Текст книги "Истории с небес"

Автор книги: Екатерина Кокурина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Но как ни уговаривал Фрэнк Уиллоу свою дочь, как ни умолял – все было напрасно. Дженни упрямо продолжала твердить, что любит Ганконера и будет ждать его. Фрэнк попробовал пригрозить запереть ее – она не отступилась. О, как она рыдала, как заклинала не мешать ей ждать любимого! Наконец, расстроенный, сам едва не плачущий Фрэнк сказал:

– Ладно, дочка, не будем сейчас спорить. Пойдем лучше домой, там твоя мать сходит с ума от горя. Ведь она так и не знает где ты и что с тобой!

День уже клонился к вечеру, но Дженни не соглашалась уйти из леса, пока не зайдет солнце.

– Подумай, отец, вдруг он придет, а меня здесь не будет! – говорила она жалобно. – Тогда он, конечно, решит, что я его забыла!

В горестном молчании отец и дочь дождались заката и пошли домой. Дженни так ослабела, что еле шла, и Фрэнку приходилось поддерживать ее.

Нет слов, чтобы описать радость миссис Уиллоу при виде дочери, и ее горе, когда муж рассказал о Ганконере. Миссис Уиллоу тоже слыхала о нем, и сразу поняла, что случилось. Она заплакала и принялась укорять себя за то, что не предупредила дочь об опасности.

– О, Дженни, почему я не рассказала тебе о проклятом фейри! Почему не запретила ходить в лощину! – повторяла безутешная мать. – Я-то думала, что Ганконера нет больше в наших краях, ведь лет сорок о нем никто не слышал! И, подумать только, ради моей девочки эта дрянь вылезла из норы! А эта ведьма, миссис Джилфри! То ли знала все наперед, то ли сама и приманила Ганконера! Ох, с каким удовольствием я выцарапаю ей глаза!

И миссис Уиллоу хотела было бежать к Джилфри и перейти от слов к делу, но Фрэнк остановил ее:

– Жена, с ведьмой Джилфри мы еще успеем потолковать! Посмотри лучше, как измучилась Дженни! Ее надо уложить, накормить и позвать врача и священника. Не знаю, кто из них ей верней поможет, да и поможет ли хоть кто-нибудь... Пойду приведу обоих, а ты пока займись остальным.

Разумные слова мужа охладили боевой пыл миссис Уиллоу, и она, позабыв о мести, принялась хлопотать вокруг Дженни. Бедняжка так устала и исстрадалась, что с трудом понимала, что происходит вокруг, только все повторяла:

– Мама, мама, прошу тебя, позволь мне завтра пойти в лес!

– Пойдешь, мой ангел, пойдешь, – отвечала, глотая слезы, миссис Уиллоу. – Только сначала ты должна выздороветь. Вот, покушай, а то совсем ослабела!

После обещания матери отпустить ее в лес Дженни немного успокоилась, покорно и безжизненно, словно кукла, позволила раздеть, уложить и накормить себя. Было видно, что она не может думать ни о чем, кроме завтрашней встречи с Ганконером. Ее лицо то омрачала тоска, то озаряла надежда.

Не прошло и часа, как Фрэнк Уиллоу вернулся, ведя за собой целителя души и целителя тела. Доктор Кроу, сухонький желчный старик, с головы до ног одетый в черное, не скрывал, что басням о Ганконере не верит. Он, тем не менее, был отменно вежлив и обещал сделать все, что только в его силах, дабы вернуть Дженни здоровье. Напротив, преподобный Фокс в Ганконера верил, но не скрывал, что не знает, что делать. Это был толстенький, кругленький человечек, любивший покушать и поговорить и ненавидевший все сложное и непонятное.

Первым за Дженни принялся доктор Кроу. Он тщательно осмотрел ее, сосчитал пульс, постучал молоточком по коленям, совершил еще с десяток загадочных манипуляций, хмыкнул, и заявил:

– Любезный мистер Уиллоу, ваша дочь здорова. Разве что, пульс у нее немного ускорен, но это можно объяснить волнением. Ее нервы находятся в некотором возбуждении, в связи с чем я рекомендую принимать бром. В остальном эта девица так же здорова, как и любая другая особа ее возраста.

