Текст книги "Попутный ветер. Новая редакция (СИ)"

Автор книги: Екатерина Горбунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Тихо! – приказал едва слышно. – Это я. Где все?

– Не знаю, не помню ничего, – едва продрав слипающиеся глаза и со всей силы помотав головой, ответил музыкант, потом кивнул на опрокинутую пустую кружку перед собой, – подсыпали что-то?

– Возможно, – ответил, понюхав, Олаф. – Мне нужна твоя помощь, Курт.

– Всегда, пожалуйста! – тэссерщик зевал, но отчаянно старался взбодриться. – А чем?

– Не обольщайся, не жизнь отдать. Струны целы?

– Три четверти – точно, – оглядев инструмент, ответил Курт.

Олаф усмехнулся:

– Не похоже на тебя.

– Не успел просто, – беззлобно отозвался на шутку музыкант.

Проводник потеребил свой нос:

– Поверь мне, здесь не просто пахнет, здесь воняет крупными неприятностями.

– Серьезно? – Курт не стал острить на тему, что просто кто-то забыл вовремя помыться, а ведь еще недавно от него вполне можно было ожидать этого.

– И даже не неприятностями, а чем-то большим, – юноша прищурился. – Ты давно здесь?

– Пятый день прохлаждаюсь.

– Ничего не заметил?

Тэссерщик только почесал в затылке вместо ответа и пожал плечами.

– А народу много было?

– До сегодняшнего дня только я и хозяин. Сегодня, вон, эти двое прибыли, да, вы еще. Куда, кстати, все делись?

– Сейчас и узнаем. Только играй. Громко играй. Чтобы во всей округе было слышно! – ответил Олаф, а сам нырнул под стол, план действий в голове выстроился как-то сам собой, приходилось надеяться, что в нем будет толк, и все поступки не повлекут за собой печальных или трагических последствий.

Курт удивился, а еще вполне понятно струхнул немного, но забренчал первое, что пришло в голову, подпевая нарочито хриплым голосом. Это оказалось разухабистая и немного пошловатая ярмарочная песенка. Исполняемая на трех струнах и нетвердыми пальцами она потеряла всякую мелодику. Или изначально не имела ее из-за своей специфики. Но самое главное, была действительно громкой. Олаф показал ему из-под стола большой палец и подмигнул.

Как и следовало ожидать, звуки расстроенной тэссеры выманили ошеломленных наемника и привальщика. Они вышли, словно прямо из стены, за их спиной остался темный проход. Оба, что довольно хорошо ощущалось по назойливому запашку недоумения, не могли понять, как это снотворное так быстро перестало действовать.

– Ты, это, потише, потише, – бормотал маг, доказывая свою полную несостоятельность на колдовском поприще.

Смут же принялся оглядываться по сторонам, видимо, гадая, не разбудила ли музыка нечаянных гостей, а заодно выискивая что-то, чем можно вырубить старательно прикидывающегося пьяным музыканта.

Дурман в голове Курта уже развеялся окончательно. А запах смелости вступил в противоборство с миазмами, источаемыми привальщиком и его напарником. Тэссерщик забренчал еще яростнее, терзая ни в чем неповинные струны своего инструмента. Голос молодого человека хрипел и срывался на низкий рык, ничем не выдавая того, что его обладатель учился у самых лучших учителей Империи.

Олаф ощутил растерянность Смута и наемника. И она пришлась весьма кстати. Юноша пополз к до сих пор открытой потайной двери, отчаяние исходило именно оттуда.

Нырнув в проем, и на миг ослепнув в полной темноте, проводник едва не покатился по крутой каменной лестнице вниз. Удержать равновесие помогли перила. Схватившись за них обеими руками, так крепко, что заломило запястья, он дал глазам немного привыкнуть. Прислушался. Сзади доносились обрывки ругательств и стоны разбиваемой тессеры. Впереди же раздавалось только клацанье и монотонный звук работы неизвестных механизмов.

