Текст книги "Сколько стоит корона (СИ)"

Автор книги: Екатерина Коновалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

 – Милорд, он невиновен, я клянусь вам. Неужели у вас нет сердца? Неужели ничто не может заставить вас смягчиться? – она начала нервно ломать руки, и Дойл сказал раздраженно:

 – Вы пока не предложили мне ничего – только просите.

На лице Майлы удивление сменилось обидой, потом злобой и, наконец, превратилось в в странное торжество.

 – Милорд Дойл, в вас нет благородства и чести, если вы говорите подобное. Но ради милорда Грейла я готова отдать все. У меня нет денег, чтобы подкупить вас, нет влияния, чтобы угрожать вам. Все, что я могу, предложить, это себя.

Она опустила руки и подняла голову, позволяя ему рассмотреть свое лицо, пышную грудь и тонкий стан. Дойл слышал такие предложения много раз. Дважды даже соглашался на них – не потому что готов был изменить своему долгу ради ночи с какой-нибудь красоткой, а потому что был уже уверен в невиновности тех, за кого так страстно просили.

Майла была красивее всех, кто когда-либо предлагал ему себя с подобной жертвенной отреченностью. И ничто не мешало ему согласиться – просто взять то, что так настойчиво предлагалось. Но он не колебался, когда отвечал:

 – Приберегите себя для жениха, Майла. Или для пылкого любовника, который польстился бы на вашу красоту.

Он не мог бы сказать с уверенностью, почему отказался настолько решительно, но одна мысль об обладании Майлой казалась ему неприятной. Он не желал ее. Как будто все его существо уверилось в том, что на свете существует только одна женщина – и стремилось к ней.

Оставив девушку на коленях посреди коридора, Дойл продолжил свой путь в подземелья, где его уже ждал отец Рикон, вероятно, пообедавший своим черным хлебом, а в двух удаленных друг от друга камерах сидели Ойстер и Трэнт.

 – Все готово, милорд, – сообщил отец Рикон.

И действительно: в красной камере уже стояли обычные стол и стул, горела жаровня. Молчаливый палач в облачении тени раскладывал свои инструменты на втором столе в углу, рядом с писцом – тоже из теней.

Дойл разместился за пустым столом, по обыкновению пододвинул жаровню ближе к больной ноге и велел:

 – Приведите Ойстера.

Ждать долго не пришлось. Его ввели почти сразу же – одетого в приличную одежду, почти чистого, но смертельно бледного и словно бы похудевшего за эти два дня.

 – Садитесь, милорд Ойстер, – сказал Дойл светским тоном.

Ойстер сел – ему дали табурет.

 – В прошлую нашу встречу вы сообщили мне, что вместе с двенадцатью членами Королевского совета придумали подлейший заговор против своего короля и сюзерена, заключавшийся в том, чтобы убить его и объявить себя регентами при младенце, которого носит под сердцем королева. Я не исказил ваших слов?

Хотя в камере было прохладно, Ойстер заметно вспотел, быстро и судорожно потер свое брюхо, где наверняка осталась тонкая царапина от кинжала Дойла, и пробормотал:

 – Я был обманут и завлечен. Я не ведал, что делаю.

Дойл взял паузу, словно бы всерьез обдумывая эти нелепости, потом произнес участливо:

 – Я готов поверить, что так и есть. Вы, милорд, человек недалекий, живете в развлечениях и потехах. Угрозами или лестью вас могли завлечь в заговор, которому вы никогда не сочувствовали душой.

В глазах Ойстера засветилась бешеная, сумасшедшая надежда, кажется, он готов был, подражая Майле, броситься на колени, да еще и целовать Дойлу руки. Дойл продолжил:

 – Но те, кто вовлекли вас в этот заговор, не признают своей вины и называют зачинщиком вас одного.

Он затрясся.

 – Знаете, что это значит? Если никто из них так и не признается...

Дойл поднялся со своего места, подошел к Ойстеру и повторил ему те слова, которые так точно подобрал Рикон. О скопстве и карах и наградах Всевышнего. Потом добавил:

 – Если же мы найдем истинного виновника заговора, то вы, милорд Ойстер, хоть и не получите прощения, но, вероятно, сохраните жизнь. Избегните мучений и позора.

