Текст книги "Сделка."

Автор книги: Эль Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Привет. А где твои соседи?

– Сегодня же пятница – где, по-твоему, они могут быть? Тусуются, – мрачно отвечает парень, доставая лекции из валяющегося на полу рюкзака.

– А ты предпочел позаниматься, – замечаю я. – Даже не знаю, что лучше: восхититься твоим героизмом или пожалеть тебя?

– Уэллси, я не тусуюсь во время сезона. Я уже говорил тебе об этом.

Говорил, но я ему не поверила. Как это он не тусуется каждый вечер? Я имею в виду, взгляните на этого парня. Да он прекраснее и популярнее, чем Бибер. Ну, во всяком случае, чем тот Бибер, каким он был до того, как сорвался с катушек и бросил свою обезьянку в чужой стране.

Мы устраиваемся на кровати и сразу принимаемся за работу, но каждый раз, когда Гаррет принимается читать теорию, я мысленно возвращаюсь к сегодняшней репетиции. Во мне продолжает кипеть гнев, и испорченное настроение, как ни стыдно мне признавать это, отражается на наших занятиях. Я въедливее, чем хотела бы, и страшно раздражаюсь, когда Гаррет неправильно истолковывает материал.

– Неужели так сложно? – ворчу я, когда он в третий раз не может ответить на вопрос. – Он говорит…

– Ладно, я все понял, – обрывает меня парень, досадливо хмурясь. – Незачем кидаться на меня, Уэллси.

– Извини. – Я на мгновение закрываю глаза, чтобы успокоиться. – Давай перейдем к следующему философу. Вернемся к Фуко в конце.

Гаррет сурово смотрит на меня.

– Никуда мы переходить не будем. Во всяком случае, до тех пор пока ты не расскажешь, почему тебе так и хочется откусить мне голову. Что, Лапочка игнорирует тебя в квадрате?

Его сарказм только подстегивает мое раздражение.

– Нет.

– У тебя месячные?

– О боже. Ты меня достал. Просто читай.

– Я не буду читать эту чертовщину. – Парень складывает руки на груди. – Послушай, есть легкий способ справиться с твоей стервозностью. Тебе достаточно рассказать, что тебя взбесило, я объясню тебе, что ты ведешь себя нелепо, и мы мирно продолжим занятия.

Я недооценила упрямство Гаррета. А зря, ведь он своей настойчивостью перехитрил меня и добился всего, что ему было надо. Я не хочу откровенничать с ним, но моя ссора с Кэссом висит надо мной, как темная туча, и мне надо развеять скопившуюся в ней грозовую энергию, пока она меня не поглотила.

– Он хочет хор!

Гаррет хлопает глазами.

– Кто хочет хор?

– Мой партнер по дуэту, – угрюмо отвечаю я. – Он же проклятье моей жизни. Клянусь, если бы я не боялась сломать руку, я бы врезала по его наглой, тупой роже.

– Хочешь, я научу тебя? – Гаррет крепко сжимает губы, как будто сдерживает смех.

– Меня так и подмывает сказать «да». Если серьезно, то с этим парнем просто невозможно работать. Песня фантастическая, а он только и делает, что придирается к каждой микроскопической детали. Тональность, темп, аранжировка, чертовы костюмы, в которых мы будем выступать.

– Ладно… так что насчет хора?

– Только представь, Гаррет: Кэсс хочет, чтобы в последнем куплете нам подпевал хор. Чертов хор. Мы уже неделями репетируем эту песню. Предполагалось, что исполнение будет простеньким и незатейливым, чтобы мы оба могли раскрыть свои голоса, и тут он вдруг предлагает сделать из этого гигантское представление!

– Тебя послушать, так он самая настоящая дива.

– Он и есть дива. Я готова оторвать ему башку. – От гнева у меня сдавливает горло, руки трясутся. – И потом, как будто всего этого ему мало, за две минуты до конца репетиции он заявляет, что нам нужно изменить аранжировку.

– А что не так с аранжировкой?

– Ничего. С аранжировкой все нормально. А Мэри-Джейн – девчонка, которая написала эту проклятую песню, – сидит и помалкивает! Не знаю, то ли она боится Кэсса, то ли втюрилась в него, но от нее никакой помощи. Она затыкается, когда мы начинаем бодаться, а должна была бы высказывать свое мнение и помогать решать проблему.

