Текст книги "Попутный ветер. Новая редакция (СИ)"

Автор книги: Екатерина Горбунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Вы можете еще вернуться, – едва слышно предложила девушка.

Но юноша услышал то, что она подразумевала: нежелание остаться одной в этом чужом королевстве Империи, на незнакомой дороге, с неуверенностью в сердце. Помотал головой, зябко поводя плечами. Прокашлялся.

– Вы тоже можете сделать тоже самое. Но ведь не повернете? – вопрос не требовал ответа, и был задан просто символически.

Олаф пошел впереди. Вспомнив невольно сколько обуви износил в своих путешествиях, сколько дорог отмерил, и скольких попутчиков сменил, едва предоставлялась такая возможность. Просто, чтобы особо не привязываться. Чтобы нечаянно не впустить их в сердце. Чтобы какая-то досадная ошибка потом не терзала душу, не рвала ее на кусочки. Не заставляла мысленно проигрывать вариации поступков и слов, как тени надежд, которым не суждено сбыться.

О чем именно думала Летта – можно было только догадываться. Может, вспоминала дом, может родителей, или свои, пройденные с ними тропы. От нее пахло грустью, тонко и нежно.

Дорога незаметно поднималась, становясь все более каменистой. Растения вдоль нее все редели. Редкие птицы кружили в вышине, издавая пронзительные звуки. Тоскливая, не радующая, а скорее терзающая, глаза местность. Олаф оглянулся. Девушка молча ответила взглядом на взгляд. Она не выглядела особо измотанной, только слегка запыхалась. Хороший попутчик!

На вершине преодоленного взгорья молодые люди остановились. Присели прямо на камни, пока едва теплые, скоро они станут раскаленными под лучами солнца. Дожевали последние краюхи хлеба, запили водой. Это был довольно простой непритязательный завтрак, но жаловаться никто не собирался.

– Дальше будем спускаться. Но особо не обольщайтесь насчет легкой дороги, – предупредил Олаф. – Впереди еще много холмов, парочка довольно крутых.

– Ничего страшного, – улыбнулась Летта, вскидывая на свои плечи узелок со своими вещичками. – У меня удобная обувь и опытный проводник.

Он улыбнулся в ответ. Кажется, ему все легче и легче становится делать это. Непривычная гримаса даже заложила пару морщин под глазами. Юноша чувствовал их. Как и ямочки на щеках, наверняка превращающие его в мальчишку.

Спускались легко. Не мешали долгие разговоры, потому что молодые люди предпочитали молчать или изредка перекидываться короткими замечаниями. Неожиданных встреч можно было не бояться, потому что дорога уходила вдаль ровно и открыто, вся местность просматривалась, как на ладони. А сверху возносила свои руки Жизнеродящая и посылала только добрые надежды.

Летта Валенса не отставала от Олафа ни на шаг. Шла рядом, иногда немного поодаль. Не просилась отдохнуть. Она и впрямь сильно отличалась от большинства изнеженных имперских барышень. Да, что говорить, и от некоторых юношей. Проводник вознаградил девушку, забрав у нее последнюю поклажу, и оставив налегке.

– Мне неудобно! – смутилась Летта. – Я же должна что-то нести.

– Компания ветряных перевозок заботится о своих клиентах, – с легким поклоном ответил ей парень.

Он пытался пошутить, но, видимо, она приняла все за чистую монету.

– Тогда вот возьмите, – пробормотала, роясь в складках плаща и пытаясь выудить опустившиеся вниз сигменты.

Если бы Олаф не ощутил пахнущую соленым бризом неуверенность, наверное, обиделся. А так только покачал головой и отвел ее руку.

– Я боюсь вашего бескорыстия, – шепнула девушка.

– Поделитесь со мной своим наследством, когда получите.

– Я не получу... – Летта запнулась, увидев, что юноша смеется.

Олаф не стал уточнять, что означает эта недомолвка, ему были плохо знакомы традиции и законы Златгорода. Но, зная основы Имперского строя, можно было предположить, что ничего хорошего девушку не ожидает. Она пошла против семьи. Наверняка за непослушание на нее наложат какой-нибудь неимоверный штраф.

