Текст книги "Смерть под занавес"

Автор книги: Екатерина Красавина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Квартира Татьяны Львовны была наполнена ароматом свежего хлеба, кофе и сладких цветочных духов. Алексей не любил такого назойливого запаха, но приходилось с ним мириться, как и выслушивать горестные восклицания Татьяны Львовны по поводу растяпистости и непрактичности ее брата, которые и привели к такому ужасному финалу.

– А как вы думаете, это серьезно – взять и жениться почти что на своей дочери?! Неужели они (под словом "они", видимо, подразумевалась вся худшая половина человечества, то есть мужчины) не понимают, что этим молоденьким акулам что-то от них нужно? Где мозги? Был светилом в науке, а в жизни... Как умерла Карина, жена, так и сдал мужик. Надо было мне переехать к нему жить, присмотреть за ним повнимательней. Думалось, что справится с горем, найдет забвение в своих симпозиумах и ученых советах, так нет. Берите конфеты. Чаю еще подлить?

Комната Татьяны Львовны выглядела так, словно хозяева завтра же готовились переехать на новое место и поэтому принялись спешно паковать вещи.

Коробки разного размера стояли по углам небольшой квадратной комнаты, сумки с одеждой лежали на диване, а под ногами Кати валялся какой-то кирпич, который при ближайшем рассмотрении оказался словарем новогреческого языка.

– Жарко, – Татьяна Львовна, протянув руку, сняла с полки большую салфетку и принялась медленно обмахиваться ею. – Анэля, – обратилась она к пушистой белоснежной болонке, бодро вбежавшей в комнату, – сядь на коврике, у меня люди.

Болонка, чья челка почти закрывала ей глаза, с любопытством посмотрела на Алексея и потрусила в единственный свободный от хлама угол.

– Значит, новая жена была э... не совсем приятной женщиной?

Татьяна Львовна в ответ так энергично затрясла головой, что казалось, она скатится с плеч наподобие перезревшей дыни. – Естественно, – процедила она сквозь зубы, – просто интриганка, вот и все.

– Она не москвичка? – вставила Катя.

– Нет – то ли Брянск, то ли Рязань.

– А как к ней относился Игорь Васильевич?

Она пожала плечами:

– Как глупый мальчишка. Я, скажу честно, не испытывала особого желания общаться с его новой супругой, как и она со мной. Я видела ее всего раза три. Жеманная, сильно накрашенная, с большими руками.

Портрет Колосовой Веры Николаевны, в замужестве Сакальской, рисовался густой сажей, без малейших проблесков жизнерадостных красок. Алексей почувствовал досаду на выжившего из ума академика, который женился на свистушке из провинции и поэтому угодил в переплет.

– Вы что-нибудь подозреваете? – Алексей дипломатично кашлянул в кулак.

– Да она его и убила, а теперь остается в шикарной трехкомнатной квартире, еще дача есть в сорока километрах от Москвы, хорошая, двухэтажная, с паровым отоплением. Я там каждый клочок земли возделывала. Мы ведь с Игорем выросли на ней. Старое товарищество, давали землю в тридцатые годы, кто попало там не селился, только интеллигенция. Наш папа был очень известным цирюльником, обслуживал таких людей... Рассказать – не поверите просто! А теперь что будет с дачей – не знаю. Я от своих прав не отступлюсь ни за что. Буду проходить суды до победного конца. Я... – Как бы в подтверждение своих слов Татьяна Львовна энергично взмахнула рукой, сжавшейся в маленький, но твердый кулак.

– Понимаю... А вообще, Игорь Васильевич интересовался женщинами, простите за нескромный вопрос? – Алексей посмотрел на Анэлю, которая лежала в углу.

– Ну как сказать, время от времени, не без этого, но все в рамках пристойности, никаких скандалов, так, легкие увлечения.

– Вы живете одна?

– Нет, с сыном. Очень способный мальчик, учится в МГИМО, будет переводчиком испанского языка. Знаете, сейчас финансисты и переводчики требуются везде, выгодная специальность. Теперь другое время, чистые гуманитарии не в цене. Вот я кем только ни работала в своей жизни, Татьяна Львовна едва заметно вздохнула, – а в последние годы вернулась к старой профессии – перевожу с греческого и преподаю на курсах, на жизнь хватает и ладно.

