Текст книги "Серебряный конь"

Автор книги: Элайн Митчелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Элайн Митчелл
Серебряный конь

Книга написана для Инди, которая любит лошадей

Рожденный при яростном ветре

Однажды весной выдалась ненастная, бурная ночь. Вомбаты не решались выйти из своих норок, поссумы затаились в дуплах, а большие черные летучие кускусы, обитающие в горных лесах, даже не шелохнулись. В эту ночь Бел Бел, дикая лошадь молочно-белой окраски, дала жизнь во мраке беснующейся бури жеребенку, такому же светлому, как она, или даже светлее.

Бел Бел обдуманно выбрала место. Жеребенок оказался на пружинистой траве, называемой снежной, под нависавшим над ними гранитным выступом, который защищал их от проливного дождя.

Он лежал там, бледное пятно в непроглядной темноте, а Бел Бел вылизывала его и толкала носом. Ветер грохотал и завывал высоко наверху между скалистыми столбами хребта Бараньей Головы, где еще лежал снег, где не слышалось ничьих голосов – ни птиц, ни зверей, кроме заунывного воя динго. Вой прозвучал один раз, другой, а ему вторило эхо, зловещее и жуткое.

Услыхав вой, Бел Бел подняла голову, ноздри у нее раздулись. Снизу, где между ее передними ногами лежал бледный комок, послышался слабый звук, похожий на ржание, и она снова уткнулась в жеребенка мордой. Они с новорожденным были в полном одиночестве, далеко от своего табуна. Но она сама так захотела. Вероятно, из-за того, что при ее масти спрятаться труднее, чем гнедым или бурым, серым или каштановым, ей постоянно приходилось спасаться от преследований, и перед тем, как произвести на свет жеребенка, она очень нервничала и постаралась забраться как можно дальше. Из трех ее жеребят этот единственный был светлым, как она сама.

Сперва Бел Бел испытала прилив гордости, но тут же гордость сменилась страхом. Ее сына станут преследовать так же, как ее и как преследовали ее мать, которая тоже была светлой окраски. Преследовать будут люди, ибо лошади такой масти резко выделяются в диких табунах. А у этого жеребенка окажется и еще один враг – ведь каждый жеребец будет особенно ненавидеть его из-за его цвета.

Ветер ревел, хлестал холодный дождь, такой холодный, что казалось – сейчас он превратится в снег. Даже под каменный выступ захлестывала буря, надвигающаяся клубящаяся тьма наводила ужас. Опять раздался вон динго. Бел Бел подтолкнула носом крохотного жеребенка, побуждая его подняться на ноги.

Он с усилием поднял голову, вытянул вперед длинные передние ноги и легонько всхрапнул от страха. Бел Бел подталкивала его, пока он не встал, широко расставив длинные дрожащие ноги. Она продолжала толкать его дальше, пока, пошатываясь и приседая, он шаг за шагом не добрел до входа в пещеру, и там Бел Бел позволила ему хлопнуться на мягкий песок.

Скоро надо будет его покормить, но пока, недосягаемый для беснующейся бури, пусть отдохнет. Близится рассвет, но в такую бурю вокруг не будет людей, которые бы увидели, как светлая брамби [1]1
  Брамби – дикие лошади Австралии, которые ведут свое происхождение от домашних лошадей, убежавших или отпущенных на свободу своими хозяевами во времена золотой лихорадки 1851 года. Живут на свободе большими табунами (до 70 голов). Подвергаются отловам и отстрелам, потому что наносят большой урон фермерским хозяйствам (прим. верст.).


[Закрыть]ведет новорожденного жеребенка между эвкалиптами, что называются снежными, туда, где для нее найдется вкусная трава и долгожданная вода. Бел Бел знала, что мало кто из людей находится в горах в эту пору, и только когда снег растает полностью, они пригонят сюда свой рыже-белый скот. И все же страх перед людьми даже сейчас не оставлял ее.

Рассветало очень медленно: сперва обозначился темный контур входа в пещеру на фоне чуть более бледного неба. Затем снизу вдоль склона горы вытянулись кверху длинные пики леса до самых скал, и верхушки снежных эвкалиптов, которые злобно трепал ветер, мотались и бились с такой силой, что казалось – сейчас деревья вырвутся с корнями из земли. Дождь прекратился.