 – Они должны признаться, – прошептал он в панике. – Они говорили... Они задумали это. Я бы взглянул им в глаза и заставил бы признаться!

Дойл довольно кивнул:

 – Вы получите такую возможность. И совсем скоро, – а потом крикнул: – приведите милорда Трэнта.

Глава 18

К полуночи пришлось прерваться – Дойл велел развести лающихся лордов как можно дальше друг от друга, приказал писарю подготовить до утра все бумаги о сегодняшних допросах и, накинув темный плащ с глубоким капюшоном, отправился к каналам, где его поджидал Шило. Тени неслышно двигались рядом.

 – Высокий лорд, – вор преклонил колено и прижался, по обыкновению, губами к руке Дойла. – Город неспокоен, он полнится слухами. Болтают, – он клацнул зубами, в поисках нужного слова, – говорят, какой-то колдунишка на Рыбном рынке совсем страх потерял. Болтают, будто ему пора вырвать его мерзкий язык и засунуть... – Шило сплюнул на землю, видимо, не желая при Дойле говорить, куда именно должен быть засунут язык. – Завтра светлый день Очищения. Всевышний наказал очищаться от грязи, падали всякой. Людишки хотят его тоже того – очистить. А он вам, может, понадобится, высокий лорд.

 – Наверняка понадобится, – кивнул Дойл. Занимаясь милордами, он ни на минуту не забывал о ведьмах. Кем бы ни был этот колдун, он может что-то знать. – Где его будут очищать?

 – Так на Рыбном и будут. С утра, после торгов.

Дойл протянул Шилу несколько монет, которые тот принял с еще одним почтительным поклоном и, пятясь, растворился в ночной темноте.

Дойл вернулся в замок и упал на постель совершенно без сил, давая себе слово, что, когда милорды и ведьмы не будут угрожать Эйриху, обязательно позволит себе проспать так долго, как только сумеет. Он почти не чувствовал, как Джил снимает с него одежду и набрасывает одеяло, провалившись в густой, болезненно-короткий сон, который окончился слишком рано.

Рыбный рынок был далеко не лучшим местом Шеана. На три квартала во все стороны от него разносился удушливый сладковато-соленый аромат тухнущей рыбы и потрохов; брусчатка еще век назад, когда рынок только появился, покрылась несмываемым слоем скользкого жира вперемежку с тиной, поэтому ходить по нему всегда было тяжело. Но Шеан кормился богатой, полноводной рекой Трик, всегда изобилующей лоснящейся крупной рыбой, поэтому рынок не пустел ни на мгновение, привлекая бедняков, довольствовавшихся дешевой костлявой синькой и обрубками хвостов, и богачей, придирчиво выбирающих между белой сладковатой плавницей и темно-красной, пахнущей мясом кинтой. Обычно торги здесь шли с раннего утра, когда торговцы возвращались с уловом, и заканчивались задолго до полудня – никто не хотел ждать, пока свежая рыба заветрится, засохнет или начнет вонять.

Дойл в компании двух солдат из замковой охраны и двух теней прибыл на рынок как раз к окончанию торгов, но почти сразу понял, что опоздал: сбоку возле корзины с отбросами валялось несколько книг, а из дома поблизости выкидывали новые под гвалт черни. Людей собралось так много, что они потеснили палатки – всем хотелось увидеть, что будет дальше.

Ругнувшись под нос, Дойл отстегнул от седла хлыст, приготовившись, при необходимости, прокладывать себе дорогу. Как раз в тот момент, когда он перехватил свое орудие поудобней, окно второго этажа, до сих пор извергавшее книги и мятые свитки, выплюнуло прямо в кучу отбросов сухонького старичка в синем деревенском кафтане. Старичок завизжал, но и не подумал обратиться в птицу, как поступил бы на его месте порядочный колдун, а смачно рухнул в рыбную чешую и требуху. Народ завопил от восторга и начал вытаскивать старика, попутно награждая тумаками.

