Текст книги "Смерть под занавес"

Автор книги: Екатерина Красавина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Может, богатый поклонник, сейчас это модно – иметь спонсора.

– Все опрошенные в один голос говорят, что Юля никого не имела, то есть не то чтобы она была, ну... – Алексей запнулся, – холодной женщиной, просто очень честолюбивой и целеустремленной: кроме карьеры, ее ничего в данный момент не интересовало.

– И тем не менее она уходит от Гурдиной, самого модного и популярного режиссера Москвы. Как совместить одно с другим?

– Не знаю.

– Алексей, а что с тем человеком, которого убили в театре, никаких позывных? Не с луны же он свалился в самом деле.

– Не с луны, но это доказывает одно – человек он был одинокий. Ну, сама посуди, семейного давно хватились бы: жена, дети... и, наверное, он не москвич: провинциального покроя пиджак. И кто бы из москвичей появился в театре в такую жару в пиджаке? Никто, а он пришел, потому что приехал в нем.

– Несчастный поклонник таланта Эллы Гурдиной. Приехал из провинции, пошел в театр, и его убили, просто бред. И как его только угораздило билеты купить, ведь их распродают за два-три дня, а то и за неделю.

Алексей посмотрел на Катю, она на него, в голову им пришла одна и та же мысль – они вскочили и ринулись к выходу.

– Подожди, – кричала Катя, – я хоть ключи возьму.

Пожилая кассирша смотрела на них с явным подозрением. Мужчина, взмокший от жары, с нелепой папкой в руках, и девушка в коротком платье.

– И о чем я должна с вами говорить? – Ее глаза перебегали с Алексея на Катю.

– Вы не помните, как вы продавали билеты две недели назад? На спектакль "Сон Шекспира в летнюю ночь".

– Прекрасно помню, все билеты были проданы за неделю, спектакль отличный, очень популярный и идет редко.

– Ну а мог человек прийти и сразу купить билет?

– Я же вам русским языком говорю, что билеты были распроданы заранее. Неужели непонятно?

– Мы расследуем дело об убийстве, – осадил ее Алексей, – по личной просьбе Эллы Александровны, поэтому давайте без колкостей.

– Хорошо. Еще вопросы у вас ко мне есть?

– Послушайте, – осенило Катю, – а случаи возврата билетов бывают?

– Крайне редко.

– Ну а в этот день были?

Кассирша задумалась.

– Не помню, по-моему, да... или нет. Был, был, – облегченно махнула она рукой. – Кто-то вернул один билет. Не смог пойти. Приехал мальчик и передал билет.

– Значит, вы его и продали? – Алексей заметно нервничал.

– Ну да, конечно.

– А вы не помните этого человека? – Алексей достал из кармана рубашки фотографию и протянул кассирше.

Женщина наморщила лоб:

– По-моему, это был он, уже спектакль начался... Да-да, он, повторила она более уверенно, – он подошел, а я собиралась уходить, у меня оставался один этот билет, вообще-то я сижу иногда больше для порядка, потому что часто билеты уже заранее проданы. Он вошел с большой сумкой.

– Сумкой? – в один голос воскликнули Алексей и Катя.

– Да, с сумкой, что-то вроде дорожной, и спросил, нет ли... я ему и сказала: ваше счастье – один билет остался. Он остановился, как бы раздумывая, а затем решительно направился ко мне и купил билет. Он еще спросил меня, когда спектакль кончится. А я удивилась, ведь известно, что спектакли идут не меньше двух часов, но, похоже, он им и не интересовался. Вот и все.

Катя и Алексей замолчали, ошарашенные услышанным.

– Что-нибудь не так? – насторожилась кассирша.

– Да, не так, – выдавила Катя, – нет-нет, вы все сказали, вы помогли нам... – И Катя глазами показала Алексею на выход.

Они проплутали между домами и, найдя какой-то обломок скамейки, плюхнулись на него.

– Слушай, ну и идиоты мы все. – Катя с яростью вертела ключи на указательном пальце. – Никто и не догадался поговорить с кассиршей.