– Но, доктор, – проговорил растерянный Фрэнк, – посмотрите, как она страдает! Может, есть еще какое средство?

В ответ доктор Кроу саркастически усмехнулся:

– Дорогой мистер Уиллоу, к сожалению, наука не знает средства от любви. Что поделать, медицина не всесильна! Попробуйте лучше бром, он чудесно успокаивает нервы. С вас за осмотр три шиллинга.

И, получив свою мзду, доктор пожелал всем спокойной ночи и удалился.

Все взгляды устремились на преподобного Фокса. Священник переминался с ноги на ногу, на лице его были написаны беспокойство и растерянность. Он чувствовал, что от него ждут каких-то слов, но никак не мог смекнуть, что же следует сказать. Наконец, преподобный Фокс решился.

– Дженни, дочь моя, – заговорил он елейно. – Не хочешь ли покаяться в греховной любви к отродью нечистого?

Ах, как вскинулась Дженни на эти слова!

– Преподобный отец! – воскликнула она. – Да как вы смеете называть мою любовь греховной! Нет никого лучше и прекраснее того, кого вы обозвали "отродьем нечистого"! А если вы думаете, что несколько поцелуев – это смертный грех, то нет ни одной девушки в Англии, не заслуживающей преисподней!

– Вот видите! – скорбно развел руками преподобный Фокс, глядя на родителей Дженни. – Она не хочет покаяться, а раз так – Церковь бессильна!

– Как это бессильна?! – возмутился Фрэнк. – Ну сделайте же что-нибудь: побрызгайте святой водой, почитайте молитвы! Неужели ничем нельзя помочь?

– Все это прекрасно помогло бы, чтобы отвадить фейри. А здесь, я так понимаю, нужно его, наоборот, привадить, – не без яда ответил преподобный Фокс. – Нет, дорогие мои, пока эта заблудшая душа не раскается в своей любви и не обратиться к Церкви за утешением, я ничем не могу ей помочь!

– Дженни, девочка, покайся! – стала умолять ее мать, но Дженни, не говоря ни слова гневно сверкнула глазами и отвернулась.

– Как она может покаяться, она же под властью колдовства! – не унимался Фрэнк. – Снимите с нее чары фейри, и, я уверен, через пять минут она раскается во всем!

– Ну хорошо, я попробую, – вздохнул преподобный Фокс и раскрыл Библию.

Целый час он читал над Дженни молитвы, изгонял из нее всех известных бесов, кропил святой водой и окуривал ладаном. Все было напрасно. Наконец преподобный Фокс, отирая пот со лба, захлопнул Библию и сказал:

– Не знаю, что сильнее – чары фейри или упрямство вашей дочери! Нет, здесь Церковь бессильна!

И священник, вслед за доктором, отправился восвояси, а несчастные родители остались наедине со своим горем, лишенные всякой помощи и поддержки.

Вскоре соседи узнали о беде, приключившейся с Дженни Уиллоу. Узнали они и о том, что причиной той беды было проклятие старухи Джилфри. Скорбь и гнев охватили тогда всех в Литтлбридже, и народ собрался перед домом Джилфри, крича проклятия ведьме и угрожая ей расправой. Но никто не отвечал им, а когда они ворвались в дом, то увидели, что птички улетели. Предупредил ли кто ведьму, что злое дело вышло наружу, или она сама с помощью своего черного искусства прознала о том – но ни миссис Джилфри, ни ее сына никто больше не видел. Так еще одна подлость осталась неотмщенной.

А Дженни день ото дня становилось все хуже. Никто, взглянув на нее, не поверил бы, что еще недавно она была прекраснее всех в Англии. Дженни таяла, как свечка в печи. Она исхудала, платье висело на ней, как на вешалке, в движеньях не осталась и следа прежней грации. Лицо ее так побледнело и осунулось, что казалось восковым. Глаза запали от горьких слез, волосы тронула седина. Люди жалели Дженни, но побаивались – ведь она зналась с фейри – и считали помешанной. Никто не заговаривал с ней, а дети, едва завидев, пускались наутек.