Олаф пошел вниз по ступенькам. И довольно быстро добрался до едва освещенного помещения, где вверх-вниз сновал огромный поршень с ковшом, который щедрыми плевками выкачивал из недр земли перламутровую массу, выгружая ее в большой чан. Масса стоила бешеных денег, потому что служила, юноша знал точно, для изготовления имперских сигментов.

Аналогичный работающему механизм простаивал без дела. Рядом с ним возился, позвякивая инструментами, ремесленник. Он покряхтывал, увлеченно прикручивая какие-то детали. А позади жалось и содрогалось от мелкой дрожи, часто моргая тремя глазами забитое, испускающее тяжелые струи умирающей надежды, исхудавшее до невозможности, существо, неопределяемого пола и возраста. Лохмотья, каким-то чудом держащиеся на его плечах, не могли обогреть или скрыть следы побоев и нелегкого существования.

И ремесленник, и трехглазый, услышав шаги, вскинули глаза на вошедшего Олафа.

– Пока ничего нельзя сделать, – проговорил рабочий, видимо, перепутав его с кем-то, – сопло чем-то забито. Спросите у этого урода, что он туда кинул.

– Я ничего, – прерывисто забормотал несчастный, – ничего не кидал, – по его морщинистым щекам струились слезы, и он безуспешно вытирал их шестипалыми руками. – Пожалуйста, я ничего...

Проводник невольно передернулся от ужаса происходящего. Так вот, что за тайну скрывал привал, находящийся на отшибе. Раскрывшему ее, грозила только смерть. Можно не сомневаться, Смут постарается сделать все возможное для сокрытия своих беззаконных деяний. Было ли юноше страшно от осознания всего этого? Наверное. Он до конца не осознавал, что чувствует, потому что его чувства не шли ни в какое сравнение с переживаниями трехглазого.

– Как тебя зовут?

Вопрос Олафа каждый отнес на свой счет, потому что оба ответили практически одновременно:

– Януш, – ответил ремесленник.

– Угги, – простонал другой.

У них обоих имелось имя. Почему бы его не назвать, если спрашивают? Наверное, у каждого так же были мечты и надежды. Только суждено ли им сбыться?

– Я Олаф, – юноша боялся, что не донесет свои мысли как должно. – У нас слишком мало времени для объяснений, скажу только, что я не товарищ Смуту, и здесь оказался случайно. Януш, сколько тебе обещали за эту работу?

– Не мало, – набычился мужчина, полагая, что спрашивают его не просто так, что дальше последует что-то не слишком приятное.

– Могли бы и еще больше пообещать, – гримаса превратила лицо Олафа в злобную маску, – все равно не собирались платить.

– Да, кто ты вообще такой! – Януш вытащил из своих инструментов ключ потяжелее и замахнулся.

Какая-то незавершённость действия выдавала сомнения мастерового. Он ведь не был недоумком, прекрасно видел, куда его привезли, уже прикинул, наверное, во что вляпался, и как из этого будет выбираться.

– Кто я – к делу не относится! Но воняет тут подсудным делом, – юноша старался говорить как можно доходчивее, – ты понимаешь ведь, что тебя просто кинут прямо тут, под этой жижей?

Возникшая пауза показалась очень долгой. За это время можно выскочить наверх и попробовать дать деру. Или громко крикнуть "Убивают" и привлечь внимание, а потом еще попросить доплату за предупреждение. Или швырнуть свой ключ в голову нахального мальчишки, чтобы прекратить поток этих неприятных слов. Олаф буквально ощущал следы этих мыслей, вытекающих из Януша. Но мужчина ничего этого делать не стал, медленно кивнул

– Дальше что?

– Предлагаю объединить усилия, и постараться повязать привальщика и мага. – Юноша заговорил быстрее, время утекало, как вода из дырявого кувшина. – Тогда появится шанс получить награду от Имперского Совета.

Проводник не знал точно, выплачивает ли Имперский Совет награды так же часто, как накладывает наказания, однако, аргумент оказал на ремесленника положительное воздействие. Тот кивнул и опустил руку с тяжелым ключом.

– Нас всего двое. Этот, – мужчина пренебрежительно кивнул на трехглазого, – точно не помощник.