Гаррет надувает губы. Примерно так делала моя бабушка, когда глубоко задумывалась. Просто прелесть.

Но он прибьет меня, если я скажу, что он напомнил мне мою бабушку.

– Ну? – говорю я, не выдерживая его молчания.

– Я хочу услышать эту песню.

Моему удивлению нет предела.

– Почему? Зачем?

– Затем, что ты только о ней и говоришь с того момента, как мы увиделись.

– Ничего подобного! Я заговорила о ней впервые!

Он небрежно отмахивается – подозреваю, это типичный для него жест.

– Ну, я хочу услышать ее. Если у этой девочки по имени Мэри-Джейн кишка тонка для правомочной критики, тогда это сделаю я. – Он пожимает плечами. – Может, твой партнер – как его зовут?..

– Кэсс.

– Может, Кэсс и прав, а ты просто слишком упряма, чтобы увидеть это.

– Поверь мне, он ошибается.

– Замечательно, только позволь судить мне. Спой оба варианта – тот, который сейчас, и тот, на котором настаивает Кэсс, – и я выскажу тебе свое мнение. Ты же играешь, да?

Я непонимающе хмурюсь.

– Что играю?

Гаррет закатывает глаза.

– На инструментах.

– А, да, играю. На пианино и гитаре. А что?

– Сейчас приду.

Он выбегает из комнаты. Я слышу его шаги в коридоре, потом скрипит какая-то дверь. Он возвращается с акустической гитарой в руке.

– Такера, – поясняет он. – Он не обидится, если ты поиграешь на ней.

Я скрежещу зубами.

– Я не собираюсь петь тебе серенады.

– А почему бы нет? Ты стесняешься?

– Нет. Просто у меня есть другие дела. – Я устремляю на него многозначительный взгляд. – Например, помочь тебе с пересдачей.

– Мы почти закончили с постмодернизмом. Все самое трудное будет на следующем занятии. – В его голосе появляются дразнящие нотки. – Ладно тебе, у нас есть время. Дай мне послушать.

Он совершенно по-мальчишески улыбается, и я сдаюсь. Он мастерски научился изображать из себя веселого мальчишку. Только он не мальчишка. Он мужчина с сильным телом и решительно вздернутым подбородком. Я знаю: Гаррет будет травить меня весь вечер, если я не соглашусь спеть.

Я беру гитару и пробегаю пальцами по струнам. Гитара настроена, правда, чуть выше, чем та, что у меня дома, но звук замечательный.

Гаррет забирается на кровать и кладет голову на целую гору подушек. Я впервые вижу, чтобы человеку для сна нужно было так много подушек. Может, они необходимы ему как колыбель для его непомерного эго?

– Ладно, – сдаюсь я. – Вот так это выглядит сейчас. Представь, что в первом куплете ко мне присоединяется мужской голос, а потом мы поем второй куплет.

Я знаю многих певцов, которые стесняются петь перед незнакомыми людьми, но у меня с этим проблем нет. С самого детства музыка была для меня убежищем. Когда я пою, окружающий мир исчезает. Остаюсь я и музыка, а еще чувство глубокого покоя, который я нигде больше не могу найти, как ни стараюсь.

Я набираю в грудь воздуха, проигрываю вступительные аккорды и начинаю петь. Я не смотрю на Гаррета, потому что меня здесь уже нет, я растворилась в мелодии и словах, я полностью сосредоточена на звучании своего голоса и гитары.

Мне нравится эта песня. Действительно нравится. Она обладает неповторимой красотой, и даже без дополняющего мой голос богатого баритона Кэсса она все равно производит неизгладимое впечатление своей щемящей душу глубиной, столь характерной для лирики Эм-Джи.

Почти сразу же у меня в голове проясняется, а на сердце становится легче. Я опять единое целое, и все это благодаря музыке. Музыка спасла меня и после изнасилования. Когда меня что-то гнетет, или когда не хватает сил переносить душевную боль, я сажусь за пианино или беру гитару, и я понимаю, что счастье рядом. И оно всегда достижимо для меня, всегда доступно, пока я могу петь.

