Текст книги "Попутный ветер. Новая редакция (СИ)"

Автор книги: Екатерина Горбунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– И кому было назначено это святилище? – удивилась Летта.

Олаф пожал плечами, небрежно, словно признавал какой-то пустяковый факт, не стоящий внимания:

– Самой жизни?

– Пока служители Храмов не раскололись, и не стали поклоняться одни – Жизнеродящей, другие – Мракнесущему, – вдруг пробормотала тихо девушка.

Олаф с ужасом ощутил, как победа за спутницу ускользает из его рук. Ее настроение как-то неожиданно поменялось с восторженного на печальное. Может святилище навеяло воспоминания о родителях, может просто нахлынула усталость, и разочарование. Летта опустилась на колени прямо посередине круга и прикрыла глаза.

Юноша с нарастающим раздражением смотрел, как девушка начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, словно погрузившись в какой-то транс, напевая тихую мелодию, едва улавливаемую на слух. Были это отголоски знаний, которыми некогда одарила ее мать, или что-то иное?

Ему захотелось схватить Летту в охапку и бежать-бежать, как можно дальше от этого непонятного святилища, от этих камней, странных ладоней. Но мышцы сковали неведомые силы. Проводник не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, казался сам себе навек вросшим в землю тотемом. Не божеством, нет. Просто символом, которому будут поклоняться, а потом разрушат однажды. Разгорающееся негодование – словно обжигало Олафа, подобно глиняной фигурке в печи, делало и прочным, и неподвижным. Юноша сам не понимал, почему так происходит. Почему эта коленопреклоненная фигурка Летты вызывает у него ярость. Он же не отвечает за нее? Не волен распоряжаться ее жизнью? Ее судьбой? Ее будущим? Девушка только попросила однажды проводить ее в Темьгород. И она сама вправе выбирать себе путь. Хочет остаться здесь, на этом капище – останется, сходи он с ума от ярости, или беснуйся.

Однако, нащупав в глубине свое души какое-то тепло, доверие, участие, право Летты на свой выбор, Олаф вдруг ощутил, как кровь начинает приливать к конечностям, как потихоньку отходят мышцы, напряжение снимается.

Так вот каким он был – раскол? От неприятия, от принуждения, от бесправия? Пробуждая в себе добро, юноша смог пошевелиться. Сделать шаг к девушке. Положить руку на ее плечо.

– Нам надо идти? – не приказал, спросил, едва раскрывая рот.

Она открыла глаза и встала. Словно только что проснулась от глубокого сна. Огляделась по сторонам и покачала головой, приходя в себя. А потом первой покинула святилище.

Молодые люди едва нашли свою тропу. Прежде такие явные, символы прятались в траве, за корой, погружались вглубь тропы и сливались с камнями. Они словно выполнили свой долг, и теперь предоставляли посвященным самим находить дорогу. Научив ходить – предлагали идти без руки и опоры. Так по-божески.

По внутренним ощущениям казалось, что с тех пор, как Летта и Олаф свернули в сторону, ведомые странными ладонями, прошло не меньше недели. Но светило все еще гуляло по небосклону, не собираясь на покой, тени бежали впереди своих хозяев, и до вечера было еще очень далеко. Солнце нещадно палило, ветер не разгонял жару, а напротив, только сушил кожу и больно покалывал. Птицы кружили высоко в поднебесье и казались черными точками.

Впрочем, может быть это и были черные точки, мельтешащие в глазах? Небольшие вулканчики дорожной пыли забивали обувь, делая каждый шаг, сродни пытке, мелкие песчинки казались острыми булыжниками. Вода, живительная, холодная, давно закончилась, а нового водоёма пока не встретилось. Наверное, молодых людей устроила бы и лужица, пусть бы в ней мельтешили живчики. Не пить – намочить губы, обтереть лицо – стало бы легче.

Олаф расстегнул куртку и ослабил ворот рубашки, ткань неприятно прилипала к вспотевшей спине. Но если бы юноше предложили вернуться к помеченному странным знаком ручью, чтобы напиться и искупнуться, он бы послал этого доброжелателя к самому Мракнесущему. Еще раз переживать то, что пришлось пережить – казалось невозможным.

