возбудился и стал уговаривать меня написать пьесу с вокальными и танцевальными номерами.

Для пробы я сочинил несколько стихотворных текстов для одного из эпизодов – подпольной вечеринки толстяков и дистрофиков. Композитор регулярно звонил мне, рассказывал, как движется работа, призывал меня вплотную заняться пьесой. Но я решил сначала послушать какие-то из написанных мелодий. Да и занят был очень фильмом «Небеса обетованные». А потом композитор вдруг перестал звонить, и я узнал, что он с семьёй переехал в Америку. Связь оборвалась. Позже кто-то из общих знакомых рассказывал мне, что композитор играет на свадьбах и похоронах эмигрантов, что его музыкальная карьера в Штатах не состоялась. Жаль, ибо человек он несомненно одарённый.

А злополучная заявка снова была запрятана в стол. Но несколько стихотворений осталось. И когда затевалась эта книжка, я вспомнил свою нематериализованную идею, достал заявку и перечитал её. Честно скажу, посетовал, что не сочинил в своё время пьесу для мюзикла. Сюжет показался мне (а я читал его совершенно свежими глазами) забавным, вполне достойным воплощения. Но я уже вряд ли когда-либо вернусь к «Толстому и тонкой».

Во всяком случае, я рад, что читатель познакомился с эскизом произведения, с первоначальным замыслом.

А теперь несколько стихотворений для ненаписанного мюзикла.

ПЕСНИ ИЗ НЕОСУЩЕСТВЛЕННОГО МЮЗИКЛА

ПЕСЕНКА О НАДЕЖДЕ

Порою верим мы в пустое, чему, понятно, не бывать.

Надежда ничего не стоит, её не стоит отнимать.

Увижу ль через год подснежник? Войду ль ещё в морскую гладь? Грош ломаный – цена надежде, её не надо отнимать.

Опять гонюсь за красотою, хотя и знаю – не догнать. Надежда ничего не стоит, её не стоит отнимать.

Жизнь это дело непростое, но мы прожить её должны. Надежда ничего не стоит, надежде, точно, нет цены.

ИСПОВЕДЬ ТОЛСТЯКА

Я свою раскрою подноготную, чтобы вам не думать, не гадать: я – тупое, толстое животное, созданное, чтобы есть и спать.

Распрямились бывшие извилины, думаю теперь я животом и невольно сам себе завидую, что я стал безмозглым толстяком.

Жаль мне тех, кто бегает и думает, в отдыхе от мыслей – благодать... Пусть они себя считают умными. Ну, а я рождён, чтоб есть и спать.

КУПЛЕТЫ ЖИЗНЕЛЮБА

Тот ублажал пищеваренье, имел отличный стол и стул, обжора, пьяница, хвастун скончался за столом сраженья.

Другой был тоже греховодник, его пример наука нам – он помер на одной из дам, поскольку дамский был угодник.

Был третий – славный забияка!

Его девиз – атака, драка.

Он извергал немало брани...

Жизнь кончил после схватки в бане.

Четвёртый ими всеми правил без чести, без стыда, без правил. Достиг он почестей и культа.

А сам дал дуба от инсульта.

Почили, отдали концы

все жизнелюбы – молодцы.

Какая же во всём мораль?

И мы загнёмся – вот что жаль!

ЖАЛОБА ПОЛУКРОВКИ

Во мне бурлит смешение кровей. Признаюсь, по отцу я чисто русский.

По матери, простите, я – еврей!

А быть жидом в стране родимой грустно.

Разорван в клочья бедный организм, в какой борьбе живёт моя природа!

Во мне слились в объятье сионизм навек с Союзом русского народа.

То хочется мне что-то разгромить, то я боюсь, как бы не быть мне битым. Внутри меня семит с антисемитом, которых я не в силах помирить.

ПРИБАУТКИ ШУТА

У одного – набитый дом, у этого – ума излишек...

А я набитым дураком

живу, признаться, без мыслишек.

Мысль думала – к кому б зайти? и заглянуть ко мне решила.

Но то ли сбилась по пути, а то ль другого подцепила.

Без мыслей сложно жить теперь, но жить и с мыслями непросто. Одна протиснулась под дверь, поскольку оказалась плоской.

Я этой хилой гостье рад, ей в голове моей пустынно, просторно, гулко. Я – дурак! Такой, что даже не обидно.

ПЕСЕНКА ВЛЮБЛЕННОГО ТУЧНИКА

Любовь творить способна чудеса – издревле эта истина известна.