– Там наверху мой знакомый. Трое против двоих. Если будем действовать сообща, есть неплохой шанс вывести Смута и его сообщника на чистую воду.

– Жизнеродящая нам в помощь, – буркнул Януш.

Пусть его вели не благие побуждения, а надежда на материальное вознаграждение, но лучше уж иметь еще одного на своей стороне.

Мужчина не стал подбирать разложенные инструменты и рванул к выходу, со своим ключом в руках. Олаф запрыгал по ступенькам следом за ним, но шорох за спиной заставил его оглянуться.

Угги, обессиленный и раздавленный еще недавно, теперь проникся горячим желанием наказать своих обидчиков, он зажал в руках камень и поплелся в сторону лестницы. Юноша не стал дожидаться несчастного, от него все – равно, наверное, окажется мало толку.

Когда проводник и ремесленник выскочили в гостевую, там уже вовсю шла драка. Курт с обломком тэссеры перепрыгивал с одного стола на другой. Озверевший наемник, об голову которого музыкант, видимо, и сломал свой инструмент, и Смут с двух сторон пытались поймать юркого имперца, периодически натыкаясь на валяющиеся скамейки и поскальзываясь на черепках посуды.

Ремесленник сходу ввязался в драку, переключив привальщика на себя, и давая музыканту возможность, наконец, спрыгнуть на пол. Орудуя ключом, как дубинкой, Януш добавил новых ран на голове и руках Смута, пока тот не повалил мужчину на пол. Оба перекатывались из стороны в сторону, с периодическим перевесом то в одну, то в другую сторону.

Олаф занялся окровавленным магом. Тот превосходил юношу и ростом, и шириной. Но умным его назвать можно было лишь с натяжкой: плащ наемника мешал ему при движениях, зацеплялся за предметы и уже не раз сослужил дрянную службу, едва не опрокинув своего хозяина. Однако, малый не спешил избавиться от неудобного предмета одежды.

Олаф сообразил, что, возможно, в него вшито какое-то заклинание, неуязвимости или силы, например. И пока плащ на наемнике, сбить того с ног практически невозможно, любая рана будет казаться ему царапиной, удар страшной силы – укусом мелкого насекомого. Это одновременно и усложняло, и упрощало задачу: чтобы победить, надо было раздеть громилу.

Подпустив наемника к себе поближе, Олаф метко нацелившись, рванул на себя завязки на его шее. Так просто узел, увы, не поддался. А противник разгадал хитроумный маневр и подмял под собой юношу. Громилой двигала жажда подавлять сопротивление, вложенная с помощью магии. Он бы не остановился ни перед чем, мог покалечить и убить, как куренка. Юноше пришлось бы довольно худо, не подоспей вовремя Курт с острым кухонным ножом. Просто перерезав завязки, тэссерщик сбросил плащ на пол и пинком зашвырнул в угол. Наемник моментально побледнел, обмяк и потерял сознание. Юноша спихнул с себя тяжелое тело и вскочил на ноги. Все тело болело, словно перемолотое в мельнице, на скуле кровоточила глубокая ссадина. Музыкант красовался разлитым под глазом фингалом, но улыбался разбитыми губами широко и по-детски, словно драка доставляла удовольствие.

Оставалось еще обезвредить привальщика. Но тем вплотную занимался Януш. Он, уже как-то ухитрившись принять вертикальное положение, прижал Смута к стене. Оба с дикой яростью на красных лицах душили друг друга. И если привальщик был просто грузен, то ремесленник мускулист, как любой работяга, занимающийся физическим трудом. Неплохое преимущество, если разобраться. Однако, Олаф не стал дожидаться честной победы сотоварища, и крепко приложил Смута подвернувшейся под руку сковородой.

К тому моменту, когда Угги выбрался наверх, его мучители уже сидели связанными на полу у стены. И выглядели они значительно лучше трехглазого.

– О, Жизнеродящая! – простонал Курт, увидев бедолагу.

