Текст книги "Опустошение"

Автор книги: Егор Роге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Егор Роге
Опустошение

Начало

Встреча с прошлым на самом-то деле редко доставляет радость.

Бывает, что даже самые яркие и приятные воспоминания детства, лишь только некоторое время окутывая нас теплым уютным одеялом, вызывают счастливую улыбку. А потом, чуть позже, мы вспоминаем, что многих людей, участников или главных лиц наших воспоминаний, уже нет в живых, а кто-то был выброшен судьбой из нашей жизни, и улыбка постепенно сходит с нашего лица, уступая место грусти…

Во всяком случае, сидя на летней веранде ресторана «Бавариус» на Комсомольском проспекте, я уже полчаса пытался ответить себе на вопрос: для чего я решил поворошить прошлое?

Зачем я согласился встретиться с человеком, которого не видел много лет, действия которого причинили мне столько неприятностей?

Возможно, для того, чтобы сотый раз убедиться, что его падение с высот благополучия окончательно? И он не нашел в себе сил снова подняться? Нет. Я не сомневался, что удача навсегда покинула его.

А может, для того, чтобы, увидев это, насладиться моментом? Ведь это же та самая справедливость, которая так редко случается на земле.

Нет. И это не так.

Мы чаще всего искренни сами с собой, обычно не нуждаемся в самообмане, и я знал, что давно простил его.

Артем редко опаздывал, и потому я, чтобы собраться с мыслями, пришел почти на сорок минут раньше.

«Как он выглядит сейчас? – подумал я. – Уж точно он не стал меньше ростом, так и смотрит на мир с высоты своих почти восьмидесяти дюймов [1]1
  80 дюймов – около 203 см.


[Закрыть], как он шутил когда-то.

Ему сейчас сорок, да нет, сорок два уже…

– Ваше пиво, – вмешался в мои размышления официант, – нефильтрованное пшеничное, горячее вам принести минут через…

– Минут через тридцать, наверно, – ответил я, – и вот что, принесите шнапс, у вас ведь есть шнапс?

– Ну конечно, – он удивленно посмотрел на меня, люди действительно не часто пьют шнапс в двенадцать часов дня, – сейчас принесу.

«На Комсомольском почти никогда не бывает пробок, – подумал я, – поток машин по метромосту еле ползет, проносится Комсомольский, чтобы снова встать в вялотекущий трафик на Пречистенке.

А это ведь автодорожная проекция нашей жизни, долгая подготовка стремительного рывка, который, по сути, совершенно лишен смысла».

Надо же, одна порция грушевого шнапса – и такие глубокие мысли. Наверно, все алкоголики – большие философы.

Сколько времени прошло с момента нашей последней встречи? Больше десяти. Большой срок. А с момента первой? Удивительно. Двадцать пять!

Был август 1980 года…

Часть 1
Эпизоды

1980. Август

Олимпиада! Самое яркое событие лета. Огромная чаша «Лужников», поляк Козакевич взял высоту пять семьдесят восемь! Его шест так прогнулся, что я был уверен – не выдержит.

Но нет, победно подняв руки, поляк выходил из сектора олимпийским чемпионом.

Отец взял меня на стадион, твердо заверив маму, что к рижскому поезду мы непременно успеем.

У родителей «совпал» отпуск, и мы втроем ехали к морю.

Нам с мамой предстояло жить в гостинице «Jurmala», а отцу – неподалеку, в военном санатории.

На поезд мы наверняка бы опоздали, но решением властей Москва была отгорожена ото всей страны, и улицы были совершенно пустынны, транспорт ходил строго по часам, и свободные такси всегда стояли на положенных для этого стоянках.

В нашем купе оказался еще один офицер, сослуживец отца, и за разговорами родители вскоре перестали обращать на меня внимание и даже не заметили, что я вышел из купе.

Две проводницы бойко переговаривались на латышском.

– Хочешь что-нибудь? – обратилась ко мне одна из них.

– Да, а можно чай? – ответил я.

– Я принесу в четвертое купе, ты оттуда?

Я кивнул.

Изучив расписание движения поезда, который должен был проехать с десятью остановками, из которых мне особенно запомнились Резекне и Крустпилс, я вернулся в купе и заснул, не дождавшись чая.

Утром, когда я проснулся, поезд уже подъезжал к Риге.

Я мечтал, что когда-нибудь окажусь за границей: услышу непонятный язык, увижу необычную архитектуру. Рига дала мне все это, навсегда заняв место в моем сердце.