– Помню, моя мать говорила, что тот, кто не ждет платы, на самом деле очень богат, его одаривает сама Жизнеродящая.

– Да, уж, – он вновь стал серьезным, – с лихвой. Грех жаловаться!

И ловко поддержал спутницу, едва не оступившуюся на опасных камнях.

Весь день припекало солнце. Есть почти не хотелось. Достаточно было пожевать размятых в ладони листьев сытихи, росшей прямо на каменистой обочине, да хлебнуть воды из фляги, чтобы ощутить сытость. Но вот к вечеру, когда светило спряталось за грядой, и начал сгущаться влажный сумрак, навалились усталость и голод. Еле ощутимый флер неудобства коснулся ноздрей Олафа. Хотя вслух Летта ничего не говорила. Интересно, из чего проистекала ее стойкость? Из врожденного терпения, или опасения, что может надоесть попутчику? Юноша порылся в вещах и извлек раскрошившееся по краям печенье. Девушка с благодарностью приняла угощенье, но вернула половину.

Каменистая дорога сменилась торфяной. Вдали виднелись небольшие перелески, и чахлая горная растительность сменилась густыми кустарниками и сочной травой. Летта почти сразу обнаружила ароматные крупные ягоды терновицы и принялась их собирать. Олаф мог поторопить ее, но порыв его спутницы был настолько непосредственным и детским, что стало жаль. Она удивлялась и восторгалась, угощала юношу, и скоро вся оказалась перепачканной густым фиолетовым соком.

Когда над головой стала виться мошкара, и все чаще с пронзительным свистом проносились мелкие быстрые птицы, Летта запахла тревогой.

– Скоро совсем стемнеет, как бы опять не начался дождь, – высказала понятное опасение девушка.

Извлекла из кармана платок и стала оттираться. Когда предложила его Олафу, он заметил в уголке монограмму "ВВ" и метку высокого рода. Что ж, никто и не надеялся, что девушка откроет все свои тайны. Или этот предмет вообще принадлежал не ей самой, а кому-то другому.

– За тем пригорком, – мотнул головой юноша, – будет виден привал. Думаю, мы успеем.

Летта взглянула с благодарностью, что он не стал смеяться над ее страхами, и согласно кивнула. Она заметно прибавила шаг по сравнению с тем как шла раньше, и даже перегнала спутника. Впрочем, ее стремление хотя бы к подобию домашнего уюта казалось вполне понятным. Любому столичному жителю будет привычнее ночевать на сухих чистых простынях, чем в открытом поле.

Девушка замерла только на вершине, покрытой зарослями в половину человеческого роста. Они росли вдоль дороги, создавая иллюзию запущенности. Сколько Олаф помнил, здесь всегда все было неизменным, хотя забрось человек свои попытки укротить природу, через пару месяцев от дороги не осталось бы и следа. Юноша встал рядом со своей спутницей, давая ей право на короткую передышку, и время осмотреться.

На небе одна за другой проявлялись звезды, пока не заполоненные тяжелыми тучами, яркие, мерцающие, манящие. В траве, словно их земное отражение, вспыхивали светляки. Где-то стрекотали прыгуны. И методично отсчитывала чьи-то прожитые годы неприметная в сумерках кукушка. В залитой жидким туманом лощине плескались огни гостевого привала. Картинка казалась умиротворяющей и спокойной. Впору было предположить, что повышенный фон опасности просто кому-то привиделся в ночном кошмаре.

– Надеюсь, в привале найдется для нас местечко, – тихо проговорила Летта.

– Думаю, хозяин даже будет нам рад, – предположил юноша.

– Вы говорите с такой уверенностью, – она окинула его пытливым быстрым взглядом.

– Мне приходилось уже ночевать тут однажды. Был самый конец переходного сезона, дул промозглый ветер и шел дождь со снегом. Но даже, несмотря на мерзкую погоду, привал не дымился от наплыва гостей, желающих погреться, подобно мне, у очага.