Но любовь, причинявшая Дженни столько страданий, давала ей и силы терпеть. Вопреки всему она надеялась, что Ганконер не разлюбил ее, что она увидит его вновь. День за днем, не слушая уговоров и упреков, ходила Дженни в лес и ждала любимого. Лето прошло, наступила промозглая и ветренная осень. Не знающий сострадания ветер и колючий дождь добавили немало глубоких морщин на лице Дженни. Потом пришла суровая зима. Жестокий мороз выпил последние соки из ее измученного тела, а ее кожа, некогда такая мягкая и нежная, стала похожа на старый пергамент. Наконец, наступила весна и вселила радость во все сердца. Только Дженни не радовалась журчанию ручьев и щебету птиц – она умирала. Холод и сырость сделали свое дело; Дженни стала кашлять, на ее щеках проступили алые пятна, метка чахотки. В начале лета Дженни слегла, и думали уже, что больше она не встанет. Но ее несгибаемое упорство заставило болезнь на время отступить, и к июлю Дженни стало немного лучше.

Едва у Дженни нашлись силы, чтобы подняться с постели, как она по проторенной за год тропинке побрела к лесу. Качаясь на непослушных ногах, то и дело присаживаясь, чтобы передохнуть, она добрела до лощины и остановилась, опираясь на дерево, еле сдерживая рыдания. Все было совсем как в тот раз. Теплое солнце пробивалось сквозь листву, мягкий мох манил усталых путников, и колокольчики, цветущие колокольчики повсюду... О, какая боль сжала сердце Дженни! Право, куда легче было сидеть здесь в дождь и стужу, чем снова увидеть эту благодать! И Дженни хотела было упасть в траву и дать волю слезам, как вдруг услышала вдалеке нежные звуки флейты.

Веря и не веря, Дженни, замерев, слушала чудесное пение. Вскоре послышались легкие шаги, заросли колокольчиков заколыхались и расступились, и перед Дженни предстал Ганконер. Он шел, наигрывая на флейте, такой же прекрасный, сияющий молодостью и красотой. Дженни ахнула, голова у нее закружилась, и она, как во сне, шагнула ему навстречу.

Увидев ее, Ганконер резко оборвал мелодию и опустил флейту. На лице его появилось удивление, потом разочарование, потом отвращение. Но Дженни, ослепленная радостью, не видела этого.

– Здравствуй! – тихо проговорила она, протягивая к возлюбленному руки. – Я все же дождалась! О, как долго я ждала тебя!

Она хотела заключить его в объятья, но Ганконер отпрянул в сторону и грубо спросил:

– Чего тебе от меня надо, старуха?

– Старуха? – переспросила пораженная Дженни. – Это я, Дженни Уиллоу! Ты разве не помнишь меня?

– Я помню Дженни Уиллоу, прекраснейший цветок Англии, мою былую возлюбленную, – мечтательно ответил Ганконер. – Я так давно расстался с ней – и не сосчитать, сколько дней прошло! Она была лучше всех, дивная роза... Но ты, мерзкая старуха, на нее ничуть не похожа!

– Но это же я, твоя Дженни! – повторяла она, горько плача. – С тех пор, как мы виделись, прошел целый год, и весь этот год я тосковала и ждала. Все говорили мне, что напрасно я жду – но я знала, что наступит день, когда я вновь тебя увижу! И вот этот день пришел! Быть может, я и впрямь подурнела от страданий, но ведь все это – из-за любви к тебе! Узнай же меня, обними и утешь!

– Что же это за любовь, от которой страдают, и юные девушки превращаются в старух! – возмущенно сказал Ганконер. – Нет, я знаю другую любовь, от которой становится радостно, и все вокруг расцветает. Только такую любовь я понимаю, а все остальное – ерунда, придуманная людьми! Ступай прочь, старуха! Даже если ты на самом деле Дженни Уиллоу – тем хуже для тебя! Я хочу помнить юную Дженни, прекрасную Дженни, а не тощую ворону!

Сказав так, он оттолкнул цеплявшуюся за него Дженни и зашагал прочь. Но позади него вдруг раздался странный звук. Обернувшись, Ганконер увидел, что Дженни, все так же протягивая к нему руки, медленно падает наземь. Ее исстрадавшееся сердце не выдержало последнего удара. Она тихо, жалобно застонала и затихла навек. Пожав плечами, Ганконер отвернулся и пошел дальше, как ни в чем не бывало наигрывая на флейте.

