Текст книги "Когда воротимся мы в Портленд"
Автор книги: Екатерина Некрасова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Екатерина Некрасова
КОГДА ВОРОТИМСЯ МЫ В ПОРТЛЕНД
«Безвыходным мы называем положение, выход из которого нам не нравится».
Станислав Ежи Ленц (в пересказе Михаила Веллера)
«Ах, любовь – это такая мука», – вздохнула обезьяна, обнимая ежа.
Анекдот
ПРОЛОГ
– Задавить, – предложил тиун, придвигаясь.
Склонившийся над люлькой отпихнул его, не глядя. Морщась от детского крику, влез бородой под холщовый положок. Дите заходилось, как чуя над собой беду – красное в натуге личико, рот разинут – беззубый, слюнявый… Глазенки – эва! – и зажмуренные понятны, прорезаны косо – в мать… Ручонки – крохотные, а человечьи…
– Без ума он, – тиун из-за плеча. – Девки переказывают – кажинную ночь ажник до петухов… эдак-то надрывается…
Скрипя, шаталась люлька – все искрутилось неразумное дите, выдираясь из пеленок. Стоявший над люлькой выпрямился – отошел, скребя в бороде. По полу сквозняком катало хлопья пыли; скрип половиц под шагами. На лавке, где спать няньке, кинут мятый платок – красный. В окошках – притушенное слюдой солнце… Отодвинул засов, толкнул резные створки – вдунуло холодом, осенним духом сырости и тлена. Двор – в лужинах, в кочках сохлой травы. Под окошком на чурбачке сидел, поджав ноги в обмотках, гридень из стражи – скучал, опираясь о копье… И как ухитрилась полоумная ведьмачка не заметить рва с водой, куда сдернула ее нечистая сила?
Тиун метнулся, придержал запахивающуюся створку. Заискивающе косился на хозяина – а тот все молчал, морщился, крутя на палец длинный ус. «На матерю-от схож, эва как… Прижила, прости Господи, шалава… Игорь, брат… Братоубийцы (маялся, лез в бороду) мы два перед тобою… Каины… (Дергая ус.) Что ж, и Владимир Святой брата убил. И жену его взял на сносях… А эта и не жена была…»
– Игорь-княжич покойный… отец, стало быть, евоный… – махнул назад, откуда – кошачьим мявом крик. Тиун только моргал. – Что сказал князь Ярополк Олегович, мой другой брат?
Тиун, оставив створку, торопливо поклонился – в ноги.
– Князь сказал – как, батюшка, твоя воля.
Молчали. Солнце пятнало дубовый подоконник. Тонкие голые ветви берез – черная паутина на пронзительной осенней синеве. Под той вот березой, было время, втроем игрывали чада ножиками – в тычку…
– Уж дюже кляла тебя ехидна половецкая, – вкрадчиво начал тиун. – С жару, в беспамяти, переказывают, все по-своему, а как очунеется…
Хозяин отмахнулся. Вспоминал – забившуюся в угол кровати, обеими руками придерживая торчащий живот, и из-под монет на лбу – дикий взгляд раскосых глаз… Кабы она хоть нравилась ему, не столь было б обидно. А то… так… С досадой ковырнул ногтем срез сучка в подоконнике. «Знатье б, что ей рехнуться… Сраму сколь теперича… Ить все знают! А теперича еще скажут – и дитя не пощадил…»
– Зарыть ее, – не оборачиваясь, заговорил наконец, – за кладбищем. Потому святой веры нашей так и не приняла, и померла без покаяния и во злобе. А… (Выдохнув, расстегнул медную пуговку ворота.) – Имя-то у него есть какое?
Тиун медлил – стоящий у оконца спиной чуял, как, угоняясь за сменой хозяйских желаний – вот решено, казалось, и вдруг, – суматошно тасуются мысли в седоватой, на пробор расчесанной холопьей голове.
– Ну?
– Рогволд, – шепотом отозвался тиун.
Хозяин обернулся. Сказал неприязненно:
– У нас в роду таких не было.
Под взглядом тиун попятился, разводя руками.
– Так… батюшка Всеволод Олегович… то она сама прозвала. Подсказать-то некому было… Слыхала гдей-то и решила – русское-де имя…
– Ты убил моего отца, – сказал узник – и, закашлявшись, сплюнул кровяной сгусток. – Ты убил мою мать.