– Все решили, что она вряд ли запомнит одно из лиц, которые мелькали перед ней в тот вечер, и никому не пришло в голову, что билеты были распроданы и человек мог попасть на спектакль, только если ему улыбнулся счастливый случай. И где теперь, интересно, эта сумка? Кто-то ведь успел ее взять.

– Алексей, – выдохнула Катя, – он приехал не из-за спектакля, вспомни, как говорила кассирша: он спросил, "нет ли...", а она ему про билет. А он, наверное, хотел спросить, НЕТ ЛИ КОГО-ТО В ЭТОТ МОМЕНТ В ТЕАТРЕ. Поэтому он и раздумывал, брать ему билет или нет, он приехал ИЗ-ЗА КОГО-ТО и этот КТО-ТО МОГ БЫТЬ ТОЛЬКО АКТЕРОМ.

– Точно, он и решил посмотреть на него как зритель – из партера.

– Господи... – От возбуждения Катя сильно взмахнула рукой, и ключ, описав плавную дугу, приземлился где-то на ветвях сучковатого дерева, под которым они сидели. – Ой, вот растяпа.

– Достанем. – Алексей уверенно ступил ногой на сук, который подозрительно затрещал под ним.

– Не надо, – Катя схватила его за брючину, – подзовем какого-нибудь мальчишку, он и слазает.

– Ты думаешь, современные мальчишки так уж охотно будут лазить за чужими ключами? – иронично спросил Алексей.

– Ну, не знаю, попробовать-то можно.

Как завороженные, они уставились на подъезд. Но оттуда выходили явно неподходящие кандидатуры для ловкого марш-броска по разлапистым веткам. Вначале выплыли две бабульки с карликовыми пуделями одного окраса, потом появилась молодая мамаша с чадом в коляске, затем небритый тип с мобильным телефоном возле уха. Катя рванула было к нему, но Алексей успел схватить ее за руку.

– Ты что, ненормальная, – прошептал Алексей. – Он с тобой и разговаривать-то не станет.

Катя что-то пробормотала в ответ. Алексей смог уловить только отдельные слова: "мужское благородство" и "помощь даме". Но потом, поняв нелепость собственных доводов, Катя замолчала и с еще большим воодушевлением уставилась на подъезд, ожидая бойкого Тома Сойера, который с радостью ринется на дерево по одному ее сигналу. Подобие фантазии Марка Твена появилось только через полчаса. Катя махнула ему рукой, но тот не сдвинулся с места, что-то сосредоточенно жуя.

– Иди, – подтолкнул ее Алексей, – ты думаешь, он подойдет к тебе сам?

– Мальчик, ты не мог бы помочь? – бойко начала Катя, но под строгим взглядом плотного крепыша ее решимость быстро таяла, как снежный ком весной. – Там, на дереве, ключи застряли, – уже упавшим голосом закончила она.

Наступило молчание.

– Ну что?

– Тридцать рублей.

– Да... ну...

– Меньше не возьму, риск свалиться, да и высота... – пробасил крепыш.

Катя едва удержалась от звонкого подзатыльника. "Ну что ты хочешь? подумала она. – Эпоха дикого капитализма в действии. За все надо платить, не умеешь лазить по деревьям – раскошеливайся".

Глава 5

Прежде чем проводить опрос актеров, Катя выписала на отдельном листочке их фамилии, а напротив каждой поставила вопросительные знаки, которые обвела легкомысленными цветочками. Почему-то у нее было хорошее настроение.

Что надеть, Катя не знала. Наконец, перерыв весь гардероб, остановилась на бабушкиной темно-красной бархатной юбке и гипюровой кофте. На голову Катя нацепила соломенную шляпку, а через руку перекинула ридикюль. На улице немного похолодало, и можно было, не опасаясь косых взглядов, выйти в таком наряде. "Актеры отпадут", – непонятно почему, решила Катя.

На улице на Катю оборачивались и шептались за ее спиной. Она расслышала только, что ее приняли за ирландку, потому что в эти дни в Москве проходили дни ирландской культуры. "Посмотри, наверное, она с костюмированного представления, оно только что закончилось, передавали по радио. Какая стать и внешность благородная", – услышала Катя позади себя женский голос. В ответ кто-то пискляво протянул: "Да ничего особенного, подумаешь, иностранка задрипанная". Катя хотела было возмутиться и обернуться с негодующим видом, потом передумала и лишь выше задрала голову. "Наших в любой толпе по хамству узнаешь, – рассуждала она сама с собой, лишь бы нагадить да человеку настроение испортить, будь то иностранец или свой несчастный соотечественник".