Олаф не стал подробно рассказывать, что собственно говоря, кроме него гостей было всего двое: бродячий музыкант, весьма виртуозно и увлеченно развлекающийся игрой на тэссере и шестипалый одноглазый неразговорчивый малый, добровольно держащий путь в Темьгород. Хозяин привала казался одинаково любезен и услужлив со всеми. И даже не взял дополнительной платы с Олафа за науку, как быстро вылечить начинающуюся простуду. У него тогда заложило нос, и мучил кашель.

– Зачем тогда держать гостевой дом в такой глуши? – предсказуемо удивилась Летта.

– Мы часто совершаем нелогичные на сторонний взгляд поступки, – пожал плечами юноша. – Разве не так?

Она промолчала. Каждый из них коротко задумался о чем-то своем, навеянном фразой Олафа. Потом проводник предложил девушке руку, и она перекрестила свои пальцы с его без ложного смущения, приняв его помощь, как должно. Трава и тропа, покрытые росой, делали спуск довольно скользким, не хотелось бы свернуть шею перед долгожданным привалом.

Молодые люди, поддерживая друг друга, оскальзываясь и поднимаясь, пробегая несколько шагов, чтобы тут же остановиться, пытаясь удержать равновесие, довольно скоро оказались в лощине. Туман все сгущался, но едва различимая тропа под ногами могла вывести только к желаемому привалу, заблудиться казалось невозможно. Но, тем не менее, они поплутали немного. Почему-то вышли на хлюпающее под ногами болото. Сделав буквально пару шагов вперёд, завязли по щиколотку и поняли свою ошибку. С трудом выбрались, вымазав обувь и штаны в вязкой грязи, огляделись. Тропинка растаяла в зарослях, словно бежала-бежала и провалилась под землю, то ли от страха, то ли от скромности.

Олаф не нашёл ничего лучшего, чем предложить повернуть назад. Добравшись до уже знакомого места, путешественники обнаружили, что дорога действительно разветвляется. По своему прошлому путешествию парень этого не помнил, и не мог представить, кому понадобилось прокладывать дорогу, ведущую к смертоносной трясине.

Тем временем стало довольно темно, потянул влажный холодный ветер, мигом нагнавший на небо, едва проглядываемое за туманом яркими звёздочками, черные тучи. Туман развеялся, но это уже не могло помочь. Не оставалось ничего другого, как положиться на удачу и пойти по той тропе, которая осталась прежде незамеченной молодыми людьми.

– Пахнет хлебом, – с улыбкой проговорила девушка через некоторое время.

Олаф, до этих слов ощущающий только её напряжение и лёгкий страх, потянул носом, пытаясь сосредоточиться на человеческих запахах. Да, чувствовался аромат свежей выпечки, что не могло не радовать, и доказывало хотя бы, что эта тропа ведёт к привалу. Но так же для проводника доносившийся запах явственно отдавал гнильцой. Что-то на привале было не так. В прошлый раз подобного не было. Впрочем, ручаться юноша не мог, из-за тогдашнего насморка он и в конюшне бы ничего не почувствовал. Олаф встревожился, но постарался не выдать своих чувств. В конце концов, может просто почудилось от усталости. К тому же, за годы существования со своей редкой особенностью, молодой человек привык скрывать ее от других людей, прежде всего, чтобы не особенно выделяться из общей массы жителей Империи.

Тропа вывела к привалу. Самому обычному: низкий забор с распашными воротами и двухэтажное приземистое строение с парой пристроек. Все добротное, деревянное. Почему-то все привалы строились из срубов. Сколько их видел Олаф – не вспоминалось ни одной каменной кладки, только ровные, гладкие бревна. Словно именно дерево оказывалось символом дома, в котором слаще спится, сытнее естся, лучше отдыхается после долгой дороги.

– Постоите у ворот, пока я осмотрюсь? – почти буднично предложил Олаф, не желая пугать спутницу, возможно, надуманными страхами, хотя запах гнили только усилился вблизи привала.

Летта удивленно глянула, но не стала переспрашивать, молча кивнув в ответ. Юноша положил все вещи прямо на землю, приподнял щеколду и отворил широкие створки. Немного пройдя вперед, оглянулся, девушка послушно стояла на одном месте, доверчиво глядя ему вслед. Но ей было страшно. Он чувствовал. Там, за воротами стало уже совсем темно. Во дворе же горело несколько фонарей, врытых по периметру, вдоль забора.