Крупные кучевые облака по-прежнему неслись над горами, и по мере того, как становилось все светлее, небо стало выглядеть так, будто ветер изодрал его в клочья. Появились стремительно летящие полосы промытого дождем голубого неба. Бел Бел и сама уже очень проголодалась и решила, что жеребенка пора покормить молоком, а потом, пользуясь погожим днем, поискать какое-нибудь подходящее для нее пастбище.

– Я назову тебя Таура, – сказала она, расталкивая его носом, – что означает «ветер». Ты с ветром родился и как ветер должен бегать, чтобы выжить.

Хотя буря пошла на убыль, в этот первый день Бел Бел повела сына недалеко – всего лишь немного ниже по склону сквозь эвкалиптовый лес до длинной прогалины, которая вела к ручью с поросшими вереском берегами, где она могла напиться. Вечером они вернулись ко входу в пещеру, и жеребенок спал на сухом песке под боком у матери.

На другой день она решила повести его дальше, до обширной поляны среди эвкалиптового леса, где даже сейчас, ранней весной, уже росла приятная на вкус травка, где бежал по песчаному с блестками слюды дну неглубокий ручей.

Буря ночью прекратилась, светило теплое весеннее солнце. Бел Бел с гордостью заметила, насколько увереннее держится на ногах трусивший рядом с ней жеребенок. Она не торопила его и часто останавливалась, чтобы пощипать травы, пока они двигались под сенью снежных эвкалиптов или по длинным открытым прогалинам. При этом Бел Бел каждый раз, прежде чем покинуть укрытие, останавливалась и внимательно всматривалась в открывающееся пространство. Оглядывая таким образом большую солнечную поляну сквозь завесу кожистых листьев снежных эвкалиптов, она увидела гнедую брамби, которая паслась в некотором отдалении около ручья.

Бел Бел застыла на месте и продолжала наблюдать, но быстро узнала гнедую кобылу Мирри из одного с ней табуна. В годовалом возрасте Мирри поймал скотовод, но она сумела сбежать. Из-за этого она очень опасалась людей, и они с Бел Бел часто убегали вместе от табуна, когда им казалось, что остальные лошади подошли к людским хижинам слишком близко.

Бел Бел тут же разглядела что-то темное на земле рядом с Мирри и догадалась, что у той тоже родился жеребенок. Поэтому она смело повела сына в их сторону.

Завидев Бел Бел, Мирри приветствовала ее тихим ржанием, а та, слегка выгнув шею, горделивой походкой направилась к гнедой брамби рядом со своим белым сыночком, думая о том, как прекрасны его серебряные грива и хвост и как в свое время они будут казаться брызгами водопада, когда он будет мчаться галопом.

Мирри тоже была рада ее видеть.

– Привет, Бел Бел, – сказала она, – какой у тебя красивый сын и тоже совсем светлый! Разбужу-ка я своего соню, надо и мне похвастаться.

И она толкнула носом лежащего у ее ног ярко-гнедого жеребенка.

Тот сонно поднял голову, но, увидав чужих, сразу проснулся и с некоторым трудом поднялся на ноги.

– Красивая голова, умная, – одобрительно сказала Бел Бел. – А как ты его назвала?

– Ураганом, – ответила Мирри. – Он родился в наихудшую погоду две ночи назад. А твоего как зовут?

– Таура, в честь ветра. Он тоже родился той ночью. Они будут добрыми друзьями не меньше года.

Матери с глубокомысленным видом покивали головами: так повелось у диких лошадей, что юные жеребята держались какое-то время вместе после того, как покидали матерей. И это продолжалось до тех пор, пока они не достигали того возраста и той силы, которые позволяли им драться за одну или двух кобыл, чтобы начать создавать собственный табун.

Ураган и Таура с любопытством обнюхали друг друга, а потом оба повернулись к своим матерям, чтобы пососать молока.

Наступили весенние солнечные дни, трава росла свежая, зеленая и нежная. Обе кобылы не покидали поляны с травой, они ели траву, нежились на солнце, пили холодную чистую воду и скоро снова сделались сильными и гладкими. Суровая зима осталась позади, и молока у них для жеребят было вдоволь. Те тоже окрепли, играли, и скакали, и катались по траве.