– Твоя мать, – крикнул князь, свирепея, – упала в ров с водой! А время было уж к первому снегу. Ее вытащили, а она застудилась! Огневицей и…
В улыбке треснула корка на разбитых губах – показалась кровь. Передних зубов у узника не было.
– Ты ее с ума свел.
– От змееныш, – очень искренне сказал за княжьей спиной кто-то из бояр.
Чадило прибитое сквозняком пламя факелов. Дым копился под закопченными каменными сводами – в пыточной не было волокового оконца.
…Вывернутые, вздернутые вверх руки – на правой грязная, в кровяных пятнах тряпка. Лохматая веревка на запястьях. Выпяченные ребра над ввалившимся животом.
Князь шагнул вперед. За ребра и взял, с силой нажав большим пальцем на подвернувшийся кровоподтек.
– Где иноземец? Без дуростев, ну?!
Узник смотрел в глаза. В ненавистном лице вдруг проступило общее с полузабытыми чертами брата. Ребра под пальцами раздавались и опадали. Дыба поскрипывала. Привстав на носках, князь потянулся – не отводя взгляда, положил ладонь на сбившуюся повязку. И сжал изо всей силы.
Тело рванулось и забилось, выгибаясь. Босые ноги не доставали пола. Дурачок тщился сжимать зубы – и вместо крика выходил вой.
Помедлив – вытерпев, никакого удовольствия не испытывая, – князь разжал пальцы. Узник обвис, хватая ртом воздух. Лицо – бледное, как перед обмороком. Бисерно блестел мелкий пот.
– Ну? – повторил князь и снова занес руку.
Узник молчал, тяжело дыша, – и вдруг плюнул. Неумело – и, конечно, не доплюнул – розоватая слюна потекла по подбородку. Князь с размаху ударил его в лицо, куда-то между скулой и мокрыми губами – голова мотнулась. Князь брезгливо вытер руку об остатки шелковой рубахи – сперва костяшки пальцев, затем окровавленную ладонь. Отошел. Все смотрели на него. Слезящими простуженными глазами – тощий Климята, ближайший; толстый Гремислав – выставив бороду; лицо стражника было равнодушно, а палач и вовсе что-то жевал и спохватился лишь под пристальным княжьим взглядом.
– Найдем, – сказал князь спокойно – обращаясь на деле к узнику, хоть стоял к нему спиной.
– Руки коротки, – громко сказал узник.
Князь круто обернулся. Узник улыбался. На миг княжья ярость обернулась изнеможением. «Ить что за люди… Ить вдарю – убью. Нешто не смыслит?» – «А ну как – того и добивается? Ему что терять?»
Отвернулся. Все молчали, только Климята шмыгнул – хрюкнул – заложенным носом. И князь некстати подумал, что давно нет верного Одинца, с кем когда-то решал он у оконца судьбу этого вот мальчишки. Одинец бы зарезал ублюдка сам. Да подушкой было накрыть, а…
И Ярополка нет.
– Пущай скажет, – подышав сквозь зубы, проговорил весомо. – Он знает, – и, не сдержавшись, топнул ногой.
Вовсе и не был так уверен – но какая разница?
Пригнувшись, нырнул в низенькую дверь. Придерживая плащ, поднимался винтовой лесенкой. Позади шаркал ногами стражник – сбоку услужливо подсовывал факел, освещая сбитые, в зеленых наростах плесени ступени. Даже вонь факела не могла перебить дух сырого камня.
В тесном лазу слышалось двойное пыхтение. А потом внизу закричали. Еще несколько шагов князь прошел, силясь не вслушиваться. Через плечо покосился на стражника – показывать слабость не хотелось. Но он все-таки выпустил плащ и заткнул уши.
1. ЕЖИК В ТУМАНЕ
«…Бирцев Эдуард Сергеевич, двадцать три года. Служил в войсках ВДВ. Образование – одиннадцать классов (до армии) и курсы охранников (после армии). Интересы для такого образования минимум странные. Официально нигде не учится и не работает, но, по некоторым сведениям, причастен к перепродаже угнанных автомашин…»
* * *
Просвеченный рассветным солнцем туман висел над лугом. Они стояли уже по шею в тумане, а впереди слой его был еще выше – леса там даже не угадывалось.
– Эдик, – сказала Галка, – мне страшно.