На следующий день Фрэнк Уиллоу нашел тело дочери в лесу. Все знали, что этим кончится, днем раньше, днем позже. Но никто так и не узнал, что Дженни, на горе себе, все-таки дождалась Ганконера.

История о короле Финварре и похищенной невесте

I.

Это предание древнее, чем людская память, и я расскажу его так, как мне поведали.

Благородный Брандан владел обширными землями в Мунстере. Был он прославлен честностью, отвагой и милосердием. Слово Брандана ценилось дороже золота. Он никому не чинил обид, защищал слабых, пригревал убогих. Любой, кто просил у него помощи, не уходил с пустыми руками.

Замок Брандана стоял на крутом зеленом холме, а неподалеку от него возвышался еще один холм, немногим меньший. То были владения Финварры, короля эльфов, и получил он их в дар от самого Брандана. Вот как это случилось.

Однажды Брандан, желая развлечься, приказал устроить большую охоту. Ранним утром пестрая кавалькада рыцарей, прекрасных дам и челяди выехала из замка и направилась к лесу. Воздух звенел от смеха и шуток, горячие кони ржали, псы на сворках возбужденно лаяли, предчувствуя забаву. Благородный Брандан, облаченный в ярко-красный охотничий наряд, ехал во главе процессии, беседуя с ловчими.

Вдруг он бросил взгляд на дорогу и увидел бредущего навстречу человека, который появился словно ниоткуда. Человек этот был одет в ветхие лохмотья, но лохмотья те были из зеленого бархата, а лицо его не было ни молодым, ни старым. Вид незнакомец имел гордый и благородный, хотя изможденный. Увидев его, Брандан понял, что пред ним, без сомнения, человек знатный. Он приказал остановиться, поприветствовал незнакомца, и начал участливо его расспрашивать о том, кто он такой, и какие несчастия его постигли.

Тот вежливо ответил на приветствие, внимательно посмотрел на рыцаря и воскликнул:

– Сдается мне, что ты – Брандан, прозванный Благородным. Хвала Судьбе, что свела меня с тобой! Прошу тебя, сойди с коня и побеседуй со мной наедине!

Рыцарь, удивившись этим словам, спросил:

– Но как твое имя?

– Я могу поведать его тебе только наедине! – повторил незнакомец.

Брандан поколебался, но решил уступить его просьбе. Он спрыгнул с коня и отошел вместе с диковинным человеком в сторону.

– Прошу тебя никому не открывать то, что я сейчас поведаю, -заговорил незнакомец, и горькая гордость мелькнула в его глазах. – Ты видишь перед собой несчастного Финварру, короля эльфов. Был я некогда велик, внушал трепет своим врагам, а ныне скитаюсь, и нет у меня пристанища! Народ мой рассеян, замки пали, войско погибло!..

– Но как же случилось так? – воскликнул рыцарь, не ждавший подобного рассказа. – И почему ты именно мне решился открыть это?

– Королевство мое захватили карлики, пришедшие с севера. Их было так много, что никто не смог бы выдержать их натиск! Что же до того, почему я открылся тебе... Позволь сказать напрямик. Благородный Брандан – моя последняя надежда. Слава о твоем благородстве дошла и до эльфов. Клянусь, я искал тебя не затем, чтобы причинить вред! Напротив, я смиренно прошу о помощи!

И Финварра склонил голову в поклоне. Брандан задумчиво посмотрел на него, и сострадание родилось в его душе, ибо за всю свою жизнь не видел он никого благороднее Финварры обликом и уверился в правдивости его речей.

– Какую помощь могу я оказать тебе? – спросил рыцарь участливо. -Скажи, и, если только это не будет угрожать гибелью моей бессмертной душе, клянусь, я исполню твою просьбу!

– Благодарю тебя! – с достоинством промолвил Финварра, приложив руку к сердцу. – А прошу я лишь одного – позволь мне и остаткам моего народа поселиться на твоей земле! О, не думай, мы не будем мешать твоим людям, не причиним им никакого вреда! Мы строим наши дворцы внутри больших холмов -так отдай нам тот холм, что возвышается рядом с твоим замком. Весь народ эльфов навеки будет твоим союзником, а Финварра – другом!