– Зайдите сюда, – позвал Олаф шепотом.

Летта с явным облегчением проскользнула в ворота. На свету она почувствовала себя увереннее. А парня бросило в краску от собственной недогадливости. Какая бы опасность не подстерегала внутри привала, по эту сторону они находились вдвоем. А там путешественница оставалась одна, и, наверное, чувствовала себя беззащитной.

Молодой человек ободряюще улыбнулся своей спутнице и для начала широкими шагами обошел двор, приседая и присматриваясь, казалось, к каждой тени, не понимая причины тревожащего его особенного обоняния запаха. Конюшня, из которой доносилось пофыркивание и негромкое ржание, Олафа надолго не заинтересовала, он только огляделся в полумраке и спокойно отошел к дому. Потом, приподнявшись на цыпочках, заглянул в окно, что-то долго высматривая внутри. И только затем, вернулся к воротам за вещами, поманил за собой ожидающую решения попутчицу, уверенной поступью добрался до двери и постучал дверным молотком.

Открывший им хозяин мало изменился с момента первого знакомства с юношей: тот же цепкий взгляд прищуренных чуть раскосых глаз, лохматые брови и вислые усы. Лишь седина стала гуще, а пузо стало еще больше нависать над низко повязанным передником. Мужчина оценивающе оглядел гостей и, видимо, остался доволен – они не выглядели безденежными бродягами – от него густо потянуло патокой, липкой, вязкой, приторно-сладкой. Трудно было понять, узнал ли толстяк Олафа, но тот, впрочем, на это и не рассчитывал.

– Добрый вечер! Привальщик Смут. Чем могу быть полезен?

– Нам нужны горячий ужин и ночлег на одну ночь.

– Можно устроить. У меня как раз имеются свободные комнаты, – хозяин распахнул дверь пошире, пропуская молодых людей в просторную трапезную, где стройными рядами вдоль стен стояли столы и скамейки.

В дальнем углу осоловело дремал, положив голову на руки, какой-то пожилой мужичок, по виду ремесленник, в рабочей, но добротной и чистой одежде. Напротив его с аппетитом хлебал похлебку дюжий малый в мерцающем всеми цветами радуги плаще мага. С третьим гостем, замершим у окна, Олаф перекинулся быстрым взглядом. Оставалось надеяться, что он проявит смекалку и не полезет с ненужными расспросами.

– Прошу, присаживайтесь, – радушно пригласил хозяин, и нарочито обмахнул ближайший стол полотенцем. – На ужин жаркое, пирог с сытихой и требушка жаренная. Есть уха из речной рыбешки, сама она костлявая, но навар больно хорош. Могу принести, что скажете, или все разом? Пить будете пиво, чай, воловок? С заморскими винами нынче вышла неприятность: рухнула в подвале лестница, все бутыли побила, – он говорил суетливо и подобострастно, не давая вставить ни слова между своими вопросами.

– Принесите всего понемногу, – особо не затруднился с выбором Олаф. – Вино нам все равно было бы не по средствам, лучше чай.

Привальщик быстро сорвался с места (такой скорости было сложно ожидать от человека с такой комплекцией) и скрылся за загородкой, видимо, пошел на кухню за расхваленными яствами.

Летта осторожно присела на край скамьи, расстегивая плащ. Юноша опустил поклажу на пол, а сам остался стоять, опираясь кулаками на стол, будто выжидая чего-то. Обстановка казалась вполне мирной, все располагало к отдыху и расслаблению, по крайней мере на непритязательный взгляд. Но ноздри молодого человека трепетали от въедливого смрада чужого разлагающегося отчаяния и страха. И некто, источавший эти эмоции, находился в доме.

Олаф едва дождался, пока вернется хозяин, чтобы задать вертящийся на языке вопрос:

– Не густо с гостями?

Смут, расставляя посуду, пожал плечами и обиженно буркнул в усы:

– Как обычно в этих местах. Все здесь, – потом спросил внятнее, пристально взглянув на Летту. – Стелить в разных комнатах?