Маленькие черные глазки Татьяны Львовны смотрели на Алексея с выражением досады и грусти. Алексея охватила легкая печаль. Как он мечтал в юности стать историком, как он грезил еще с детства подвигами спартанцев и рыцарскими турнирами! И где та, почти неземная, тишина библиотек, в которых он любил бывать?

– Анэля, – резкий голос Татьяны Львовны вернул Алексея к действительности, – ты чего лезешь к гостю?

Тут Алексей обнаружил лохматое существо у себя на коленях. Болонка, уютно свернувшись калачиком, явно намеревалась вздремнуть на его брюках.

– Пусть лежит, – тихо сказал Алексей.

– А театральный фонд "Мольер"? – Катя протянула руку к Анэле и погладила ее.

– Мой брат любил разностороннюю деятельность, в том числе увлекался историей театра. Он, по-моему, и со своей будущей женой в этом "Мольере" познакомился.

– Что?! – хором воскликнули Алексей и Катя и переглянулись.

– Во всяком случае, одна моя знакомая забирала внука из живого уголка и видела, как Вера выходила из этого фонда. А Игорь в последнее время бывал там на всяких вечерах и заседаниях.

– А больше он вам ничего не рассказывал? – Катя сосредоточенно грызла большой палец, забыв о всяких правилах приличия.

– Да нет, в последнее время мы не так уж часто с ним общались. Не очень хотелось нарываться на эту...

– Понимаем. – Алексей встал. – А Вера Николаевна сейчас дома?

– Откуда я знаю, раньше все по магазинам бегала в первой половине дня, во второй – валялась на диване. Ничего не могу вам сказать.

– Спасибо, мы вам позвоним, если возникнет необходимость.

– Да... Анэля, не путайся под ногами, иди на место!

– Вы переезжаете? – Катя подобрала платье, чтобы не задевать коробки.

– Все ремонт не соберусь сделать, второй год уже...

Проблема была понятной и родной. Катя с ужасом представила, как ей тоже надо будет все паковать, где-то доставать картонные коробки.

Она чуть не упала в узком коридоре, заставленном угрожающими железками, напоминающими водосточные трубы. К счастью, Алексей предупредительно подхватил ее под локоть:

– Осторожно.

Облегченно вздохнув, они вышли на улицу, где только что прошел дождь и в воздухе была разлита летняя свежесть.

Вера Николаевна Сакальская упорно не хотела открывать. Катя с Алексеем дружно барабанили в дверь. В ответ – ни звука. Выглянула соседка. Ее лицо блестело от толстого слоя крема.

– Она с утра уехала.

– Куда? – поинтересовалась Катя.

– Не знаю, взяла большую сумку, – соседка разговаривала с ними через дверь, закрытую на цепочку.

– А она что-нибудь сказала? – Алексей отряхивал свои брюки, покрытые пылью.

– Да она высокомерная такая, никогда особенно и не разговаривала, цацу из себя строила. – На лестнице раздались шаги, и женщина быстро захлопнула дверь.

– Что-то здесь не так, – Алексей сел прямо на ступеньки лестницы и устало махнул рукой. – Нет, что-то здесь не так, – повторил он.

***

С утра было пасмурно. Катя решила прилечь на диван и разобраться со своими блокнотными записями, часто сделанными бессистемно и впопыхах. Прежде чем, вырвав листки, развесить их на стене (так Катя обычно делала, когда готовилась к экзаменам в университете), она принесла из кухни табуретку и, придвинув ее вплотную к шкафу, достала сверху рулон бумаги. Это была географическая карта мира, лежавшая здесь с незапамятных времен. Катя раскатала ее на полу и, сев на Африке, задумалась. Она любила карту мира, как своего самого лучшего и близкого друга. Часто, когда у нее было плохое настроение, она разворачивала карту и медленно рассматривала ее, скользя глазами по материкам и городам. В такие минуты ей казалось, что она находится не в московской квартире, а где-то там, в водах Индийского океана или в дебрях Амазонки.

