Текст книги "Повседневная жизнь пиратов и корсаров Атлантики от Фрэнсиса Дрейка до Генри Моргана"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Если они недовольны капитаном, то покидают его, выкупают провиант и переходят на другие корабли, из-за чего их походы часто оказываются бесплодными, а капитаны теряют авторитет.

Капитаны часто ссаживают флибустьеров на пустынных островах и берегах, что приводит к потере большого числа людей, которые вернулись бы в Сан-Доминго, если бы подобные меры были под запретом.

Захватывая корабли, они не соблюдают никаких правил, предписанных ордонансом, и не производят опись имущества.

Они делят между собой призы без суда.

Они топят захваченные корабли, если считают, что те им не пригодятся.

Они приводят в Сан-Доминго только тех пленников, за которых надеются получить выкуп, а не владельцев захваченных судов.

Они платят десятину только с тюков и товаров, находящихся в трюме, и не платят ничего с того, что находится на твиндеке, с золота или серебра в виде монет, слитков или ценных вещей, с драгоценных камней, амбры, а также с запасов, не относящихся к кораблю.

Они утверждают, что не обязаны платить десятую часть от добычи, захваченной не в море.

Они часто отводят свои призы или часть оных на Ямайку и в другие иностранные порты.

Они продают негров, захваченных у испанцев, в ущерб привилегиям Африканской компании, чему следует положить конец.

Они поддерживают в море сношения с англичанами, устраивая совместные походы».

Корсар был обязан привести свой приз в указанный ему порт для реализации с торгов. В порту капитан представлял в Адмиралтейство отчет об обстоятельствах захвата. Его изучали чиновники Адмиралтейства. Пока они не составили протокол осмотра корабля, не проверили целостность печатей, наложенных корабельным писарем на сундуки, тюки и прочие захваченные товары, никто не мог покинуть корабль. Наконец, чиновники лично опечатывали люки, чтобы предотвратить вынос с корабля ценных вещей, допрашивали пленных и препровождали их в городские тюрьмы (по окончании военных действий их могли либо обменять, либо освободить за выкуп). Теперь эпипаж мог сойти на берег. Он должен был дожидаться решения суда, которому предстояло определить, законен ли захват. Если он признавался незаконным, корабль возвращали владельцам.

Случаи возвращения захваченных судов действительно имели место. Так, в 1638 году граф Уорвик передал свои каперские права капитану Мэршему, командовавшему военным кораблем «Пеннингтон», а тот перепродал каперский патент капитану Шептону с судна «Маркус». Последний захватил близ Санто-Доминго испанский корабль «Бонавентуре», собственники которого подали иск в английский суд. Суд постановил вернуть судно владельцам, а убытки покрыть за счет каперов. В июне 1695 года француз Жюльен Фурке захватил груженное вином судно из Сан-Себастьяна, однако суд признал корабль незаконной добычей, поскольку у капитана имелся надежный паспорт, выданный в соответствии с договором о добрых отношениях между Францией и Испанией. Корабль пришлось отпустить. К счастью для Фурке, в тот же день он захватил у английских берегов другой корабль, команда которого, завидев приближение корсара, покинула судно. Этот приз сочли законным.

Каждый корабль с товаром, предназначенным для снабжения врага, считался законной добычей. Его выставляли на продажу (во Франции делалось исключение для сукна, которое уничтожали, чтобы не наносить ущерб национальным мануфактурам). В случае затруднений при определении стоимости приза суд назначал особую комиссию из пяти человек для его описи и оценки.