– Нет. В одной, – ответила девушка поспешно, словно боясь, что ее опередит проводник, – но принесите два одеяла, пожалуйста. Мы с братом...

– Братом? – повёл кустистыми бровями привальщик, былое радушие смывалось, как плохая краска под дождевыми струями, он уже подсчитывал про себя, сколько намереваются сэкономить эти гости, сначала отказавшись от вина, потом от второй комнаты.

– Братом-братом, – спокойно подтвердил юноша, опускаясь, наконец, на скамью рядом с Леттой и нарочито приобнимая девушку за плечи. – Мы идём с юга, и пока не привыкли к вашему климату. Холодно тут у вас, – он незаметно наступил "сестре" на ногу. – Хоть и теплый сезон. Дождливо.

– Мы доплатим, разумеется, – она брякнула на стол несколько монет, которые тут же, как по волшебству, исчезли в руке Смута.

– Принесу одеяла в вашу комнату, – коротко поклонился привальщик и, наконец, отошел от стола.

Летта начала с жаркого, отставив в сторону остальные блюда. Олаф же нехотя погрузил ложку в тарелку с ухой – назойливое амбре не перебивалось аппетитным ароматом ужина. Потом перевел взгляд с еды на гостя, довольно привлекательного молодого человека со светлыми волосами, скучавшего у окна. Тот настраивал тэссеру, издавая почти неуловимые для слуха звуки. Собрался петь? Или сочинять песню? Давно он тут?

Словно услышав незаданные вслух вопросы, музыкант затянул:

– Навещаю привал я тоскливой порой,

Отдыхаю душой, услаждаюсь едой,

И поэзию струн разбавляю вином,

Только песня моя не о том, не о том...

Если встречу друзей, буду искренне рад,

Даже если они мне в ответ промолчат,

Даже если та встреча – подернута льдом,

Только песня моя не о том, не о том...

Звучание тессеры было приятным и мягким. Мелодия услаждала слух. Признаться, Олафа это удивило. Он помнил крикливые и несколько простоватые шансонетки, которыми тэссерщик баловался раньше. С прошлой встречи умение музыканта существенно выросло, подпитанное мощными корнями таланта. Впрочем, одна случайная песня ничего не доказывала. Хотя все может быть.

Летта уже насытилась, и просто сидела, прислушиваясь к исполнению. Музыканту было далеко до ее "колыбельной недоеду", но, судя по всему, песня девушку зацепила. Юноша недолго понаблюдал за происходящим, больше делая вид, что воздает должное еде, чем на самом деле употребляя ее, а потом с шумом отставил от себя миску.

– Не пора ли спать? – он резко поднялся на ноги, невольно обрывая песню.

Тэссерщик улыбнулся одними глазами и отсалютовал проводнику. Следующая мелодия по тембру и звуку стала еще более мягкой, напоминая слышанные в детстве колыбельные. Музыкант баловался, наслаждаясь производимым впечатлением.

– Думаю, да, – Летта кивнула и тоже поднялась со скамьи.

Выглядела она сонной. Олаф махнул рукой хозяину, положив на стол еще несколько монет, в компанию к исчезнувшим в кармане передника привальщика. Тот подскочил и протянул ключ от комнаты.

– По лестнице, первая налево, – пояснил глухо. – Постель застелена, в камине разведен огонь. Если покажется зябко, дрова на полу у двери.

– Разберемся, – юноша кивнул, подхватил поклажу и, непринужденно предложив девушке руку, повел на ночлег.

Лестница была достаточно широкой, чтобы подниматься двоим рядом, правда, тесно прижавшись плечами друг к другу. Молодых людей уже не смущали эти прикосновения, они просто не обращали на них внимания. Тем более, этого вполне можно ожидать от брата и сестры, которыми Летта и Олаф представились.

Открывшийся глухой коридор освещали едва мерцающие лампы-тарелки, словно прилепленные к низкому потолку. Впрочем, их света вполне хватало, чтобы без проблем всунуть ключ в замочную скважину. Несколько дверей находилось по левой стене, несколько – по правой. Каждая прочная и безликая. Чистая, но порядком вытертая ковровая дорожка на полу. Крошечные картинки на стене – призваны были как-то украсить и облагородить пространство. Но в своих тяжелых рамах они смотрелись невероятными окнами в какой-то параллельный мир и немного пугали.