Несколько минут спустя последняя нота растворяется в воздухе, как нежный аромат духов, и я возвращаюсь в настоящее. Я поворачиваюсь к Гаррету, но его лицо ничего не выражает. Даже не знаю, чего я ожидала от него. Восторгов? Насмешек?

Вот молчания точно не ожидала.

– Хочешь услышать версию Кэсса? – спрашиваю я.

Он кивает. Всего лишь. Еле заметно дергает головой и ничего не говорит.

Отсутствие реакции с его стороны нервирует меня, и на этот раз я пою с закрытыми глазами. Я передвигаю модуляцию туда, куда настаивал Кэсс, повторяю еще раз припев так, как он хотел, и точно понимаю, что во мне нет ни капли предвзятости, когда я отстаиваю первый вариант. Второй вариант скучный, а повтор припева – явный перебор.

К моему удивлению, Гаррет соглашается со мной сразу же, как только я высказываю свое мнение.

– В таком исполнении она затянута, – говорит он хриплым голосом.

– Ведь это же ясно, правда? – Я потрясена тем, что Гаррет практически озвучил мои умозаключения. Эх, если бы у Эм-Джи хватало духу высказываться в присутствии Кэсса.

– И забудь о хоре. Тебе он не нужен. Черт, я думаю, и Кэсс тебе не нужен. – Парень ошарашенно качает головой. – Твой голос… знаешь, Уэллси, он прекрасен.

У меня начинают пылать щеки.

– Ты так думаешь?

Взволнованное выражение на его лице говорит мне о том, что он абсолютно серьезен.

– Сыграй что-нибудь еще, – просит он.

– Гм, а что ты хочешь услышать?

– Что угодно. Мне безразлично. – Я поражена страстностью его голоса, эмоциями, которые отражаются в его серых глазах. – Мне просто нужно еще раз услышать, как ты поешь.

Ого. Ладно. Всю жизнь люди говорили мне, что я талантлива, но кроме родителей, никто больше не умолял меня спеть.

– Пожалуйста, – тихо просит Гаррет.

И я пою. Песню собственного сочинения, но так как она еще сырая, я перехожу на другую. Я играю «Будь со мной», любимую песню мамы, ту, которую я пела ей на каждый день рождения. Воспоминания снова уносят меня туда, где царят мир и спокойствие.

На половине песни глаза Гаррета закрываются. Я вижу, как мерно поднимается и опускается его грудная клетка, мой голос дрожит от переполняющих меня эмоций. Затем мой взгляд перемещается на лицо Гаррета, и я замечаю среди щетины маленький белый шрам на подбородке, Интересно, где он его получил, спрашиваю я себя. Хоккей? Несчастный случай, когда он был ребенком?

Его глаза остаются зарытыми до последнего аккорда, и я решаю, что он заснул. Я откладываю гитару.

Глаза Гаррета распахиваются прежде, чем я успеваю встать с кровати.

– Ой, ты не спишь, – вздрагиваю я. – Я думала, ты заснул.

Он садится, и в его голосе слышится неподдельный восторг:

– Где ты научилась так петь?

Я в замешательстве пожимаю плечами. В отличие от Кэсса, я не умею петь себе дифирамбы.

– Не знаю. Это то, что я умела всегда.

– Ты училась? – Я мотаю головой. – То есть ты однажды открыла рот и запела вот так?

Я смеюсь.

– Ты говоришь, как мои родители. Папа и мама часто шутили, что в роддоме произошла путаница и им выдали чужого ребенка. У меня в семье все безголосые. Никто не может понять, от кого у меня способности к музыке.

– Надо бы взять у тебя автограф. Когда тебя будут награждать Grammy, я продам его на eBay за огромные деньги.

Я вздыхаю.

– Музыкальный бизнес жесток, дружище. Я не выдержу и сорвусь, если попытаюсь влезть во все это.

– Выдержишь. – В его голосе нет ни тени сомнения. – Кстати, я думаю, ты делаешь ошибку, выступая на конкурсе дуэтом. Ты должна быть на сцене одна. Серьезно. Представь: ты сидишь на сцене в единственном круге света и поешь так, как пела сейчас. Да от твоего выступления у всех зрителей по коже побегут мурашки.

Может, Гаррет и прав. Не насчет мурашек, а насчет того, что я сделала ошибку, объединившись с Кэссом.

– Ну, уже поздно. Мне некуда деваться.