И ответил тогда Брандан:

– Да будет так! Дарю тебе тот холм, что ты пожелал, но смотри, помни свою клятву и не причиняй мне и моим людям зла!

II.

Так Финварра и его народ нашли приют на земле Брандана, и никто не знал о том, кроме самого рыцаря. Финварра сдержал клятву – эльфы пришли и поселились под холмом так тихо и незаметно, что люди и не подозревали о новых соседях. Втайне были отстроены палаты для короля Финварры, и он вновь воцарился над своим народом. Брандан тоже сдержал клятву – ни один человек не услышал от него ни слова о высоком вельможе в зеленом бархатном плаще, что являлся порой в замок и подолгу беседовал с хозяином. Ибо Брандан и Финварра полюбили общество друг друга и прониклись взаимным уважением. Король эльфов не раз повторял Брандану, что тот может рассчитывать на любую помощь, какая только понадобится. Брандан же не скрывал от него ни дел своих, ни помыслов. Когда была у него в том нужда, он приходил к холму эльфов, звал своего друга, и тот выходил к нему. Не раз Финварра давал рыцарю советы в трудный час, и велика была их мудрость. Многих бед избежал Брандан благодаря дружбе короля эльфов. Лишь одну его просьбу король наотрез отказался исполнить – показать ему дворец под холмом.

– Поверь, друг мой, – сокрушенно говорил Финварра, – твое посещение было бы великой честью для Финварры, и я был бы рад доставить тебе это удовольствие, но Высший Закон запрещает мне это. Как только смертный вступит в мои чертоги, или хотя бы прикоснется к ним, своды дворца рухнут и погребут под собой всех нас! Ты видишь теперь, что исполнить твое желание никак нельзя! Прости – хоть и велико мое могущество, но есть вещи сильней!

Брандан заверил Финварру, что не держит на него зла за отказ, и больше они о том не поминали.

Много лет длилась эта достойная восхищения дружба между благородным рыцарем и благородным эльфом. Но случилось так, что в один день приязнь обратилась в ненависть, а Брандан и Финварра стали врагами. Что же было тому причиной? Конечно, женщина!

О, дочери Евы, как часто вы приносите горе! Сколько раз становились вы причиной ссоры, яблоком раздора! Ради вашей благосклонности брат идет против брата, а друг – против друга, забывая о клятвах и долге. Но можно ли винить вас в том? Ведь и сами вы немало страдаете от мужских распрей. Видно, так уж устроен мир, и всем нам остается только смириться с тем, что мы не властны изменить. А из истории о короле Финварре разумный извлечет такой урок: когда между друзьями встает любовь к женщине, всякой дружбе приходит конец.

III.

Прекрасная Эдайна была единственной дочерью старого Уриена. Некогда был Уриен одним из самых могучих рыцарей, но многочисленные раны и тяжкие лишения, что он претерпел в походах, подточили его здоровье. Не стало у него сил надеть доспехи и сесть на боевого коня. Прознав о том, враги Уриена (а враги найдутся у каждого честного человека) возрадовались, пришли на его земли и осадили замок. Из последних сил выдерживал старый рыцарь осаду, надеясь лишь на Бога. Когда Брандан узнал об этом злом деле, то, не медля, во главе большого отряда отправился на помощь Уриену. Через три дня трубы Брандана запели под стенами замка, и злодеи, не ждавшие его, дрогнули и побежали. Но ни один из них не ушел далеко – все они полегли под беспощадными мечами.

Брандан и его дружина с великим почетом были приняты в замке. Благодарность Уриена не знала границ. Был устроен пышный пир в честь Благородного Брандана; приготовлены самые тонкие и редкостные кушанья, созваны лучшие барды и музыканты. На том пиру Брандан впервые увидел Эдайну.