Пришла любовь! Но вот живу я пресно, поскольку уменьшаю телеса.

Себя обрёк на страшную диету, голодный блеск горит в моих очах... Любовь пришла! И аппетита нету. По-моему, я попросту зачах.

Когда влюблён, то не до аппетита, гастрономические радости забыты, отправлен к чёрту крепкий алкоголь. Весы практически показывают «ноль»!

Креплюсь! Держусь! Худею! Нету сил! Испытываю жуткие страданья!

Ведь я, по сути дела, заменил телосложение на теловычитанье.

Какой кошмар! Я весь сошёл с катушек. Я превращаюсь в тоненькую нить. Коль ты меня за это не полюбишь, геройства не сумеешь оценить,

Осыплю тебя множеством проклятий, рыдая удалюсь и стану есть,

Как ели сорок тысяч братьев.

Такой ужасной будет моя месть!

Уходящая

натура

КАК МЕНЯ ПАРОДИРОВАЛИ

Новелла

БЛИЗНЕЦЫ

Гляжу я на себя со стороны, и кажется: всё это не со мною!

Нет, я себя не чувствую больным.

Но вроде я в разводе сам с собою.

Как будто это кто другой живёт и поступает так, а не иначе.

Тот совершает всё наоборот: где я бы засмеялся, тот заплачет.

Я за его поступками слежу: какая глубина несовпаденья!

Где камень я за пазухой держу, готов он становиться на колени.

Он смел, рисков, удачлив и речист, а я завистлив, зол и неуверен.

Как он решителен! Какой он оптимист!

А у меня потеря за потерей.

Непринуждённо входит он в контакт, в нём комплекс полноценности, здоровья. А я живу, хожу, дышу не так, никто не отвечает мне любовью.

Ущербностью пронизан я насквозь, осознаю и от того печалюсь.

Но мне больнее, чем в ладони гвоздь, что он ко мне испытывает жалость.

Он далеко вознёсся от меня, мне без него тревожно и уныло.

Хотя мы очень близкая родня, не совместит нас никакая сила.

По правде, я завидую ему и торможу, тяну назад, толкаю.

Своим умишком я его уму пугливые сомненья подпускаю.

Все говорят – он лёгкий человек и, кажется, не обделён талантом.

Но с ветром, что гуляет в голове, ему никак не выбиться в гиганты.

Я за его поступками слежу, завидую его большим ошибкам.

Я сам-то, как положено, служу, привыкший быть безропотным и гибким.

Тот вспыльчив и несдержан на язык, а я хитёр и потому молчальник.

А тот востёр, сгибаться не привык.

Понятно, почему он не начальник.

Случилась бы, наверняка, беда, коль я бы с ним не находился рядом.

Хотя мне удавалось не всегда

его сдержать пинком, словами, взглядом.

Я и близнец ему, и враг, и страж...

Года мелькают в ругани и драке.

И нескончаем поединок наш: я вечно в обороне, он – в атаке.

Как не похожи друг на друга мы, хоть и живём в единой оболочке.

О, нам не выйти из своей тюрьмы, двум узникам, сидящим в одиночке.

Хоть камера довольно велика и весит больше сотни килограммов, в ней два бесплотных склочных дурака проводят жизнь в сражениях и драмах.

Никак их невозможно приструнить.

То одного, а то другого жалко.

Признаться, человеку трудно жить, когда в душе сплошная коммуналка.

Но, честно говоря, я лишь того боюсь, что вдруг один уйдёт и не вернётся, что кончится враждебный наш союз и для оставшегося горем обернётся.

Стихотворение «Близнецы», которое Вы только что прочитали, дорогой Читатель, было помещено в самой первой подборке моих поэтических трудов, а именно в журнале «Октябрь» № 10 за 1983 год. Как я уже писал, на эту публикацию не последовало абсолютно никаких откликов, отзвуков, оценок. Как будто этого факта не существовало, как будто я плюнул в Лету. И, наконец, – ура! – вначале 1984 года кто-то мне сообщил, что в «Крокодиле» появилась пародия на моё стихотворение. Я побежал в библиотеку и взял журнал. Это был, по сути, первый отклик на мой поэтический дебют. Я очень обрадовался. Ведь пародии на всякое барахло стараются не писать. Я нетерпеливо раскрыл наш сатирический журнал «Крокодил» № 8 за 1984 год. Среди сатир на Андрея Вознесенского,

Сергея Острового и Людмилу Щипахину была напечатана пародия и на меня. Я прочитал следующее: