Текст книги "По своему обычаю
(Формы жизни русского народа)"

Автор книги: Екатерина Гончаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Артельные обычаи на Новой Земле соблюдаются строго, свято и ненарушимо. Вот что пишет об этом известный академик Бер: «Во время посещения мной Новой Земли для изучения тамошних произведений, я был поражен строгостью, с коей промышленники следуют правилам, введенным обычаем. Эти правила исполняются точнее, чем писаные законы во всех государствах. Всеобщее в русском народе обыкновение устраивать артель, в коей меня удивила власть хозяина, ибо хотя прежде плавания все промышленники равны ему и делаются опять равны по возвращении с промысла, но в течение трех месяцев, проведенных мною в море, я не видал ни одного случая неповиновения воле хозяина нашего судна и даже не слышал малейшего противоречия. Хозяин же этот был притом только половинщиком. Другой участник находился также с нами, но начальство предоставлено было первому, как более опытному моряку, и потому товарищ его вовсе не вмешивался в распоряжения, а, напротив того, удалялся всякий раз, когда требовалось решиться на что-нибудь важное. Когда несколько судов сходится на одной бухте, они никогда не мешают друг другу в промысле. Хозяин последнеприбывшего судна немедленно по положении якоря объявляет, желает ли он составить одну артель с прочими и сколько человек отправит на промысел; ибо добыча делится поголовно или остается отдельною артелью. В первом случае хозяева составляют общий план промысла, а в последнем сговариваются, коим образом отправить своих людей по различным заливам. Никто один другого не обманывает ложными вестями, но каждый поступает честно, ибо неизвестный за честного не в состоянии составить артели и не может быть принят в нее. Я никогда не слыхал, чтобы на Новой Земле в похвалу кого-либо называли добрым, как бывает часто в России, но всегда честным. Наш хозяин вступил в артель с двумя другими. Я купил у них часть добычи, (поскольку) лов был вообще неудачен, то последнепойманные звери продавались по весьма высокой цене. Так, например, за морского зайца назначено было 40 рублей. Я согласился дать эту цену, но с тем, чтобы мой хозяин и люди его получили 20 рублей. А другие два судна по 10 рублей, потому что наши люди поработали больше. Но он тотчас же возразил мне, что это сделать совершенно невозможно, ибо они уговорились быть в одной артели, а сделанный здесь уговор должен исполняться без исключений. Мы видели на Новой Земле мышей, но долго не могли поймать. Тогда я обещал 15-летнему сыну хозяина один рубль серебром за первую мышь, которую он мне принесет, 50 копеек серебром за вторую и по рублю медью за следующих. Вскоре Александр Афанасьевич принес мне мышь; но, отведя в сторону, убеждал со стесненным сердцем, что, если бы я точно хотел дать ему деньги, не говорить о том отцу, потому что и он состоит в артели. Я возражал ему, что ловля мышей, конечно, не относится к их промыслу и что хотя морские звери, и птицы, и самые перья идут в дележ, но что за мышей с Новой Земли, конечно, с сотворения мира никто еще не давал копейки. Я говорил это с полным убеждением. „Это все так, – отвечал он, – но отец не дозволит мне оставить себе деньги“. Получив деньги, честный мальчик не выдержал до вечера и рассказал отцу о полученном рубле. „Этот рубль принадлежит артели, – сказал отец, – и должен быть разделен так же, как и те, которые еще получишь“. После он считал в Архангельске в числе добычи от промысла и пойманных мышей. Хозяин наш получил притом немного прибыли, ибо лов не был изобилен в этот год. Не менее удивила меня в этой стране всеобщая безопасность и неприкосновенность собственности при совершенном отсутствии полиции и правителей. Избы, в коих укрываются временные жители Новой Земли, не имеют замков. Обыкновение это имеет, по-видимому, силу закона. Но из такой избы никогда и ничто не пропадало, а если б вся артель вымерла, то и тогда наследники получили бы следующее им. Я сам видел избу, коей все жители померли от цинги. Это было известно, и многие промышленники входили в нее, но вещи лежали там в том же порядке, как их оставили