ПРОШЛОЕ
– И чего вы там будете копать? – спросила она, помолчав.
В темном стекле отражалась освещенная комната. Галка сидела на диване, вытянув ноги в клетчатых – черно-красных – колготках.
Он пожал плечами.
– Село. Ну, не совсем село, конечно… В общем, тринадцатый век, незадолго до монголо-татарского нашествия. У меня бывший одноклассник в универе на истфаке, вот и…
– Зачем тебе это надо? – лениво спросила она. – Ты же не историк.
– Мне интересно, – очень спокойно ответил он, садясь на журнальный столик.
НАСТОЯЩЕЕ
…Он видел ее профиль на фоне тумана – алую щетинку волос, выпуклый лоб, густо-густо, иссиня-серым затененный глаз. Его свитер был ей велик; обнимая ее свободной рукой, он вспомнил, какими холодными, влажными и пупырчатыми были ее плечи, когда он заставил ее этот свитер надеть.
Мокрая трава хлестала по ногам. Он остановился, отдал Галке сумку и подтянул закатанные штанины еще повыше. Галка следила за ним, прижимая сумку к груди, сосредоточенно сдвинув брови – высокие, тонкие, больше нарисованные, чем настоящие.
– Эдик, – позвала она жалобно. – Долго нам еще?
– Скоро, – ответил он, не решаясь при ней взглянуть на часы. Притворяясь зевающим, прикрыл рот ладонью и, стискивая зубы, чтобы не стучали, попробовал исподтишка размять онемевшие щеки. У него сводило челюсти.
…Что я ей скажу? Что, по моим расчетам, тут и идти-то было минут двадцать, а мы уже почти час бродим? «А насколько верны твои расчеты?» – «Да я, по правде говоря, тут и ходил всего раз…» Когда мы шли с Витькой, все показалось таким простым. Зачем зря переться крюком вдоль дороги, если можно спокойно пройти напрямик? Да… Но и без Витьки – блин, ну где тут заблудиться? Луг перейти… Так, если бы в лес зашли – поняли бы. Давно бы уже сучком в глаз схлопотал… Значит, не зашли. Может, мы кругами ходим? (Покосился на Галку. Галка нервно щупала перед собой свободной рукой, и лицо у нее было испуганное.) Все, подумал он. После такого уик-энда я бы на ее месте меня бросил. Идиот… Повез, называется, невесту развлечься… Так. Еще немного, и останется предложить даме сесть и подождать, пока развеется. Ладно. Свитер подстелить, в конце концов… Зажигалка есть, можно костер разжечь… Сжимая трясущиеся челюсти, он вдруг ясно представил: сидеть в тепле у огня… и потянуться к пламени закоченевшими, ноющими от холода руками, и запах дыма, и треск дров… Да. Это в росе-то на лугу ты собрался взять дрова?..
Невесту. Он шагал, не глядя на Галку. Вспомнился ужин накануне отъезда и материны толстые намеки: Лидочка так любит тетю Галю… а Вера на тебя не рассердится и не заберет дочку, что ты, – Вера же к тебе на самом деле хорошо относится, и все равно уже ясно, что у вас больше ничего не будет… И как он отмалчивался, жуя. С тех пор, как после Валеркиного – совсем случайного – звонка родители распили на двоих флягу со спиртом из аптечки, он боялся спорить. Но тут, к счастью, набежала сама Лидочка с книжкой про трех медведей и атаковала бабушку – под шумок он поспешил смотаться. Не-ет, так жить нельзя…
Туман поднялся уже выше голов. Даже траву под ногами было едва видно. Вот как сверзимся сейчас в какую-нибудь яму…
И тут же он вспомнил – в тему – давний Веркин рассказ о том, как школьницей гостила она на Украине у родственников и как-то ночью заплутала в степи, одна возвращаясь с дискотеки в соседнем селе. Как в кромешной тьме провалилась в канаву и выползла, утопив туфлю; как в конце концов, потеряв надежду, улеглась спать в траве; как утром ее разбудил, ткнув мордой, здоровенный бык и как вытаращил на нее – растрепанную, в репьях и в одной туфле – глаза прибежавший на визг пастух…
И было молчание. Тишина. Туман сглатывал звуки – даже шелест травы.