Юлий, муж нашей дальней родственницы, встречал нас на перроне. Рядом с ним стоял высокий, полный парень лет семнадцати – его сын Артем.

– Ну! С приездом, – весело сказал Юлий, – Артем, не стесняйся, бери-ка вещи.

Отец, взяв свой чемодан, уехал с товарищем в санаторий, пообещав вечером навестить нас в гостинице.

Мы сели в новенькую, чуть больше месяца назад купленную машину Юлия, – пятую модель только недавно запустили на конвейр ВАЗа, это была большая редкость.

Юлий работал заместителем директора в машиностроительном тресте, и его должность позволила ему купить эту машину одним из первых.

Мама села на переднее сиденье, а Артем и я оказались сзади.

– В каком классе-то? – наконец спросил он.

– В четвертом, – ответил я, – перешел в пятый, а ты?

– А я на первом, – ответил он.

– В первом? – не поверил я.

– На первом курсе института, – с нескрываемым раздражением произнес он.

Машина вырулила на улицу Падомю-бульвар и свернула на улицу Горького.

– Красиво, – сказал я, увидев панораму старого города, – как в кино!

– Послушай-ка, – тихо сказал Артем, – мои сказали, чтобы я занялся тобой…

– Отлично! Я не против…

– Я – против, – ответил Артем, – у меня свои дела, у тебя свои. Понял?

– Не понял, – обидевшись, ответил я.

– Послушай, я прошу, – изменив тон, сказал Артем.

Он запустил руку в задний карман брюк и достал немного мятую фотографию.

С нее на меня смотрела молодая и очень красивая девушка.

– Понял теперь? – подмигнул Артем. – У меня дела.

– Понял, – ответил я улыбнувшись…

1984. Август

Прошло четыре года. Мне исполнилось четырнадцать лет. После окончания восьмого класса полтора летних месяца я провел в Краснодарском крае в трудовом лагере, на прополке овощей и сборе черешни.

Несмотря на название – «Лагерь труда и отдыха», следует отметить, что последнего там как раз и не хватало.

Восьмичасовой рабочий день и шестидневная рабочая неделя, на мой взгляд, шли вразрез с трудовым законодательством в части использования труда несовершеннолетних.

А эпидемия дизентерии в лагере и брюшного тифа в соседней деревне не только расширили мои медицинские познания, но внесли разнообразие в рацион питания – в него были включены различные антибактериальные препараты.

Брюшной тиф, до этого вызывавший у меня ассоциации с гражданской войной и революцией, оказался нормальным явлением в южных районах Союза и в конце двадцатого века.

К счастью, ни я, ни мои одноклассники не заболели.

Вдобавок в последний момент к нашему отряду прикрепили второй – ребят из спортивной школы, ежедневные стычки с которыми редко завершались в нашу пользу.

Однако я получал истинное удовольствие от этой поездки.

Во-первых, нам удалось заработать немалые деньги, впервые в жизни, а во-вторых, со мной были мои друзья, рядом с которыми все неприятности казались пустяками.

В конце августа мои родители вместе, впервые за четыре года, отправлялись в отпуск, и мне был предоставлен выбор – поехать с ними или остаться в Москве, где, проявив самостоятельность, я должен был продержаться две недели на пятнадцать рублей.

И если бы они направлялись в любой другой город, кроме Риги, я непременно остался бы дома, но Рига – остров западного мира, готическая Европа, – навсегда завоевала мое сердце, и скоро под стук колес я ехал к Балтийскому морю.

Как и четыре года назад, нас встречал отец Артема Юлий на своих уже не совсем новых «жигулях». Он немного постарел, а вот его жена совершенно не изменилась.

Хозяйка большого дома, Ида была искренне рада нашему приезду, и ее огромная рижская квартира в старом доме навсегда останется в моей памяти как тихое спокойное место, где жило счастье.

Счастьем был и весь август восемьдесят четвертого года: поездки к морю, обеды и незабываемые вечера, которые всегда начинались с просмотра премьеры «ТАСС уполномочен заявить…» и завершались обсуждением фильма, «серьезными» разговорами.

Меня никогда не просили уйти при обсуждении тем, которые могли быть определены как пограничные, и только я сам, уходя в дальнюю комнату, погружался в мир книг, мрачные фантазии Эдгара Аллана По или непонятные рассуждения Кобо Абэ.

Я разместился в комнате Артема, хозяин которой оставил ее на два года.

Он угодил в армию только потому, что альтернативой было отчисление из института и, вероятнее всего, судимость.

Артем пытался перепродать кассетный магнитофон, который привез его знакомый моряк, вернувшийся из рейса. Конечно же, Артему не повезло в том, что именно его задержали сотрудники ОБХСС, хотя сотни рижских парней занимались этим, пользуясь возможностями портового города.

Так Артем и ушел в армию со второго курса Института инженеров гражданской авиации, который в дальнейшем он так и не окончил.

Стараниями отца он служил здесь же, в Латвии, в ста километрах от дома.

Мы приехали в Валмиеру, где дислоцировалась его воинская часть, и я впервые за эти четыре года увидел Артема.

Перемены в его облике были значительны – передо мной стоял не полноватый хулиган – подросток, а стройный и подтянутый мужчина, который говорил четко и размеренно. И которому до меня не было никакого дела.

Родители задавали ему обычные вопросы: о еде, о режиме, об отношениях с сослуживцами и офицерами.

На меня его внимание было направлено только один раз, когда я вклинился со своим заявлением, что планирую стать офицером. Артем посмотрел на меня и сказал:

– Надеюсь, к окончанию школы ты поумнеешь.

Это разозлило меня: стать офицером было моей мечтой. Воспитанный в военной семье, на примерах кодекса офицерской чести, на фильме «Офицеры», романтике рассказов отца и его сослуживцев…

– Ты же не поумнел, – в сердцах бросил я, – наверно, поэтому на голове пилотка со звездой, а не фуражка с кокардой!

На этом, собственно, наше общение и закончилось, Артему надо было о чем-то поговорить с отцом наедине, и я отправился собирать грибы, которые росли в в лесу около части в большом количестве.

1986. Ноябрь

Окончив школу, я поступил в Московский институт инженеров транспорта.

Я не смог пройти медкомиссию в военное училище, и мне казалось, что теперь, чем бы я ни занялся в жизни, толку от этого не будет ни малейшего.

Вступительные экзамены я сдал без труда – получив три четверки, я был зачислен в славные ряды московского студенчества, на факультет «Мосты и тоннели». Выбор факультета, как и выбор института, был случайным и, как вскоре выяснилось, ошибочным.

Учеба мне давалась тяжело, физика, высшая математика и чертежные дисциплины сводили меня с ума. Отдушиной для меня стали совершенно ненужные для строителей мостов история партии и английский язык. Кроме того, с удовольствием я посещал и спортивные занятия. Свободного времени у меня было достаточно для того, чтобы найти себе увлечение: я всерьез увлекся музыкой. Слушал почти всю «тяжесть», которую удавалось достать: «Акцепт», «Дио», «Ван Халлен», «Металлика», «Хелоуин», «Мановар».

Увлечение хэви-метал накладывало определенные обязательства на мой внешний вид, я отрастил длинные волосы и обзавелся различной рокерской утварью: ремнями, цепями, значками и браслетами, которые я cамостоятельно изготавливал вечерами вместо подготовки к зачетам и экзаменам. Согласно классическим канонам экономики, излишки продукции я реализовывал на свободном рынке.

Каждое воскресенье сотни «металлистов» выезжали из Москвы на электропоездах и на тихих станциях, с обезличенными названиями типа «38-й км», устраивали товарную биржу: обмен и купля-продажа, прием заказов и приобретение расходных материалов.

Обычно все, что я зарабатывал, я тратил в тот же день на новые кассеты с записями любимых групп, оставляя пятьдесят рублей для приобретения материалов.

Артем неожиданно приехал в командировку в Москву. Весь вечер я восторженно рассказывал о новой волне в развитии рока, о том, как классические композиции «Пинк Флойд» и «Лед Зеппелин» становятся историей, но не мертвой историей, а получившей второе рождение в виде творчества «Дио», «Ван Халлена» и «Металлики».

Мой рассказ сопровождался музыкальными композициями, которые вырывались из хрипящего динамика моей «Электроники-302».

Артем называл музыку несносной, утверждая, что людям, которые воспроизводят ее, никогда не улыбнется удача, потому что аудитория, то есть прыщавые подростки, совершенно неплатежеспособны, а серьезные люди никогда не станут покупать такие пластинки.

Но Артем с интересом слушал об импровизированных торговых площадках, которые мы устраивали еженедельно в перелесках ближайшего Подмосковья.

– Слушай, сколько стоит кассета с записью ну, скажем, твоей «Металлики»? – спросил он.