В комнате, отведенной Смутом молодым людям, оказалось довольно светло, а уж натоплено так, что впору раздеться и спать нагишом на голых простынях. Даже мерзлячка Летта расстегнула ворот рубахи и прямо рукавом принялась промакивать пот со лба. Хозяин не обманул и от щедрот душевных отвалил дополнительные дрова, сваленные прямо у двери, но можно было не сомневаться – они не пригодятся. Большая кровать под толстым балдахином выглядела громоздко и неприступно. На краю ее лежало свернутое второе одеяло. По правую сторону от окна притулилось расшатанное кресло, а по левую – небольшое трюмо с зеркалом, занавешенным тонким тюлем. Обычная, не слишком дорогая гостевая комната, каких немало в многочисленных привалах любого уголка Империи.

Олаф, повернув изнутри ключ на два оборота, сложил все вещи рядом с дровами и поинтересовался у Летты:

– Как это вам пришло в голову назваться моей сестрой?

– Я же не оскорбила ваших чувств? – она уже не казалась сонной, напротив, выглядела довольно живо и бодро для путешественницы, весь день проведшей в дороге.

– Ничуть.

Девушка присела на край кровати.

– Просто если при мне начинают проверять двор, прежде чем постучаться в дверь, мне становится неуютно. А в этом случае, лучше ночевать вдвоем, с тем, кому доверяешь, – пояснила сдержанно. – Мы не выглядим мужем и женой. Невестой и женихом тем более. Хозяин мог воспротивиться нашему пребыванию в одной комнате. Ведь так не положено?

Олаф хмыкнул и пожал плечами. Он очень сомневался, что привальщик является большим радетелем за нравственные устои, все упиралось только в цену вопроса, которую ему могли предложить. Накинь сверху пару сигментов и называйся хоть отцом с дочерью, хоть матерью с сыном. Но девушка из Златгорода вполне могла этого не знать. В книгах для девиц таких уроков не было. Это правило постигалось на своей шкуре.

– В любом случае, вы молодчина! Я бы и сам предпочел не оставлять вас в одиночестве, – юноше и до этого признания изнывал от жары, а сейчас ему и вовсе захотелось нырнуть под ледяной душ. – Но не мог сообразить, как это сделать, чтобы не обидеть вас.

Летта широко распахнула глаза, как удивленный ребенок. Наверное, в ее голове не укладывалось, что можно сомневаться в юноше, бескорыстно отправившемся за ней в путь, рискуя собственным местом и хотя бы единожды – собственной головой. Девушка улыбнулась, став вдруг почти хорошенькой, невольно вынуждая ответить на эту улыбку.

Олаф снял куртку, расстегнул рубашку и ослабил пояс. Скинув тяжелые ботинки, расслабленно опустился в кресло. Оно заскрипело, проминаясь под телом. Спать юноша не собирался, но состояние покоя показалось упоительным, каждая мышца отозвалась сладкой истомой. Летту захватили те же ощущения, можно было и не сомневаться. Она прилегла, поглядывая на проводника из-под белых ресниц.

– Спите, – посоветовал он. – Если вам удастся заснуть до того, как распоется тот голосистый, будет отлично.

– Музыкант ваш знакомый? – выказала прозорливость Летта.

– Это так заметно? – удивился Олаф. – Я много странствовал. Музыканта тоже кормят ноги и дороги. Наш путь начался из одной точки, потом пару раз пересекся, и только, – ответил юноша, не вдаваясь в подробности, и сделал вид, что задремал.

Он почему-то боялся, что более подробный рассказ воскресит ненужные воспоминания, разбередит старые раны, поднимет прошлое со дна. Хотя спутница не требовала откровений и принимала с благодарностью те крохи, которые он ей выделял. Наверное, это было несправедливо. Но Олаф не мог иначе.