– Театр "Саломея", – Катя легла на пол и прижалась щекой к карте, что я знаю о нем? Маленькая труппа, недружные актеры, хотя клянутся, что между ними нет никаких разногласий. Талантливый режиссер...

Что-то главное ускользало от Кати, но что? Московские театры, как в капле воды, отражали суматошное время. Старые придерживались классического репертуара, у них была своя публика, традиции, новые – стремились эпатировать, сделать шумную постановку, спекулируя на "голубой" тематике или запредельном сексе.

Но "Саломея"... Этот театр был похож на призрачный город, Фата-Моргану, которая иногда появлялась перед зрителями издали, переливаясь несуществующими огнями и блеском. Но когда к театру подходили ближе, он словно уходил под землю, его окутывала непроницаемая завеса молчания, недомолвок, а актеры мгновенно превращались в маленьких человечков, которые разбегались врассыпную при появлении чуждого им гостя. Театр жил по своим законам, невидимым постороннему взгляду. Катя вдруг вспомнила, как давно, еще в детстве, она однажды искала спрятанные от нее конфеты. Взрослые в доме – папа, мама, бабушка – знали, где они находятся, но в ответ на ее отчаянные расспросы отрицательно качали головами и заговорщицки переглядывались улыбаясь. Сейчас эта картина ожила перед ней... От нее явно что-то скрывали в театре, но скрывали ВСЕ! Поэтому нащупать крупицы правды в этих беседах и расспросах было трудно, почти невозможно!

И как гибель Мироновой и Касьянникова связана с убийством в партере?

Что же ей известно? Итак, Элла Гурдина родилась в Алупке, с малолетним сыном покинула город, судя по ее рассказам, скиталась по России. Перед тем как перебраться в Москву, работала в Твери. Гурдину называют диктатором, царицей, талантливым режиссером. Все это так. Но Катю с самого начала ее знакомства с Гурдиной не покидало ощущение, что эти слова не касаются ее сути, они слишком поверхностны – как скорлупа, которая не позволяет проникнуть в сердцевину. Никто не сказал о ней ничего такого, что высветило бы ее жизнь и поступки с иной стороны, показало бы Кате другую Гурдину. Можно было опять обратиться к Переверзенцеву или Мануйлиной, но Катя уже поняла, что они не скажут ничего, ни-че-го, они связаны негласной порукой молчания. Гурдина лгала, что у нее никого нет – ни родственников, ни детей. Правда, пока эта ложь не принадлежит к чему-то уголовно наказуемому. Она может выдвинуть разные мотивы и версии своего желания скрыть ото всех, что у нее есть сын. Катя вспомнила пророчески-страшные слова: "Единожды солгав, кто тебе поверит?"

Артур и Рудик, Рита и Анжела... Молодые актеры театра распадались на две масти – черную и белую. Это были как бы зеркальные двойники. Катя вспомнила, как в одной книге изображался трюк с картами – дама пик с помощью зеркала ложилась на даму бубен, антиподы становились единым целым. При мысли об Артуре Кате стало не по себе. Она чувствовала, что ее тянет к нему так, как не тянуло ни к кому и никогда в жизни.

Но кто же из них, кто – сын Гурдиной? Скорее Рудик – с его монотонным голосом и манерами мальчика-отличника. Обычно у известных родителей ужасно нудные и бесцветные дети. Как в старой поговорке: "На детях гениев природа отдыхает". "На Рудике она, по-моему, уснула", – решила Катя. И у обоих умерли родители. Ясно, что у одного из них – действительно, а у другого... Или это – роковое совпадение?