ПРОШЛОЕ
…Слишком много всего придется объяснять. Что по законам Киевской Руси княжеский титул наследовал старший в роду; что когда-то у князя, первым решившего обосноваться в тамошних лесах и срубившего усадьбу-крепость, было три сына…
– В общем, когда-то, – начал он, – жил там князь. И было у него три сына. Как в сказке…
Они пили кофе. Теперь он сидел рядом с ней на диване.
…Рассказать, что старшие братья подослали убийц к младшему – который только вернулся из совместного с кем-то еще похода за тридевять земель, на половцев, и вообще пользовался популярностью в войске; что вскорости самый старший брат ухитрился умереть в своей постели, после чего князем стал средний; но у старшего остался сын и должен был наследовать дядюшке – и это не мешало дядюшке, пока он не задумал жениться на дочери датского ярла, которую и видел-то только на портрете, а родственники невесты не потребовали клятвенного, вписанного в брачный договор обещания – передать княжество по прямой линии, родному сыну…
– Двое умерли, а третий решил жениться, – ставя чашку на столик, брякнул он. Это сработало – она улыбнулась. – А вдова его старшего брата хотела, чтобы ее сын… в смысле ее и брата сын унаследовал титул князя. Тогда говорили – «стол». Царский престол – это, видимо, стол в квадрате… (Галка засмеялась.) А князь собирался титул передать своему сыну – если бы у него сын родился. Ну, она привлекла к делу еще одного их родственничка…
Тут он отобрал у нее ее чашку и полез целоваться; а когда они оторвались друг от друга и Галка, поправляя майку, выбралась из диванных подушек, продолжал как ни в чем ни бывало – допуская, что ей и вправду может быть интересно:
– В общем, приехала эта невеста… из своей Дании, а тут уже приняли меры. У этого родственничка была дружина… Правда, там, насколько я понял, кроме дружины ничего и не было. И грабил он с дружиной на дорогах.
– Я к тебе приеду, – сказала Галка, кладя одну клетчатую ногу на другую клетчатую ногу. В вырезе майки на черном ремешке качнулся кулон – раскрашенный цветной глазурью глиняный квадратик.
НАСТОЯЩЕЕ
…Что она запомнила из рассказанного, интересно. Черт же ногу сломит в этих братьях, сыновьях, тетках и племянниках.
Сломить ногу она попыталась немедленно. Споткнувшись и падая, успела уцепиться за его рукав. Стоя на одной ноге, терла ушибленную лодыжку, с ненавистью разглядывая торчащую из земли погнутую ржавую арматурину.
– Сволочь… – Она опустила ногу и пнула арматурину. И поглядела на него исподлобья.
– Извини, – сказал он. И перебросил ее сумку на другое плечо.
Они помолчали, озираясь. Туман не имел запаха, он был неощутим, и странно было, ощупью двигаясь сквозь белое и непрозрачное, не чувствовать ничего, кроме сырости и холода. Голые и мокрые до колен ноги мерзли. Он потер ногой об ногу.
– Слушай, – сказала Галка. – Археолог Иван Сусанин. Лучше бы нам было пойти по дороге.
Он промолчал. Он и сам все это время думал о том, что лучше бы им было пойти по дороге. Подумаешь, полкилометра лишних, зато по утоптанной обочине, а глядишь, и попутка бы подвернулась… Да уж пешком давно бы дошли… Но кому же, блин, такое могло придти в голову? Туманец. Подумаешь, бывает… А туманец с каждым шагом гуще и гуще… Сразу надо было вернуться, а теперь уже и не свернешь – начнешь вертеться, совсем заплутаешь… А может, мы и плутаем уже? То-то никак не выйдем…
Галка потянула его за рукав.
– Эд, а помнишь, ты рассказывал, что где-то здесь невесту князя подкараулили и зарезали?
ПРОШЛОЕ
– …Ну и вот, – сказал он, поймав ее взгляд. – В общем, пообещала вдова ему… Рогволд его звали, отчества не помню. Так вот она пообещала ему денег, плюс чтобы он себе взял всю добычу…
Он отодвинул столик с пустыми чашками. Теперь надо было объяснять, что второй княжеский плямянник прав наследования не имел – во-первых, он был незаконным сыном, от пленницы, во-вторых, его отец погиб, не быв князем, и его, отца, потомство (а хоть бы и трижды законное) выпадало из линии наследования…
– А с самой этой вдовой что стало? – спросила вдруг Галка. – И с этим Рогволдом?