Была она тонка, как древко копья, и гибка, как зеленый побег. Глаза Эдайны были подобны прозрачным горным озерам, а волосы отливали червонным золотом. На всем свете не было девы более кроткой, нежной и прекрасной, чем дочь Уриена. Брандан воспылал к ней любовью столь сильной, что весь вечер был молчалив и задумчив и не отрывал от Эдайны взора. Он не притронулся к драгоценным яствам, не слышал музыки и песен, не смеялся шуткам. Когда к рыцарю обращались с речами, он отвечал невпопад– одним словом, вел себя как влюбленный без памяти. Под конец пира он, наконец, заметил, что все вокруг смотрят на него – кто с улыбкой, кто с тревогой, кто с недоумением. Тогда Брандан устыдился и, не желая больше быть посмешищем для людей (так ему мнилось), пожаловался на усталость и в одиночестве удалился в отведенные ему покои. Но стоило рыцарю покинуть пиршественный зал, как тоска по прекрасной Эдайне принялась грызть его сердце. Такова уж любовь – что бы мы ни делали, она не дает нам передохнуть и даже самого разумного человека превращает порой в безумца.

Все это было внове Брандану, ибо, хоть был он уже зрелым мужем, доселе ни одна женщина не пробуждала в нем любви. А потому всю ночь он провел в раздумьях о том, как следует ему поступить. Сердце его говорило, что нужно как можно скорее идти к Уриену и просить руки прекрасной Эдайны. Можно не бояться отказа – отец ее будет счастлив породниться с Благородным Бранданом. Но тут рыцаря охватило сомнение – а так ли хороша Эдайна душой, как и обликом? Кто знает, вдруг она черства, лжива, злобна? Не раз слыхал он, что после свадьбы в женщине порой открываются такие черные глубины, о которых муж ее не мог и помыслить! И чем дольше Брандан думал, тем хуже понимал, что следует ему делать. Он боялся открыться в любви к Эдайне и просить ее руки, боялся и уехать, не сказав никому ни слова. Наконец, уже под утро, совсем измучившись, Брандан решил пока скрывать свои чувства и как можно скорее посоветоваться с верным другом, Финваррой. Мнилось ему, что так он избежит многих бед, но на деле вышло иначе.

IV.

Наутро Брандан приказал дружине собираться в обратный путь. Как ни уговаривал его Уриен погостить подольше, рыцарь был непреклонен, ссылаясь на неотложные дела. Он заверил Уриена в вечной дружбе и распрощался с ним самым сердечным образом, а прекрасной Эдайне на прощанье почтительно поклонился. По дороге домой Брандан был печален и задумчив, то останавливался и с тоской смотрел назад, то принимался горячить коня, торопясь вперед. Едва отряд достиг замка, как Брандан, даже не передохнув с дороги, поспешил к эльфийскому холму.

– Финварра! – воскликнул рыцарь, подойдя к холму. – Тебя зовет Брандан! Прошу тебя, друг мой, выйди скорее ко мне, ибо никогда я не нуждался так сильно в твоем совете!

Через несколько мгновений в воздухе замелькали белые искры, и король эльфов явился на зов. Он поприветствовал Брандана и спросил, какую помощь может оказать своему другу. Брандан поведал Финварре о любви, помутившей его разум, не дающей ему ни минуты покоя, и стал просить совета – как следует ему поступить? Стоит ли добиваться прекрасной Эдайны, или лучше не поддаваться коварному чувству и забыть о ней?

Выслушав его до конца, Финварра погрузился в раздумья. Наконец, он проговорил:

– Мне сложно постигнуть чувства смертного, но все же попробую помочь тебе. Вот что я думаю: если дева хороша и обликом, и нравом, будет глупостью не посвататься к ней. Но я не раз слышал, что любовь застилает людям глаза, и они видят не то, что есть, а то, что хотят увидеть. Ты же сейчас в смятении и не можешь понять, где черное, а где белое. Самым разумным будет подождать, пока чувства твои улягутся, и тогда только принять окончательное решение.

– Но как могу я ждать?! – возразил ему Брандан. – Мысли об Эдайне не дают мне ни есть, ни спать, и каждый день, проведенный вдали от нее, подобен веку. Мне думается, Финварра, что придется ждать немало, прежде чем чувства мои успокоятся. А тем временем – кто знает? – Эдайна может выйти за другого!