Девушка устроилась на постели поудобнее, повозилась немного и тоже притихла. Юноша мог поклясться, что его спутница бодрствует, как и он, может быть, вспоминает родителей, или дядю, сестер, своего несостоявшегося жениха? Почему-то это предположение царапнуло душу. Как Летта отзывалась о нем? Красив и умен? Олаф заворочался на кресле. Оно скрипело и стонало, словно терзаемое застарелым ревматизмом. Но эти звуки перебили мысли. Проводник снова замер, прислушиваясь к легкому дыханию Летты.

Некоторое время тишину нарушало только потрескивание огня в камине. Потом снизу послышалась возня, глухое бормотание, и негромкий перебор тэссеры. У старого знакомца юноши была глупая и досадная привычка петь тогда, когда все другие собираются ко сну. Его муза активизировалась именно в это время. Что ж, это уже мелочь, по сравнению с прошлой ночью. Лучше незатейливые песенки, чем рык недоеда.

Хотя Олаф спать не собирался. В его планы входило разобраться, что за запах отчаяния заполонил привал. Ни один из виденных людей не испытывал этих эмоций. Значит, где-то поблизости находилась еще одна живая душа, и она томилась, потеряв последнюю надежду. Юноша не знал, имелись ли в привале слуги? Где они жили? Была ли у Смута семья? Возможно ли, что кто-то из них оказался причиной тревоги проводника?

Мысли Олафа прервал глубокий вздох девушки. В ее запахе почувствовался легкий цветочный оттенок светлой грусти. Последующие слова все объяснили:

– Мама тоже играла на тэссере. А дядя, напротив, считал непозволительной роскошью наличие инструмента в доме.

– Да? А может он просто побаивался момента, что вы начнете петь, – сквозь улыбку поддержал разговор юноша.

Летта не обиделась. Даже негромко хихикнула, оценив подтрунивание.

– Я и пела. Обычные песни. Сестрицы были в восторге. Им не досталось ни голоса, ни слуха, а подпевая мне, они производили впечатление не бесталанных особ. Мы довольно ладно распевали про цветочки в саду, про ленивого пастушка и овечек на лугу. Средний репертуар имперской барышень.

Олаф хмыкнул. Его спутница обладала изрядной долей самоиронии.

– Тот, снизу, считает себя отличным поэтом и летописцем. Но его песни вряд ли у вас на слуху. Они довольно, – юноша задумался, чтобы поточнее подобрать слово, – специфичные. В них минимум двадцать строф и потуги на историческую достоверность.

– Видимо, вы однажды поймали его на лжи? – она оказалась на редкость проницательной.

– И даже не однажды.

– Например?

– Он утверждал, что драконы вымерли, – парень вылепил первую отговорку, которая пришла ему в голову.

– А они?

– Живут, как и жили, нет ни одного королевства Империи, где они бы не встречались. Разве, пожалуй, только наше. Им не нравится здешний климат, – отозвался Олаф.

– И как они выглядят? – девушка даже присела на кровати, заинтересовавшись разговором.

– Так же, как мы. Только летают временами.

– А как же страшный облик, мощные крылья и змеиная голова? – в ее голосе послышалось некоторое недоумение.

Юноша рассмеялся. Наивность собеседницы казалась поистине детской.

– Я видел их танец во время грозы. В этот момент у них действительно были крылья. Драконы рвали ими небеса. А еще исторгали огонь из пасти. Но в обычное время, вы даже не выделите драконов в людской толпе. Тем более, если они сами этого не захотят. Все остальное, лишь детские сказки.

– И много сказок пришлось вам опровергнуть?

– Ни одной, – Олаф покачал головой, словно собеседница могла увидеть его в темноте. – Сказки нужны, для того, чтобы в них верили. А жизнь, – он вздохнул, – это просто жизнь.

Струнный перебор тэссеры дополнился неразборчивым пением. Песня набирала силу, невольно привлекая к себе внимание. А потом вдруг прервалась. Вкупе с веявшим в воздухе душком это насторожило молодого человека еще больше. Он замолчал, быстро обулся, встал и подошел к двери. Летта не могла не отозваться на его беспокойство.

– Может парень в плаще мага захотел спать? – предположила девушка с сомнением.