хозяева, только сих последних уже не было. Вещи состояли в мехах, которые в той стране равноценны деньгам; сверх того там был сундук с мелкими вещами и вместо замка с надписью: „Этот сундук принадлежит работнику Нестору“. В конце лета отправились бывшие там промышленники в избу, чтобы вместе пересчитать все, что в ней оставалось, и доставить наследникам. На вопрос, отчего происходит на Новой Земле такая верность собственности? – получаешь один ответ: здесь не украдут. Но закон обычая, препятствующий красть, простирается там еще далее. Если убитого зверя, по отдаленности от избы, неудобно тотчас же отнести домой, то промышленник втыкает возле него палку, это и служит доказательством, что зверь кому-то принадлежит, что он оставлен с умыслом и потому неприкосновенен. Я сам видел лодку, привязанную на том самом месте, где за три года пред тем оставил ее штурман Пахтусов, который не мог взять ее с собой, потому что его судно расколотило льдом, следовательно, он бросил ее; но так как стоял еще шест, к которому лодка была привязана, то никто и не смел взять ее. Вещь с подобным знаком считается неприкосновенною. Как-то на берегах Лапландии я нашел лодку с сетями и разными рыболовными орудиями и возле – наклонно воткнутое весло. Я хотел было опереться на него, как вдруг несколько промышленников бросились ко мне и просили не трогать весла, потому что это грех. Только впоследствии объяснили мне эти слова и уверяли, что если б я оставил на Новой Земле часы, воткнув возле них палку, то их, конечно, никто бы не тронул. Неудивительно посему, что такие обычаи имеют там силу закона при спасении погибающих и погребении умерших. Например, кто найдет умершего, тот должен немедленно похоронить его, хотя бы терял чрез это благоприятное время для промыслов. Обыкновение сие достойно полного уважения в стране, где все удобное для промысла время не продолжается долее шести недель, из числа коих половиной нельзя пользоваться по причине дурной погоды. Таким образом, едва выдаются 20 дней, в течение коих можно добывать на целый год пропитание для многих семейств. Тот самый промышленник, о честности коего говорил, за три года перед моим приездом сопровождал казенного штурмана Пахтусова в плавании далеко на севере от Новой Земли. Несколько больших льдин, сопровождаемых туманом, разделили их. Когда туман рассеялся, промышленник был в большом беспокойстве, ибо не видел более судна Пахтусова, и хотя он не был связан со штурманом никаким условием, но пошел искать его и, наконец, нашел на небольшом острове. Судно Пахтусова было расколочено льдами. Люди спаслись на льдине и могли взять с собою только небольшое количество съестных припасов и небольшую лодку. Льдина пристала к острову, но до Новой Земли они не могли добраться. Радостно принял их промышленник к себе и разделил с ними съестные припасы свои. Пахтусов, желая воспользоваться остатком лета, просил Еремина уступить ему судно его со всем экипажем за 2000 рублей ассигнациями. Еремин согласился, и в начале зимы Пахтусов возвратился в Архангельск, где вскоре умер. Тогда Еремин обратился с просьбой к начальству о выдаче ему 2000 рублей. Его спросили, было ли заключено им с Пахтусовым письменное условие? Он с гордостью отвечал, что не подумал об этом, когда, найдя Пахтусова на пустынном острове, принял к себе его и всех людей с ним, кормил их, служил им и лишился добычи от целого летнего промысла, что, впрочем, многие из них живы и находятся в Петербурге и Архангельске. Еремину отказали по закону, что претензии на казне должны быть подтверждаемы бесспорными доказательствами. Впоследствии, по новому представлению, что казенные люди могут погибать, прежде чем промышленники на Новой Земле выучат законы, и что тамошние обычаи не дозволяют им лгать, Еремину велено было выдать деньги, но не в виде должного, а как награду. Посему из помянутых 2000 рублей 10 % были вычтены в пользу инвалидов, а он получил только 1800. Постигая, что долг к ближнему мог обязать его к пожертвованию целым летним промыслом для спасения погибающего, он никак не мог понять, за что он и другие промышленники должны пожертвовать эти 200 рублей, принадлежащие им.