– Ты всегда можешь отказаться.

– Ни за что. Это подло.

– Я имею в виду вот что: если ты откажешься сейчас, у тебя хватит времени подготовить соло. Если будешь тянуть, то останешься в дураках.

– Я так не могу. – Я смотрю на парня с вызовом. – Ты бы смог подвести своих товарищей по команде, зная, что они на тебя рассчитывают?

Он отвечает без колебаний:

– Никогда.

– Тогда почему ты думаешь, что я пойду на такое?

– Потому что Кэсс не из твоей команды, – спокойно отвечает Гаррет. – Судя по тому, что ты рассказываешь, он с самого начала действует исключительно тебе во вред.

– Я согласилась петь с ним, – твердо говорю я. – А мое слово что-то да значит. – Я смотрю на будильник и чертыхаюсь, понимая, сколько времени. – Мне пора. Такси уже ждет меня. – Я быстро соскакиваю с кровати. – Только мне сначала нужно пописать.

Гаррет хмыкает.

– СМИ.

– Все писают, Гаррет. Смирись с этим.

Через несколько минут, когда я выхожу из туалета, я вижу на лице Гаррета невиннейшее на свете выражение. И, естественно, у меня тут же возникают подозрения. Я смотрю на учебники, разбросанные по кровати, затем на свою сумку на полу, но ничего из ряда вон входящего не замечаю.

– Что ты сделал? – спрашиваю я.

– Ничего, – беззаботно отвечает он. – Знаешь, у меня завтра игра, так что наше следующее занятие будет в воскресенье. Как тебе? Ближе к вечеру?

– Хорошо, – говорю я, но все равно не могу избавиться от ощущения, что он что-то затеял.

Только через пятнадцать минут, проходя в свою комнату, я обнаруживаю, что мои подозрения были не беспочвенны. У меня от ярости аж сводит скулы, когда я получаю сообщение от Гаррета.

Он: Признание: когда ты была в WC, я стер с твоего iPod весь 1 Direction. Не стоит благодарности.

Я: ЧТО??? Я тебя люблю!

Он: Сильно?

Тут я соображаю, что произошло, и холодею от ужаса.

Я: Я убью тебя! Я имела в виду УБЬЮ! Чертова автозамена.

Он: Нуууууда, теперь будем винить автозамену.

Я: Чтоб ее.

Он: Кажется, кто-то меня так любит, что хочет поцеловать…

Я: Спокойной ночи, Грэхем.

Он: Ты точно не хочешь вернуться сюда? Потренировать наши языки?

Я: Фи. Ни за что.

Он: Угу. ЗЫ – проверь почту. Я отправил тебе зазипованную музыку. Настоящую музыку.

Я: И она прямиком отправится в корзину.

Я улыбаюсь, отправляя это сообщение, и в этот момент в комнату входит Элли – как у нее получается так подгадывать?

– Кому пишешь? – Она пьет свой любимый сок, эту мерзость, и соломинка выпадает из ее рта, когда она ахает: – Вот это да! Джастину?

– Не-а, всего лишь Грэхему. Он опять достал меня до самого не могу.

– А что, вы теперь друзья? – поддразнивает меня Элли.

Я ошарашенно замираю. У меня на языке вертится категорическое «нет», но я чувствую, что это неправильный ответ, вспоминая, как мы провели последние два часа, как я разоткровенничалась с ним о своих проблемах с Кэссом, а потом пела ему серенады, будто трубадур. Если честно, Гаррет Грэхем не так уж плох, как я думала, пусть он временами и бывает невыносим.

Так что я печально улыбаюсь и говорю:

– Ага, наверное.

Глава 9

Гаррет

Грэг Бракстон самый настоящий зверь. Это почти центнер живого веса, а скорость и точность броска в один прекрасный день наверняка обеспечат ему контракт в НХЛ. Ну, только если лига захочет закрыть глаза на то, что он столько времени проводит на скамье штрафников. Сейчас идет второй период, и Бракстон уже заработал три удаления, одно из которых закончилось голом благодаря стараниям Логана. Потом Логан проехал мимо скамейки штрафников специально для того, чтобы самодовольно помахать Бракстону. Это большая ошибка, потому что теперь у Бракстона, которого выпустили на лед, в руках заточенный топор войны.