Сколько времени занимали судебные проволочки и разбирательства, видно из следующего примера. 22 июля 1695 года Жан Пуатевен, командовавший фрегатом «Льстица» («Флаттез»), повстречал португальское судно «Святой Антоний», следовавшее с Азорских островов. Корабль показался ему подозрительным, потому что у капитана имелись сопроводительные документы на товары для португальских и английских купцов. При допросе капитан показал, что является владельцем судна и перевозит товары по поручению двух португальских купцов. Лоцман же поведал довольно запутанную историю: корабль был захвачен неким французским корсаром и отведен в Сен-Мало; пока капитан находился в городской тюрьме, его корабль перехватил голландский корсар и отвел на Гернси, где его нашел капитан, выйдя из тюрьмы, но после этого он попал в руки Пуатевена. Несмотря на все эти объяснения, в ноябре 1695 года суд вынес заключение в пользу Пуатевена, объявив «Святой Антоний» законной добычей. Получается, что французский корсар из Сен-Мало и голландец вообще зря «трудились», а более удачливый капитан смог получить свое только через четыре месяца.

Чтобы рядовой матрос хоть что-то получил от продажи захваченного исмущества, он должен был быть жив во время суда (важное условие!), находиться в городе, где происходил суд, и ознакомиться с решением суда в означенное время. Все эти условия было трудно соблюсти, поскольку кашитан часто отправлял захваченные суда с эскортом в порт, назначенный для их продажи, а сам с командной продолжал бороздить моря. Так что единственное, на что мог твердо рассчитывать матрос, – это деньги и вещи, которые он лично отнимет у команды или пассажиров захваченного судна. Правда, перед выходом в море жене моряка выплачивали аванс, который можно было не возвращать. Торговая палата Дюнкерка решила было взыскивать этот аванс обратно, если матрос дезертировал или погиб в первом же бою, однако эта инициатива успеха не имела.

По мемуарам Клода де Форбена можно составить представление о том, какие злоупотребления существовали в портах и как чиновники пытались нажиться на корсарах. Так, отправляясь в очередной корсарский поход в 1691 году, Жан Барт получил от короля приказание сжигать все захваченные им корабли, однако интендант Дюнкерка, преследуя собственные интересы, изменил инструкции, дав понять, что ценные призы лучше доставить в сохранности в порт. Чтобы проследить за исполнением этого приказа, он отрядил на борт корсарского судна своего комиссара. Очень скоро корсарам удалось захватить четыре корабля с ценным грузом общей стоимостью больше трех миллионов ливров; их отправили под эскортом фрегата в Берген (этот норвежский город тогда являлся владением Дании, с которой у Франции был мир). Туда же впоследствии прибыли сами корсары, чтобы запастись провиантом. Вот как рассказывает о дальнейших событиях Форбен: «Сойдя на берег; я обнаружил, что наши дела находятся в самом плачевном состоянии: г-н Барт, ни о чем не заботясь, пировал в кабаке, в котором просиживал почти безвылазно. Губернатор, приняв его за частного корсара, не выказываш к нему никакого уважения: он отнял у него призы, захваченные нами в начале похода; они перешли в руки датчан, а Барт даже не потрудился этому воспрепятствовать». Губернатор и интендант «отфутболивали» Форбетна друг к другу. Тогда он решил взять быка за рога: вооруженные корсары поднялись на борт захваченных кораблей и прогнали оттуда стороживших их датчан. «Как только мы завладели нашими судами, мы осмотрели их. Я сразу увидел, что их сильно облегчили, разграбив. Я сказал Барту, что прежде чем снять печати, надо бы позвать сюда всех писарей и комиссара, дабы в их присутствии запротоколировать, в каком состоянии находятся призы, и составить опись их содержимого. Он последовал моему совету. Обнаружилось, что всё было разграблено наполовину, не нашлось такого тюка, который бы не вскрыли. Устроили розыск; комиссар, признанный виновным, был схвачен и закован в железа, капитан фрегата, эскортировавший суда, посажен под арест, поскольку и он не избегнул подозрений». Надо уточнить, что комиссар, «которого нам навязали, только чтобы дать интенданту возможность присвоить часть призов», пожаловался интенданту, а тот – морскому министру, так что корсарам, с большим трудом завершившим поход, пришлось еще и оправдываться за свое поведение.