Дойл примерился хлыстом и с зычным криком:

 – Дорогу королевской службе! – защелкал им в воздухе. Сопровождавшие его солдаты подхватили этот клич, и народ расступился – едва ли кто-то хотел примерить на себя неудовольствие королевской службы. А увидев Дойла, многие начали пятиться назад, стараясь убраться подальше – его горб узнавали едва ли не лучше, чем королевскую осанку.

Те, кто держал старика, поспешили его отпустить, а какой-то доброхот еще и пнул под зад, выталкивая вперед. Один из стражников спешился и подошел к старику, поднял его за шиворот – кафтан задрался, обнажая тощие босые ноги. Другой стражник, повинуясь знаку Дойла, схватил за шиворот того доброхота.

 – Что здесь происходит? – спросил он.

Доброхот попытался вырваться, явно не желая отвечать за всю толпу, которая, к слову, немного поредела, но не исчезла – видимо, всем хотелось узнать, чем закончится история.

 – Высокий лорд, – пробормотал доброхот, – колдуна мы нашли. Сегодня день Очищения – вот и надо очиститься от скверны и пакости.

Дойл кивнул стражнику, и доброхот мигом скрылся в толпе. Старик же просто стоял, переминаясь с ноги на ногу. Дойл подъехал к нему ближе, наклонился, рассматривая книги. "Анатомикон", "Растения, от мук излечивающие", "Повязи целебные".

 – Что у него в свитках?

Один из теней, спрыгнув на землю, поднял первый попавшийся свиток и подал Дойлу. Тот захотел снова выругаться – бесцельно потраченное время. Тень скользнул в дом, осмотреться на предмет тайников, но Дойл уже знал, что он найдет – пучки трав, толченые камни, на крайний случай – язычки клекотунов.

 – Старик, – позвал он. Не-колдун поднял голову, хлопнул глазами. – Старик, ты колдун?

 – Лекарь я, милорд, – отозвался он. – Травки, мази-повязи. Сколько лет живу – все время людей лечу. Вон, этому срамную болезнь вылечил, – он ткнул шишковатым тощим пальцем в какого-то мужичка из толпы. – А ей вон понос что ни неделя лечу, – палец указал на дородную тетку. – Как обожрется, так ее и несет. А она – несется ко мне.

Возможно, он бы и еще кому-нибудь вспомнил что-нибудь, но Дойл совершенно не желал знать подробности и прервал ее.

 – Вот что, лекарь. Поедешь со мной в замок.

По толпе пронесся выдох ликования. Дойл дождался, пока тень не вернется и не подтвердит, что все чисто, и первым направился обратно. Лекаря посадил к себе стражник.

Это было глупо, напрасно, бесцельно потраченное утро. В старике колдовства ни капли. Обычный безумный лекарь, может, даже и неплохой – во всяком случае, библиотека у него была хорошая, хоть и скудная. Дойл передал его на попечение отца Рикона и выбросил из головы – тем более, что писарь принес ему подробную запись вчерашнего допроса.

Ойстер и Трэнт поносили друг друга, как умели. Вспомнили даже дело двухсотлетней давности, когда чей-то пращур украл чьи-то доспехи. Но за этой бранью и грязью стояли очень простые смыслы. Ойстер почти молил: "Вы меня втянули в это, вы не можете меня бросить!". А Трэнт отвечал: "Ну, уж нет. Ты попался – ты и подыхай". Потратив на чтение записи больше часа и пометив на полях, что Трэнта пора подвергнуть "особым методам поиска истины", Дойл собрался было снова спуститься в камеры – у него еще одиннадцать милордов ждали допроса, – но не успел.

В комнату вбежал Джил, взволнованный и как будто напуганный.

 – Милорд, у вас просят ау... мне не выговорить, но вас хотят видеть.

 – Судя по твоей напуганной роже, мальчишка, это никто иной, как Всевышний. Или же Враг его, – ровно ответил Дойл, но тоже ощутил волнение – у него редко испрашивали аудиенцию, скорее уж он их назначал – правда, встречи чаще всего проходили в Красной камере.

 – И кто это?

Джил хлопнул глазами, сглотнул и с торжественностью произнес:

 – Леди Харроу.