Можно представить себе, в каком восхищении, видев промышленников Новой Земли, я прибыл потом к поморцам Белого моря. Но здесь меня уверили, что те же люди, столько честные, верные и бескорыстные далеко на севере, делаются хитрыми и лукавыми в сношениях с полицейскими властями. Там они почитают свои обычаи необходимостью, здесь же видят в законах только препоны, которые надобно обойти».

Взгляд наших крестьян на преступления, проступки и преступников довольно верен, – говорит священник Макаров о тулгашанах, – хотя и есть в нем своя доля самобытности; так, некоторые преступления и проступки не считаются очень важными, например, украсть хлеба, если его нет у себя, без пошлины вырубить строевого лесу, дров, жердья и колья и распьяным-пьяно напиться до литургии в воскресный и праздничный день, особенно в храмовой. Разности между грехом и преступлением почти не существует у них: важное уголовное преступление – убить человека, например, – называется большим, тяжким грехом, а украсть удельного строевого лесу, дров и проч. – грешком. Господствующие преступления – воровство, оскорбление и неуважение святыни, неуважение родителей-стариков, разврат, изгнание плода, убиение скотины в поле, неуважение и оскорбление той власти, которая говорит и делает не так, как бы крестьяне думали. На воровство, особенно дневное, изгнание плода и убиение животного смотрят очень строго, а на прочие вышепоименованные мало обращают внимания. Изгнание плода редки. Последнее совершается девицами из стыда, а женщинами из боязни родить строгому мужу дитя женского пола или же по бедности вследствие обременения и без того многочисленным семейством.

Кража чего-либо у домашних и продажа воровски – преследуются одной руганью домовладельца и хозяина вещи; например, жене нужно что-либо купить на себя или для дочери-невесты, а муж не дает денег, она тащит воровски четверик, два-три и более зернового хлеба, пуд или более муки, несколько фунтов овечьей шерсти или что только возможно, продает охотнику чрез свою подругу и закупает в первый базарный день нужное. Муж, узнав об этом, не наказывает своей жены, а поругается, погорячится, и только.

Кража крестьянами лесу из удельных дач происходит от той причины, что значительна пошлина, а во-вторых, что, по понятиям крестьян, лес не удельный, а Божий. Бог сотворил его – следовательно, пользоваться им каждый вправе без всякой пошлины. На этих основаниях кражи леса совершаются целыми селениями, и при производстве следствий по этим делам, кроме укрывательства, нечего ожидать открытия виновных, если бы даже спрашивали под присягой.

Вообще говоря, народ Архангельской губернии отличается значительно высшей нравственностью от жителей других великороссийских губерний, отсутствием важных уголовных преступлений: убийств, краж с насилием и истязанием и прочих разбоев, а также, местами, и уважением к чужой собственности. Во многих селениях крестьяне так безопасны и доверчивы, что оставляют дома свои, уходя, не запертыми на замки, а просто втыкают чрез кольца у ворот пристав (кол, лопату, грабли, вилы и проч.), означающий, что хозяев нет дома и войти нельзя. Также овины, бани, гумна и хлева почти у всякого остаются едва припертыми. Белье, прядена, холст и проч. лежит и висит на взвозах и огородах день и ночь без похищения. Скот рогатый и лошади по лету бродят на лугах, выгонах и в лесах большею частью без пастухов и всегда сохранно. Есть местности в Архангельской губернии, где особенно бросается в глаза наблюдателям добродушие и честность народа; таков, например, Терский берег. У Максимова читаем: жители селения Умбы «небольшая часть того доброго и приветливого народа Терского берега, между которым, как положительно известно, нет ни одного раскольника и про который, вероятно, еще и до сих пор рассказывают все поморы ближних и дальних берегов, что, стоит только обокраденному мужичку заявить о своей пропаже в церкви после обедни, вор или вынужденный обстоятельствами похититель непременно скажется или укажет на него другой. Действительно, на всем Терском берегу в редких случаях употребляются замки, и то по большей части против коровы, блудливой овцы. Доверчиво смотрят все терские, откровенно высказывают все свое сокровенное… Гостеприимство и угощения доведены здесь до крайней степени добродушия, хозяин и хозяйка суетятся все время, принося все лучшее и беспрестанно потчуя, оправдываясь при этом тем, что, по пословице, хозяева-де и с перстов наедятся. Добродушие это и, по-своему понимаемое ими, гостеприимство доходило несколько раз до того, что кормщики (по большей части хозяева обывательского карбаса) не хотели даже получать прогонных денег, так что с трудом можно было убедить их в противном. „С тебя деньги грех брать, странной (странник, заезжий), а мы за Богом – дома!“ – был ответ одних. „Странникову-то златницу черт подхватывает, да и несет к сатане, а тот над ней прыгает, пляшет, к дьявольскому сердцу своему прижимает, так и в писании сказано“, – объясняли другие».