Он впечатывает меня в борт с такой силой, что у меня трещат кости, но, к счастью, я успеваю отпасовать и, быстро избавившись от тумана в голове, замечаю, как Такер кистевым броском отправляет шайбу в ворота «Сент-Энтони». Загорается табло, и даже стоны и свист зрителей не умаляют радости победы. Играть на чужом поле не так приятно, как на своем, однако я подпитываюсь энергией толпы, пусть и негативной.

Когда сирена возвещает об окончании периода, мы уходим в раздевалку со счетом 2:0 в нашу пользу. Все возбуждены тем, что за два периода противнику так и не удалось размочить счет, но тренер Дженсен не дает нам расслабляться. Пусть мы и впереди – он все равно не позволит нам забыть, что мы что-то делаем не так.

– Ди Лаурентис! – орет он Дину. – Ты позволил тридцать четвертому отшвырнуть тебя, как тряпичную куклу! А ты… – Тренер переводит сердитый взгляд на одного из наших защитников. – Ты дважды дал им оторваться! Твоя задача – следовать тенью за этими придурками! Ты видел, как Логан врезал им в начале периода? Я и от тебя, Рено, жду такой же жесткой игры. А ты что делаешь? Вертишь жопой, как баба на танцульках, и бедрышком нежненько их тюк, тюк. Хватит! Веди себя как мужик, врежь им!

Когда тренер перемещается в другую часть раздевалки, чтобы выдать еще одну порцию критических замечаний, мы с Логаном переглядываемся и усмехаемся. Дженсен крут, но он чертовски хорошо делает свою работу. Он хвалит, когда похвала заслужена, остальное же время давит на нас, чтобы мы стали лучше.

– Жестко он с тобой. – Такер сочувственно смотрит на меня, когда я поднимаю фуфайку и разглядываю левый бок.

Мое тело здорово пострадало, уже видно, как темнеет кожа там, где будет здоровенный синяк.

– Выживу, – говорю я, пожимая плечами.

Тренер хлопает в ладоши, подавая сигнал, что пора возвращаться на лед. Мы снимаем чехлы с коньков и выходим из раздевалки.

Едва выйдя на лед, я уже чувствую на себе этот взгляд. Я не ищу его среди зрителей, но я знаю, что увижу, если захочу. Моего отца, сгорбившегося на своем обычном месте на верхней трибуне, в бейсболке «Рейн-джерс», низко надвинутой на глаза, и с сжатыми в тонкую линию губами.

Кампус Сент-Энтони расположен не очень далеко от Брайара, а значит, дорога от Бостона заняла у отца целый час, но даже если бы мы играли товарищеский матч в нескольких часах езды, да еще во время сильнейшего за всю историю человечества снегопада, он бы обязательно приехал. Старик не пропускает ни одной игры.

Фил Грэхем, легенда хоккея и гордый отец.

Именно так, черт побери.

Я отлично знаю, что он приезжает не для того, чтобы посмотреть, как играет его сын. Он приезжает для того, чтобы взглянуть, как играет продолжение его самого.

Иногда я задаюсь вопросом, что было бы, если бы я облажался. Если бы я не научился кататься? Забивать? Что, если бы я был тощим и костлявым с координацией коробки для «Клинекса»? Или проявил бы способности к музыке? Или к химии?

Вероятно, у него случился бы удар. Или он убедил бы мою мать отдать меня на усыновление.

Я сглатываю кисловатый привкус горечи во рту и присоединяюсь к товарищам по команде.

«Забудь о нем. Он не важен. Его здесь нет».

Именно это я повторяю себе каждый раз, когда переваливаюсь через борт и мои коньки касаются льда. Фил Грэхем ничего для меня не значит. Он уже давно перестал быть мне отцом.

Проблема в том, что моя мантра не гарантирует надежной защиты. Да, я могу забыть о нем, убедить себя в том, что он мне безразличен. Но он-то все равно здесь. Он всегда здесь, черт побери.

Третий период очень напряженный. «Сент-Энтони» сражается не на жизнь, а на смерть, ребятам отчаянно не хочется проигрывать всухую. Симмс бросается в атаку сразу после вбрасывания, а Логан и Холлис удерживают соперников у синей линии и не пускают их к нашим воротам.