При свете тот выглядел ожившим мертвецом. Бледный, худой, оборванный. Безумным взглядом трех своих глаз он обвел пространство. И, заметив, что все разрешилось без него, бессильно опустился на ближайшую скамью. Его руки дрожали, камень выскользнул из слабых пальцев и гулко покатился по полу. Запах торжества коснулся обоняния Олафа. Бедолага и радовался своему освобождению, и наслаждался воздухом, и испытывал благодарность ко всем, кто помог. Смешанные чувства целиком и полностью захватили Угги, и он плакал, не скрывая своих слез.

– Мракнесущий, – протянул тэссерщик. – А этот, из какой преисподней выбрался?

– Бери ближе, прямо из привального подвала. Думаю, в его обязанности входило наполнять бочки сигментной массой? – склонившись над привальщиком, предположил Олаф. – Грязная, неблагодарная работа! За которую наш приятель не собирался платить ни гроша!

Смут едва сосредоточил на нем мутные глаза и что-то промычал. Говорить мешал кляп, который ловко завязал ремесленник.

– Теперь понятно, почему привальщик не разорился на таком невыгодном месте, – юноша едва пересилил себя, чтоб не пнуть связанного. – Всегда можно договориться о бесплатных работниках, да? Умирает один, доставляют другого. И искать никого не будут! Всего-то несколько дней до Темьгорода, подумаешь, пропал по дороге. А наемный маг не только на окладе, но и в доле.

Бывший обладатель волшебного плаща, теперь менее всего похожий на мага, хлюпнул расквашенным носом. Нормальная должность ему теперь долго не светила. Из гильдии исключат, а набраться полезных умений, чтобы свой приработок иметь, не успел, или ума не хватило.

Ни от Смута, ни от громилы Олаф не ощущал запахов признания вины, сожаления о сделанном. Совесть обоих крепко спала, честь – давно умерла. Они изливались страхами, опасением за свою шкуру, печалились об утерянных возможностях и благосостоянии.

– Я не знал, что тут творится, – покачал головой Януш, вот от него чувствовался терпкий дух праведного гнева. – Ко мне пришел этот, – кивнул на наемника, – сказал, что полетела рессора у повозки. Мол, не может добраться до места назначения.

– Сделал ее?

– Так цела повозка была, ерунда только, колесо чуть съехало! – ремесленник шлепнул ладонь об ладонь. – Я и не понял сразу, что меня обдурить хотят. Потом пришел Смут, накормил, напоил, говорит, что зря ходить туда-сюда, сломался в подвале один аппаратик, заплачу щедро, не меньше, чем обещал маг. Спустился я вниз, тогда и понял, что влип. Слава Жизнеродящей, ты подоспел.

Януш, казалось, и сам уже забыл, как все не решался оказать сопротивление негодяям. Как повелся лишь на обещание вознаграждения от Имперского Совета. Теперь мужик чувствовал себя героем, тем, о ком складывают легенды и поют песни.

– Ты сам откуда? – поинтересовался Олаф.

– С Приступок.

Название звучало знакомо. Насколько помнил юноша, это был средний по величине поселок, домов на сто, не больше. Но у них имелся свой кузнец, портной и торговая площадь, на которую как минимум два раза в сезон приезжали купцы. Жаль, что тюрьмы и суда в приступках не имелось. И своего ветряка, с которого можно бесплатно доставить преступников по месту назначения, тоже.

– Курт, прямо по дороге, в сторону Дымсела, есть ветряная станция, – принялся юноша объяснять тэссерщику. – Везите туда с Янушем этих красавцев. Объясните все проводнику. Проследите, чтобы он обязательно передал ветрограммой, куда следует, что это фальшивомонетчики и, возможно, убийцы. Пока их не заберут, будьте рядом, и глаз с них не спускайте. Проводнику я бы особо доверять тоже не стал, но ему за поимку преступников полагается неплохая премия. Его это хорошо мотивирует.

– А ты не с нами? – Курт с надеждой глянул на Олафа.

– Нет, у меня есть важное дело.

– Понимаю, – музыкант со вздохом выбросил в угол разбитую тэссеру.

Януш толчками поднял привальщика и наемника с пола. Оба недовольно морщились и что-то мычали. Но агрессией от них не пахло. Слишком много свидетелей, чтобы оказать сопротивление. Смут надеялся выкрутиться с помощью высокопоставленных связей. А громила был слишком растерян, чтобы задумываться о своем будущем. Но, главное, оба прекрасно понимали, что в их случае лучше не причинять вреда законопослушным имперцам.