Есть местности, где и более крупные преступления, по словам некоторых, не составляют редкости. Это именно Мурманский берег. Вот что говорил уже в 1861 году господин Соловцев по этому поводу. Хозяева довольно плохо кормят своих покрутчиков (работников), поэтому промышленники для улучшения пищи прибегают к непозволительным средствам: тайно от своих хозяев продают другим не только выловленную рыбу, сало, но и снасти; в этом отношении у всех покрутчиков круговая порука, все действуют заодно. Если же кто из них захочет об этом воровстве уведомить хозяина – того ожидает смертная казнь. Над мурманскими промышленниками нет никакого надзора: ни полиции, ни сельских выборных, они делают что хотят, и все преступления остаются безнаказанными. Пользуясь этой безнаказанностью, покрутчики при первом удобном случае сталкивают доносчика со шняки (судно) в воду, или сбрасывают со скалы на каменья, или же беспрестанно бьют его чем попало, пока этот несчастный не умрет от побоев. Убитого таким образом без всяких затей хоронят на общем кладбище, и концы в воду. Впрочем, крестьянин Словцев отвергает это. Он говорит, что на Мурманском берегу есть свой суд, не допускающий до обид, и приводит следующий случай. В одном становище промышленник у другого промышленника стянул промысловую его снасть; собрались промышленники, отыскали виновного, растянули его, да и отстегали той же снастью.

По словам господина Козлова, из статистических данных о числе привлеченных к суду, которые взяты им за пять лет, с 1857 по 1862 год, из отчетов Архангельской судебной палаты видно, что наибольшее число преступлений относилось к воровству, краже (именно 26 % общего числа подсудимых). Воровство-кража встречается, по его словам, большей частью в городах, и, главным образом в губернском городе. В селениях между крестьянами случаи воровства довольно редки. После воровства произвольные порубки леса принадлежат к преступлению, встречающемуся чаще других, именно: число подсудимых, совершивших этого рода преступления, равняется 22 % всех подсудимых. Разбой и убийство встречаются весьма редко (первых – 0,4 %, вторых – 0,7 %), в этих случаях убийства чаще происходят во время драк в пьяном виде. Затем из других преступлений встречаются чаще: укрывательство беглых (3 %), сопротивление властям (2 %), преимущественно в деле розысков беглых и раскольников, и отступления от веры (2 %); последний случай обыкновенно составляют обращения к расколу, весьма частые в здешней губернии, во многих местах которой у крестьян существует обыкновение под старость не жить в миру, а обращаться к старой вере. Чаще встречаются преступления других сословий и состоят в преступлениях по службе.

У пинежских жителей существует обычай, по которому тайное взятие плодов, каковы: репа, редька, брюква и проч. – с чужих полей, в небольшом количестве и только собственно для себя, не считается воровством.