Купцы шли на всяческие ухищрения, чтобы сохранить хоть что-то в случае захвата судна корсарами. На проданный товар они оформляли векселя, избегая везти в обратный путь наличные деньги; если же нельзя было поступить иначе, то деньги и особо ценный груз (например, золотую канитель) тщательно прятали – о тайнике знали только капитан и судовой писарь. В случае захвата судна они скорее готовы были его сжечь, чем выдать свою тайну.

Если по каким-либо причинам корсар считал невозможным отбуксировать захваченный корабль в порт для продажи, он мог назначить за него выкуп. Сумма выкупа указывалась в договоре, подписанном с капитаном плененного судна; этот документ следовало предъявить по возвращении в порт приписки. Многие корсары предпочитали брать выкуп, а не возиться с захваченным кораблем: ведь тогда нужно было выделять людей для его буксировки, к тому же по пути в порт приз могли отбить другие.

«Из Сен-Мало сообщают, что третьего дня сего месяца корветы «Слава» и «Успех» взяли выкуп с шести судов, захваченных близ Дублина на входе в Ла-Манш, на общую сумму примерно в пять тысяч ливров, а затем корсары, сойдя на английский берег у входа в Ла-Манш, сожгли там больше двухсот домов, – писала «Газетт де Франс» 9 июля 1695 года. – 14 июня за ними погнались два английских военных корабля, один из них устремился за «Славой», но это не помешало ей взять выкуп еще с трех судов на сумму примерно в пять тысяч ливров. Корвет «Возлюбленный» взял выкуп в 500 экю с трех судов у берегов Уэльса. 14-го числа он захватил испанский корабль, нагруженный пшеницей, который прибыл в Роскофф, а 24, 25 и 26-го взял выкуп еще с трех малых судов на две с половиной тысячи ливров».

Если выкуп не выплачивали тотчас же, капитаны изымали судовые документы и брали заложников из числа офицеров и старшин. Часто корсары действовали по принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок»: в сентябре 1695 года Жюльен Фурке до получения выкупа за судно «Даниил» с острова Гернси удерживал боцмана в качестве заложника; выкуп составил 190 фунтов стерлингов. В том же году другой французский корсар, Жак Неве, взял выкуп в 140 фунтов за судно «Вильгельм» и 200 фунтов за «Марию» из Дублина; выкуп за «Вильгельмину-Марию» составил всего 20 фунтов. В 1704 году корсар Де Невиль захватил небольшое судно из Корка, но поскольку капитан отказался платить, а выручить за него мало-мальски приличную сумму вряд ли было возможно, корабль попросту затопили.

С разрешения морского министра капитан мог распределить полученный выкуп среди офицеров, в качестве поощрения за хорошую службу и для покрытия расходов на их пропитание (офицер сам оплачивал свой стол да еще и содержал слугу).

Жалованье офицера французского военно-морского флота составляло около 600 ливров в год; матросы и солдаты получали гроши. В Национальных архивах сохранился любопытный документ 1678 года – письмо фаворитки Людовика XIV госпожи де Ментенон своему брату, который только что женился. Сестра заботливо составила смету домашних расходов, «как я поступила бы сама, если бы не жила при дворе», из расчета на 12 человек: барина и барыню, трех служанок, четырех лакеев, двух кучеров и одного слугу. Расходы на еду и питье не должны были превышать 400–500 ливров в месяц; если добавить к этому траты на одежду, оплату квартиры, жалованье слугам, «наряды, Оперу и роскошь», то получается 12 тысяч ливров, и это при экономном ведении хозяйства. Понятно, почему Шарль Франсуа д'Анженн, побыв лейтенантом королевского военного флота, предпочел продать свой замок и титул маркиза де Ментенон королевской фаворитке и стать флибустьером.

Когда королевские суда совершали походы в заморские колонии, команда видела, как пируют в тавернах флибустьеры, пропивая и проигрывая огромные, невиданные деньги. Соблазн дезертировать и вступить в «Братство» был велик.