Рита и Анжела... Анжела ей нравилась больше, но и о ней она почти ничего не знала. Приехала из Вязьмы, с детства мечтала стать актрисой, но об этом мечтают многие девчонки, особенно в провинции. И все? Вся биография? Приехала, помыкалась и пришла в театр к Гурдиной. А по-моему, она ничего и не заканчивала! Катя взглянула на справку "Белого грифа", лежавшую перед ней на полу. Да, выступала в клубах и студенческом театре, потом – "Саломея". Катя вскочила и села, обхватив руками колени. Может быть, Гурдина знает, кто убийца, и покрывает его, боится за него? Может быть, это ее сын? Но разве стала бы она тогда обращаться в агентство? А почему бы и нет? Зная, что дело не будет раскрыто, решила соблюсти необходимую формальность.

Евгений Сандула – типичный позер, таких донжуанов, особенно во времена застоя, было хоть пруд пруди. Кате он показался недалеким и тщеславным. Пишет мемуары... для себя. Хотя вряд ли отдает себе в этом отчет. Наверное, думает, что читатели будут ломиться за его книгами в магазин "Библио-Глобус", как за очередным бестселлером Валентина Лаврова.

Но почему Анжела бросилась именно к Жене, почему?

Рубальский – "гасконец". Катя совершенно не могла представить его молодым, хоть убей, он оставался стариком, брюзжащим и самодовольным. Что нашла в нем Гурдина? После стольких лет пригласить этого старого дрючка в свой театр!

Лилия Георгиевна – мать, потерявшая дочь. Замкнутая и отстраненная. Когда она разговаривала с Катей, то была какой-то взвинченной. Правда, это, возможно, пресловутые "нервы".

Лина Юрьевна – верная помощница Гурдиной, которая не скажет ничего лишнего. Тень Гурдиной. Но часто такие преданные слуги и идут на все ради спокойствия своих хозяев. На все.

Солнце уже нагревало пол, так приятно было лежать и абсолютно ни о чем не думать, но усилием воли Катя вернулась опять к "Саломее" и неожиданно поймала себя на том, что уже давно перебирает актеров, как четки, пытаясь понять их...

И еще этот занавес, который дали слишком рано, но почему?

И вдруг Катя все поняла, как же раньше она не додумалась до этого? Кто-то знал о прибытии будущей жертвы в театр и решил предотвратить предстоящее свидание. А это значит, что убийца и тот, с кем хотел встретиться человек, убитый в партере, находятся сейчас здесь, в "Саломее", среди этих актеров, о которых она только что думала! Два противника на одном поле... Белый конь против черной королевы или белый король против черной ладьи. Вариантов много.

А улыбка на лице убитого означает, что он сначала воспринял все как невинный розыгрыш, театральную забаву. А когда понял, что с ним происходит, было уже слишком поздно.

Глава 9

– Слушай, ты прямо похорошела, – Лариска вертела Катю во все стороны, как манекен, – новый ухажер, что ли? Твой-то все носом в "бугре". Пребывание за границей Лариса называла "жизнью в бугре".

Катя была знакома с Лариской уже шесть лет. За свою недолгую трудовую деятельность Лариса успела поработать в трех журналах и четырех газетах. Причем она вела в них самую разноплановую тематику: от моды до проблем атомных станций. Кате можно было не тратить время на чтение газет и просмотр телепередач: все горячие новости столицы она сразу узнавала от Лариски, иногда даже с опережением в несколько дней.

Сейчас Лариса работала в русско-бразильском журнале "Седьмое небо" и часто выезжала в Бразилию. Там ей безумно нравилось. Многозначительно понижая голос, она как бы вскользь упоминала о горячих мачо, но Катя знала, как никто другой, что это были лишь Ларискины мечты. На самом же деле ей по непонятным причинам катастрофически не везло в амурных делах. Невысокого роста, плотно сбитая, с круглым лицом и мелкими светлыми кудряшками, Лариска привлекала внимание двух категорий мужчин: "папочек" с круглым брюшком и так называемых "лиц кавказской национальности", которых она и вовсе ни в какой расчет не принимала.

– Ну что такое, – обычно вздыхала она, вертясь перед зеркалом, наверное, у меня "венчик безбрачия". Но сейчас это вроде не проблема, снимают и ставят установку.

– На добро, – подхватывала Катя, понижая голос и хрипя, как это делал знаменитый одно время Кашпировский.