Он пожал плечами.
– А хрен их знает. Наверно, попались, раз в летопись вошло.
НАСТОЯЩЕЕ
…Что он был гомиком, о чем открытым текстом сказано в летописи, а это по тем временам большая редкость. (Нет худа без добра – сейчас Эд по крайней мере был спокоен за выражение своего лица. Щеки свело, и некстати ухмыльнуться он не смог бы и при желании.) Что в уголовных занятиях лиц, занимающих относительно высокое социальное положение, не было ничего особенного. Феодальная раздробленность – феодалов много, имений меньше и сами они с фигу… «Банда рыцарей нападает на купеческий караван».
Пахло сыростью. Мокрой травой. И мокрой землей. Он запрокинул голову. Вверху, на фоне солнечного неба, плыли по ветру белесые клубы.
– Это то самое поле, Галя, – сказал он.
Они стояли, и она смотрела ему в лицо. И глаза у нее были испуганные. На самом деле.
Зря мы трогаем эту тему, думал он, прижимая ее к себе и поверх ее головы вглядываясь в седую морось. Хорошо еще, я не успел сказать про склеп и про то, что кости этой женщины лежат в палатке у начальника экспедиции – в коробке из-под музыкального центра «Панасоник». Смешно, а дергают все эти старые истории. Особенно на таких вот полях. Говорят, где-то не то в Палестине, не то в Израиле есть местность, называющаяся вполне по-библейски – Армагеддон. Очень удобное было место с военной и экономической точек зрения, за него воевали и воевали, и теперь, говорят, там на квадратный метр почвы – килограмм человеческих костей.
Под ногой хрустнуло. Ветка, но ему вдруг тоже стало не по себе. Здесь когда-то брали приступом крепости, плакали и клялись, и бежали, спотыкаясь, за колоннами пленных… Такие же шизофреники жили, как мы. Когда-нибудь и наших привидений будут бояться, успокаивал он себя, дыша старательно глубоко. И засмеялся, вдруг представив, как в глазах средневекового призрака должны выглядеть они с Галкой. Особенно Галка – шортики, едва прикрывающие задницу, глаза, накрашенные пострашней, чем у иного персонажа ужастика, красный ежик волос…
И еще некоторое время они молчали, ощупью пробираясь в тумане. Туман все не кончался.
…И про монголов, что шли здесь спустя десять лет после той истории – уже разорившие полстраны, шли на Новгород; где-то здесь должны были объединиться три части монгольского войска. (Группа армий «Юг», группа армий «Север», группа армий «Центр».) Здесь, весной, в половодье, ставка самого хана Бату оказалась отрезанной на островке посреди вскрывшихся болот. И вдовий сын, дурак-мальчишка, ставший-таки князем, ибо дядя его так и не женился, сам, ночью, добрался до нее и пообещал вывести – в обмен всего-то на земли соседа, с которым судился… И вывел. И когда монголы сажали его на кол, кричал, наверно, о подлости человеческой и несправедливости мира… Вся соль-то в том, что если бы не этот парень, монголы ушли бы с Руси. Не разорив ни Торжка, ни Киева, ни… И не вернулись бы никогда. И не было бы Ига, и еще много чего не было бы…
– Эд, – позвала Галка – таким странным голосом, что он тут же вскинул голову. Она смотрела на него поверх запястья с часами. – Погляди на время.
Он неохотно – хотя терять было уже нечего – вынул левую руку из кармана и поднес к глазам.
Сначала он даже не удивился. Первая мысль была – что он надел часы вверх ногами. Отстегнув, бессмысленно долго их вертел, так и эдак прикладывая к руке, путая верх и низ латинских цифр, и с каждой секундой ему становилось все страшнее.
Вместо положенного утра часы показывали третий час дня.
– Батарейки сели, – предположил он сколь мог спокойно, ощущая на спине враз проступившую испарину.
Галка, не сводя с него круглых глаз, медленно поднесла к его лицу свою руку с часами. На ее часах вообще был вечер – семь с чем-то.
– Ты куда меня завел? – спросила она шепотом.
– Не знаю, – ответил он – глупо и честно. В памяти вдруг – к месту, но не кстати, – всплыло что-то из литературы: «Куда ты завез меня, проклятый ишак?!»