В 1683 году Николаас ван Хорн и Лоренс де Графф, командуя отрядом в 1200 человек на восьми кораблях, предприняли набег на город Веракрус. Драгоценностей, денег и товаров было взято более чем на три миллиона пиастров; плененный губернатор уплатил за себя еще 70 тысяч; кроме того, пираты увели с собой больше тысячи рабов. Каждая доля составила примерно 800– 1000 пиастров, то есть больше 200 фунтов стерлингов: на эти деньги можно было оснастить в Порт-Ройале корабль средних размеров. Однако жизнь флибустьера состояла не из одних удач, разочарования были отнюдь не редки. Так, после налета Моргана на Панаму, где удалось захватить серебра, золота, драгоценных камней и разнообразных товаров на шесть миллионов крон, все участники похода надеялись получить на руки не меньше 800, а то и тысячи фунтов стерлингов, но на деле на каждого рядового флибустьера пришлось всего по десять фунтов. В феврале 1680 года англичане Коксон, Шарп, Соукинс и француз Лессон напали на Портобело. Каждый из трехсот пиратов получил по 100 пиастров.

Но это еще, как говорится, полбеды: какие ни есть, а все-таки деньги. А вот Франсуа Олоне, вошедший в историю благодаря своей жестокости, мог бы остаться в ней как неудачник. Капитаном его сделали, как водится, за храбрость и ловкость, но свое первое судно он потопил, успев захватить лишь весьма скромную добычу. Это не обескуражило господина Лапласа, исполнявшего тогда обязанности губернатора Тортуги: он лично поручил Олоне другой корабль. Тот тоже пошел на дно во время неудачного рейда, причем сам Олоне попал в плен к испанцам, а многие его товарищи были казнены. С большими приключениями Олоне вернулся на Тортугу, возглавив восстание рабов, которым он подарил свободу Поняв, что воевать на суше у него получается лучше, чем на море, он объединился в 1666 году с Мишелем д'Артиньи по прозвищу Баск и захватил Маракайбо – это была вершина его пиратской карьеры. Благодаря этой операции, добыча от которой составила больше 360 тысяч экю (а ущерба нанесено более чем на миллион), престиж француза сильно возрос. Олоне объявил о походе на Никарагуа (двумя годами позже там здорово пошуровал Генри Морган). Под его знамена собрались шесть сотен человек на пяти небольших судах. Для многих это был первый поход: колонисты, воодушевленные недавними успехами флибустьера, решили, что морской разбой позволит им обогатиться быстрее, чем плантации. Но Олоне в очередной раз показал, что моряком он был никудышным: течения принесли флотилию в залив Гондурас, где корабли были вынуждены причалить к берегу, поскольку кончились припасы. Несколько месяцев флибустьеры пробавлялись тем, что грабили индейские деревушки; добыча, захваченная у испанцев, не стоила того, чтобы подвергать пленников жесточайшим пыткам. У городка Сан-Педро пираты попали в засаду. От отряда осталось 300 человек, по большей части босые и в одних рубашках, страдающие от голода и жажды. У Олоне созрел новый план: захватить гондурасскую урку водоизмещением в 700 тонн, которая наверняка везет богатый груз. Флибустьеры три месяца (!) дожидались прихода этого судна, питаясь черепахами. Наконец оно пришло и было захвачено без особого труда; на борту его оказалось 20 тысяч бумажных весел и 100 бочек с железными брусьями… С большим трудом Олоне, покинутый двумя товарищами-капитанами – Вокленом и Пикардийцем, добрался до мыса Грасиас-а-Диос, но вблизи Никарагуа его корабль налетел на скалы. Команда разбрелась кто куда, лишь горстка людей осталась с Олоне: он всё еще обещал им скорое обогащение. На них напали индейцы, и, по утверждению Эксквемелина, Олоне был ими изжарен и съеден.

И всё же не стоит отрицать, что в Вест-Индии дерзкие и предприимчивые люди всегда могли сколотить состояние. Кроме того, рядовые члены команды имели здесь больше шансов на то, что добыча будет поделена «по справедливости».