Летта, вероятно, изнывала от жары не меньше, хоть и приехала из жаркого королевства, поминутно вытирала со лба мелкие бисеринки пота и облизывала потрескавшиеся губы. Девушка сняла плащ и шла, перекинув его через руку. Подвёрнутые путешественницей штаны давно развернулись и обтрепались снизу. Тогда она попросила у проводника нож и безжалостно обрезала их почти по колено, явив свету изящные лодыжки и стройные подтянутые икры.

Начавшийся было разговор о том, что произошло на святилище – не завязался. Все казалось тягучим, давящим сном, одновременно приснившимся двум людям. Впечатления от него вылились в молчание и свелись к размышлениям о том, что бесполезно принуждать, надо дать право на ошибку, на заблуждение, именно для того, чтобы уверить в своей правоте. Насилие же – это только тормоз, увы, связывающий по рукам убеждающего, заковывающий его в рамки собственных заблуждений. Религия Империи предполагала наличие двух богов: Мракнесущего и Жизнеродящей. Им строили разные храмы, верно служили и не пытались объединить. А кем они являлись, как не двумя сторонами одного целого? Разве в каждом имперце не было частички светлого и тёмного, начала и конца, целомудрия и развращённости, знания и незнания? Жизнеродящая создала жизнь, но Мракнесущий проследил, чтобы всем хватило здесь места. Жизнеродящая даровала людям свет, а Мракнесущий приносил ночь.

– Двойственность, – словно в отголосок мыслей Олафа проговорила Летта. – Вечное "да" и "нет", идущее рука об руку, – он удивился, что она думала о том же самом, мысленно, они будто разговаривали друг с другом, видимо, потому молчание не казалось гнетущим и тяжёлым. – Хотите, расскажу предание о создании всего сущего?

Олаф кивнул, хотя знал его: каждого имперца знакомят с этим преданием в раннем возрасте, перемежая с колыбельными и добрыми сказками. Девушка улыбнулась, вздохнула и воодушевлённо начала:

– До великого раскола прекрасная Жизнеродящая и ужасный Мракнесущий являлись единым целым в двух сущностях. Чувствовали одно, думали об одном, шагали рука об руку. И не видели отличий друг друга. Потом Жизнеродящая создала живое существо, красивое и нежное, подобное себе самой. Потом другое, третье. И, наконец, их стало так много, что некуда было ступить, а их желания и просьбы неслись к богине беспрестанно. Мракнесущий пожалел любимую и усыпил часть созданных ею, превратив их в землю. Теперь остальные, увидев его, бросались наутёк, пугали им детей и просили защиты от бога. Жизнеродящая попыталась исправить деяние любимого, но не сумела возродить тех, кто стал землёй. Однако их прах теперь сам порождал новые формы и виды существ. Только в новых существах было больше от Мракнесущего. Жизнеродящая обрадовалась, что наступит лад и мир, но напрасно. Порождения бога и богини спорили друг с другом, наносили вред и даже уничтожали. Жизнеродящая от горя выплакала все глаза и ослепла. Мракнесущий рассердился. Сровнял всех с землёй, перемешал их прах и позволил воссоздаваться самостоятельно. Но в назидание – оставил вечное хранилище памяти – души. Новые создания начали видеть сны, в которых осознавали свою двойственность. Им это не понравилось. Они научились игнорировать сны и все равно разбивались на два противоборствующих лагеря. Тогда Мракнесущий наградил их способностью умирать и возрождаться в новом теле, надеясь, что прошлый опыт научит чему-то живых. Однако, перерождаясь вновь, они забывали себя прежних. Так и живём до сих пор, – Летта закончила рассказ лёгкой улыбкой, как примерная ученица, ответившая урок перед классом.

Олаф хмыкнул. Его спутница оказалась хорошей рассказчицей. В ее рассказе боги представали живыми и очеловеченными. Они обладали своими чувствами и жили своей жизнью. Это были не абстрактные сущности, которым принято молиться в храмах. Мракнесущий и Жизнеродящая представлялись мужчиной и женщиной, которые сначала создали проблему, а потом начали с ней бороться. Только вот в качестве проблемы были имперцы.