– Пятнадцать рублей, если кассета часовая, и восемнадцать, если девяностоминутная, – ответил я.

– А просто кассета, без записи – рубля три?

– Нет, если хорошая кассета, «Денон» или «ТДК», то девять рублей.

– Значит, девять рублей стоит просто запись? – удивился он.

– Да, так и получается, – ответил я, – хорошая студийная запись. Стерео.

– Тебе-то зачем стерео? – рассмеялся он. – На твоей шарманке…

– Куплю новую, как разбогатею, – ответил я, – присмотрел уже вашу «Радиотехнику», дорого правда.

Подумав, Артем предложил сделку – он записывает сто кассет, в соответствии с моим списком исполнителей, и привозит их в Москву.

Продав эти кассеты, мы должны получить тысячу восемьсот рублей, из которых тысячу двести должны отдать за кассеты и запись.

– По триста рублей разделим, и купишь себе сразу «Радиотехнику», – подытожил Артем.

Артем сказал, что никаких авансов не требуется, он сам достанет кассеты и запишет музыку. Стоит ли говорить о том, что я с радостью согласился.

За день до отъезда Артем спросил, могу ли дать ему в долг пятьдесят рублей. Передав деньги, я попросил вернуть их не позже чем через пять дней. Мне нужно было купить заготовки для ремней, заклепки и ковровые кольца для изготовления цепей. Он сказал, что завтра же вышлет мне деньги из Риги почтовым переводом.

Ни через неделю, ни через месяц Артем не вернул мне деньги. По причине отсутствия оборотных средств я был вынужден свернуть свой бизнес.

А Артем не приезжал в Москву больше шести месяцев.

1987. Август

В МИИТе я решил не оставаться – все же здравый смысл после полугодовой борьбы взял верх. Сразу после Нового года я написал заявление декану своего факультета, подписал обходной лист и был свободен.

Я не знал, чем буду заниматься в ожидании весеннего призыва, но отец решил, что если я не способен учиться, то должен быть способен работать: «Не хочешь работать головой – придется поработать руками», – сказал он, подписав приговор моему свободному времени.

Не имея специальности и в ожидании призыва, я на три месяца устроился на неквалифицированную, но, по счастью, хорошо оплачиваемую работу подсобного рабочего в типографии.

Я сразу осознал, насколько студенческая жизнь приятнее и комфортнее жизни молодого рабочего.

Под бодрый голос диктора, который по утрам сообщал мне о том, что московское время пять часов, я быстро собирался и, пытаясь обмануть фактически спящий организм, завтракал.

Через полчаса я уже бежал по продуваемым всеми ветрами улицам по скрипящему снегу, ехидно передразнивающему каждый мой шаг, к спасительному теплу полупустого вагона электропоезда, позволяющему доспать двадцать минут, прислонившись к затянутому инеем стеклу.

Проскочив через проходную, я оказывался в царстве бумаги – огромных полутонных цилиндров, с которыми лихо управлялись печатники, разворачивали их, подсунув под них картонку размером не больше школьной тетрадки, – стеллажей готовой продукции и упаковочного картона.

Шум печатных, переплетных, швейных машин заставлял окончательно проснуться и еще долго отдавался в голове, даже после выхода из типографии.

Всех своих коллег по цеху я разделил на три основные группы; самой малочисленной из них, в которую я записал и себя, была «случайные». Мы действительно оказались там случайно и ненадолго – я, Рома, Сергей и Карина.

Рома играл на бас-гитаре в группе «Магнит», и работа в цеху позволяла ему наладить свой маленький бизнес по продаже книг.

Книги. Это слово в середине восьмидесятых было символом успеха и благосостояния. Печатавшиеся миллионными тиражами материалы съездов и речей лидеров страны, писателей, признанных властью, но игнорируемых народом, загружали мощности всех типографий страны, а любимые всеми «бестселлеры» Пикуля, Ефремова продавались на черном рынке, десятикратно превышая номинал.

Конечно, многие мои коллеги рассматривали книги исключительно как источник получения прибыли.

Из-за этого их постоянно обыскивали на проходной, вскрывали их шкафы в раздевалках, наказывали и лишали премий.

Поскольку книга как геометрическая фигура представляет собой прямой параллелепипед, зачастую довольно объемный, это серьезно затрудняет кражу: ведь у человека только две плоскости – живот и спина – могут сравниться с книгой по площади соприкосновения.

Для меня было загадкой, с каким упорством люди, прижимая ремнями книги к спине или животу, пытались пройти через проходную, где в десяти случаях из десяти были пойманы охраной.