На пороге Курт обернулся и махнул Олафу:

– Береги себя!

– С меня должок при новой встрече, – улыбнулся юноша. – Тэссера с самонастраивающимися струнами.

– Таких не бывает.

– Обратись к нашему общему знакомому, передай ему привет от меня, и он изобретет все, что скажешь.

– Я запомню, – отозвался тэссерщик, отметив грусть в голосе Олафа.

Вскоре со двора послышалось ржание лошади, цокот копыт и скрип груженой повозки. Юноша выглянул в окно и дождался, пока отъезжающие скроются из вида. Уже занимался рассвет. Ночного дождя, к счастью, не было. Дорогу не развезло. Можно было надеяться, что уже к следующему утру, а то и раньше, преступники окажутся у имперских законников.

Олаф поднял с пола магический плащ, отряхнул его и повесил на вешалку. Потом со вздохом принялся наводить порядок в трапезной. Возвращал на место сдвинутые столы и валяющиеся скамейки. Сгребал в одну кучу разбитые черепки. Мусороверстки позаботятся о мелком соре, но им следовало помочь.

– А что со мной? – прошептал до этого момента безмолвный и неподвижный Угги.

Казалось, что самообладание к нему вернулось, он больше не плакал, согбенные плечи не сотрясала дрожь, руки крепко стискивали друг друга. Но горький запах заполонял все вокруг. Не надо быть ясновидящим, чтобы понять его мысли. Империя не любит трехглазых, шестипалых "красавцев". У нее к ним особое отношение. Людей, подобных Угги, жизненный путь ведет только в Темьгород... Если не удастся надежно спрятаться на задворках.

Спрятаться... На задворках... Но ведь он не мальчик. Жил где-то. Чему-то учился. Что-то делал. Пока Имперский Совет не настиг, и не поддал пинком.

– Тебе сколько лет, Угги?

– Тридцать скоро.

Олаф удивился. Во-первых, тому, что только тридцать, потому что выглядел бедолага лет на шестьдесят. Во-вторых, что до этого возраста оказался незамеченным Имперскими службами.

– Где жил?

– В пятнадцатом королевстве.

– Где? – даже побывавший во многих землях проводник считал, что пятнадцатое королевство – ни что иное, как сказки. Ну, не может так быть, чтобы в одночасье все люди вдруг сошли с ума, стали нападать друг друга, и достигли только того, что полностью истребили, как врагов, так и друзей. Оставили сожжёнными дома, землю, забыли род. А потом даже память об этом королевстве стерли из памяти людской.

Угги мотнул головой. И начал рассказывать, как мать его, совсем молоденькая, увидела своего новорожденного, завернула в подол платья и полагаясь только на Жизнеродящую и удачу, перебралась в пятнадцатое королевство. Там лояльнее всего, по слухам, относились к таким, как ее сын. И оказалось – слухи не обманули. Соседи сострадали, но никто не рвался сообщить о малыше в Имперский Совет. Мать трехглазого даже умудрилась выйти замуж за умельца-пекаря, с которым и прожила до самой смерти. Едва в пятнадцатом начались смуты и конфликты, Угги, бывший знатным поваром, надумал перебраться в другие земли. И зря, как оказалось.

– Постой, когда это произошло?

– Я не знаю, сколько времени потерял тут, – виновато пожал плечами несчастный.

– Я не о том, – отмахнулся Олаф, – когда пятнадцатое королевство перестало быть?

Трехглазый уставился куда-то в стену, он словно не мог понять вопроса юноши, или посчитал, что тот над ним смеется.

– Я, правда, не знаю, – прошептал проводник, присев на пол перед шестипалым.

– Пять лет уже как. Или шесть.

Олаф не верил своим ушам. В это время он уже не был несмышленым ребенком, который бы просто не обратил внимания на то, что происходит в иных землях. Какой надо обладать властью и магией, чтобы вот так взять, и заставить всех забыть о пятнадцатом королевстве? Наверное, Угги не единственный выживший? Есть кто-то еще, кто бродит, и пробуждает воспоминания?