– Я, между прочим, серьезно, – расстраивалась Лариска.

Кончилось тем, что она все-таки рискнула своими деньгами и отправилась в магический салон, несмотря на Катины отговоры.

– Ты знаешь, они нашли, я так и думала, – сияла подруга.

– Кого?

– Венчик. Я сидела в темной комнате, и вдруг на экране передо мной высветился этот венчик, такой тоненький, но противный, с маленькими шипами, прямо не венчик, а целый терновый венец, – хохотала Лариска и аккуратно дотрагивалась до головы, как бы удостоверяясь, что он исчез.

– Ну, сняли... этот ... венец? – процедила Катя.

– Говорят, постепенно все наладится, это у меня по теткиной линии. Карма у нее не очень хорошая, но мне тоже надо теперь почистить ауру, она у меня немного загрязнена.

Словом, Лариска исправно очищалась и про-светлялась. Но в один прекрасный день ей надоело откладывать на неопределенное время покупку новой дубленки и ремонт в квартире. Она погрустнела, какое-то время никому не звонила и не подходила к телефону, потом встряхнулась, и все пошло по-старому. Катя никогда не напоминала ей ни о каких салонах, наоборот, старалась всячески обходить эту малоприятную для подруги тему.

Сегодня Лариска выглядела довольной и веселой.

– Я себе костюм новый купила, ну как? – Ярко-желтый костюмчик с короткими рукавами и юбкой чуть выше колен очень шел ей. Костюм оттенял ровный шоколадный загар и гармонировал с карими глазами и светлыми кудряшками.

– Постой, постой, – Катя выдвинула ящик комода и наклонилась над ним, – вот, недавно увидела и купила тебе в подарок. – Катя взяла в руки изящную цепочку венецианского плетения и подошла к подруге: – Смотри, как идет к костюму.

– Спасибо, – Лариска чмокнула ее в щеку. – Да, чуть не забыла! Я взяла контрамарку на капустник в Дом актерской гильдии. Через час – начало.

– Как – начало, – ахнула Катя, – я же не успею собраться!

– А что там собираться, выглядишь ты отлично, одевайся и пойдем.

Дом актерской гильдии недавно отреставрировали. Здание покрасили светло-серебристой краской, издали оно выглядело нарядным и внушительным. Теперь, подняв голову, можно было видеть большое мозаичное панно, выполненное в начале века известным художником-символистом.

Небольшой переделке подверглись и внутренние помещения. Старые стулья с потертыми бархатными сиденьями были заменены на новые, буфет перенесли на первый этаж, а на втором создали небольшой отдел по формированию банка данных российских театров. В него вносили всю информацию, относящуюся к театральной жизни: от цвета волос популярных актеров до курьезных случаев, вроде кошки, незаметно разгуливавшей по постели Дездемоны за пять минут до ее кончины.

Все работы проводились в ударном темпе. Ко дню вручения ежегодной национальной премии "Бо-жественная Мельпомена" все было сделано, и директор Дома – Александр Виленович – облегченно вздыхал, улыбаясь почетным гостям.

– Умеем, когда захотим, – скромно принимал он комплименты по поводу обновленного Дома. – Я тут стоял и душу из них тряс, говорил: "Умрите, но сделайте вовремя". Они были у меня как шелковые, эти строители.

Очевидно, "шелковые" старались, но не очень, потому что в некоторых местах паркет вздулся кокетливыми кочками. Поэтому сотрудникам и посетителям Дома иногда приходилось скользить по этим маленьким препятствиям, как по ледяным горкам. При этом слышались восклицания типа "Ой, сейчас ногу сломаю", "Держи меня, да не цепляйся, а держи", "Какой же ты нескладный(ая), опять упал, иди в травмпункт, проси больничный, дома отдохнешь". Но самое печальное таилось на потолке. Там кое-где отслоилась штукатурка, и кусочки изящной лепнины непредсказуемых размеров могли в любой момент обрушиться на головы проходящих людей. Работники Дома знали о грозящей опасности, отчего у них появилась привычка глядеть вверх и в особо опасных местах переходить со степенного шага на трусливую пробежку. Те же, кто не был в курсе коварного потолка, удивлялись, почему работники Дома актерской гильдии стали больше обращаться взорами ввысь, словно они оставались последними из могикан высокого искусства и старались думать о высоком в прямом смысле этого слова. Директор распорядился, чтобы все неполадки были устранены, однако рабочие не торопились, а регулярно предоставляли смету предстоящих расходов и слонялись по великолепным помещениям уникального Дома. Они часто пугали иностранных да и российских посетителей своим неожиданным появлением в темно-синей спецодежде в самых неподходящих местах, вроде женского туалета.