Впрочем, последнее нисколько не удивляло. Люди всегда умудрялись влипать в неприятности и втягивать в них окружающих. И даже магия, казалось бы, такая всесильная, на деле оказывалась ничем перед могуществом всего сущего. Жизнеродящая обеспечила своих созданий всем: дала тех, кто строго выполняет свои функции. Если жить в мире с живой природой, то можно обойтись и без волшебства. Пашцы будут следить за сменой сезонов, удобряйки – за качеством почвы, мыльники – прекрасно отстирают с одежды грязь, вытравилы не позволят далеко распространиться инфекциям. И это далеко не полный перечень созданных на благо человека существ. А маги – управляют материей, стихиями, но не могут повернуть время вспять, оживить умершего, прирастить оторванную конечность, создать артефакт, дарующий всеобщее счастье или здоровье. Даже несправедливость не побороть волшебством.

Юноша поделился своими соображениями с Леттой. Ему показалось интересным узнать ее точку зрения. Она подумала немного. А потом отозвалась:

– Магия предполагает наличие каких-то особенных способностей. Маги чванятся перед другими имперцами, создают закрытые сообщества. Они считают себя высшей силой, отмеченной печатью богов. И забывают главное, у каждого человека есть свой дар, частичка совершенства Жизнеродящей. Чтобы существовать в гармонии, мы должны обмениваться своими дарами друг с другом. Отдавая и принимая – постигать жизнь.

Олаф усмехнулся. Что полезного Жизнеродящая заложила в его способность различать чужие эмоции в виде запахов? Другие не хуже определяли чувства других по мимике или интонациям. Может быть, юноша мог это сделать быстрее, точнее и полнее, но эмпатийный мир не самое главное в жизни. По крайней мере, сам Олаф считал именно так. В детстве, когда еще не научился держать язык за зубами, он охотно рассказывал, чем пахнет от того или иного человека. Хорошо, что все относились к его болтовне – просто как к ребяческим фантазиям. Потом мальчик понял, что его способность – уникальна, и испугался, что отправят к прочим уродцам. С тех пор о сомнительном даре не слышал никто.

– А если у человека есть дар, который он не ценит? К которому относится, как к проклятию, недостатку, – Олаф не понял, что на него нашло, слова вырвались сами собой, в продолжение мыслей, – и скрывает его от всех. Боится, что привлечёт внимание Имперского Совета. А потом выясняет, что им до него по большому счету нет никакого дела. Только расслабляется, как сам Мракнесущий заводит его в то место, которое он избегал. Этим даром человек тоже должен делиться?

Он не понял её взгляда, пронзительного и короткого одновременно. Девушка словно обдала огненным напалмом, быстро, а ничего кроме углей не осталось. И после шагала, погрузившись в тяжёлое молчание. Юноша не мог понять, что изменилось, пока едва заметный запах обиды не коснулся ноздрей. Неужели Летта приняла его исповедь на свой счёт? Подумала, что её способность петь песни Мракнесущего причислили к уродствам? При том, что сама считала себя ничуть не лучше тех, кто живёт в Темьгороде.

Олаф не хотел недопонятости. Парень прекрасно знал, как она, будучи сначала маленькой, могла со временем перерасти в жуткую проблему.

– Я говорил не о вас.

– О ком? – девушка отозвалась слишком быстро.

– О, – он запнулся, – о своём приятеле.

– И какой же у вашего приятеля дар? – показалось, или Летта больше выделила "приятеля", чем "дар".

– Он чувствует, как дышит, – уклончиво ответил проводник.

– О! – она засмеялась, хотя в смехе проскальзывали льдинки печали. – В таком случае, я пою, как убиваю. Так что там? Почему ваш приятель опасался Имперского Совета?

– Наверное, был маленьким и глупым, – теперь смеялся и Олаф.

– А сейчас он – большой и умный?