Еще издали, подходя к театру "Саломея", Катя залюбовалась им. Как это она раньше не заметила, что вход оформлен в виде раковины, а фонарь, висящий над дверью, напоминает маленькую жемчужину.

Увидев Катю, Лина Юрьевна испуганно отшатнулась:

– Вы к кому?

– Это я, Катя Муромцева из "Белого грифа", разве вы меня не узнали? Катя сняла шляпу и тряхнула волосами.

– А,– Лина Юрьевна облегченно вздохнула, – я уж подумала...

– Что? – поинтересовалась Катя.

– Да тут одно время какая-то сумасшедшая повадилась бегать к нам, букеты дарила, на шею мужчинам бросалась, даже туфли воровала, говорила, что на память, но, по-моему, ей просто не в чем было ходить. Она тоже носила яркую бархатную юбку, причем в любую погоду, и соломенную шляпу.

– М-м-м, понятно.

– Эллы Александровны нет, будет только вечером.

– Да нет, я не к ней, я хотела бы побеседовать с вашими актерами, у нас с Эллой Александровной была на этот счет договоренность, вы не возражаете?

– Пожалуйста, – Лина Юрьевна прошла вперед. – Это гримерная Рудика, располагайтесь, сам он придет через час, вот ключ, если захотите выйти... закройте ключом дверь обязательно.

– Хорошо.

Оставшись одна, Катя с любопытством осмотрела малюсенькую комнатушку, где находились кресло, стул, две полки и старое, немного потрескавшееся по углам трюмо с выдвижными ящичками. Обои в клетушке были нежно-салатового цвета.

На самом верху, почти под потолком, располагалось окно, больше напоминающее форточку. "Как же Рудик тут не изжарится, вентиляции никакой, окошко маленькое". Внезапно Катя подошла к двери и заперла ее изнутри. "Если спросят, зачем я это сделала, скажу, что захотелось вздремнуть, поэтому и закрылась, чтобы не мешали". Затем Катя быстро выдвинула ящички один за другим. В них лежали старая пудреница, бежевые тени, пустой флакон из-под духов, накладные усы, сломанный десертный нож, театральные программки и женский носовой платок со следами губной помады. Все.

Катя аккуратно сложила вещи в том порядке, в каком они лежали, задвинула ящички и подошла к полкам. Они были почти пусты. Стопкой лежали несколько книг по психологии и руководство по составлению икебаны. Рядом валялась фарфоровая собачонка с отломанным ухом. Катя вспомнила, что ее вертела в руках Гурдина, когда Катя встретилась с ней в первый раз. "Но как она попала сюда? Может быть, Эллу Александровну связывают с Рудиком отношения и другого порядка – личностно-интимные?"

Катя на цыпочках подошла к двери и открыла ее. Затем осторожно выглянула в коридор. Никого. Прошла несколько шагов по коридору, увидела какую-то дверь, толкнула ее – и растерялась. Все стены этой комнаты сверху донизу были увешаны удивительными масками. Казалось, на них застыли различные выражения: страха, ужаса, удивления, восторга. Большинство масок были мужскими, но в углу висело и несколько женских. Блондинка с распущенными волосами, гордая королева в короне, отталкивающего вида старуха... На какую-то долю секунды Кате стало страшно. Она повернулась и с силой рванула дверь на себя, но замок, видимо, случайно защелкнулся, дверь не поддавалась. "Что делать, господи, не кричать же!" – лихорадочно размышляла Катя. Неожиданно она заметила еще одну дверь. С опаской Катя повернула ее ручку и заглянула в чуть приоткрывшуюся щелку. Это была, должно быть, костюмерная. Платья, камзолы, костюмы висели в два ряда. Здесь же на длинных фиолетовых стержнях высились парики и слегка колыхались нежно-голубые ленты.