Если бы ему удалось не задержать дыхание, он гордился собой. Но ему это не удалось. Мысли заметались. Что ей нужно? Она ясно дала понять, что не желает иметь с ним дела, а ее служанка неплохо объяснила причину. И вот, она здесь – зачем? Сообщить что-то важное для короля? Или – конечно, Дойл в это не верил, но мысль промелькнула – сказать, что ей не хватает его общества?

Резко оборвав себя, он велел:

 – Проводи ее... – он замер, пытаясь придумать, где ее принять, – в мою столовую.

Это была совершенно бесполезная и почти не использующаяся комната – личная столовая младшего принца. Возможно, принцу Тордену, которому надлежало окружать себя собственной свитой, она бы и пригодилась. Но у милорда Дойла свиты не было, а ел он либо за столом короля, либо в спальне. Чтобы не вызывать его раздражения, управляющий старательно топил камин и в столовой, поэтому Дойл мог не опасаться, что его неожиданная гостья замерзнет.

Отложив бумаги, он отправился к ней, подавив малодушное желание сменить пыльный колет на более нарядный камзол.

Она стояла возле узкого окна, в темном платье, закутанная в широкий плащ из недорогого, но теплого меха. Свет так падал на нее, что ее волосы, выбивающиеся из-под вдовьего убора, сияли, а глаза казались темнее и влажнее обычного.

 – Леди Харроу, – сказал он, заставляя себя говорить ровно, – я удивлен вашим... приходом.

Он до последнего надеялся, что она все-таки улыбнется и скажет что-нибудь доброе. Или смешное. Проклятье, он бы и на глупость согласился.

Но ее глаза сверкнули все тем же гневом, губы побелели. Она сделала два стремительных шага вперед и замерла, стиснула в кулаки маленькие руки. Что бы ни привело ее, она пришла, кипя гневом.

 – Милорд Дойл, – произнесла она с явным трудом, – простите, что тревожу вас в часы вашего неустанного труда, – это было произнесено с такой злобой, что не услышал бы ее только глухой, – но я пришла свидетельствовать в пользу невиновного.

Дойл невольно приподнял бровь, от всего сердца надеясь, что не услышит сейчас ни слова в защиту милордов. И его надежды оправдались.

 – Я не сомневаюсь, что вы готовы схватить всякого, кто хоть немного похож на ведьму или колдуна, но даже вы не станете противиться правде, – она набрала воздуха в грудь и продолжила: человек, которого вы схватили, не виновен. Я лично прибегала к его услугам и могу вас заверить, что в его действиях нет ничего от ведовства.

 – Леди Харроу, – он ее прервал, хотя и наслаждался звуком ее голоса, – прежде чем вы продолжите – объясните мне, кого именно вы так страстно защищаете?

Она выглядела пораженной и тихо, с болью спросила:

 – Неужели сегодня у вас есть еще жертвы, нуждающиеся в защите? Я говорю о Хэе, лекаре с Рыбного рынка.

Если бы не суровое выражение ее лица, Дойл бы рассмеялся. Но она едва ли поняла бы этот смех, поэтому он спокойно и серьезно ответил:

 – Леди, вам нет нужды его защищать. Лекарь, как бы его там ни звали, просто лекарь. У меня и в мыслях не было его арестовывать.

Он покривил душой – еще утром он ехал с этим намерением.

Леди Харроу вздохнула.

 – Милорд, я была там сегодня и все видела. Видела, как вы осмотрели его книги, как ваши люди обыскали его дом. А потом вы увезли его в замок.

Дойл приблизился к ней так, как никогда раньше – не считая тех почти невозможных мгновений, пока он нес ее на руках – не осмаливался приблизиться, поднял голову так высоко, как позволял проклятый горб. Она хотела отойти – он видел. Но не отошла.

 – Вы вызывали у меня подозрение в колдовстве с той минуты, когда я вас увидел, леди Харроу, – она вздрогнула, – в вашем доме я нашел весьма странную для женщины библиотеку, множество занятных предметов, – она побледнела, – но разве вы были арестованы? Несмотря на все свои подозрения я и пальцем вас не тронул, – чувствуя ее растерянность и страх, Дойл начинал закипать. Та ярость, которая чаще охватывала Эйриха, железными пальцами сдавливала его сердце. – Как вы думаете, леди, почему?