Снова стало весело и легко. Молодые люди могли разговаривать. Могли молчать. Обгонять друг друга на дороге, дурачиться, и идти, погруженными в свои мысли.

Вечер пролился на землю как-то сразу. Будто неряшливый мастеровой расплескал ведро густой темной краски на яркую картину. Вот еще виднелись тропа и окрестности, а вот уже спрятались от усталого взгляда. Вместе с потемками пришла прохлада, но идти стало трудно. И усталость навалилась, и камни, будто сами лезли под ноги, и тропа вихляла, словно ее прокладывали путники, предварительно наевшиеся выпьянки и запившие ее крепленым вином. Надо было искать место для ночлега.

Впереди высилась горная гряда. Насколько помнил Олаф, там имелись пещеры: мелкие, где едва бы поместился один человек, и длинные аркады с ветвистыми коридорами, разноуровневыми залами и озерами в глубине. Скоротать ночь молодые люди решили в ближайшей. Молния редко бьет дважды, и там вряд ли бы оказался кто-то страшнее летучей мыши. Однако юноша предложил полушутя:

– А не проще сразу на входе спеть пару-тройку песен Мракнесущего?

Летта обронила без объяснений:

– Нет, – и смеяться на эту тему как-то сразу расхотелось, в короткое слово была вложена огромная сила.

Нечаянная спутница точно знала, о чем говорила. Если все время только защищаться, однажды перестанешь отличать друзей и врагов, будет казаться, что за каждым поворотом тебе грозит нападение, а в каждой улыбке чудиться оскал. Не мани лихо, даже если просто хочешь его отвадить.

Парень мысленно обругал себя. Он, уже не первый раз за день, умудрился обидеть свою спутницу. Она, конечно, ничего не высказывала в ответ. Но Олаф чувствовал себя дикарем, попавшим в изысканное общество: и ничего плохого не желал, но и делал все не так. Видимо, однажды выбранное одиночество приносило свои плоды, в людском обществе бывать юноша разучился.

Олаф, пытаясь скрыть смущение, быстро соорудил факел и прошел с ним под каменный свод, чтобы проверить безопасность пещеры. Сделал буквально десяток шагов вперед и едва не угодил в каменную ловушку: почти вертикальный колодец уходил вниз на необозримую глубину, оставляя по краям вдоль стен узкие каменные мостки. Юноша каким-то чудом удержался на краю. Вернее, тело стояло, а воображение уже падало, разбивалось о камни, стукалось и ломало кости. Он застыл, восстанавливая дыхание и унимая нахлынувший страх. Ничего же не случилось, слава Жизнеродящей. И хорошо, что проводник пошел первым.

Летта приблизилась со спины, медленно и осторожно. Олаф кивнул на ловушку:

– Не боитесь высоты?

– Не особенно, – девушка глянула вниз. – Дна не видно. Будем искать другую пещеру?

– Нет, почему же? Колодец – гарантированная защита от хищников, нам надо лишь перебраться вперед, вглубь пещеры.

– Как? – она, наверное, готова была заподозрить юношу в том, что тот либо умеет летать, либо лжет, ее скептицизм пахнул морским бризом, холодным и оставляющим соленый привкус на губах.

Проводник указал на мостки:

– Прижмемся спиной к стене, потихоньку, бочком. Главное, не смотреть вниз.

Олаф связал вещи плотным узлом, надо сказать довольно увесистым и объемным. Потом привязал к нему веревку за один конец, а за другой к своему поясу. Летта с удивлением наблюдала за этими манипуляциями.

– Потом останется просто дернуть, – пояснил юноша. – Можно было бы перекинуть, но боюсь промахнуться.

Девушка кивнула. Потом молодые люди взялись за руки, и пошли вдоль стены, приставляя одну ногу к другой, медленно, боком. За ними тянулась веревка, как длинная, тонкая змея. Она мешала и пугала, но иначе вещи пришлось бы оставить у входа в пещеру.

Темнота колодца манила и зазывала. Казалось, что из нее кто-то шепчет, приглашая к себе. Невольно представлялось, сколько костей там внизу, на дне. Возможно, и не только звериных. Души, не нашедшие настоящего упокоения.