Вскоре они научились узнавать больших клинохвостых орлов, парящих в небесной синеве высоко над ними, распознавали крики горных сорок и не боялись дружелюбных больших серых кенгуру или маленьких коричневых кенгуру валлаби.

Жеребята не уступали друг другу ни в силе, ни в росте, и как только они смогли следовать за своими мамашами на далекие расстояния, Бел Бел и Мирри, которым не терпелось уже присоединиться к своему табуну, на рассвете двинулись на юг.

Они шли между скал по горному кряжу, поросшему снежными эвкалиптами, и поздно утром вышли на огромный открытый склон, который был частью глубокой котловины среди холмов. Бел Бел и Мирри остановились на границе леса, чтобы поговорить со своими жеребятами.

– Никогда не выбегайте на открытое пространство, не осмотревшись как следует, – предупредили они.

Жеребята не увидели ничего, кроме крутизны, покрытой снежной травой, и отвесных скал, уходящих куда-то вниз, а в другой стороне – каменистый, поросший лесом склон.

– Там мы проведем часть лета, – объяснила Бел Бел. – Людям и скоту там не пройти, зато для нас будет вдоволь корма.

Ни Таура, ни Ураган не поняли, о чем идет речь.

– Там, внизу, – продолжала Мирри, – течет река Крекенбек. Вода в ней вкусная, прохладная, ее хорошо пить в жаркие дни, а кое-где на песчаных берегах молодым есть где покататься по песку.

Наконец брамби вышли на открытый склон, не отдаляясь при этом от спасительного леса. Таура и Ураган испытывали приятную усталость, так что им даже не хотелось резвиться. Вскоре они заснули на солнцепеке. Довольные Бел Бел с Мирри паслись неподалеку. Вокруг царил покой. Слышалось, как поодаль течет река, полноводная и бурная после таяния снегов, да иногда крики сорок, но в остальном стояла глубокая тишина. Даже кобыл стало клонить ко сну, как вдруг раздалось пронзительное ржание напуганного Тауры.

Бел Бел резко повернулась и увидела, что жеребята вскочили на ноги и сына ее в этот момент пытается схватить человек. Бел Бел заржала, призывая Тауру, а затем галопом поскакала в ту сторону, готовая напасть на человека. Жеребята, обезумевшие от страха, бежали ей навстречу, их длинные ноги так и мелькали.

Бел Бел услыхала яростное ржание Мирри позади себя. Человек повернулся и бросился наутек в сторону леса.

Кобылы прекратили бешеную скачку и остановились, чтобы обнюхать с головы до ног своих дрожащих отпрысков и убедиться, что они целы и невредимы.

Бел Бел была за то, чтобы преследовать человека.

– Он не скотовод, у него не было ни лассо, ни кнута, – настаивала она.

– Верно, – отозвалась Мирри, – но у одинокого человека в горах может быть с собой ружье. Нет, забираем жеребят и уходим. – Она обернулась к Урагану. – Имей в виду, сынок, это был человек. Никогда не подходи близко ни к нему, ни к его жилью, ни к загонам для скота и для прирученных лошадей. Человек сделает тебе больно, он поймает тебя, наденет на голову кожаные ремни, лишит свободы, окружит тебя загородкой, а если ты укусишь или лягнешь его, то будет тебя бить.

От страха пот выступил у нее на коже, и жеребят еще сильнее охватила дрожь.

– А тебе, Таура, – добавила Бел Бел, – я уже говорила: ты должен научиться бегать со скоростью ветра, ибо тебя будут преследовать за светлую окраску и за серебряную гриву и хвост, потому что охотники захотят разъезжать на тебе верхом по твоим родным горам. Опасайся человека!

Все еще в поту от страха, матери увели жеребят вниз, спускаясь мелкими шажками по крутому склону, точно призраки проскальзывая между деревьями.

Шли они так довольно долго и наконец приблизились к верховью реки. Тут лошади пошли медленнее, то и дело останавливаясь и принюхиваясь.

– Человек, наверно, шел из этой хижины, но он еще не вернулся, – проговорила Бел Бел.

– Тут могут быть и другие. – Ноздри у Мирри задрожали.

– Свежим дымом не пахнет.