Не хотелось ее разочаровывать, но в напрасном обнадёживании толку тоже было мало.

– У него довольно узкая специальность, он не смог бы заткнуть музыканта так быстро и просто, – ответил Олаф мрачно, – этот громила перевозит в Темьгород тех, кто, в отличие от вас, далеко не жаждет туда попасть. Его амуниция – не более чем дань традициям. Умеет пользоваться парочкой разовых заклинаний – и точка. Да, и то их составляют ему более сведущие люди.

Девушка пахла растерянностью. Конечно, у нее были книжные представления о мире. Там маги обладали сказочным могуществом и не занимались неблагородным занятием, вроде указанного. В Темьгороде жили сплошь увечные и непринятые остальной Империей жители, нашедшие единственно дозволенный им уголок. Как же они могли отказываться и даже сопротивляться этому дому?

Наверное, до этого момента ей не приходило в голову, среди кого она будет жить, если будет верна своему решению до конца. Олафу даже стало жаль эту убегающую невесту. Но последовавшие слова Летты опровергли его предположения:

– Когда у одной из дядиных служанок родился двухголовый младенец, потребовалось три стража, чтобы забрать его у матери. Они разбили в кровь её лицо и сломали ей руки. А она все равно плелась по следам их повозки, пока не упала на дороге замертво. Я знаю, проводник Олаф, людей какого склада нанимают в подобные службы.

Пришло время теряться ему. Юношу кинуло в жар. Его спутница была в чем-то слишком наивной, а в чем-то довольно сведущей. Она уже не в первый раз доказывала это. Просто делала или говорила то, что от нее совсем не ожидаешь.

Заструившийся в щели с новой силой гнилой запах отчаяния привел в себя и заставил действовать. Юноша повернул ключ. Прислушался, не привлек ли кого скрежет в замке. Но в привале, по-прежнему стояла неправдоподобная тишина, словно все гости, кроме них, и привальщик Смут вдруг исчезли.

– Я выйду, – сказал Олаф, – вы закроете за мной дверь, и не будете открывать никому, кроме меня. Даже если вдруг услышите музыку, крики или другие звуки. Тут происходит что-то страшное. Мне надо понять, что именно. Возможно, я смогу помочь.

– Хорошо, – послушно отозвалась Летта.

– В самом крайнем случае, если меня не будет очень долго, постарайтесь выбраться в окно, оно не высоко. Захватите все вещи, без которых не сможете, остальные оставьте. В мешке карта. Не отступайте от нее, – ему стало почему-то так горько, словно его поставили перед нелегким выбором.

Девушка скользнула к нему. Легко провела пальцем по щеке, прикоснулась ко лбу. Проводник запоздало понял, что она осенила его благословением Жизнеродящей, тем самым, каким освящали путь воинам, провожали в дальние путешествия, отводили болезни и горести. Всем женщинам Империи была дана такая власть, или дар богини.

– Я дождусь вас.

– Тогда, если почувствуете, что угрожает опасность, пойте, – криво усмехнулся он, поймав и пожав маленькую руку. – И не жалейте того, кто окажется за дверью.

– Там можете оказаться вы, – шепнула Летта.

Юноше было неприятно выказывать свой страх при девушке. Парня сотрясала внутренняя дрожь. Сердце бешено колотилось. Даже неожиданная встреча с недоедом, так не ужасала душу. Здесь не неразумный зверь пытался доказать свое превосходство, а обычные имперцы, на первый взгляд совершенно безобидные. Похоже, творилось это в привале не первый сезон, потому что запах отчаяния буквально въелся в стены. И в первое свое пребывание Олаф ничего здесь не почувствовал просто из-за сильного насморка.

Молодой человек вышел из комнаты, постоял, пока не услышал щелчок в замке, а потом, стараясь оставаться максимально бесшумным, спустился по лестнице. Внизу горел яркий свет. Ремесленника, хозяина и наемника не было видно. Только давний знакомец спал лицом на столе, крепко обнимая свою тэссеру. Олаф скользнул к музыканту. Бесцеремонно растолкал и тут же зажал ему рот ладонью.