К счастью, перебраться все-таки удалось. Хотя ведь предстоял еще обратный путь, а он, как можно было предположить, не окажется легче, ведь теперь путешественники точно знали, что именно им предстоит.

Олаф дернул за конец веревки, привязанный к поясу. Вещи от рывка перелетели через колодец и тяжело плюхнулись на пол пещеры. Хорошо, что внутри тюка не находилось хрупких вещей, в противном случае, от них остались бы одни осколки.

Факел, бережно сохраненный при переходе по узкому переходу, чадил и мерно потрескивал. Эхо в колодце покорно повторяло и множило и эти звуки, и прочие. Где-то капала вода, орали летучие мыши, едва слышался писк сезонного выводка камнежорки. Но этих громоздких и неуклюжих на первый взгляд, похожих на больших червей, у которых выросли передние лапы с когтистыми длинными пальцами, созданий Жизнеродящей можно было не бояться. Они вполне терпимо относились к людям и прочим теплокровным. В качестве еды их интересовали только камни. Объедая их, камнежорки, выгрызали целые тоннели в горах. Детеныши же, разрабатывая челюсти, пользовали булыжники среднего и маленького размера. И порой создавали из них нечто особенное. Поговаривали, на нелегальных рынках можно было найти каменные поделки, которые ценились среди коллекционеров и стоили недешево. Но сам Олаф такого чуда не встречал.

Огонь факела высветил небольшую причудливую вещицу. Небольшая, продолговатая, она хорошо помещалась в руке и напоминала нераскрывшийся бутон на коротком стебле. Неужели как раз именно то, о чем проводник размышлял? Юноша наклонился и подобрал камень. Интересно, детеныш камнежорки намеренно придал ему такую форму? Вряд ли. Для этого надо было обладать разумом и эстетическим чутьем. Талантом, наконец. А какой талант у камнежорок?

Полюбовавшись на поделку, Олаф опустил ее в карман куртки. Пройдя еще немного вперед, и не заметив признаков опасности, молодой человек решил вернуться назад.

– Как я и думал, здесь вполне безопасно, – громко возвестил для девушки, но осветив факелом место стоянки, увидел, что Летта Валенса уже крепко спит, укрывшись своим плащом, и продолжил намного тише, не в силах прервать свой монолог, – все кого можно опасаться, остались снаружи, сюда им не добраться.

Она не проснулась от его голоса. Сон её был безмятежен и светел. В запахе Летты проскальзывали нотки карамели, как ночные бабочки взвивались вверх и растворялись в ночи. Хотелось присесть рядом, прикрыть глаза и представлять миры, в каких может витать фантазия путешественницы. Сон – подарок Мракнусущего? Олаф с улыбкой покосился в сторону попутчицы.

Перед тем, как затушить факел, юноша обнаружил на каменном выступе заботливо накрытый чистой салфеткой нехитрый ужин. Что ж, он оказался весьма кстати. Живот тоскливо заурчал.

– Спасибо, – впиваясь зубами в булочку с пряностями, шепнул Олаф и подоткнул плотнее плащ на девушке, положив рядом найденную поделку камнежорки.

День четвертый. Сумеречная песня.

После позднего ужина Олаф долго не мог заснуть, и в итоге разоспался. Ему снились обрывочные воспоминания, варианты реальности: Смут, продолжающий истязать Угги, Курт, отказавший в помощи, каменный колодец, ставший могилой. Кошмары, преследующие во тьме, казались реальными. Хотелось поскорее проснуться, но не получалось. Потом в сон ворвалось что-то абстрактное, но не менее страшное. Оно надвигалось все ближе и ближе. Чувствуя ужас Олафа, испускало струи радости и счастья. Нельзя было сказать, живое это существо, или имеет под собой другую субстанцию. Сон тянулся целую ночь, едва заканчиваясь, начинался заново, в новых вариациях. Возможно, таким образом, сказались не самые лучшие впечатления предыдущего дня.