– Все равно, давай спустимся еще пониже и перейдем через реку там, а не близко к хижине.

Бел Бел вытянула переднюю ногу и почесала о нее ухо.

– Жеребята очень устали, – сказала она. – Лучше провести ночь около воды. Сами напьемся, и молока у нас будет для них больше.

Этим вечером они спали далеко от истока реки Крекенбек, которая бежала и журчала рядом, но время от времени, когда налетал порыв ветра с севера, обе кобылы морщили носы и бормотали сквозь зубы: «Дым!» И потому, когда вышла луна, они разбудили жеребят, заставили их подняться на усталые ноги, и начался долгий подъем на хребет Мертвой Лошади.

Добравшись до самого верха, они смогли бы опять отдохнуть. Однако подъем уже занял у жеребят несколько часов, поэтому когда они нашли болотце, все напились воды, и матери позволили своим малышам улечься на мягкую землю и поспать до рассвета.

Дальше путешествие пошло легче, и Бел Бел с Мирри уже не так нервничали. От хижины они ушли уже далеко и, наоборот, приблизились к пастбищу, где брамби паслись зимой и весной, пока снег не сойдет полностью. Люди их здесь никогда не беспокоили.

Когда-то, много-много лет назад, с заснеженного гребня четверо людей промчались вниз на деревянных досках, прикрепленных к ногам. У одного из них было лассо, и он поймал гнедого жеребенка. Они хохотали и вообще вели себя, в сущности, как безумные – всего-навсего хотели отрезать несколько прядей от его хвоста, заплести и прикрепить их себе на куртки. Вот такая ходила легенда среди диких лошадей, ее слыхал каждый жеребенок. Но это случилось давным-давно, и до той поры, когда сюда пригонят скот на лето, людей на Каскадах не ждали.

Уже наступил вечер, когда все четверо посмотрели вниз, в узкую долину, отходящую от Каскадов, и увидели там пасшийся родной табун. В тот же момент огромный золотисто-каштановый жеребец, вожак табуна, поднял голову, увидел их и издал пронзительный и громкий приветственный клич.

Обе кобылы заржали в ответ и стали рысцой спускаться по длинному склону, а за ними боязливо следовали их чада.

Табун Громобоя

Обоих, и Тауру, и Урагана, напугал зычный голос громадного жеребца, приходившегося им отцом, и любопытство, проявленное другими кобылами и жеребятами.

Крупный каштановый жеребенок обнюхал Тауру, а потом ни с того ни с сего больно куснул его за холку. Таура спрятался за мать, а она прижала уши и прогнала чужого жеребенка. Тут же подскочила небольшая злобного вида кобыла и оскалила зубы на Бел Бел.

– Это мой жеребенок, Бел Бел, – буркнула она.

– Так я и подумала, – огрызнулась Бел Бел. – Сразу видно, что наружностью он в отца пошел, – от тебя, Брауни, ему взять было нечего.

Когда бурая лошадь отошла в сторону и оставила их в покое, Бел Бел сказала Тауре:

– Остерегайся этого жеребенка, сынок. Он, может, и старше-то тебя всего на неделю, но много крупнее. И хоть наружностью он в отца, подлый характер он унаследовал от матери.

– Мало того, – добавила Мирри, – она вечно разыгрывает из себя важную особу оттого, что родила жеребенка, похожего на Громобоя. – И она громко крикнула Брауни: – Как ты назвала своего сына?

– Дротик, – отозвалась та.

Хотя последовавшие недели были для табуна спокойными, для Тауры и Урагана таковыми они не были. Дротик не мог, очевидно, простить им того, что они родились дальше и выше, чем доводилось бывать ему. Стоило Бел Бел и Мирри отойти подальше, когда они щипали траву, или самим жеребятам ускакать от матерей, как тут же откуда ни возьмись возникал Дротик и норовил быстро их укусить или лягнуть, проскакивая мимо. Остальные жеребята тоже по большей части побаивались его и склонны были следовать его примеру, если брали на себя этот труд. К счастью для Тауры и Урагана, они делали это очень редко – ведь куда приятнее носиться галопом и скакать по мягкой траве или плескаться в ледяной воде в ручье и любоваться разлетающимися золотистыми брызгами.