Один из строителей почему-то повадился время от времени дремать на подоконнике за тяжелыми бархатными портьерами, и люди, подходившие подышать воздухом и полюбоваться видом исторического центра Москвы, с приглушенным криком отшатывались, натыкаясь на согбенную фигуру, безжизненно привалившуюся к окну.

– Чего они пугаются, – возмущался директор, – может, это наша национальная достопримечательность – рабочий за портьерой! Показывают же в Англии в семейных замках фамильные привидения. Там жизнь аристократическая и привидения поэтому соответствующие, а у нас символом потустороннего мира может быть только этот строитель.

Почему-то у директора взыграл запоздалый квасной патриотизм. Приближенные к нему люди судачили, что, очевидно, он просто не знает, что делать с этими "шелковыми". Наконец Александр Виленович решил из "шелковых" сделать "блестящих". Он распорядился закупить в провинциальных театрах по недорогим ценам старые театральные костюмы и облачить в них представителей строительно-монтажного управления № 15. С тех пор по залам Дома актерской гильдии слонялись маркизы и графы в расшитых позолотой камзолах. Они, когда их никто не видел, сплевывали на пол и вытирали париками вспотевшие лица. Дело было в том, что директор строго-настрого запретил им снимать парики, вплоть до увольнения, так как он хорошо понимал, что лысины и бобрики никак не вязались с историческими одеяниями. Правда, тому, кто любил спать на подоконнике, "повезло" особо. Ему достались одежды францисканского монаха, как было написано на длинном черном балахоне. Ну, монах так монах. Балахон был слишком велик, и представитель СМУ № 15 частенько приподнимал его, обнаруживая перед случайными посетителями кривые ноги в голубых носках.

По Москве широко пронесся слух о том, что директор Дома актерской гильдии насквозь проникся современным концептуализмом и смелыми авангардными акциями. "Это наш Кулик", – с гордостью говорили заезжим гостям московские театралы. Беда состояла в том, что Кулика не знали ни те ни другие, поэтому им приходилось еще дополнительно объяснять смелые эпатажные выходки известного московского зоофила.

Сегодня Катя с восторгом рассматривала лепнину на потолке и широкую лестницу, покрытую темно-бордовым ковром. Контрамарку у Лариски приняла женщина, одетая в костюм придворной дамы XVIII века. Окрыленный своими театральными изысками, Александр Виленович решил облачить весь обслуживающий персонал Дома в театральные одеяния. Верхом его "концептуальности" была буфетчица, сновавшая от прилавка к витрине в "босяцком" костюме. Глядя на потрепанный чепчик и залатанную рубаху, всем хотелось поскорее взять побольше еды и утешить себя тем, что "слава богу, я еще не голодаю". Расчет был верным. Выручка буфета резко пошла вверх, а директор довольно потирал руки. Катя с Ларисой не-ожиданно для себя взяли по два пирожных, по жюльену, бутерброду с красной рыбой и мороженому "Мистер Бин", а также по бокалу шампанского и стакану сока. Сосредоточенно жуя, они огляделись и увидели вокруг себя таких же серьезных людей, с невероятной быстротой поглощавших стоявшую перед ними еду. Прозвенел звонок, и они пошли в зал.

Выступивший перед началом директор говорил бодро и уверенно. Он предрекал расцвет театральной жизни в XXI веке, появление актеров, которые обойдут по популярности "троллей и медведей". "В конце концов, товарищи, он тут же поправился: – господа, мы с вами живем в стране с богатейшими культурными традициями". Он призвал отнестись к молодым актерам доброжелательно и непредвзято. Директор замолчал, очевидно, ожидая "бурных и продолжительных". Раздались нестройные хлопки.