Всё захваченное переходило в общий фонд, который до дележа охранял квартирмейстер. Если в экспедиции участвовало несколько кораблей, добычу делили между ними, но тут не обходилось без ожесточенных споров. Разумеется, меньшая по численности команда настаивала на том, чтобы добыча делилась поровну, а ббльшая – пропорционально вкладу экипажа каждого судна.

Предварительный дележ устраивали на нейтральной территории, до возвращения на базу, где можно было продать захваченные корабли и груз. Если флибустьеры сразу шли в «порт приписки», они должны были отдать часть добычи в виде налогов, а этого, по понятным причинам, никому не хотелось. В 1659 году Кристофер Мингс, отправившись на трех фрегатах с Ямайки, ограбил на побережье Венесуэлы Куману, Портобело и Коро. В последнем городе англичане захватили целых 22 ящика, в каждом из которых было по 400 фунтов серебра, а также драгоценные камни и большой груз какао. По возвращении на Ямайку вся добыча была оценена в 200–300 тысяч фунтов стерлингов. По обычаю, Мингс разрешил своим людям забрать себе серебро (на добычу, захваченную на суше, правило «десятины» не распространялось), но губернатор Ямайки Эдвард Дойли арестовал его за утаивание добычи и отправил на суд в Англию; Мингс вернулся оттуда через три года.

Как правило, после дележа всегда оставались недовольные. Вот как рассказывает Эксквемелин о разделе добычи после налета Моргана на Портобело:

«Морган вышел из селения Крус со всей своей добычей и еще не выкупленными пленниками. Вскоре Морган созвал своих людей и потребовал от них, по старому обычаю, дать клятву, что никто не утаит ни шиллинга, будь то серебро, золото, серая амбра, алмазы, жемчуг или какие-нибудь другие драгоценные камни. Правда, бывали случаи, когда люди давали ложную клятву; чтобы предупредить подобные происшествия, он, после того как дана была клятва, обыскивал пиратов, причем обыску подвергались все до единого. Товарищи Моргана и, в частности, капитаны, которым он сообщил о своем намерении, нашли, что обыск необходим. В каждом отряде был выделен человек для этой цели. Морган приказал обыскать и себя самого, а также всех капитанов, и чаша эта никого не миновала. Французские пираты были недовольны, однако их было меньше, и им пришлось смириться с обыском, хотя им было ведомо, что Морган именно французов подозревал в утайке ценностей. После того как все были обысканы, пираты сели на каноэ и на корабль, стоявшие на реке, и 9-го числа того же месяца прибыли в крепость Чагре. Морган… решил, что лучше всего здесь и разделить награбленную добычу; провиант уже кончился. Поэтому сделали так: по совету Моргана отправили корабль в Портобело, чтобы высадить пленных на острове Санта-Каталина и потребовать выкуп за крепость Чагре. Спустя два дня люди с этого корабля привезли известие, что испанцы не помышляют ни о каком выкупе. На следующий день каждый отряд получил свою часть добычи, чуть побольше или чуть поменьше той доли, которую выделил Морган; каждому досталось по 200 реалов.

Слитки серебра оценивали в десять реалов за штуку, драгоценности пошли буквально за бесценок, и много их пропало, о чем Морган предупредил пиратов. Заметив, что дележ этот вызвал у пиратов недовольство, Морган стал готовиться к возвращению на Ямайку. Он приказал разрушить крепость и сжечь ее, а бронзовые пушки доставить на борт своего корабля; затем он поставил паруса и без обычных сигналов вышел в море; кто хотел, мог следовать за ним. За Морганом пошли лишь три, а может быть, четыре корабля, на которых были его единомышленники, те, кто был согласен с дележом добычи, учиненным Морганом. Французские пираты погнались за ним на трех или четырех кораблях, рассчитывая, если догонят, совершить на них нападение. Однако у Моргана были изрядные запасы съестного и он мог идти без стоянок, что его врагам было не под силу: один остановился здесь, другой – там ради поисков себе пропитания, иначе они не могли бы добраться до Ямайки».