Он выкрикнул это слово и отошел к камину, до скрипа сжимая зубы и пытаясь из последних сил овладеть собой.

Она ничего не ответила, и Дойл продолжил – уже тише и спокойней, но только внешне – внутри у него все бушевало.

 – Я не пытался арестовать вас, леди, потому что у меня не было и нет никаких доказательств, никаких свидетельств. Вам кажется... – он замолчал, вспоминая ее слова, – что я готов схватить всякого.

 – Вы схватили лекаря, – отозвалась она ровно. – И я до сих пор не знаю, почему не арестовали меня. Ведь вина наша с ним одинакова.

Пламя в камине потрескивало мерно и спокойно. Дойл попытался сверить с ним свое дыхание, но не преуспел – дышалось тяжело, часто и неровно.

 – Если вы там были, леди Харроу, то видели толпу обезумевших от злобы дураков. В присутствии людей короля они присмирели. Но стоило мне уехать – и они снова одичали, как псы, которые слушаются только палки. Я мог оставить им вашего лекаря – и через час от него и клока волос бы не осталось.

 – Вы увезли его в замок, – леди Харроу произнесла это неуверенно.

 – В замок, – согласился Дойл. – У меня есть на примете один монастырь, где ваш лекарь придется ко двору. Могу вас заверить, могу даже поклясться, что не собираюсь причинять ему какого-либо зла, – он нашел в себе силы поднять голову и снова встретиться с ней взглядом.

Гнева в ее глазах уже не было, но и улыбки тоже. В них застыла какая-то задумчивость, близкая к растерянности. Леди Харроу опустилась в глубоком реверансе, низко склонив голову, поднялась.

 – Благодарю вас за уделенное мне время, милорд.

Дойл мог бы ее остановить, наверное. Например, предложить проведать этого несчастного лекаря. Или сказать что-нибудь о ее платье. Или о волосах. Спросить в шутку, как ее подвернутая нога.

Но он просто смотрел на нее, пока она не вышла за дверь и не притворила ее за собой.

Глава 19

Легко и приятно думать, что приговоры выносятся на королевском суде, когда перед очами милостивого, справедливого монарха предстают обвиняемый и обвинитель. Если бы это было так, Дойлу жилось бы очень просто. Разумеется, мелкие вопросы, касающиеся земельных тяжб, Эйрих решал сам – правда, все равно не сразу, а изучая заранее все документы и свидетельства. Но преступления против короны разбирал Дойл. И он выносил приговор – пусть даже озвучивал его Эйрих.

Допросы милордов длились неделю – за это время Дойл почти не выходил из подземелий, разве что прерываясь на короткий неспокойный сон. Бывшие члены Совета обвиняли друг друга, ругались, плакали, обещали Дойлу страшные кары или невероятные блага, захлебывались ором от боли, когда к допросу подключались палачи – но все-таки говорили. Сначала неохотно, через силу, изворачиваясь в собственной лжи, потом все оживленней, громче и правдивей.

Из тринадцати, включая Ойстера и исключая самого Дойла, членов Совета, хвала Всевышнему, в заговоре участвовали только пятеро. Еще двое знали, но не были посвящены в подробности дела. Их вина состояла в том, что они не предупредили короля, тем самым тоже пойдя на измену.

 – Мне тяжело слышать об этом, – негромко сказал Эйрих, когда Дойл, пошатываясь от усталости, наконец пришел к нему с полным докладом о заговоре и о виновниках. – Я уже говорил тебе – страшнее всего то, что руку на меня поднять были готовы те, кто через меня же и возвысился. Кем бы они были, если бы Остеррад одержал победу в войне?

Дойл никак не этот вопрос не отреагировал, слишком занятый обгладыванием птичьих костей – во время допросов он не успевал не только полноценно спать, но и есть.

 – Ты требуешь казни для... – Эйрих сделал паузу, словно пытался заставить себя произнести это вслух, – для шестерых? Почему?

Дожевав, Дойл ответил:

 – Пятеро виновны напрямую. Оставлять их в живых – значит готовить почву для нового и (кто знает?) более удачного заговора. А шестой...