Рома же был хитрее.

Он вообще не выносил книги, а только листы, которые впоследствии сшивал и переплетал на домашнем оборудовании. Листы могли быть обернуты вокруг ноги, напоминая футбольные щитки, или на руки, что невозможно было заметить даже под легкой курткой.

Я был рад встретить слегка постаревшего Рому пятнадцать лет спустя на фестивале «Нашествие», что подтвердило правильность моего определения Ромы в «случайную» группу.

Карина работала в гидрометцентре, но решила доказать родителям, что ее собственный путь должен пройти через трудности, и устроилась помощницей переплетчика.

Пожалуй, она была единственной, кто так же, как и я, читал книги. Удивительно, но никто из сотен сотрудников не читал книг. Даже во время сбоев энергосети, когда оборудование замирало, или когда останавливались отдельные линии из-за нехватки ниток, бумаги, картона, ремней, никто не читал книг, предпочитая легкое общение друг с другом.

Отработав два месяца, Карина уволилась, потому что свинцовая пыль, находящаяся в воздухе, начала вызывать приступы астмы, которые пугали даже меня.

Серега, настоящий богатырь, инженер в НИИ, через дорогу от нашей типографии.

Каждый вечер он работал у нас грузчиком и оператором кара-погрузчика.

– Ты, наверно, на выходных спишь до обеда, – удивлялся я, – ты же работаешь каждый день с девяти утра до двенадцати ночи.

– Нет, у меня дом-то в деревне, жена и детей двое, – отвечал Сергей, – мне отдыхать некогда.

Неудивительно, что у него была машина, на которой иногда после вечерней смены он подвозил меня домой. По моим подсчетам, он зарабатывал не меньше пятисот рублей в месяц.

Наверно, именно на таких, как Сергей, всегда и держалась страна.

Вторая группа, которую я определил для себя как «простые рабочие», была, безусловно, самой многочисленной. Швеи, переплетчицы, упаковщицы, грузчики, печатники, на мой взгляд, вообще не представляли для себя другой жизни. Они просто трудились, выполняли свою работу, получали аванс и зарплату, ездили в отпуск, болели, выпивали. И очень быстро старели. Виной тому, быть может, был свинец, въедавшийся в кожу, из-за него лица становились серыми; а может быть, осознание безысходности – ведь в первую очередь старели глаза, в которых уже не оставалось солнца.

Мужчины, входившие в третью группу – «преступники», отдавали четверть своих доходов государству за совершенные ранее незначительные преступления, такие как кражи, хулиганство.

Некоторые из них, пойманные при попытке кражи книг, все равно оказывались в тюрьме, но большая часть все же оставалась по эту сторону стены.

Я очень хотел поскорее уйти в армию, и в марте 1987-го меня наконец-то направили на призывную комиссию.

Однако послужить стране мне было не суждено. Пожилой врач военкомата обратил внимание на неправильную работу моего сердца. Дальнейшие исследования показали недостаточное развитие митрального клапана, и по решению медкомиссии я был освобожден от срочной службы в мирное время.

Начальник отдела кадров гарантировал мне место на вечернем отделении Полиграфического института, но оставаться в типографии я не собирался.

Нужно было использовать второй шанс, чтобы вернуть свою жизнь в привычное русло.

На этот раз к выбору альма-матер я подошел очень ответственно, изучив всю информацию о гуманитарных институтах, заранее исключив из списка все технические заведения, а также музыкальные и художественные училища, так как эти таланты отца не передались мне цепочкой ДНК.

Выбор был остановлен на Московском институте народного хозяйства.

Три месяца подготовки к экзаменам: математика, сочинение, история и английский язык.

Я впервые в жизни чувствовал ответственность перед собой, перед родителями и понимал, что права на ошибку на этот раз у меня нет.

Когда я сдал все экзамены и ждал результатов зачисления, почти не сомневаясь, что первого сентября я снова получу студенческий билет, неожиданно приехал Артем. Я многократно прокручивал язвительные эпитеты, которыми собирался наградить его при встрече – мне было очень неприятно чувствовать себя обманутым и слабым.

– Привет, гегемон! – радостно произнес он, входя в квартиру, и, не дождавшись ответного приветствия, сжал меня в крепких объятиях. – Знакомься – Илза. Моя будущая жена.

Я даже не сразу заметил его спутницу – Илза была высокого роста, но рядом с огромным Артемом казалась совершенно незаметной, хрупкой и беззащитной.