Катя вошла туда. Костюмерная была не закрыта и выходила прямо в холл. Катя с облегчением вздохнула и одернула свою бархатную юбку. Она вся была осыпана какой-то бронзовой пудрой.

В буфете на стенах висели карнавальные маски, бинокли, изящные лорнетки и засушенные цветы. Там никого не было. Катя присела на черный стул и задумалась. "Зачем столько ужасных масок, словно я попала в королевство кривых зеркал? И голубые ленты на париках, на полу, на окнах вместо занавесок?"

– Вам чего? – Буфетчица появилась перед Катей внезапно.

– А что у вас есть?

– Все.

– Ну, тогда жюльен и бутерброд с красной рыбой. Да еще чашку кофе и апельсиновый сок.

– Подождите десять минут.

Перекусив, Катя решила, зря не теряя времени, переговорить с заведующей костюмерной. Все равно до прихода Рудика оставалось еще порядочно времени. Худая женщина в темных очках сидела вместе с Линой Юрьевной в небольшой комнате и пила чай.

– Присаживайтесь, – Лина Юрьевна махнула Кате рукой.

– Спасибо, я только что поела в буфете. Вы не могли бы свести меня с костюмершей? Она сейчас в театре?

– Да вот она, – кивнула Лина Юрьевна на свою соседку, – Антонина Николаевна.

– Катя.

– Оставляю вас.

Когда дверь за Линой Юрьевной закрылась, Катя села напротив костюмерши.

– Скажите, пожалуйста, кто имеет доступ к костюмерной?

– Не поняла.

– Ну, кто может туда свободно войти и взять любую вещь?

Антонина Николаевна задумалась.

– Вообще-то костюмерная закрывается на ключ, но, когда посторонних в театре нет, она бывает открытой.

– То есть любой из актеров может зайти туда и что-нибудь взять?

– Да. А что вы имеете в виду?

– На шее убитого висел голубой шарфик из вашей костюмерной. Кто мог его взять? Только кто-то из актеров и работников театра?

Антонина Николаевна сняла темные очки и положила их перед собой на стол. В ее серых глазах читался испуг.

– Не совсем. Теоретически мог зайти и взять любой человек, хорошо знакомый с внутренним расположением комнат в "Саломее". Могло быть и так.

– А мог кто-то из своих...

Костюмерша кивнула.

– Раньше какие-нибудь вещи пропадали из костюмерной?

– Нет, – она запнулась, – если не считать того, что куда-то запропастился бархатный берет эпохи Возрождения.

– Возрождения? – поразилась Катя.

Антонина Николаевна рассмеялась:

– Имеется в виду стилизованный под эпоху Возрождения. Ну, короче говоря, модель того времени.

– Понятно. Да, – не удержалась Катя, – скажите, пожалуйста, а что означают странные маски, ленты в костюмерной? Я случайно заглянула туда и очень удивилась.

– Это не костюмерная – это вы, наверное, попали в творческую лабораторию театра. Это совсем, совсем другое.

– Пришел Рудик, – сообщила, заглянув в комнату, Лина Юрьевна.

Рудик сидел перед Катей как Будда, настолько он старался придать себе отрешенный и одновременно просветленно-мудрый вид.

– Я слушаю вас, – голос у него был высокий, ненатуральный.

– Вы давно работаете у Эллы Александровны?

– С самого начала.

– А до этого?

– В студенческом театре МГУ.

– Какие роли играете у Гурдиной?

– Какие дадут, мы не выбираем.

– В тот вечер, кажется, играли "Сон Шекспира в летнюю ночь"?

– Да.

– Вы там были заняты в главной роли?

– В этой пьесе нет второстепенных ролей, все роли, как это было задумано Эллой Александровной, главные. Вы читали "Сон в летнюю ночь"?

– Давно.

– То, что поставила Элла Александровна, не имеет ничего общего с классической пьесой Шекспира. Здесь собраны отрывки из других его пьес, в основном посвященные снам, видениям, здесь есть рассуждения об актерской игре, о смысле театра...

– Интересно. А вы не заметили в тот вечер чего-нибудь необычного?

– Нет, – лицо Рудика было непроницаемо, – абсолютно ничего.

– Значит, вы закончили играть, а потом?