Шестой должен был быть казнен, чтобы напомнить о сущности измены. И чернь, и лорды должны уяснить для себя, что нет более страшного преступления, чем преступление против короля.

 – О заговоре знали двое, – продолжил Эйрих свою мысль, – но ты не говоришь о семерых.

 – Вы милостивы, ваше величество, – напомнил Дойл. – И великодушны. Поэтому, когда вас будут молить о помиловании и прощении, вы должны его даровать – одному.

Отвернувшись к графину с вином, Дойл не видел выражения лица Эйриха, но догадывался, что на нем отпечаталась гримаса отвращения – брат ненавидел подобные игры. Но выбора у него все равно не было, поэтому он уточнил ровно:

 – И кому я должен даровать прощение?

 – Милорду Рэнку. На его землях произрастает отличный лен, и только в этом году его сборы стали достаточными, чтобы хватало на продажу. Лен нам нужен, а значит, пока нужен и Рэнк, – отозвался Дойл.

Лично ему значительно более симпатичен – если только можно было говорить нечто подобное об изменниках – был милорд Арвинт, открытый, честный и болезненно-благородный. Он бы разоблачил заговор сразу – если бы одним из участников не был его зять. Именно защищая его он решился на молчание. Но желчный, ядовитый и злобный Рэнк был стране значительно нужнее. Поэтому завтра, на суде, король его помилует.

Некоторое время Эйрих молчал, постукивая пальцем по столу, а Дойл заканчивал обед. Наконец, король спросил:

 – Как чувствует себя леди Харроу?

Дойл не показал, что этот вопрос хоть сколько-нибудь задел его – разве что сжал рукоять кинжала, которым резал хлеб, чуть крепче, и ответил:

 – Надеюсь, что она в добром здравии. Но я не имел возможности... осведомиться о ее самочувствии лично.

Эйрих поднялся, прошелся по комнате.

 – А вот я имел такую возможность. Раньше леди не часто посещала замок, а всю последнюю неделю приходит на каждый пир.

Дойл ответил невнятным звуком, надеясь, что брат поймет – эта тема ему неинтересна. Разумеется, Эйрих не понял – вернее, понял строго обратное. Он бывал проницателен, если хотел этого.

 – Так что я сумел как следует ее рассмотреть. Пожалуй, красивая женщина. Такие плечи, такой гордый постав головы.

 – Тебя должны больше интересовать милорды-предатели.

 – Вовсе нет. О них отлично заботишься ты. Так что у меня остается много времени на развлечения и... созерцание. А что может быть лучшим объектом для созерцания, чем женская красота? – он подождал почти минуту, но Дойл так ничего и не сказал. – Я полагал, что ты увлекся леди Харроу. Я ошибся?

Дойл поднялся из-за стола, тщательно вытер куском скатерти руки, отер губы и заметил так спокойно, как мог:

 – Я увлечен спокойствием нашей страны. А любовные игры предпочитаю оставить тем, кто больше для них подходит. Так что... – ему было непросто это сказать, но он сумел, – если ты желаешь выдать за кого-нибудь леди Харроу – это твое дело.

 – А может, мне самому взять ее в любовницы? Тем более, что ее опекуна и сюзерена мы завтра приговорим к смерти.

Кровь прилила к лицу, зашумело в ушах. Дойл не выдержал и грохнул кулаком по столу. Он отдал бы ее другому мужчине – но одна мысль о том, что она будет опозорена и низведена до положения шлюхи, пусть и королевской, вызывала в его душе шторм.

Рука брата сжала его здоровое плечо, и прежде, чем он скинул эту руку, Эйрих произнес:

 – Ты немало трудишься на благо государства. Мир и процветание Стении – заслуга в большей степени твоя, чем моя. Но этого едва ли достаточно мужчине, Торден.

Дойл встретился с ним взглядом, но почти сразу отвел глаза. Как и всегда, когда брат обращался к нему по имени, он чувствовал себя слабее и уязвимей. Принц Торден не мог дать того отпора, на который был способен милорд Дойл.