– Подкормись тут. Потом сам решишь, куда идти, – юноша старался не смотреть на несчастного, иначе перехватывало дыхание от осознания несправедливости и праведного гнева. – Может, просто здесь останешься. Наймешь помощников, развернешься.

Угги быстро закивал головой. Его отчаяние иссякло и расцвело осторожным малиновым счастьем. У бедолаги даже хватило сил подняться на ноги и начать протирать близстоящий стол. Олаф, вскочивший следом, хлопнул трехглазого по плечу и продолжил уборку. Когда трапезная приняла более или менее достойный вид, юноша вернулся в комнату, где его терпеливо ожидала Летта.

Девушка не спала. И открыла дверь, еще до того, как нога Олафа коснулась последней ступеньки лестницы.

– Я же сказал, не открывать никому...

– Кроме вас, – Летта неожиданно приникла к нему, обняв очень крепко, у него даже руки опустились.

Каким бы полезным для своей безопасности даром она не обладала, ей было очень страшно эти несколько часов. Не за свою жизнь. За жизнь проводника. И эти чувства пахли железом и горькой полынью. Летта не ушла бы из привала, хотя окно открыла, видимо, выпуская лишний жар из маленького помещения. Девушка обязательно дождалась бы проводника. Не потому, что не нашла бы дороги в Темьгород без юноши. И он понял это, едва взглянув в ее глаза.

– Ну, будет, – Олаф погладил спутницу по голове, будто маленькую девочку. – Все обошлось. У меня оказались хорошие компаньоны. Даже ваши песни не пригодились.

Летта расслабившись отстранилась от юноши и вернулась в кровать.

– Не думаю, что вам стоит ночевать в кресле. Тут вполне хватит места двоим, – пригласила сдержанно, хлопнув по второй подушке.

Спорить молодой человек не стал. Он чувствовал, что усталость пускает ростки по всем его мышцам. Ссадина на скуле саднила. И кровать выглядела манящим островком расслабления. Олаф лег на свободную половину, укрылся своим одеялом и провалился в сон без сновидений. Теперь не мешал никакой запах. И даже тишина была не пугающей, а вполне нормальной предрассветной тишиной.

Молодые люди даже не подумали о том, чтобы закрыться на засов.

День третий. В руках богов.

Когда Летта и Олаф проснулись, время подходило к полудню. Молодые люди разоспались в неге привальных перин, чистого белья и утренней свежести, приникающей из приоткрытого окна. Девушка вырвалась из сновидений немного раньше, но не хотела обременять, напоминать, что торопится. Олаф проснулся, ощутив ее взгляд. Он, благодаря привычке, проворно вскочил на ноги, стараясь не замечать ноющие мышцы, и начал перебирать свои вещи.

Гибких, волосатых, жестких мыльников на привале не водилось – одежда так и осталась грязной и мятой. Но зато имелась ванная комната, в которую по скрытым в стенах трубам поступала теплая вода. Хотя бы можно было умыться с удобствами. Что молодые люди и сделали по очереди.

Когда из ванной комнаты вышел юноша, девушка, сидя на краю кровати, еще расчесывала гребнем влажные волосы. Они струились легким водопадом, закручиваясь на концах мелкими спиральками. Их сила словно проистекала из слабости остальной внешности. Они впитали в себя румянец, зелень глаз, черноту ресниц и бровей. В обрамлении распущенных волос лицо Летты выглядело еще более бесцветным. Она казалось бесплотным призраком, которого держат на этой земле одни тяжелые косы. И проводя по ним гребнем, девушка словно строила мост между небытием и жизнью.

Заметив внимание проводника, девушка смутилась. Быстрым движением прибрала волосы и вскочила на ноги.

– Не удивляйтесь, если увидите нового хозяина привала, – опустив глаза, попросил Олаф негромко.

– А что с ним случилось? – быстро спросила Летта, и юноша только сообразил, что ей до сих пор ничего не известно о ночном происшествии.