И он горестно умолк. Молчал и Финварра, размышляя о том, чем же помочь другу. Вдруг Брандана осенило:

– Финварра! – радостно воскликнул он. – Я знаю, что делать! Я приглашу Уриена вместе с дочерью погостить в моем замке – он не откажется, ибо высоко ценит мою дружбу. Я устрою пир в их честь, ты же будешь на том пиру и сам посмотришь на Эдайну. Тебе я всегда доверял, как самому себе, сейчас же – даже больше, чем себе. Взор твой не помутнен любовью, а твоя мудрость и знание людей помогут тебе понять, какова на самом деле дочь Уриена! Согласен ли ты оказать мне такую услугу? Клянусь, я не знаю другого средства решить это дело!

– Но, друг мой, – возразил Финварра, – как могу я решать за тебя в таком деле? Что будет, если я ошибусь? Быть может, есть какой-нибудь другой способ?

Но Брандан так умолял и упрашивал, что в конце концов король эльфов согласился.

– Хорошо, – сказал он. – Я поступлю так, как ты просишь, хотя сердце говорит мне, что мы оба горько пожалеем об этом.

V.

Выждав полагающийся срок, Брандан послал к Уриену гонца, приглашая приехать навестить его вместе со всеми близкими. Уриен с радостью принял приглашение. Не прошло и недели, как он приехал и привез с собой почти весь свой двор и всю родню, и среди прочих – прекрасную Эдайну.

У Брандана было уже все готово к празднествам в честь гостей. В огромном зале расставили столы и накрыли их тончайшими скатертями. Брандан сидел во главе, как и подобает хозяину, справа от него усадили Уриена, слева – Эдайну. Все гости на том пиру – а было их более трех сотен – ели с серебряных блюд и пили из позолоченных кубков. Не было там недостатка в самых лучших кушаньях, а пиво и вино лились рекой. Наконец, когда гости насытились и пожелали послушать музыку, в зал вошел бард, с головы до ног одетый в зеленое, почтительно поклонился хозяину и попросил позволения сыграть и спеть перед благородным обществом. И был тем бардом Финварра, по уговору с Бранданом принявший такой облик, чтобы взглянуть на прекрасную Эдайну. Когда ему было дано позволение, бард взял в руки резную арфу с золотыми струнами и, глядя прямо в глаза Эдайны, запел песню, подобной которой не слышал никто в землях Эрин.

Говорилось в той песни о прекрасной и беспечальной жизни под холмом, во дворце короля эльфов; о чудесах, неведомых смертным, о несметных богатствах, о веселье и празднествах, о реках, струящих молоко и мед, о дивных деревьях и цветах, что растут в королевском саду, о невиданных зверях и птицах, что бродят там. Недаром говорят, что нет никого искуснее эльфов в музыке и пении. Золотые струны арфы нежно звенели и щебетали под рукой Финварры, а голос его был столь сладостен, что, пока песня звучала, все молча слушали и дивились, не в силах оторваться.

Один лишь Брандан не был очарован песней, быть может, потому, что уже слышал от короля о всех этих чудесах, но скорее от того, что непрестанно следил за Финваррой и Эдайной. И мало радости было ему в том. Едва Финварра вошел в зал и взглянул на Эдайну, как Брандан заметил в его глазах полускрытый огонь, которого не видал доселе. И мнилось Брандану, что неспроста король запел эту песню, слишком похожую на обольщение. Эдайна же не отрывала взора от дивного барда, она была захвачена прекрасным пением, и лицо ее выражало восторг. О, сколько боли доставил Брандану этот взгляд, обращенный на другого! Он все больше мрачнел, и не раз порывался приказать Финварре замолчать, но, взглянув на очарованные лица гостей, не посмел. К тому же он помнил, что сам просил Финварру взглянуть на Эдайну – что же, тот это и делал. Но подозрение, горчайшее подозрение, родилось в душе Брандана и жгло его, словно каленое железо.

VI.

Наконец, Финварра окончил свою чудесную песню и склонился в почтительном поклоне. Любой бард на его месте поступил бы так же, но Финварра был не бардом, а королем, и кланяться ему не пристало. Брандану показалось, что поклонился Финварра не всем гостям, а одной лишь Эдайне, и от этого гнев его стал неудержим. Потому, когда гости стали восторгаться искусством барда и просить его спеть еще, Брандан резко поднялся с места и надменно проговорил:

– Охота вам слушать всякие россказни и сказки об эльфах! Нет слов, пел он недурно, но хватит с него и одной песни. Есть здесь и другие барды, желающие порадовать нас своим пением – послушаем же их!