При дележе добычи первым делом выплачивали компенсации за утраченные в сражении руку, ногу или глаз и поощрения (о них мы уже писали). Затем приступали к распределению долей. Капитан получал от двух до пяти-шести долей, плотник и хирург имели право на жалованье сверх своей доли. Доля погибших должна была перейти по наследству их родственникам или напарникам, но бывало, что наследники не получали ничего.

Точно подсчитать и разделить можно было только золото, серебро и рабов. Остальной груз – индиго, сассапариль, амбру, жемчуг, алмазы, шкуры, сахар, хлопок, соль, табак, ткани и тому подобные товары – при первой возможности продавали перекупщикам, а выручку делили. Если такой возможности не было, добычу делили приблизительно: на тюках с сахаром, кошенилью и индиго, перевозимых в трюмах испанских кораблей, проставлялась их стоимость, указывалась она и в сопроводительных документах. За десять бычьих шкур в 1638 году можно было выручить 17 фунтов стерлингов. Одного раба пираты при расчетах оценивали в 100 пиастров (около 40 фунтов стерлингов), но в 1660-е годы в Британской Вест-Индии негра можно было продать за 16 фунтов стерлингов, и лишь спустя десять лет цена подскочила до 30 фунтов.

Серебро взвешивали и приравнивали один фунт к десяти реалам, а с драгоценностями дело обстояло хуже, потому что пираты ничего в них не понимали. Так, рассказывают, что однажды при дележе бриллиантов какой-то флибустьер, недовольный тем, что ему дали один большой камень, а не пять мелких, как другим, растолок его в ступке.

Надо сказать, что даже заполучив в свои руки драгоценные металлы, флибустьеры рисковали стать жертвами мошенничества со стороны испанцев. В основном золото и серебро, отправляемое из заморских колоний в Севилью, было в слитках (небольших или огромных – до 30 килограммов), дисках или монетах. Практически все копи и рудники находились в руках частных предпринимателей, которые были не прочь нажиться нечестным путем. Несмотря на бдительность королевских чиновников, на корабли нередко – грузили слитки серебра, сердцевина которых была из свинца, «золотые» монеты, сделанные из сплава с избытком меди, и «серебряные» из платины (этот металл тогда не считался драгоценным). И наоборот, нечестные купцы и чиновники тайком провозили слитки из чистого серебра или золота, покрытые сверху, для отвода глаз, слоем свинца. На эту уловку попался капитан Шарп, захвативший корабль «Святой Розарио». В трюме его люди обнаружили слитки какого-то белого металла, который они приняли за олово. Капитан взял только один слиток, чтобы отлить из него пули, однако в Антигуа ему раскрыли глаза: это было чистое серебро. Зато золотые украшения не облагались таможенными сборами, а потому на борту испанских галеонов можно было обнаружить тяжелые золотые цепи прекрасной работы длиной более пяти с половиной метров. Клод де Форбен, в редкий период замирения между Францией и Испанией удостоившийся приема у губернатора Картахены, был удивлен массивностью серебряной посуды: из металла, пошедшего на одну тарелку, во Франции сделали бы четыре. Ему объяснили, что вице-королям и губернаторам Вест-Индии запрещалось ввозить в Испанию чеканную монету, но разрешалось брать с собой серебряную посуду в любом количестве, чем они, разумеется, и пользовались.

Европейцам, которым «заработки» флибустьеров казались огромными, просто невозможно было себе представить, что все эти деньги попросту пропивались и проматывались. Даже люди образованные, занимающие довольно высокое положение в обществе, были не способны удержать в руках свое богатство. Уильям Дампир, участвовавший в качестве штурмана в корсарской кругосветной экспедиции Вудса Роджерса в 1708–1711 годах, получил полторы тысячи фунтов стерлингов из захваченной добычи. После возвращения из плавания он, автор нескольких книг, пользующийся уважением и вхожий в высшее общество, прожил еще три года и умер в марте 1715-го, рставив после себя долгов на две тысячи фунтов.