– Потом, как всегда, дали занавес, мы стали выходить на поклоны, сначала все вместе, затем Анжела с Артуром. Когда они уже ушли со сцены, случилась небольшая техническая авария – долго не давали занавес, последней вышла Анжела, она-то и увидела этого человека.

– А вы его не знаете? – Катя достала из сумки фотографию и передала ее Рудику.

– Нет, я уже об этом говорил.

– Кому? – Катя слегка подалась вперед.

– Ребятам. Я подошел и сказал. Многих поклонников я уже знаю в лицо, но этот у нас, по-моему, раньше не бывал. Хотя я могу и ошибиться.

– А что вы можете сказать о других актерах?

– Ничего. Коллектив у нас хороший. Правда, мы друг с другом почти не контактируем, в основном только по работе, поэтому никаких сплетен и слухов я не знаю, да и не интересуюсь ими.

– А кем вы хотели стать до того, как пришли на сцену?

На лице Рудика отразилось едва уловимое смятение.

– Не думал об этом.

– А книги по психологии?

– Они не мои – это как бы коллективная библиотека, иногда я заглядываю в них, актер должен быть хорошим психологом, знать, как психологически точно сыграть ту или иную сцену, это очень помогает при работе над текстом.

– Понятно.

Рудик сидел как бы рядом и в то же время очень далеко.

– А что вы можете сказать о Юлии Мироновой?

– Актриса была неплохая, хотя я бы не назвал ее талантливой, как некоторые критики. Может быть, излишне тянула одеяло на себя, в нашем театре это не принято, мы играем в ансамбле. Но в целом...

– А как человек?

– Мне лично она не нравилась. Жесткая и бескомпромиссная. Такая как скажет, так и сделает, не войдет ни в какие обстоятельства.

Голос Рудика звенел, как стрекот кузнечика: звонко, без запинок, на одной ноте. Он мало напоминал актера, скорее мальчика-отличника. У Кати был когда-то такой знакомый, излишне педантичный, нудный и скучный. По-видимому, это был тип людей, для которых жизнь была аккуратно расчерчена, как шахматная доска, и движение можно было совершать только в пределах черно-белых клеток. Казалось, его нельзя было вывести из себя или увидеть возмущенным, взволнованным.

– А кто является вашим постоянным партнером, все-таки с кем-нибудь вы дружите или более тесно общаетесь?

– Я уже объяснил, – Рудик говорил без тени возражения, ровно, спокойно, как если бы он вдалбливал урок не понимающей ученице, – мы все контактируем в основном в пределах театра. Мы слишком разные люди и слишком устаем от общения друг с другом, чтобы еще заниматься совместным время-препровождением вне работы.

Катя почувствовала себя оконфузившейся школьницей.

– Да, конечно. Спасибо. Если возникнет необходимость, я обращусь к вам. – Сухо кивнув, Катя с горящими щеками вышла из комнаты. "Отхлестал как девчонку, ведь он мой ровесник, а такой менторский тон, такая поучительность!"

Рудик с силой сжал фарфоровую собачонку, и она хрустнула в его руке. Осколок отломанного уха больно впился в ладонь. Показалась кровь. Он ненавидел таких самоуверенных твердых женщин, они вызывали в нем страх, смешанный с отвращением. "Что ей здесь надо? Неужели она не понимает, что они – актеры, всего лишь актеры, привыкшие играть до конца, до самого конца... жизни".

Станислав Робертович Рубальский сидел почти загримированный. Не то король Лир, не то Просперо из "Бури". "Осколок другой эпохи", – вспомнила Катя слова Гурдиной.

– Так о чем вы меня хотели спросить, милая девушка?

– Расскажите о себе.

Станислав Робертович поднял брови:

– Неужели это вас серьезно интересует? Это просто смешно Я всегда считал, что лучшая биография актера – его роли. А обо всем другом можно будет прочесть в некрологе. Вот и все.

– Во-первых, это не совсем так, – не согласилась Катя, – если бы действительно все руководствовались вашими словами, то поп-индустрия давным-давно бы вымерла. Посмотрите популярные журналы, там целые развороты отводятся историям о личной жизни звезд, похождениям их отпрысков, скандалам и так далее. А во-вторых, все-таки мною движет не праздное любопытство, а желание поскорее довести расследование до конца. Вы меня понимаете?