Бел Бел и Мирри знали, что Дротик верховодит среди жеребят и что он недолюбливает Тауру и Урагана. Матери не спускали с жеребят глаз, особенно когда игра становилась слишком грубой, но в то же время они понимали, что жеребята должны уметь постоять за себя.

Дни у жеребят проходили одинаково. Друзья пили материнское молоко, спали на солнышке или резвились. Они научились расставлять пошире передние ноги, чтобы нагнуться и потом, вытянув шею, щипать вкусную снежную траву. Узнавали они и другие вещи. Бел Бел и Мирри учили их распознавать следы динго, чей вой доносился до них сквозь ночной мрак, различать тропки вомбата в сыром кустарнике или узкий след на песке, оставленный змеей. Кобылы учили их также запоминать следы копыт каждого члена их табуна и чуять чужих лошадей, когда те подходили близко.

В Каскадах паслось и несколько других табунов брамби. Как-то раз, когда Бел Бел и Мирри захотели побродить одни, они взяли жеребят и стали подниматься вверх на холм Соляного Двора, что в верховье главной долины Каскадов. И тут они увидели большой табун. Таура взволновался, обнаружив чьи-то следы, и был очень горд, когда понял, что они чужие. Он еще больше возгордился, когда Бел Бел с Мирри особенно заинтересовались одной группой следов, одним определенным запахом.

– Это Бролга. – Они возбужденно выдохнули воздух из ноздрей. – Большой у него табун.

– Кто такой Бролга? – спросили оба жеребенка.

– Молодой серый жеребец. Отличный конь. Могучий. Когда-нибудь он станет вожаком двух табунов, после того как войдет в возраст и в полную силу и победит Громобоя.

Таура и Ураган к этому времени многое уже знали и поэтому представляли себе, что схватка будет смертельная, и теперь, поднимаясь вверх по травянистому склону, мечтали увидеть великого Бролгу и его табун.

Взволнованные кобылы щипали траву, продвигаясь к южному склону холма, и тут вдруг внизу, на плоском днище долины, увидели Бролгу с кобылами и жеребятами.

Ураган заржал было от возбуждения, но Мирри быстро ущипнула его за плечо.

– Тихо, глупый, – сказала она. – Может, они совсем не рады нас видеть.

Таура весь дрожал.

– Смотри-ка, – сказала Бел Бел, – у него три серые кобылки.

– Пошли, – Мирри подтолкнула сына. – Лучше вернуться назад другой дорогой.

Солнце пригревало, и здесь, на склоне, было так хорошо. Сверху им открывалась вся знакомая местность, сверкающие ручейки сбегали в долину, а там, объединившись вместе, мчались по каменистым порогам. Пороги эти давали начало огромному водопаду, который падал вниз, все глубже и дальше, а насколько далеко – не знала ни одна дикая лошадь.

В этот день снежные эвкалипты как-то особенно сияли, будто листья их источали солнечный свет. Все четыре лошади, удовлетворенно поглядывая вокруг и пощипывая траву, двигались поперек склона. Потом они немного поспали и тогда только пустились в обратный путь к своему табуну.

Бел Бел часто оглядывалась по всегдашней привычке, и когда начало вечереть, она увидела нечто, от чего сердце у нее подпрыгнуло. На довольно далеком расстоянии от них, опустив голову и принюхиваясь к их следам, бежал Бролга, а с ним несколько лошадей, как догадывалась Бел Бел, жеребята и молоденькие кобылы.

– Оглянись, Мирри, надо удирать со всех ног, со всей быстротой, на какую способны наши жеребята, – сказала Бел Бел.

Мирри оглянулась через плечо и спокойно фыркнула, но уши у нее заходили взад и вперед.

– Вы двое сами найдете дорогу к табуну, – резко сказала она Урагану, – а мы с Бел Бел немного отстанем и попробуем отвлечь Бролгу.

– Нет, лучше держаться всем вместе, – возразила Бел Бел, она знала, что ее жеребенок отчетливо виден даже в сумерках. – Быстро.

Она пустилась вскачь, жеребята поскакали вслед, Мирри замыкала цепочку. Бел Бел знала: как только они перешли на галоп, стук их копыт сразу услышали Бролга и его свита, но, несмотря на медлительность жеребят, все-таки у них был неплохой шанс – благодаря их отрыву от Бролги они успеют достичь своего табуна прежде, чем тот их догонит.