«Сегодня мы живы, завтра мертвы – к чему нам копить и приберегать? Мы живем лишь сегодняшним днем, не думая о завтрашнем», пишет Эксквемелин. Но эта простая истина никак не укладывалась в голове, а потому возникали легенды о пиратских кладах, которые живы до сих пор.

Такими легендами овеян остров Пинос (ныне Хувентуд, владение Кубы), где якобы прятали свои сокровища Фрэнсис Дрейк и другие пираты. Поиски этих сокровищ позволили сколотить капиталец только ловким продавцам фальшивых карт. Правда, в 1950-х годах американец Уиккер действительно нашел здесь сундук с драгоценностями – у подводного рифа. Еще одним пиратским местом считается остров Кокос в Тихом океане, к северу от Галапагосских островов, ныне принадлежащий Коста-Рике. Остров выглядит неприступным: бурный прибой разбивается о скалистые берега, грозя перевернуть плывующие к ним шлюпки; над кустами роятся тучи москитов, по земле колоннами шествуют полчища красных муравьев. По преданию, свой клад здесь зарыл Генри Морган, утаив от английского правительства часть золота, добытого в Панаме, но где именно – неизвестно: тайну клада он унес с собой в могилу. На острове Кокос высаживался и Уильям Дампир, причем неоднократно, однако в своих многочисленных трудах он лишь единожды упоминает об этом острове, ссылаясь на рассказы других моряков и не описывая его подробно. Это обстоятельство навело кладоискателей на мысль о том, что Дампир таким образом пытался отвлечь внимание от острова сокровищ, и их рвение удвоилось – но опять-таки не принесло результатов.

Эдвард Тич закапывал свои сокровища на небольшом островке Амалия в лучших традициях пиратских романов: уносил сундуки с помощью матроса, заставлял того выкопать яму, а потом убивал выстрелом в затылок и хоронил вместе с сокровищами. Понятно, что и его тайну раскрыть было некому. Сокровища Черной Бороды ищут вдоль всего атлантического побережья США, в частности на островах Шоулз штата Мэн, в Виргинии вдоль рек Джеймс и Йорк и на острове Малберри в Каролине. После Тича на острове Амалия базировались братья-французы Жан и Пьер Лафиты, а также другие пираты, но поиски современных кладоискателей, вооруженных металлодетекторами, так ничего и не дали.

Продолжаются поиски на островках Шоулз, Уайт и Стар вблизи побережья Нью-Гемпшира, где бывали Тич, Квелч, Боннет, Дэвис и многие другие. Говорят, что Джон Квелч оставил там «заначку», но сразу после этого был пойман и вместе со всей командой повешен в Бостоне. На острове Тринидад, принадлежащем Бразилии, побывали восемь поисковых экспедиций в надежде отыскать клад испанского пирата Хосе Сантоса, но оползни и другие напасти им помешали.

Считается, что на побережье Мексиканского залива от Флориды до Техаса прятали свои сокровища Черный Цезарь, Билли Роджерс Кривоногий, Гаспарилья и Жан Лафит. Среди охотников за пиратскими сокровищами были и знаменитые пираты XIX века. Кладоискатели неоднократно пытались обнаружить сокровища Роджерса в бассейне реки Сувонны в Джорджии и Флориде.

Сокровища капитана Кидда искали на острове Блок вблизи Род-Айленда, на острове Гардинерз в штате Нью-Йорк, на острове Дир в штате Мэн и многих других – словом, почти на всех островах вдоль атлантического побережья Америки от Новой Шотландии до Карибского моря. Согласно сохранившимся архивным свидетельствам, награбленные Киддом ценности были конфискованы губернатором Нью-Йорка и Массачусетса, который отправил их в Лондон, где они были проданы с аукциона 13 ноября 1701 года. Вырученные средства поступили в королевский госпиталь в Гринвиче в пользу престарелых моряков. Однако этот факт не останавливает охотников за сокровищами Кидда, начавших погоню за ними еще в 1700 году.