Обманывать было нелепо. Она, наверняка, слышала драку и сделала свои выводы. Тем более, ссадина на скуле Олафа опять начала кровить. Он промокнул ее, но безуспешно. Девушка протянула ему чистый платок, выжидающе глядя прямо в глаза.

– Думаю, скоро ему светит имперский суд.

– Понятно, – Летта не стала выспрашивать дотошно.

Лишь поинтересовалась, все ли остались живы, и благожелательно кивнула, уверившись, что теперь все в порядке. А потом не без любопытства спустилась вниз по лестнице. Наверное, ей мнилось, что привал преобразится магическим образом, наполнится посетителями и уютом, как в сказочных детских книжках, когда добро побеждает зло. Но, кроме молодых людей – гостей не было. В трапезной, по-прежнему, царила тишина и покой. Столы и скамейки стояли вдоль стен, как и накануне вечером. На одном – Летту и Олафа ждал нехитрый завтрак и собранный в дорогу узелок с провизией. Однако сам новый хозяин привала так и не решился показаться на глаза. Хотя готовил отлично. Каша оказалась распаренной и в меру сладкой, печево аппетитным и ароматным. Угги не обманул. В своем пятнадцатом королевстве он вполне мог служить поваром. Жаль, что привал находится на отшибе, честным трудом здесь не разживешься. А на противозаконное новый привальщик вряд ли способен.

Летта воздала должное завтраку, встала из-за стола первой и вышла во двор. Олаф оставил на столе несколько монет и, махнув выглянувшему из кухни трехглазому, последовал за девушкой.

Двор при дневном свете выглядел скромно и серо: ни огородика, ни деревца, ни беседки. Солнце зависло в зените, обещая жаркий день, а молодым людям топать и топать пешком. Как и новому привальщику, если понадобятся продукты. Распахнутые настежь двери конюшни открывали пустое стойло и кормушку. Хотелось надеяться, что кто-нибудь, или Януш, или Курт, вернут позаимствованную повозку и лошадь, они могут не раз пригодиться Угги.

Летта уже стояла за воротами и выжидающе смотрела на проводника, замешкавшегося на пороге. Она выглядела веселее, чем накануне. Ее глаза блестели, а шелковистые локоны развевались от легкого ветерка, не прикрытые тяжелым капюшоном.

– Вас что-то смущает, встречающий проводник Олаф? – кокетство девушки оказалось по-детски невинным.

– Ничего, кроме вашей слишком теплой одежды, – ответил юноша.

– Мы же с юга, забыли? – она хихикнула и пошла по дороге, огибавшей привал и вновь поднимающейся из низины на поросший кустарником холм.

Идти было легко. Тропа оказалась довольно широкой и хоженой. Подъем пологим и недолгим. Ветки не цепляли одежду, не кололи шипами, но давали тень. Солнечные лучи застревали в густых зарослях. Бродяга-ветер овевал прохладой. Путешествие казалось необременительной прогулкой. Молодые люди шутили, делились наблюдениями. Их привлекали абсолютно разные вещи: Летту необычные растения, Олафа – птичий гомон. Юноша показал ей гнездо в котором прятала птенцов птица-капля, до поры до времени детеныши были прозрачными и незаметными, потом оперивались и обзаводились способностью менять окраску в зависимости от местности, в которой находились. Девушка заметила в глубине кустарника большой круглый плод, исцарапала руки, но достала его, а потом натерла ссадину проводника и свои царапины беловатым соком. На глазах ранки затянулись. Летта рассказала, что за эти плоды в Златгороде можно выручить не меньше ста сигментов, а Олаф всегда считал их сорной травой.

Тропа становилась то уже, то шире, пролегала по равнине, огибала два холма и ныряла по трем оврагам, разделенным небольшими перелесками, так же наполненными тенями и птичьим гомоном. Через один овраг пришлось переходить босиком, потому что он был наполнен струящейся водой, прозрачной и прохладной. Из небольшой заводи, выложенной гладким камнем, путешественники с удовольствием напились, черпая прямо пригоршнями, и ополоснули лицо. Сегодняшняя дорога была даже приятной. Проводник как-то забыл и о своей станции, и о повышенном фоне опасности. Да, сопровождает девушку, но больше потакая своим собственным желаниям.