Пот заливает мне лицо и шею, когда мое звено – я, Так и старшекурсник по прозвищу Берди идет в наступление. Защита «Сент-Энтони» – это слезы. Защитники надеются, что их нападающие откроют счет, а вратарь примет шайбу, которую они по бездарности впустили в свою зону. Логан сцепляется с Бракстоном позади наших ворот и выходит из схватки победителем. Берди передает шайбу Такеру, и мы втроем влетаем на вражескую территорию. У нас численное преимущество, и мы обрушиваемся на беспомощных защитников, которые даже не успевают понять, что происходит.

Ко мне скользит шайба, и рев на трибунах будоражит кровь. Бракстон, раздирая коньками лед, спешит ко мне, но я не дурак. Я передаю шайбу Таку и принимаю Бракстона на себя, мои же товарищи тем временем обманным движением выманивают вратаря и посылают шайбу мне для решающего броска.

Пущенная мою шайба влетает в ворота, и часы останавливаются. Мы побеждаем «Сент-Энтони» со счетом 3:0.

Мы вваливаемся в раздевалку. Даже у тренера хорошее настроение. Мы всухую разделали команду противника, приструнили это чудовище по имени Бракстон и добавили вторую победу в нашу копилку. Хотя еще только начало сезона, мы все уже видим себя звездами чемпионата.

Логан плюхается на скамью рядом со мной и принимается расшнуровывать ботинки.

– Так что за сделку ты заключил со своей репетиторшей? – Он задает свой вопрос как бы между прочим, но я-то хорошо его знаю, он спрашивает не просто так.

– С Уэллси? А при чем тут она?

– У нее кто-нибудь есть?

Вопрос застает меня врасплох. Логан имеет склонность к тощим, как жердь, и сладким, как сахар, девицам. Фигуристая и всезнающая Ханна в это никак не вписывается.

– Да, – настороженно отвечаю я. – А что?

Приятель пожимает плечами. Опять эта небрежность. И опять мне удается заглянуть поглубже.

– Она горячая штучка. – Логан делает паузу. – Ты на нее запал?

– Не-а. И у тебя не сложится. Она положила глаз на одного дебила.

– Они вместе?

– Нет.

– Но тогда она становится дичью, на которую можно поохотиться?

Я напрягаюсь, лишь чуть-чуть, думаю, Логан этого не замечает. К счастью, к нам подходит Кенни Симмс, наш вратарь-волшебник, и мы вынуждены прекратить разговор.

Я не могу объяснить, что меня так взбеленило. Я не влюблен в Ханну, но от мысли, что у нее будут какие-то шашни с Логаном, на душе появляется неприятный осадок. Наверное, потому, что я хорошо знаю, какой скотиной может быть Логан. Я уже и не сосчитаю, сколько раз видел, как поутру мятые телки с позором выкатывались из его спальни.

Меня бесит, когда я представляю Ханну в таком виде, с взлохмаченными волосами и распухшими губами. Вряд ли такое может случиться, но я все равно этого страшусь. Она вроде бы нравится мне. Она не дает мне расслабиться, а вчера вечером, когда я услышал ее пение… Че-е-ерт. В «Американском идоле» герои направо и налево разбрасываются словами типа «высота звука» и «тональность», но я совсем не разбираюсь в технических аспектах пения. Зато знаю, что от грудного голоса Ханны у меня мурашки бегут по спине.

Я прогоняю все мысли о Ханне и иду в душ. Все празднуют победу, и для меня наступает тот самый период, от которого меня трясет. Победа или проигрыш, отец все равно будет ждать на парковке недалеко от нашего автобуса.

Я выхожу из спорткомплекса. На плече болтается спортивная сумка с формой, волосы еще влажные. Кто бы сомневался: старик на месте, стоит у припаркованных машин. Его пуховик застегнут до самого верха, козырек закрывает глаза.

Логан и Берди идут по обе стороны от меня и обсуждают нашу победу. Берди резко тормозит, когда замечает моего отца.

– Хочешь поздороваться? – тихо спрашивает он.

Я слышу надежду в его голосе. Мои товарищи не понимают, почему я не кричу на каждом углу о том, что мой отец – тот самый Фил Грэхем. Они считают его богом, а то, что я был зачат им, автоматически превращает меня, как мне кажется, в полубога. Когда я поступил в Брайар, они донимали меня, требуя, чтобы я взял у него автограф, но я наплел им всякую чушь, типа, что мой отец свирепо оберегает свою частную жизнь, и, к счастью, приятели отстали от меня.