Когда юноша, наконец, открыл глаза, еще под впечатлением сна, Летта уже сидела причесанная и готовая в дорогу. На ее лице поблескивали, подсвеченные косыми лучами солнца, проникающими в незаметные трещины, подсыхающие капли воды. Казалось, что кожа девушки светится. После гнетущего сна – это было очень впечатляющим пробуждением.

– Там в глубине пещеры – ручей, – махнула рукой спутница. – Можно умыться.

– Странно, я ничего не заметил вечером, – удивился молодой человек.

Она только пожала плечами в ответ.

Олаф поднялся и сквозь паутину солнечных лучей повторил свою ночную дорогу. Миновав место, где нашел каменную поделку, остановился и прислушался. Впереди едва слышалось журчание. Видимо, ночной писк детенышей камнежорки, которые помалкивали теперь, перебивал песню ручья. Юноша продолжил путь, и через сотню шагов обнаружил место, указанное Леттой. Никаких нарисованных знаков рядом не обнаружилось. Вода была чистой и ледяной. Олаф присел на корточки и с удовольствием вымыл лицо и шею, прополоскал рот. Зубы моментально заломило от холода, как и руки. Это ощущение прогнало остатки сна.

– День зажегся, ночь за порог, сон за ним, – не задумываясь пробормотал юноша, в памяти как-то само собой всплыли слова старой няньки, которые она проговаривала, когда он или старший брат просыпались с плачем. Это было уже очень давно, в прошлой жизни. А на тебе, вдруг вспомнилось.

Зачерпнув рукой воду и последний раз, с наслаждением, проведя по лицу, Олаф поднялся на ноги.

И от неожиданности чуть не свалился в ручей: прямо на него смотрела огромная камнежорка. Безволосая, круглая морда высунулась из отверстия в стене, и выглядела так, словно терпеливо ожидала, пока ее заметят, если это применимо к существу животного мира. Круглые желтые глаза светились в полумраке, потом начали гаснуть. Камнежорка рыкнула, не с целью напугать, а словно высказывая какие-то свои непонятные человеку соображения, а потом открыла большую пасть с несколькими рядами прочных зубов и вывалила серый липкий язык. На кончике его, чудом не падая, подрагивал идеально круглый шарик из какого-то плотного прозрачного материала. Кажется, зверь хотел, чтобы Олаф взял его. Юноша принял нечаянный дар, стараясь не коснуться пальцами языка камнежорки. Она снова рыкнула, на сей раз тоном выше, и скрылась в своем отверстии.

Молодой человек недоуменно покатал на ладони шарик, казавшийся окаменевшей каплей воды (из какого камня зверюга это вылизала?), потом опустил его в карман и вернулся к Летте.

– Вы никого не встретили, пока умывались?

– Нет, а должна была? – девушка приподняла бесцветные брови.

Олаф покачал головой, предпочтя не рассказывать про свою встречу с камнежоркой. Летта запахла удивлением, но ничего уточнять не стала.

– Спасибо за ужин, – запоздало поблагодарил юноша.

– А вам за каменный цветок. Я и не знала, что такие бывают, – девушка улыбнулась, а потом спросила без перехода, не давая пояснить, откуда именно взялся подарок:

– Сколько нам еще идти до Темьгорода?

– Впереди Облачный путь и Лесная Заманница, – уклончиво ответил Олаф.

– Красивые названия, – оценила Летта.

– Да, – согласился сдержанно. – Красивые.

Потом, удивляясь сам себе, почувствовал глухое недовольство, рвущееся наружу. Ему захотелось напугать девушку, обрисовать дальнейшую дорогу настолько черными красками, чтобы перспектива стать женой красивого и умного вельможи – показалась подарком Жизнеродящей.

Юноша начал рассказывать, что Облачный путь – это веревочная дорога над пропастью. Там непрерывно гуляет ветер, мост скрипит и качается из стороны в сторону. Надо попасть в особый ритм, стараться, чтобы не закружилась голова, и это еще часть проблемы. Самое основное – видения, терзающие тех, кто идет над пропастью, заставляющие забыть себя, свою цель, шагнуть за край.