 – Вопреки своим делам, приди сегодня вечером на пир, – Эйрих отпустил его плечо и снова отошел к окну, – это моя просьба. Не хочешь выполнять ее – считай приказом.

 – Будет исполнено, ваше величество, – Дойл наклонил голову, надеясь, что его лицо не выдаст чувств, которые ввергали душу в смятение.

Дойл собирался на пир как на плаху. Он хотел было проспать хотя бы часть дня, но не сумел и глаз закрыть. Сел разбирать уже готовые обвинительные решения – но отложил их в сторону, поняв, что читает по три раза одну строку. Та же участь постигла сочинение какого-то ушлого ученого писаки, озаглавленное "К государям и мужам высоким". Дойл чувствовал, что за высокопарными фразами кроется недурной смысл, но не мог его разобрать, то и дело отвлекаясь на посторонние мысли.

Наконец, он велел Джилу притащить воды и почти час пытался смыть с себя тяжелый тюремный дух. Сложно было сказать, помогло ли, но настроение отнюдь не улучшило – особенно тем, что в темной воде то и дело мелькало смутное отражение кривого горбуна.

 – Мальчишка! – крикнул он, поняв, что больше не может созерцать свое отражение – даже такое. – Утащи это, – а про себя подумал: "Давай, плюй на зеркало".

Потом Джил побрил его – за время допросов у него отросла густая жесткая щетина, от которой чесались щеки.

 – Вы благородно выглядите, милорд, – сообщил мальчишка, закончив работу. Дойл ощупал подбородок и невесело хмыкнул, но спорить не стал, решив, что может утешать себя хотя бы этим.

 – Если хочешь, можешь сходить на пир, – сказал он. – Только проследи, чтобы здесь не переставали топить.

Джил заулыбался и закивал. Мальчишка заслужил немного развлечений – всю эту неделю он вел себя тише тени и незаметней невидимки, безошибочно угадывая все пожелания Дойла и все его нужды.

Камзол, по обыкновению, жал в плечах и давил на грудь – а еще, вероятно, превращал Дойла в еще большее посмешище. Горбун в таком наряде должен был смотреться куда смешней того же горбуна в латах.

Но не идти на пир Дойл не мог, и не только потому что получил приказ там появиться, но и потому что отчаянно, до зубовного скрежета хотел увидеть леди Харроу. А заодно шепнуть братцу, чтобы тот даже не вздумал протянуть к ней загребущие лапы. Правда, он и не собирался, только хотел побольнее уязвить Дойла. Но на всякий случай – стоило предостеречь.

Сегодня на пиру не наблюдалось обычного безмятежного оживления. Только шестеро из тринадцати лордов Совета присутствовали за столом, судьба остальных для большинства оставалась загадкой, и это порождало сплетни, перешептывания, вызывало страх. Когда Дойл вошел, смолкли все – тишина стала звенящей. Он приблизился к столу и как ни в чем не бывало оперся на него – до прихода короля оставалось еще немало времени, и он хотел успеть увидеть леди Харроу.

Успел.

Ее прихода не заметил никто: все были слишком поглощены изучением самого Дойла. Так что ее не встретили ни внимательные взгляды, ни шепотки. Зато Дойл почувствовал ее появление сразу – еще до того, как увидел. За неделю она стала красивей – или ему так показалось в сравнении с искаженными болью и ненавистью рожами милордов. В последнюю их встречу она пылала гневом. Сегодня была спокойна и задумчива, но без тени мрачности – ничто не пугало и не тревожило ее, но какие-то мечты или приятные воспоминания отвлекали от настоящего. Она сделала несколько шагов по пиршественному залу, остановилась, повернулась и встретилась взглядом с Дойлом. Глаза, подернутые мечтательной дымкой, тут же стали ясными, но без гневности. Губы дрогнули в намеке на улыбку. Дойл сжал пальцами скатерть. Поклонился.

Вместо того, чтобы ответить на его поклон, она прошла сквозь толпу и приблизилась к нему, и уже тогда сделала реверанс.

 – Леди Харроу, – сказал Дойл, чувствуя, что горло пересохло и отчаянно жалея, что не догадался выпить воды или вина.