– Нет. – Я продолжаю идти к автобусу и лишь немного поворачиваю голову, когда прохожу мимо отца.

Наши взгляды на мгновение встречаются, и отец кивает мне.

Один сдержанный кивок – и он поворачивается и идет к своему блестящему серебристому минивэну.

Все как всегда. Если мы выигрываем, я получаю кивок. Если мы проигрываем, я ничего не получаю.

Когда я был помладше, после нашего проигрыша отец хотя бы изображал отеческую заботу, подбадривал улыбкой или сочувственно похлопывал по спине, если знал, что на нас смотрят. Но когда мы оставались наедине, сбрасывал маску.

Я залезаю в автобус и облегченно выдыхаю, когда водитель трогается с места, оставив отца в зеркале заднего вида.

Неожиданно я понимаю, что, вполне возможно, в следующие выходные я не буду играть, если не сдам экзамен по этике. И старик точно не обрадуется этому.

Хорошо, что мне плевать на его мнение.

Глава 10

Ханна

Как всегда, мама звонит утром в воскресенье, и я всю неделю с нетерпением жду наших разговоров. В другое время возможности поговорить у нас нет, потому что днем я на занятиях, а вечером – на репетициях, и к тому времени, когда у мамы заканчивается вечерняя смена, – она работает продавцом в продуктовом магазине, – я уже вижу десятый сон.

Главный недостаток моей жизни в Массачусетсе – это невозможность видеться с родителями. Я страшно скучаю по ним, но, с другой стороны, мне нужно было уехать подальше из Рэнсома, из Индианы. После окончания школы я возвращалась домой только один раз, и после того визита мы решили, что будет лучше, если я туда больше никогда не приеду. Мои дядя с тетей живут в Филадельфии, так что мы с родителями встречаемся там на День благодарения и на Рождество. Все остальное время мы общаемся по телефону, а иногда, если повезет, им удается наскрести денег и прилететь ко мне.

Конечно, такой вариант не самый идеальный, но родители понимают, почему я не могу приехать домой, а я не только понимаю, почему они не могут уехать из дома, но и знаю, что винить в этом нужно меня. Я также знаю, что всю свою жизнь буду стараться загладить свою вину перед ними.

– Привет, солнышко. – Голос мамы окутывает меня, будто теплые объятия.

– Привет, мам. – Я еще лежу в кровати, завернувшись в одеяло и уставившись в потолок.

– Как экзамен по этике?

– Сдала на А.

– Молодчина! Я же говорила, что тебе не из-за чего беспокоиться.

– Поверь мне, было из-за чего. Половина группы не сдала. – Я кладу телефон на подушку и прижимаю его ухом. – Как папа?

– Хорошо. – Мама на мгновение замолкает. – Он взял дополнительные смены на лесопилке, но…

Я вся напрягаюсь.

– Но что?..

– Но, похоже, мы не сможем поехать к тете Николь на День благодарения.

Боль и сожаление в ее голосе для меня как нож в сердце. На глаза наворачиваются слезы.

– Понимаешь, нам пришлось чинить крышу – она стала протекать, – и на это ушли все сбережения, – признается мама. – У нас нет денег на перелет.

– А почему вы не хотите поехать на машине? – спрашиваю я. – Дорога не длинная… – Как же, пятнадцать часов в пути. Совсем не длинная.

– Если мы поедем на машине, папе придется взять дополнительные отгулы, а он этого себе позволить не может.

Я закусываю губу, чтобы сдержать слезы.

– Может, я смогу…

Я быстро подсчитываю, сколько денег мне удалось скопить. Их точно не хватит на три авиабилета до Филадельфии.

Зато хватит на один до Рэнсома.

– Я смогу прилететь домой, – шепчу я.

– Нет. – Ответ мамы четкий и недвусмысленный. – Ты не обязана делать это, Ханна.

– Всего на одни выходные. – Я пытаюсь убедить саму себя, а не ее. Пытаюсь игнорировать панику – мое горло сразу сжимается при одной мысли о возвращении. – Нам же не надо будет ездить в город или видеться с кем-то. Я буду сидеть дома с тобой и папой.