– Скорей! – крикнула она через плечо. И хотя Бел Бел не слышала никаких других звуков, кроме стука собственных копыт, она успела заметить скачущих далеко позади них лошадей.

Сами они мчались вперед и вперед, и Бел Бел слышала, как тяжело дышат жеребята. Они проскакали вслед за нею через ручей, разбрызгивая воду, а затем она обогнула несколько каменных глыб и свернула в узкую долину, идущую вверх, где последнее время проводил все ночи табун Громобоя. Там она вскинула голову и издала пронзительное ржание – крик о помощи, при этом не уставая понукать жеребят.

В сумраке она разглядела в верхнем конце долины Громобоя. Высоко задрав голову, так что его золотистые грива и хвост словно струились, внимательно вглядываясь в долину, он приближался мелкой рысью. Бел Бел снова заржала, и Громобой с частью табуна пустился галопом.

Где-то позади нее раздался бешеный рев жеребца. Она оглянулась. Бролга стоял при входе в долину, подняв одну переднюю ногу, вскинув голову кверху.

Бел Бел выдохнула воздух сквозь зубы. И что же будет теперь? Она замедлила шаг. Жеребятам больше незачем выбиваться из сил, Бролга теперь забудет обо всех, кроме Громобоя.

А тот перешел на настоящий галоп. Он с грохотом промчался мимо них в конец долины, его золотые грива и хвост струились на ветру, который создавала его собственная скорость. Обе кобылы остановились и, обернувшись, стали наблюдать. Бролга двигался по долине, вскидываясь на задние ноги, издавая громкие вопли. Бел Бел бросила взгляд на Тауру: по временам он тихонько ржал от страха и глядел вокруг расширенными глазами, раздувая ноздри.

«Ну что ж, все равно ему надо знать, что такое настоящий бой, – подумала она. – Когда-нибудь и самому придется драться».

Оказавшись уже недалеко от Бролги, Громобой прекратил свой безудержный галоп и стал рыть копытом землю и громко взвизгивать. Затем оба жеребца начали с громким ржанием сходиться, вскидываясь на дыбы, пока не очутились в пределах досягаемости друг для друга и могли теперь наносить противнику жестокие удары передними ногами.

Даже в сумеречном свете, с которым, казалось, сливался серый Бролга, остальные лошади видели, что он не такой рослый, не такой мощный, как Громобой. Все знали, что Громобой с его многолетним опытом, нажитым в драках, научился всевозможным приемам и приобрел необычайную сноровку. Возможно, думали они, вожак не сочтет правильным или стоящим убивать или сильно калечить младшего жеребца, он только накажет его за то, что тот гнался за лошадьми из его табуна.

Стоял оглушительный рев. Разобрать в сумерках можно было только, что два жеребца стоят на задних ногах, один – каштановое пятно, бледное в слабом свете, другой – еще более бледное серое пятно, и время от времени они сцепляются, кусают и бьют друг друга передними ногами. Порой они отскакивали друг от друга, становясь на все четыре ноги, и плясали, выбирая удобную позицию, чтобы лягнуть противника. Громобой старался не отпускать от себя Бролгу далеко, так как более молодой и более увертливый жеребец уже ухитрился нанести старшему свирепый удар задней ногой.

Наблюдавшие лошади дрожали и покрывались потом от страха и возбуждения. Лошади табуна Бролги отошли немного подальше. Иногда их ржание прорывалось сквозь рев жеребцов.

– Слышите? Они зовут своего глупца, – проговорила Бел Бел и тихонько добавила: – Темнеет.

Дерущиеся сделались почти неразличимы.

– Глядите! Они пятятся назад, но глаз друг от друга не отрывают, – сказала Мирри. – Слишком темно, да и Громобой достаточно его наказал.

Бел Бел еле различала смутный силуэт Бролги, он продолжал стоять на задних ногах, но отступал при этом в глубь долины. Затем чернота сгустилась полностью.

Громобой, фыркая, с тихим ржанием пустился рысью вверх по долине, потряхивая прекрасной головой. На плече и на шее у него темнели пятна крови.