 – Милорд Дойл, – она выпрямилась, – спасибо вам.

 – За что, леди?

Она улыбнулась:

 – За то, что не держите на меня зла за мою вспыльчивость, грубость и несправедливость. И за жизнь лекаря Хэя.

Пожалуй, эти слова звучали сладостнее любой музыки.

 – Леди Харроу... – начал он, но она мягко прервала его, попросив:

 – Позвольте договорить. Я оскорбила вас незаслуженно, и мне больно думать об этом. Я надеялась... – она замолчала, облизнула губы, – несколько дней я приходила сюда каждый вечер в надежде вас встретить и принести вам свои извинения. Я обвинила вас в несправедливости, будучи сама несправедливой.

Он все-таки остановил ее.

 – Не продолжайте. Я не держу на вас обиды и никогда не держал. Тем более, что мне вполне понятны ваши чувства, вызвавшие эти обвинения.

Он хотел бы продолжить – и заговорить о чем-нибудь совсем другом. Но под бой барабанов и нежную трель свирелей вторые двери зала распахнулись, и вошел король. Дойл был вынужден последовать на свое место, а леди Харроу – занять свое.

Сидя рядом с братом и отвечая на какие-то его вопросы, то и дело огрызаясь в ответ на неуместные замечания олуха, сидевшего справа от него, он практически не спускал глаз с леди Харроу. Она как всегда орудовала своей маленькой вилкой, едва прикасалась к вину и изредка улыбалась собственным мыслям. Невольно Дойл подумал, что хочет заполучить себе эти мысли, стать их частью. Безошибочно определять, почему леди Харроу хмурит брови и почему вдруг у нее на щеках появляются ямочки.

И только когда пир подошел к концу, шуты прекратили свое кривляние, а король, пожелав всем доброй ночи, ушел вместе с королевой, Дойл снова сумел приблизиться к леди Харроу.

 – Вы были очень задумчивы весь вечер, – сказал он вместо подготовленного заранее замечания о приближении зимы.

 – Я не думала, что это будет заметно со стороны, милорд. На самом деле, меня занимали пустяки, – еще мгновение она улыбалась, а потом нахмурилась и спросила: – завтра на суде будут объявлены приговоры?

Не стоило удивляться, что она об этом догадалась – если бы расследование продолжалось, Дойл не появился бы на пиру. Но было грустно, что она подняла эту тему, потому что дальнейший ход разговора был кристально ясен: он ответит утвердительно, она скажет что-то о жестокости и нравах, а потому уйдет.

 – Король не может оставаться безучастным, когда на кону стоит не только его жизнь, но и сама неприкосновенность короны, – сказал он.

Вопреки ожиданиям, леди Харроу ничего не сказала о методах, которыми эта неприкосновенность сохраняется, а вместо этого неожиданно спросила:

 – Как вы это выносите?

Дойл тряхнул головой.

 – О чем вы?

Она неявно, но красноречиво обвела взглядом придворных, которые держались от Дойла на значительном отдалении и даже как будто избегали лишний раз на него смотреть.

 – Общую ненависть.

 – Думаю, так же, как мой брат – всеобщее восхищение. Или как вы – дождливую погоду, – хмыкнул он. – С долей покорности. Разрешите вас сопровождать? Шеан не так спокоен, как кажется.

Немного поколебавшись, леди Харроу едва ощутимо оперлась на его левую руку, принимая предложение.

Глава 20

Шеан никогда не был спокойным. Возникнув четыреста лет назад на фундаменте разрушенного Старого города, он сначала был неприступной крепостью, а со временем, когда Стения мужала и разрасталась, превратился в ее бьющееся, пульсирующее жизнью сердце. Порт возле полноводной реки, центр богатой страны, он был оплотом могущества королей, средоточием жизни знатных лордов и прибежищем черни. Его центральные улицы бывали усыпаны лепестками роз, а темные боковые чаще утопали в помоях. В узких переулках, где дома стояли так близко, что соседи могли бы пожать друг другу руки, высунувшись из окон, обитали существа настолько грязные, что в них с трудом можно было узнать людей. Богач легко мог лишиться и кошелька, и жизни, окажись он ночью в Шеане без охраны.