Снова пауза, на этот раз долгая.

– Ты действительно этого хочешь? Если да, то мы примем тебя с распростертыми объятиями, ты это отлично знаешь, солнышко. Но если ты сомневаешься, если у тебя нет стопроцентной уверенности, что здесь тебе будет комфортно, тогда я прошу тебя остаться в Брайаре.

Комфортно? Сомневаюсь, что я когда-либо снова почувствую себя комфортно в Рэнсоме. До отъезда я была изгоем, а во время моего единственного приезда отца задержали за рукоприкладство. Так что возвращение домой для меня так же привлекательно, как отрезать руку и скормить ее волкам.

Мое молчание, пусть и короткое, служит для мамы красноречивым ответом.

– Не надо приезжать, – твердо говорит она. – Мы с папой с радостью увиделись бы с тобой на День благодарения, но я не собираюсь ради этого жертвовать твоим счастьем, Ханна. – Ее голос дрожит. – Достаточно и того, что мы все еще живем в этом богом забытом городишке. Незачем тебе снова ступать на его землю.

Да, абсолютно незачем. Если не считать родителей. Ну, тех самых людей, которые вырастили меня, которые любят меня всем сердцем, которые помогли мне пережить тяжелейшее испытание.

И которые сейчас прозябают там, где все презирают их… из-за меня.

Господи, как же я хочу, чтобы они освободились от этого города. Меня мучают угрызения совести из-за того, что я смогла уехать оттуда, а еще больше из-за того, что оставила их там. Они собираются переехать при первой же возможности, но рынок недвижимости падает, а на них висит второй кредит, который они взяли, чтобы оплатить судебные издержки. Они обанкротятся, если попытаются сейчас продать дом. И хотя ремонт, который папа потихоньку делает своими руками, повышает цену, на стройматериалы тоже требуются деньги.

Я сглатываю комок в горле. Эх, если бы обстоятельства сложились иначе!

– Я отправлю вам те деньги, что мне удалось скопить, – шепчу я. – Вы сможете погасить часть кредита.

То, что мама не возражает, говорит мне о том, что на самом деле положение значительно хуже.

– А если я выиграю конкурс и получу премию, – добавляю я, – то смогу оплатить свое проживание и питание на следующий год, и тогда вам с папой не надо будет беспокоиться об этом. – Я знаю, что это поможет им еще больше, потому что полной стипендии, что я получаю в Брайаре, сейчас хватает только на оплату обучения. А за все остальное платят родители.

– Ханна, я не хочу, чтобы ты дергалась из-за денег. У нас с папой все будет хорошо, обещаю. Когда мы закончим ремонт дома, его цена поднимется, и наше положение будет значительно лучше. А пока я хочу, чтобы ты, солнышко, получала удовольствие от учебы в колледже. Хватит переживать за нас, сосредоточься на себе. – Ее тон становится игривым. – У тебя нет желания рассказать мне о своих новых приятелях?

Я улыбаюсь.

– Нет.

– Ой, ладно тебе, наверняка есть один, который тебя очень интересует.

Я краснею, когда вспоминаю о Джастине.

– Ну, есть. В том смысле, что между нами ничего нет, мы не встречаемся, но я бы против этого не возражала. Если бы он заинтересовался мной.

Мама смеется.

– Тогда пригласи его куда-нибудь.

Почему все думают, что для меня это так просто?

– Может быть. Ты же знаешь меня. Я не люблю спешить. – Вернее, я вообще не люблю проявлять инициативу в этих вопросах. С прошлого года, когда мы с Девоном расстались, я не сходила ни на одно свидание.

Я быстро меняю тему.

– Расскажи мне о новом управляющем, на которого ты жаловалась в прошлом письме. Такое впечатление, что он сводит тебя с ума.

Мы некоторое время обсуждаем мамину работу кассиром, хотя мне больно говорить об этом. Когда-то она была учительницей начальных классов, но после скандала со мной вынуждена была уволиться, и эти ублюдки в департаменте образования даже нашли какую-то лазейку, позволившую выплатить ей всего лишь мизерное выходное пособие. Которое тут же пошло на погашение гигантского долга моей семьи – правда, от той выплаты итоговая сумма практически не уменьшилась.