– Да, да, – закивал Станислав Робертович, – и как я сразу не сообразил. Знаете, милая девушка, в старости иногда становишься таким бестолковым.

Катя промолчала. Актер явно напрашивался на комплимент.

– Родился я во Львове. Львов, как и Одесса, – это особое южное барокко, щедрое, солнечное, незабываемое. Я с младенческих лет словно пропитался солнцем. Помните, как у... не помню у кого: "Дорогу, дорогу гасконцам, мы – дети родной стороны, под жарким полуденным солнцем и с солнцем в крови рождены". Так и я родился как бы с солнцем в крови...

Кате вдруг стало казаться, что она сидит перед экраном телевизора и очередной слащавый дяденька монотонно рассказывает бесконечные истории из "жизни замечательных людей". "Конечно, во всем действительно виновато солнце, – подумала Катя, – такая жара стоит который день, на кого хочешь подействует, не только на семидесятилетнего актера. Что же делать? Прервать неудобно, а так я себя обрекаю на многочасовое сидение, умирая от скуки".

– ...После того как я закончил школу... первая роль как первая любовь...

– Постойте, – не выдержала Катя, – но Элла Александровна сказала мне, что вы – не профессиональный актер.

– Формально это так, но у меня большая практическая школа выступлений в самодеятельности, театральных кружках в Крыму. Там я и познакомился с Эллой Александровной.

Дрема мигом слетела с Кати:

– Элла Гурдина работала в Крыму?

– Нет, нет, мы познакомились на театральном слете. Она была молодой и очень красивой, и тогда уже необыкновенно величественной, статной. Не случайно многие называют Эллу царицей. Вы знаете, была такая очень знаменитая актриса голливудская, Одри Хепберн? Может, вы смотрели "Римские каникулы" с ее участием? Так вот, с легкой руки Франка Синатры Одри называли принцессой, а Эллочку в Москве величают царицей. – И Станислав Робертович рассмеялся, очевидно, довольный своей остротой.

Катя стиснула зубы. Она понимала, что еще немного и она треснет чем-нибудь по башке этого самодовольного и занудливого старикашку.

– Ну и когда вы пошли в услужение... к "царице"? – съехидничала Катя.

– Второй раз мы встретились с Эллочкой уже много лет спустя, я работал в массовке в одном из московских театров. Элла, как ни странно, вспомнила меня, Крым, Ялту, молодость. Поразительная память! Удивительная женщина, поверьте мне, второй такой нет! Так о чем я? Ах, да! Итак, мы встретились, разговорились, и она предложила мне попробовать себя на больших ролях, во всяком случае, не на второстепенных. Я подумал и согласился. По своему артистическому темпераменту я всегда тяготел к масштабным, эпическим характерам, и тут представилась такая возможность, я не мог ее упустить. А потом, мы с Эллой рождены с одним солнцем в крови. Вам, правда, этого не понять! – И Станислав Робертович большой кисточкой стряхнул остатки пудры с наклеенного носа.

Катя молчала. Ей вдруг ужасно захотелось стереть весь грим с лица Рубальского и посмотреть на него настоящего. Но это было невозможно. Катя неоднократно читала и слышала рассуждения о том, что актерами рождаются, что талант актера рано или поздно даст о себе знать. Но теперь ей казалось, что это была не вся правда о сущности актера. Наверное, страсть к лицедейству все-таки приходит не сразу, постепенно, формируется в течение жизни. Возможно, в этом есть почти болезненная тяга уйти от себя, прикрыться чужими словами и страстями, выдав их за свои собственные.

Станислав Робертович вдруг замкнулся, заду-мавшись о чем-то своем.

– Простите, а вы не заметили чего-то особенного в тот вечер, когда был убит человек в партере?

– А я вообще не играл в тот вечер, я находился дома. Я не занят в спектакле "Сон Шекспира в летнюю ночь".

Перед тем как подняться со стула, Катя еще раз окинула взглядом гримерную Станислава Робертовича. Почти та же обстановка, что и в гримерной Рудика, только в углу висит пейзаж, и окно побольше и пониже, на уровне груди, а не под потолком. Катя на какую-то долю секунды встретилась глазами со старым актером и прочитала в них плохо скрытое торжество.