А потом Летта указала Олафу на знак, едва заметный на одном булыжнике под толщей воды: узкую ладонь с глазом посередине. Он казался выдавленным на поверхности, словно когда-то камень был мягким и податливым, и кто-то сначала приложил свою ладошку, а потом прорисовал на ней круглое око с большим зрачком и короткими ресничками, будто лучиками солнца.

– Что это?

Олаф осмотрелся по сторонам.

– Не знаю. Но гляньте, на том дереве тоже что-то подобное, – он одним прыжком выбрался на сушу, и потрогал знак на коре пальцем. – Вырезано довольно давно. А впереди есть еще.

Ладони словно приглашали следовать за ними. Манили и зазывали. Оказывались всегда в разных местах, но недалеко друг от друга. Как бусины на нитке. Поначалу они шли параллельно с тропой, а потом ныряли в сторону, теряясь в небольшой рощице. Девушка зачарованно последовала за ними, словно вдруг забыв, куда спешила. Ее наполняло непонятное чувство, наполненность какой-то недоступной разуму гармонией. Если в знаках присутствовала магия – она была древней и давно забытой.

Юноше ничего не оставалось делать, как пойти за Леттой. Он не купился на обещание неведомого чуда. Но и отпустить девушку тоже не мог. Поэтому они шли след в след. Ведомые оставленными кем-то знаками. Ладони мелькали то прямо посреди тропы, выложенные мелкими камушками, то на поваленном стволе, выжженные огнем. И привели в итоге на ровную круглую площадку, по периметру которой стояли шестнадцать обтесанных четырехгранником камней: четыре белых, четыре розовых, четыре зеленых и четыре черных.

– Что это? – повторила вопрос Летта.

Она с детским восторгом оглядывалась по сторонам. Ей словно чудились неведомые картины, невероятные сказки оживали в ее воображении, герои прикасались к одежде и волосам, что-то шептали на ухо, обещали исполнить мечты и увести в свой мир.

Олаф обошел камни. Скептически осматривал каждый, трогал неровные шероховатые поверхности. Отличающиеся цветом, они имели каждый повторяющиеся рисунки на своих гранях: ладонь с глазом; ладонь со ртом – зубастым, с вываленным языком; маленькая, прорисованная до мелочей, ладонь в ладони; и просто пустая ладонь, ровная, гладкая, без привычных глазу линий, по центру, но со спиралями и закорючками на концах пальцев. Белые камни оказались ледяными; розовые – приятно-теплыми; зеленые – обжигающими; а черные – словно не имели никакой конкретной температуры, они могли быть одновременно и холодными, и горячими.

– Может, заброшенное святилище? Мне пару раз встречались подобные, – предположил юноша, в чем-то лукавя, святилища, встречаемые им, казались мертвыми останками, а это – жило, хоть и влияло, похоже, лишь на Летту.

– И что означают эти знаки?

– Ну, давай подумаем, – юноша указал пальцем на первый знак, – ладонь с глазом находилась под водой, может, воду?

– А ладонь со ртом – земля, – втянулась девушка, – кажется, этот знак встречался на тропе.

– На живом дереве – ладонь в ладони. А это..., – он невольно радовался, что его подопечная разговорилась, отвлеклась от созерцания какого-то одной ей доступного мира, каждое произнесенное слово возвращало Летту к нему, к их путешествию в Темьгород.

– Огонь? – она оббежала камни, словно увлекшийся открытиями ребенок. – Тогда пустая ладонь – это воздух?

– Четыре сезона, по четыре месяца. Белый – зима, розовый – весна, зеленый – лето и черный – осень, – проводник чувствовал, как кружится голова, как его невольно захватывает игра в отвоёвывание внимания Летты.

Он, противореча всякому здравому смыслу, размышлял, как бы виртуознее обмануть эти ладони и камни, словно святилище обладало разумом, волей и чувствами. И боролся. Потому что девушка принадлежала этому миру, а не тому, существовавшему когда-то.