Повернув голову вправо, Катя увидела Максима Переверзенцева, сидевшего недалеко от нее. Он сосредоточенно смотрел на сцену, и Кате показалось, что театральный критик даже шевелит губами, повторяя слова за Александром Виленовичем.

Молодые актеры разыгрывали на сцене отрывки из пьес Шекспира, Мольера, при этом еще иногда несли веселую отсебятину. Полтора часа пролетели быстро.

В гардеробе Катя наткнулась на Переверзенцева, стоявшего перед зеркалом. На его голове кокетливо красовался черный бархатный берет, расшитый по краям мелким жемчугом и с белым пером. "Уж не тот ли это берет, о котором упоминала костюмерша "Саломеи?" – ахнула Катя. И другая мысль пронзила ее: "Значит, он мог одновременно стащить и голубой шарфик, который висел на шее убитого в партере, значит..." – Она испуганно зажала рукой рот и отчаянно замотала головой в ответ на Ларискины расспросы.

– Нет, нет, со мной все в порядке, – наконец выдавила Катя, – не беспокойся, сейчас пройдет.

* * *

Ураган налетел внезапно. Слепой вихрь пронесся по Москве, рикошетом ударяя в окна домов и витрины магазинов. Ураган напоминал гигантского осьминога, случайно разбуженного в океане. Медленно поворачиваясь, он все проворнее и проворнее шевелил своими щупальцами, пытаясь проникнуть ими в каждый закоулок города. Вырванные с корнем деревья, искореженные машины, выбитые стекла окон. Несколько рекламных щитов, как обыкновенные белые листы бумаги, рухнули на тротуар и автостраду... Катя забилась в ванную, сидела там, не зажигая света, и не заметила, как уснула.

Проснулась она от того, что у нее затекли ноги. Она открыла глаза и с удивлением обнаружила, что сидит скрючившись на полу в ванной на маленькой коричневой подушке. Она пыталась вспомнить, что же случилось, и в памяти тут же воскресла картина дикого урагана. Катя тряхнула головой, как бы окончательно прогоняя остатки ночного кошмара, и медленно поднялась, держась за края раковины. Выглядела она неважно. Под глазами залегли тени, а цвет кожи был неправдоподобно белым, словно она припудрила ее мукой.

"Надо бы подкраситься, – подумала Катя, смотрясь в зеркало и поворачивая голову то вправо, то влево, – в таком виде даже ведро выносить не пойдешь: подумают, что мертвец ожил и выполз на свет божий. Все-таки у нас в доме народ пожилой живет, нехорошо его пугать..."

Минуту спустя Катя выглядела как какая-нибудь Катя-сан из Японии: на белом лице выделялись два лихорадочных пятна румян, а стрелки на веках делали глаза по-восточному раскосыми.

Деревья вокруг дома напоминали картину "Мамай прошел": одни из них раскололись пополам, другие усеяли сломанными ветками тротуар.

Катя купила в киоске газету "Совершенно секретно" и вдруг ахнула, глядя на себя. Под влиянием гнетущих ее мыслей, а также ночи, проведенной в ванной в позе узника, томящегося в подземелье, она вышла на улицу в том, в чем спала, то есть в пижаме. Правда, пижама была в авангардном стиле: красно-синие кольца сменялись желто-белыми полосками. Осознав это, Катя приободрилась: "В конце концов, может, это пляжный костюм, может быть, я только что прилетела с Сейшельских островов и не успела переодеться". И Катя нахально улыбнулась какому-то небритому типу, пристально разглядывавшему ее. Обмахиваясь газетой, она бодрым шагом направилась к своему дому. Но как только вошла в подъезд, сразу сиганула по лестнице вверх. "Тьфу ты, скоро нагишом стану выходить, совсем крыша поехала. Есть же люди, – с тоской думала Катя, – которые работают в приличных конторах, сидят за чистыми столами с навороченными компьютерами, а не носятся по всей Москве в поисках сумасшедшего убийцы. Найду его – задушу собственными руками. Столько крови выпил, нервов вымотал, ну, попадись мне, живым не выпущу!" – распалялась она.