Станислав Робертович поставил на место стакан с кисточкой для пудры. Раньше пудрились пуховкой. Белой, воздушной, почти невесомой, как маленькое облачко. Рубальский посмотрел на себя в зеркало. Нет, выглядит он неплохо. И отвечал на вопросы с большим достоинством. Кто сейчас работает детективами? Просто девчонка. Воображает о себе бог знает что! А ведь он так много повидал в жизни! Мог бы поделиться опытом, это было бы ей полезно.

Булавка, которой был прикреплен воротник костюма, слегка царапнула шею. Хорошо, что он все-таки не сказал, где и когда познакомился с Гурдиной. Это было их маленьким секретом. Секретом, о котором никому не следует знать. Тогда бы пришлось раскрыть кое-что из его прошлого. А сейчас он хотел бы его забыть. Незачем ворошить старое.

Рита читала книгу, когда Катя постучалась к ней.

– Да? Вы – Катя? Меня Лина Юрьевна преду-предила. Проходите.

Короткая стрижка придавала Рите сходство с Мирей Матье. Она была одета в длинное бежевое платье с разрезом сбоку. Сидела Рита в круглом уютном кресле, вытянув ноги. Стул, на который села Катя, находился напротив зеркала, поэтому она увидела себя как бы со стороны, в обрамлении искусственной гирлянды цветов и приколотых по бокам открыток.

– Одну минуту, сейчас дочитаю, просто не могу оторваться. Можно?

– Да, конечно.

Через минуту Рита захлопнула книгу и положила ее на призеркальную тумбочку.

– Любимая книга, "Трое в лодке, не считая собаки". Могу перечитывать бесчисленное количество раз. Когда плохое настроение, всегда беру в руки эту книгу, и становится легче. Как психотерапия.

– Рита, а что вы скажете о Станиславе Робертовиче? Он вполне... – Катя замялась, не находя нужных слов.

– Да, он абсолютно нормальный, просто иногда позирует и переигрывает. Он из породы фанатиков, для него любое событие в жизни – повод для игры или розыгрыша. А так он очень воспитан, интеллигентен. Мне, например, он симпатичен. Есть и молодые, которые гораздо хуже.

"Интересно, о ком это она? – мелькнуло в голове у Кати. – О Рудике? Об Артуре?"

– Рита, вот все, с кем я ни поговорю, в один голос убеждают меня, что вы, актеры, работаете в едином ансамбле. Неужели между вами нет никаких разногласий?

– Практически нет, все разногласия на корню пресекаются Эллой Александровной. Она считает, что конфликты разрушают театральную труппу. Она вообще сторонница жесткого стиля в работе. Мне лично она представляется хирургом, блестяще делающим сложные операции.

"Ну и эпитеты! – отметила про себя Катя. – "Диктатор", "царица", "хирург", "удивительная женщина". Так и хочется спросить: "Кто вы, Элла Александровна?"

– Ну а лично вам легко работать в коллективе?

– Легко, потому что я давно привыкла ни на что не обращать внимания. Все ненужное, не относящееся к работе, я сразу отсекаю как лишнее. Коллектив у нас сплоченный...

– Вы были влюблены в Артура? – бог знает почему выпалила Катя. Эта фраза вылетела у нее нечаянно, потому что Катя уже не могла ничего слышать о дружном коллективе, воспитанных актерах и сильном режиссере. Ей страстно захотелось возмутить эту гладь, пусть даже и не совсем приличным способом.

– Это что – злая шутка? Да я его ненавижу! – В глазах Риты зажегся злобный огонек, который вы-глядел тем страшнее, что еще минуту назад она была невозмутима, как египетский сфинкс.

– Почему?

Рита уже овладела собой.

– Это мое личное дело.

– Я провожу расследование, и поэтому все личное может пролить свет и на другое – не столь личное и интимное.

– Это никак не относится к убийству.

– Что вы делали в тот вечер, когда шел спектакль "Сон Шекспира в летнюю ночь"?

– Играла, у меня была небольшая роль в самом начале.