Все вокруг недоуменно замолчали, ибо не в обычае Брандана было отказывать гостям в их просьбах. Финварра же молча взглянул на Брандана, и в глазах его рыцарь увидел насмешливое презрение. Потом он повернулся и пошел прочь. Но тут прекрасная Эдайна поднялась со своего места и окликнула барда. Финварра тут же обернулся на ее зов, и вот что она сказала:

– Горько мне видеть, что так мало почета оказано певцу столь дивному! Быть может, наш хозяин, Благородный Брандан, пресыщен искусством бардов, и оно ему кажется пустячным. Мне же не доводилось встречать никого, кто бы пел лучше тебя. Прошу тебя, в благодарность за ту радость, что ты нам доставил, возьми этот перстень!

Финварра принял от нее перстень, поцеловал его и с достоинством удалился. Брандан же онемел от гнева, а когда наконец смог заговорить, горькими были его слова.

– Прекрасная дочь Уриена, – сказал он. – Велики, верно, богатства твоего отца, если ты раздаешь драгоценные перстни нищим певцам!

Странными показались Эдайне его речи, особенно горечь, что слышна была в них.

– Не в богатствах дело, – возразила она. – Когда б этот перстень был последним, что я имела, я и тогда отдала бы его барду. Благодаря его искусству я словно наяву побывала при дворе короля эльфов и увидела все тамошние чудеса. Разве не стоит это щедрой награды?

Брандан промолчал, ибо понял, что гнев его непонятен ни ей, ни всем вокруг. А еще понял он, что Эдайна так же прекрасна душой, как и обликом, что она прямодушна, честна и благородна. И он стал казнить себя за то, что не увидел этого раньше. Теперь Брандан хотел одного – поскорее попросить руки Эдайны. Но не поздно ли? Не откажут ли ему? Ревность и страх родились в его душе. Ревность – ибо знал он, что Финварра, как никто другой, достоин любви и уважения. Страх – ибо казалось ему, что Эдайна уже влюбилась в Финварру, а ему самому теперь не на что надеяться. Потому весь остаток пира Брандан был молчалив и мрачен, гости же, видя это, тоже поскучнели.

VII.

Невесело кончился этот пир – все только и ждали, когда можно будет подняться и уйти. Брандан – потому что страстно желал объясниться с Финваррой, гости – потому, что хозяину они были в тягость. Но все на свете имеет конец, кончилось и это застолье. Брандан сразу же поспешил в свои покои, где, согласно уговору, его ожидал Финварра.

Король эльфов выглядел столь невозмутимым и полным достоинства, что Брандан сдержал рвущиеся с уст гневные слова и вежливо спросил:

– Что скажет мой друг Финварра о прекрасной Эдайне теперь, когда он ее видел?

Финварра ответил не сразу, а когда заговорил, голос его прозвучал фальшиво:

– Ничего хорошего. Дева, конечно, красива, но внутри пуста, как бывают пустыми крепкие с виду орехи. Душа ее мелка и суетна. Ты поступишь мудро, если забудешь ее.

– Ты лжешь, эльфийский скоморох! – вскричал Брандан с негодованием. – Уж не потому ли ты стремился очаровать ее своим сладким голосом, что она так ничтожна?! Позор тебе, предатель!

Финварра одним прыжком вскочил с кресла, лицо его исказила ярость.

– Уж не меня ли ты называешь "скоморохом" и "предателем"? – угрожающе проговорил он. – Презренный смертный, ты, кажется, забыл, с кем разговариваешь! Мой род неизмеримо древнее твоего, а мое могущество огромно! Но, памятуя о тех благодеяниях, что ты оказал мне, и о нашей былой дружбе, я на этот раз пощажу тебя. Остерегайся, однако, впредь произносить подобные слова! Я же прошу прощения за свою ложь – мне казалось, что так будет лучше для всех. Признаюсь, прекрасная Эдайна пленила мое сердце, и я всерьез намерен добиться ее любви. Но я не хочу, чтобы ты причинял себе боль, становясь моим соперником.