Сокровища французского пирата Оливье Левассера искали на острове Маэ Сейшельского архипелага: в 1730 году, взойдя на эшафот на Реюньоне, Левассер якобы швырнул в толпу листок бумаги, испещренный непонятными символами, и пожелал найти свои сокровища тому, кто сумеет расшифровать это послание. Попытки сделать это продолжались два с половиной столетия.

На сей день известно только об одном пиратском кладе, обнаруженном много лет спустя: в 1939 году американская экспедиция нашла на острове Мона, расположенном между Гаити и Пуэрто-Рико, клад Генри Дженнингса. Золотые монеты и драгоценности были проданы на аукционе в Чикаго за сумму, превышающую миллион долларов.

На самом деле пиратам гораздо выгоднее было не закапывать деньги в землю, а… положить их в банк, под неплохие проценты, чтобы затем получить обратно в «отмытом» виде. Многие европейские банки имели свои отделения в портовых городах, в том числе и в Новом Свете. Губернатор Тортуги Бертран д'Ожерон иногда выдавал флибустьерам векселя в обмен на деньги: это позволяло им вернуться во Францию и заделаться добропорядочными гражданами, поскольку происхождение их состояния оставалось в тайне. Самые расчетливые пираты могли обогатиться, вложив деньги в недвижимость. Когда будущий губернатор Томас Модифорд прибыл в 1647 году на Ямайку, ему пришлось уплатить семь тысяч фунтов стерлингов (из них шесть тысяч в рассрочку) за половину сахарной плантации, которую за пять лет до того полковник Хиллиард купил целиком всего за 400 фунтов. Решив «выйти в отставку», Генри Морган приобрел поместья Дэнкс и Морганс-Вэлли в Кларендоне, Ланримни в Сент-Мэри, Пенкарн в Сент-Джордже и Лорансфилд близ Порт-Херденсона. Его соратник Эдвард Колье после ареста Моргана в 1672 году испугался, что может разделить его судьбу, продал всё свое имущество и уехал с Ямайки, а ведь в 1670-м он был одним из самых крупных плантаторов в Кларендоне, владея 1020 акрами земли (майор Энтони Колье – возможно, его родственник – был членом совета Ямайки). Миссионер отец Лаба рассказывает, что встречался на Эспаньоле с бывшим флибустьером, которого колонисты избрали председателем городского совета. Это был очень богатый человек.

Далеко не все капитаны флибустьеров были авантюристами, мстителями или «профессиональными» разбойниками. Так, Пьер Легран (Большой) из Дьепа, о котором рассказывает Эксквемелин, ограничился одним удачным налетом: захватив на жалкой скорлупке, в которую через все щели просачивалась вода, вице-адмиральский корабль, отставший от эскадры (испанцы, не ожидавшие такой дерзости, приняли пиратов за демонов), команда высадила экипаж галеона на Сан-Доминго, оставив лишь несколько матросов, чтобы благополучно привести корабль в Европу. Там приз – сам корабль, 54 бронзовые пушки и богатый груз – был удачно реализован, и Легран зажил припеваючи, даже не помышляя вернуться в Америку.

Другое дело, что изменить свою жизнь удавалось далеко не всем. Порочный круг затягивал тысячи людей, и никто даже не думал протянуть им руку, чтобы вызволить из этого неумолимого водоворота: внешне пиратство осуждали, а на деле – поощряли, извлекая из него выгоду.

Эксквемелин сообщает, что после разграбления Панамы «около ста пиратов Моргана стали готовить к отплытию корабль, который стоял в гавани; пиратам хотелось еще кого-нибудь ограбить в этих водах, и, кроме того, они рассчитывали захватить большой корабль и на нем возвратиться через Восточные Индии в Европу. Для этого они запаслись всевозможным боевым снаряжением, порохом и пулями, мукой и хлебом, взяв даже бронзовые пушки на тот случай, если под руку подвернется какой-нибудь остров, где можно будет сделать роздых. Их приготовления увенчались бы успехом, если бы об этом не узнал сам Морган. Он приказал срубить на этом корабле мачты и сжечь их, то же самое сделать и с барками, которые стояли неподалеку; таким образом, все планы этих пиратов были сорваны».