Господин Иванов пишет, что ему не случалось ни видеть, ни слышать в Пинежском уезде, чтобы мирская сходка судила крестьян за какие-либо проступки. Да и, кажется, что сходы не принимают подобных дел к своему решению, исключая того, что, если кто не исполнит повинности, тот делается перед сходом виноватее других и на него налагает общество, т. е. назначает ему, более тяжелую повинность. Но суд из сборища соседей повсеместен. Оттого-то и судбищ в административном порядке бывает не много. Жалобы возникают лишь в случаях больших краж или несносных обид. Говоря вообще, деревенский житель очень не любит длинного тяжебного или расправного производства. Позднее решение по проступкам виновному кажется как бы местью, платой за давно прошедшее, и он думает, что как другие не забывают ему мстить, так и ему не следует забывать отмстить другим.

Тяжебные дела по долгам и вообще по небольшим гражданским искам кончаются коротким судопроизводством. Ответчик должен снять с божницы икону и прикоснуться к ней губами. Это самое лучшее оправдание. Если же призванный к ответу не решится сделать предлагаемой присяги из боязни кары Божьей, то признается обязанным удовлетворить истца. Тут основание то, что Бога снять, значит на весь мир честь потерять.

Драки и ссоры, столь нередкие у простонародья, прекращаются вскоре при сходке соседей за водкой за счет более виновного.

У кого сделается воровство-кража, тот заявляет о происшествии околодку. Тогда все печищане (односельцы), при десятском, сотском, старосте или же другом лице, облеченном властью, обыскивают по деревне покраденное и, в случае отыскания, отбирают его и выдают по принадлежности. От такого обыска во имя справедливости стараются не освобождать в деревне ни одного двора, исключая тех домов, о хозяевах которых век свой никто не слыхал про худое. Меру наказания определяет и приводит в исполнение тот, у кого похищено своими руками, по тому убеждению, что своя рука владыка или свой суд ближе, вернее. Сами крестьяне на этот счет отзываются еще и так: отдуют, отдубасят проказника, с тем и конец; а уж то знай, что воровать больше не будет, да и просить никуда не пойдет. В некоторых местах укравшего вещь водят с ней по улице при толпе народа; например, похитившего чужое сено водят с привязанным на спине кошелем сена, укравшего дрова – с повешенной через плечо вязанкой дров, на виновного в краже и убийстве овцы надевают кожу этого животного и водят в таком виде по деревне. Когда водят вора, у каждого дома приостанавливаются и спрашивают: не утерялось ли что? Сенному и конному вору в особенности спуску нет: кроме того, что их бьют и водят по улице, еще взыскивают двойное количество против украденного. В Лисестровском приходе виновные в краже хлеба с поля и сена с пожни, в мелких кражах, обмане, несдержании слова по большей части платят деньгами по оценке вещей или убытков, нанесенных поступком. В Пингишах за потраву хлеба и сена должны отдать такое же количество, только в лучшем месте. За обнос (оскорбление) девицы или женщины в Зимней Золотице заставляют ходить по улицам селения с метлой и расчищать сугробы снега.

Ближайшее знакомство с обычным правом нашего народа должно привести к тому заключению, что обычное право как нельзя более субъективно. Субъективность эта, составляющая дело величайшей важности, по отношению к основам всякого законодательства, всего рельефнее рисуется при сравнений воззрений юриста, воспитанного на римском праве, для которого известное выражение fiat justitia, pereat mundus (да живет справедливость и да погибнет мир) есть святая истина, и нашего крестьянина-судьи, для которого формальное право не имеет смысла, который считает себя в праве как наказать преступника, так и простить его, смотря по обстоятельствам дела; мало того, который убежден, что наказывая, он может за одно и то же преступление определять самые различные наказания: и выговор, и денежный штраф, и арест, и розги, все «глядя по человеку и по делу».

Источники: Б-в И. Юридические воззрения народа (Исторический вестник, Том XVII, 1884).

Ефименко И. С. «Народные юридические обычаи крестьян Архангельской губернии», ОГИ, 2009.