Мысли метались: трансформаторная будка? подземный кабель? линия электропередач? Линии электропередач здесь только вдоль шоссе да вдоль железной дороги, откуда здесь трансформаторная будка, и никаких засекреченных объектов нет поблизости и никогда не было… Могильник радиоактивных отходов? Незаконный? Черт его, конечно, знает, но все равно – это какая должна быть радиоактивность, чтобы часы полетели… И может ли вообще радиоактивность вызвать такой эффект?
– Эдик, – сказала Галка. – У тебя есть компас?
– Нет, – нарочито удивленно отозвался он – а про себя порадовался. Суждено выйти – выйдем и так, а не хватало нам еще увидеть пляшущую по кругу стрелку компаса. Так сказать, для полноты картины и поднятия морального духа…
Туман словно бы стал еще гуще – сквозь белесые волокна Эд едва различал Галкино отчаянное лицо. Она озиралась.
Он ощупью отыскал ее холодные пальцы.
– Не бойся. Это просто какие-то помехи. Сейчас мы выйдем…
– Как в Бермудском Треугольнике, – не слушая, перебила она – шепотом, и от этого сбивчивого шепота ему стало еще страшнее. Я читала, – шептала она, водя перед его лицом свободной рукой. Глаза у нее стали как будто еще круглее. – Там ни с того ни с сего поднимается очень густой туман, и часы сбиваются, и компасы, и моторы глохнут, и радиосвязь…
– Галя, – быстро сказал он. – Не надо.
– Эди-и-ик…
И как раз в этот момент он наконец споткнулся – что-то дернуло ногу, и с непроизвольным матом он вылетел вперед, выронив сумку и проехав животом по мокрой колючей траве. Взвизгнула Галка, тоже едва не упавшая, но вовремя выпустившая его рубашку.
– М-мать… – выговорил он, упираясь руками в мокрые листья – кажется, лопухи, – и поднимаясь на четвереньки. – Й-й-й… т-т…
Рубаха была мокрая, в полосах зелени. И джинсы были мокрые – только что зелени на черном не было заметно.
– М-м-мать… – повторил он, сидя в траве и ощупывая колено.
Невеста отряхивала на нем рубаху. И в этот момент – на долю секунды раньше ойкнувшей Галки – он увидел предмет, ставший причиной его падения.
На носке кроссовки висели бусы. Между пестрыми бусинами торчало несколько застрявших, вырванных с корнем травинок.
– Эт-то что такое? – вопросил он в никуда.
Присевшая на корточки Галка потянулась было взять находку – и снова ойкнула, отдернув руку.
– Почему?.. – спросила она шепотом.
На бусах были крошки инея – словно валялись бусы в снегу. И они были холодными. Такими жгуче-холодными, что к затесавшимся меж стеклянных бусин бусинам узорным металлическим липли пальцы. Ему пришлось положить находку на колени и дышать на закоченевшие руки.
И некоторое время они молчали, разглядывая. Бусы оттаивали – иней исчезал на глазах. Как будто все время до этого они, бусы, лежали где-то на холоде…
– Чушь какая, – сказала наконец Галка, кончиком пальца смазывая туманно-водяной налет с одного из пестрых шариков. – Бред…
Бусины. Неровные, разноразмерные, не вполне шарики цветного непрозрачного стекла – со странными узорами, словно бы вкраплениями другого цвета – кружочками, квадратиками, кружочками с крестиками внутри, волнистыми линиями… У бус не было замочка – они были собраны на элементарную веревочку, завязанную узелком… Нет, не на элементарную – он понял это, когда снова взял их в руки. Веревочка была чем-то пропитана – чем-то похожим, мама моя, на смолу…
– Мы такие при раскопках находили, – сказал он наконец. И, помедлив, добавил: – Только эти, по-моему, новые…
Галка не удивилась.
– Значит, кто-то кроме вас там пасется, – заявила она, забирая бусы у него из рук. – Из местных девчонок кто-нибудь.
– Бусины новые… Дай, – он отобрал бусы у нее. – Откуда они взялись? – рассуждал он вслух, передвигаясь на четвереньках и шаря руками в траве. – Где-то здесь я их зацепил…
Дождь росы сыпался на него. Он замолчал, ощупывая мокрую землю.