А Лесная Заманница была бы хороша сама по себе, если бы через нее не проходил тракт весьма сомнительных дельцов и работорговцев. Говорили, что те не гнушались что-то такое делать со свободными имперцами, что те добровольно шли в рабство, забывали свой дом, семью. И даже внешность рабов преображалась, то ли с помощью магии, то ли каких-то притираний, или питья. Потому что красивый раб стоил дороже, но и налог за него в Имперский Совет назначался грабительским. Через Лесную Заманницу надо переходить караваном, а не вдвоем. Там можно пропасть навеки, только поминай, как звали, и песни не помогут!

– Можно сказать, что весь наш предыдущий путь по сравнению с предстоящим – просто детская прогулка, – вывел в заключение Олаф.

Она не испугалась, видимо, напрасно он изощрялся в красноречии. Только придирчиво осмотрела свои башмаки, довольно хорошие, добротные, но как подозревал проводник, малопригодные для нежных девичьих ступней. Догадка его подтвердилась, когда Летта решила перешнуроваться, сев на удобный гладкий камень. Сквозь чулки пузырились мозоли и проступала кровь.

– И как будете идти? – кивнул на ноги юноша.

– Как и раньше. До моего совершеннолетия только три дня. У меня нет выбора, – решительно поднялась его спутница, невольно морщась от боли.

– Выбор есть всегда, – он со злостью ударил рукой по стене пещеры.

Гул прокатился по стенам. Солнечная паутина завибрировала. В каменном колодце застонало эхо, словно не в силах забыть утраченные надежды.

Девушка даже не вздрогнула.

– У вас есть семья, встречающий проводник Олаф? Родные? – Летта намеренно назвала его полную должность, как он представился ей несколько дней назад.

– Есть, – резко ответил юноша, не понимая, к чему она ведет.

– Но раз вы не с ними, тогда для вашей уединенности и обособленности есть веские причины?

– Да, – его голос прозвучал глухо и низко.

– У меня тоже есть причины, делающие мое возвращение домой, невозможным!

– Я не говорил о вашем возвращении! – но ведь думал.

Думал! Потому что в этом мире трудно выживать одному. Тем более – одной.

Юноша не стал продолжать уговоры. Это было бесполезно. Как и три дня назад. Он просто опять завернул вещи в тюк, повторил манипуляции с веревкой и своим поясом. А потом увидел, что Летта, крепко прижимаясь спиной к стене, пошла вперед, приставляя шаги, мимо опасного провала, к выходу из пещеры. Олаф со злостью выдрал веревку, просто перекинул тюк черед руку и пошел следом за девушкой.

У выхода нашлась ровная толстая ветка, занесенная в пещеру нередкой в этих краях, бурей. Юноша обрубил занозистые места и протянул палку Летте:

– Будете опираться, так легче идти. А потом я найду жив – лист, чтобы обмотать ноги. Или этот, которым вы мазали мне ссадину...

– Кровосхват?

Парень кивнул.

– Боюсь, мне он окажется бесполезным, – похоже, девушка чувствовала, что коснувшись в разговоре прошлого проводника – перешла какие-то границы, потому что легкий запах паленого выдавал невольную вину.

А Олаф просто надеялся, что подобного не повториться. Молодой человек предпочитал оставаться тем, кем являлся сейчас, в этом времени, и на этой дороге. Безликая функция, потерянная в пространстве чужих жизней.

Он вышел из пещеры. Девушка, прихрамывая, последовала за ним. Деревянная палка постукивала в такт шагам. Летта молчала, наверное, ей было очень больно, и физически, и морально. Хотя, это вина проводника, что упрямица стала нападать. Олаф пересилил себя и ободряюще улыбнулся своей спутнице. Она с облегчением ответила на улыбку.

Молодые люди пошли рядом по дороге, бывшей достаточно широкой, чтобы идти плечом к плечу. Молчали, потому что не хотелось говорить. Хрупкое равновесие их отношений оказалось легко разрушаемым, как облако, гонимое ветром вперед. И юноша, и девушка еще слишком о многом предпочитали умалчивать, чтобы вести непринужденный разговор. А придумывать что-то специально не было желания.