– А потом?

– Потом я сидела в холле, зашла в буфет, была какое-то время в гримерной, читала.

– Вы спускались в зрительный зал?

– Зачем?

– Ну, мало ли...

– Нет... – Помолчав, Рита добавила: – А знаете, занавес в тот раз дали не вовремя.

– Поздно или, наоборот, рано?

– Раньше минут на пять. Актеры немного не доиграли, но этого никто не заметил. Да еще свет погас.

– Какой свет?

– Все осветительные приборы вышли из строя. Мы минут пять стояли в полной темноте и не выходили к зрителям. Затем вышла Анжела, стала кричать, кинулась к Жене.

– Рита, скажите честно, у Эллы Александровны есть враги?

– Не знаю. Но мне кажется, что она с некоторых пор чего-то боится. Правда, выдержка у нее колоссальная. В тот вечер, когда в партере обнаружили убитого человека, Элла Александровна не растерялась, не впала в истерику, даже не подошла поглядеть на мертвеца, хотя бы из чистого любопытства. Собранная, волевая женщина.

– Я понимаю, мой вопрос непростой, но он важен для меня. У Гурдиной есть любимчики? Это останется между нами.

Рита задумалась, а потом энергично покачала головой:

– Нет, это противоречит ее принципам. Никого у нее нет. Никого. – И Рита еще раз покачала головой.

Она, словно позабыв о Кате, взяла из ящика помаду и провела ею по губам. Потом посмотрела Кате в глаза, и та ужаснулась. Белое восковое лицо и ярко-красные губы. Застывшая маска скорби.

***

Рита снова взяла в руки книгу, но читать уже не могла. Что-то случилось в театре, который стал ей родным домом.

Как кошмарный сон, она теперь вспоминала вечные окрики матери: "Рита, сходи в магазин для Кирилла Сергеевича! Ты купила ему лекарство?" Отчим сидел дома, как притаившийся паук, и только молча кивал в знак согласия. Рита сбежала из дому, как только представилась возможность. Вначале она скиталась по студенческим общежитиям, потом снимала комнату.

Она оттаяла в театре душой, забыла прежнюю жизнь. Она полюбила Эллу Александровну и даже себе боялась признаться, что отчаянно ревновала ее то к Артуру, то к Рудику. И все-таки ей казалось, что беспечного, обаятельного Артура Элла больше выделяет среди других актеров, а может, это были только Ритины домыслы и догадки? Но все равно, в театре с некоторых пор витала неясная атмосфера тревоги. И эта же тревога и страх иногда мелькали в глазах Эллы Александровны...

Выйдя в холл, Катя обнаружила там заметное оживление. Двое рабочих тащили на себе что-то, напоминающее ленинское бревно на хрестоматийном субботнике. Это что-то было завернуто в алый бархат и перевязано белой толстой веревкой. Лина Юрьевна пробежала мимо Кати с отсутствующим видом. Даже ноги Артура уже не торчали из-за кадок, а были предусмотрительно спрятаны под кресло.

Катя поняла, что грядет явление Христа народу, или сошествие Эллы Александровны к актерам. Предчувствие не обмануло ее. Сначала поплыл тяжелый запах магнолий, затем раздался вибрирующий голос, эхо которого отдавалось далеко в конце коридора, потом показалась свита – Лина Юрьевна и некто на полусогнутых ногах, с обширной лысиной и в помятой рубашке с потными разводами на спине. Этот некто то забегал вперед, то останавливался, вертел головой в разные стороны и снова старался попасть в такт величавой поступи Эллы Александровны.

– Я говорю, что не нужно этого делать... – донеслось до Кати, и у нее возникло искушение спрятаться среди пальм и кадок и понаблюдать эту картину со стороны, что она и сделала.

– ...Я буду обращаться в Союз театральных деятелей. Я лично знакома с его председателем и думаю, что он так не оставит этого дела.

– Я тоже так считаю, – пищал некто.

– Вот и напишите об этом статью, пусть все знают, какие безобразия творятся в доме. Это надо же додуматься – переделывать квартиру и прямо над нами устанавливать бассейн! Что себе эти мальчики позволяют? Дойду, если надо будет, и до Лужкова.