…Какие они были холодные – будто на снегу лежали… На снегу… Теперь, когда он силился перебрать в памяти секунды падения, у него появилось странное ощущение. Будто, падая, он в какую-то долю мига видел: серое, низкое, зимнее небо, и прогнувшиеся под тяжестью снега лапы подступивших елей, и на сугробах – какие-то разбросанные вещи, что-то красное валялось – ткань, похожая на сорванную занавеску… И как будто пятна крови…
Он потряс головой, отгоняя бред. Поднялся и, пригибаясь, чтобы видеть, раздвинул траву. Занес ногу для шага, и…
Упал ли он на самом деле? Или падение ему лишь почудилось? Ощущение, какое бывает, когда падаешь во сне: летишь, валишься куда-то, толчок сердца, – и в те же доли секунды, просыпаясь, осознаешь себя лежащим на кровати…
Он потряс головой, но ничего не изменилось. Он стоял на коленях – по плечи в снегу. В полуметре впереди еще раскачивались потревоженные лапы огромной ели, и снег с них еще падал… Было тихо.
Завозившись, он машинально потянул из сугроба руку, сжатый кулак с бусами. Но в кулаке ничего не было. Он принялся шарить в снегу под собой, но ничего не нашел. И снег вокруг был не тронут, и ничего не валялось на нем.
Он попытался подняться, оступился и снова рухнул. Сквозь мокрую одежду снег жег.
– Мама, – сказал он вслух, барахтаясь в сугробе.
Подняться он смог, лишь ухватившись за ветку ели. Его осыпало снегом. Откуда-то с верхушки дерева снялась крупная растрепанная ворона и молча полетела низко над лесом.
Лес подступил. Вокруг был уже не луг, а скорее весьма умеренного размера поляна. Верхушки елей упирались в рваное серое небо, откуда неторопливо летели темные на фоне туч снежинки.
Здесь было не утро. Зимой в семь утра еще темно. Здесь был день, самая середина серенького зимнего дня.
Было нестерпимо холодно. Он стоял по пояс в снегу, держась одной рукой за елку, а другой обнимая себя за плечи.
– Мама, – позвал он шепотом и крикнул: – Галя!
Выпустил ветку и, шагнув назад, снова упал на колени. Он отчаянно рыл снег, плотный, слежавшийся, нестерпимо заныли скрюченные пальцы, а он все рыл, ворошил, раскидывал, снежные ошметки летели в лицо… Найти, снова попасть в ту невозможную, невероятную, непредставимую лазейку, через которую он вывалился из лета в зиму, со знакомого луга черт знает куда… Господи, да что же это!..
…Он поднялся, когда совсем перестал чувствовать пальцы. Вырвал рубашку из джинсов и засунул ладони под мышки. Его шатало.
Это все бред, думал он, трясясь и стуча зубами, вытирая текущий нос о плечо. Бред. Сейчас я очнусь, голова моя будет лежать на коленях у Галки, а над лугом будет всходить солнце…
Сейчас я умру, понял он вдруг. Я упаду и останусь лежать в сугробе, через пару часов меня припорошит снежком, через пару дней совсем занесет… Люди! Есть ли здесь люди? Куда я попал?.. Где сейчас зима? Даже на Северном полюсе полярное лето, да и не похоже это на Северный полюс. Канада?..
Стуча зубами и по возможности подпрыгивая, он вступил в лес и тут же понял, что сделал это зря.
Лес был страшен. По этому лесу не ходили люди. А если и ходили, то лишь изредка, крадучись, пугливо озираясь… Здесь не было тропинок – которые он, в сущности, не видевший дикой природы, подсознательно полагал естественной частью лесного ландшафта. Обросшие мхом необхватные стволы терялись в путанице заснеженных ветвей, на каждом шагу торчали полузанесенные коряги, с каждым шагом он проваливался по пояс… Такие леса он видел только на иллюстрациях к русским народным сказкам – преимущественно на страницах, где повествовалось о Бабе Яге.
– Люди! – крикнул он отчаянно, прыгая на месте и оттого проваливаясь глубже в снег.
Лес отозвался эхом. Что-то ударило его по плечу – шарахнувшись в сторону и едва не упав опять, он с ужасом разглядел утонувшую в сугробе шишку. Кричать было жутко. Молчать – смертельно опасно. Через час начнет темнеть, а я совсем замерзну и обессилю, соображал он, затравленно озираясь. Через два часа наступит ночь…
– Лю-у-у-ди!
Сзади кашлянули. Он круто обернулся – едва не сев в сугроб – и увидел.