Войдя в квартиру, Катя с разбегу вспрыгнула на кровать и разразилась слезами. Затем встала и побрела на кухню. Посуда не мылась уже три дня. "Купить бы посудомоечную машину" – такие сибаритские мысли лезли в голову при виде сваленных в раковину грязных чашек и тарелок. Пузатые кастрюли, наполненные водой "для отмокания", стояли рядом на столе. "Лучше вообще не есть, – философствовала Катя, – чем посуду мыть. Надо повесить плакат на кухне: "Помни, что каждый кусок еды оборачивается грязной тарелкой, экономь посуду и время!"

Мысли ее вернулись к театру "Саломея". Может быть, кто-нибудь видел хоть что-то подозрительное на том злополучном спектакле. Неужели нет ни одной, даже самой малюсенькой ниточки или подсказки? Но как теперь найти этих зрителей? Раньше, лет девяносто назад, можно было дать в газете объявление типа: "Всех, кто был такого-то числа на спектакле "Сон Шекспира в летнюю ночь", убедительно просим откликнуться и прийти по адресу..." Сегодня это выглядело бы абсурдом. "Переверзенцев, – мелькнуло в голове. Как аккуратно выяснить у него, был ли он там?"

– Алло, – Максим Переверзенцев солидно откашлялся и повторил: – Алло, я слушаю!

– Максим Алексеевич, это Катя Муромцева, журналистка, помните, я приходила к вам?

– Да. – В голосе звучала настороженность. А может, ей так казалось?

– Вы, случайно, не были на спектакле "Сон Шекспира в летнюю ночь" 25 мая?

– Нет, не был, я в тот вечер присутствовал на це-ремонии награждения театральной премией "Бо-жественная Мельпомена" в Доме актерской гильдии. Правда, Элла по моей просьбе прислала два билета на спектакль заранее, я ее об этом попросил. До последнего момента организаторы церемонии не знали точной ее даты. Во всяком случае, за неделю еще не знали. Но когда у них все определилось, я понял, что не смогу присутствовать на спектакле, и отдал билеты племяннику. Он и пошел в "Саломею".

– Вы не дадите его телефон?

– А что, журналисты из "Столичного курьера" уже интересуются мнением рядовой молодежи?

– Вы все правильно поняли. Я сейчас делаю выборку цитат и мнений, есть уже профессор и участковый милиционер, к ним присоединится и ваш племянник.

– Милиционеры ходят в "Саломею"? – искренне удивился Переверзенцев.

– Настоящее искусство доступно всем, – нра-воучительно изрекла Катя и зажала рот рукой, чтобы уважаемый театральный критик не услышал ее смешка.

– Да, вы правы, но я думал... – стушевался Максим Алексеевич. Записывайте телефон. Передавайте Илье от меня привет.

"Значит, я ошиблась, – подумала Катя, – и берет он спер раньше".

Илья Переверзенцев так увлеченно катался на роликовых коньках, что, уже несколько раз проезжая мимо Кати, не обращал никакого внимания на ее отчаянную жестикуляцию.

– Ты Переверзенцев Илья? – кричала она, когда он выписывал вокруг нее очередной круг.

– Ну. -Тинейджер ехал прямо на Катю.

–Я тебя задержу на несколько минут, пожалуйста. – Катя поймала себя на том, что она уже почти профессионально машет руками, как заправский крановщик: "майна", "вир-ра!"

Илья остановился напротив Кати и поправил не-много съехавшую набок ярко-оранжевую бейсболку.

– Ты был на спектакле "Сон Шекспира в летнюю ночь" 25 мая в театре "Саломея"? – Катя выпалила эту фразу на одном дыхании, боясь, что он опять умчится.

– Ну. – Похоже, что он обучался в заведении, смахивающем на частную гимназию, откуда удрала Катя. Там дети тоже предпочитали изъясняться односложными словами.