Олаф невольно сбавлял скорость при ходьбе, понимая, как спутнице невозможно больно идти. Но тогда Летта упорно обгоняла его, пряча хромоту, и немилосердно кусая губы. Она словно решила доказать ему свою состоятельность, упорство в достижении цели. Как будто он еще не понял ее характера, стойкости и фанатизма. Обязательно нужно еще больше разбивать ноги!

Как назло, нигде не было видно жив-листа. Он любил каменистую почву, горную породу. Выбирал самое неудобное для прихотливых растений местечко, находил тоненькую трещинку и пускал туда корни. Из почти незаметного глазу зернышка вырастала длинная, стелющаяся по земле лоза, на которой гнездились усыпанные колючими усиками толстые круглые листья.

Олаф вглядывался по сторонам, словно имперская ищейка, кидался к каждой расщелине. Но то ли был не сезон для жив-листа, то ли недавно по тропе прошел травник, оборвавший целебные листья на продажу. Юноша пару раз предложил Летте понести ее на спине, но она отказалась, что, впрочем, нисколько не удивляло.

Наконец, проводник заметил спускающуюся сверху вниз лозу. Она свешивалась слишком высоко, чтобы легко достать ее с земли. Олаф усадил Летту, велев снять обувь с чулками, а сам, принялся карабкаться по почти отвесной скале. Скалолазанию юношу никто не учил, приходилось действовать по наитию, нащупывать любой мало-мальски подходящий выступ, зацепляться пальцами, сдирая их в кровь, буквально вбивать ступни в трещины, чтобы продвигаться все выше и выше. И все-равно лоза маячила на недостижимой высоте. Проводник не боялся упасть. Его разбирала досада, казалось, еще шаг – и дотянется, но то ли руку не удавалось вытянуть на достаточную высоту, то ли постоянно норовил уйти куда-то в сторону. И в итоге, неуловимый жив-лист покачивался над головой, словно дразнил. Олаф подтянулся еще немного. Зацепился пальцами левой руки за удобную выпуклость, нащупал ногами еще одну опору, и, вытянув правую руку, едва не свалился вниз – пальцы ожгло – резко и неожиданно. Юноша как-то забыл в пылу азарта, что жив-лист не рвут голыми руками, обматывают их предварительно тряпьем, или надевают перчатки. Досада охватила проводника, сжала сердце в тугой мышечный комок, чтобы не трепыхалось, а потом вынудила повторить попытку. Олаф немного спустил рукав на ладонь, дотянулся до самой лозы, менее колючей, чем листья и потянул на себя, морщась от боли. Жив-лист цеплялся за свою трещину и не хотел сдаваться. Но юноша настроился на победу. Скоро растение свисало в его руке, как плеть.

Теперь надо было спускаться. Олаф кинул взгляд вниз. Летта завороженно смотрела на его старания. Он махнул добытым растением, как флагом, и едва не потерял опору. Одна нога предательски сорвалась. Потом заскользил носок другой. Юноша повис, вовремя зацепившись обеими руками. Держаться оказалось неудобно. А выбросить жив-лист – почти гарантированно потом искать его среди завалов валежника и сухостоя. Олаф нащупал ступнями почти горизонтальный карниз. Передохнул чуть-чуть, перекинул лозу через плечо, а потом продолжил спуск.

Оказавшись на земле, юноша положил жив-лист на плоский камень. Найдя булыжник поудобнее, принялся растирать растение в волокнистую кашицу. Правая рука покрылась волдырями, поэтому действовал в основном только левой рукой. Летта на коленях добралась до Олафа и предложила свою помощь. Но он, покачав головой и стиснув зубы, предпочел самостоятельно терзать лозу, до тех пор, пока кашица не стала однородной и маслянисто поблескивающей.

– Если будет щипать – терпите, – юноша начал довольно щедро обмазывать раны на ногах девушки, поражаясь про себя, как его спутница могла идти с такими мозолями, и невольно вспоминая другие ноги, которым жив-лист помочь уже не мог, израненные до кости. Маленькие, детские, гладкие, еще недавно бежавшие по траве босыми розовыми пятками.