Илза говорила по-русски с небольшим, но таким ласкающим слух жителя средней полосы прибалтийским акцентом. Не таким ярким, как у Лаймы Вайкуле, но все же очень заметным. На мой взгляд, Илза не была красавицей, но ее обворожительная улыбка и тихая манера говорить напомнили мне героиню Елены Прокловой в фильме «Единственная», с Владимиром Высоцким.

Артем приехал на машине отца и планировал провести целую неделю в Москве.

На следующий день я узнал, что зачислен в институт, Артем и Илза разделили со мной радость поступления.

Несмотря на то что каждый вечер мы проводили в кафе или ресторане, Артем ни разу не позволил мне заплатить за себя, хотя, работая в типографии, я сумел накопить почти четыреста рублей.

В сложившихся обстоятельствах я решил, что о невозвращенных пятидесяти рублях поднимать вопрос не следует.

– Ты знаешь, – говорил Артем, – я не люблю Москву, она очень серая, не подходит для жизни.

– Почему? – удивился я, – все стремятся сюда, тут театры, музеи, стадионы.

– И при этом тут некрасиво и неуютно, – продолжал он. – Красная площадь, конечно, впечатлит любого, но, кроме нее, у вас и правда ничего интересного. Рига и Таллин, Киев, Ленинград, Львов – эти города действительно красивы. Я никогда ни при каких обстоятельствах не соглашусь здесь жить.

Артем говорил, что надо открывать свое дело. Правительство приняло закон об индивидуальной трудовой деятельности, и впервые со времен НЭПа можно было легально заниматься мелким бизнесом.

– Я думаю сделать свой игровой клуб, – говорил Артем, – или цех по пошиву одежды, или маленькое кафе.

– А где ты возьмешь на это деньги? – удивлялся я.

– У отца или ссуду в банке.

Однако мои мысли были заняты новым институтом, и идея собственного бизнеса меня не заинтересовала.

Илза и Артем уехали, не забыв пригласить на свадьбу.

1990. Май

Артем неожиданно позвонил в конце мая девяностого года.

– Привет, что делаешь?

– Ищу возможность заработать миллион, есть что-нибудь на примете?

– Считай, что нашел. Послезавтра приезжай в Шереметьево, встречай. Только не в первое, а во второе, я прилетаю из Монреаля. – Он назвал номер рейса и примерное время прибытия в Москву. – Да, и такси возьми сразу от дома, а то в Шереметьеве ломовые цены.

Ожидая Артема в зале прилета аэропорта, я жалел себя. Меня не покидала мысль, что настоящая жизнь проходит мимо. Существуют другие города, другие страны, машины, но все это находится на другой планете, куда мне никогда не попасть.

Как и большинство моих знакомых, я выбрал для себя другую жизнь – учеба, распределение, карьера.

Конечно, женившись на втором курсе, я осложнил и без того непростую жизнь московского студента дополнительными обязанностями – мне приходилось постоянно подрабатывать везде, где это было возможно.

Моя жена Элла училась со мной в одной группе. Мы очень понравились друг другу с первого дня знакомства и вскоре начали жить гражданским браком в нашей большой квартире. Ее родители жили в Александрове, небольшом городе в ста сорока километрах от Москвы. Там она провела свое детство, закончила школу и оттуда сбежала в Москву при первой возможности, но это ни в коей мере не ставило под сомнение искренность наших отношений.

Я вернулся мыслями к Артему. Я не знал, что он улетал в Канаду, мы никогда не говорили об этом, и поэтому новость о его возвращении из Канады прозвучала для меня примерно так же, как будто он возвращался с Марса.

Последним делом Артема в Риге были игровые приставки, которые можно было через декодеры подключать к советским цветным телевизорам. Игра была записана на обычную магнитофонную кассету, загружалась не меньше десяти минут, часто давая сбои, что, впрочем, не мешало популярности игровых клубов, которые, как грибы после дождя, открывались во всех городах Союза.

Приставки Артем привозил из Польши, а распространители продавали их в салоны.

Одним из таких распространителей был я.

Связана ли поездка в Канаду с игровыми приставками или беспокойный ум Артема снова разрабатывал новую золотую жилу – мне предстояло выяснить через несколько минут.

Артем вышел из зоны прилета международного аэропорта Шереметьево в новой кожаной куртке, джинсах и идеально белых кроссовках. На мой взгляд, выглядеть лучше было невозможно.

– Привет, выпьем кофе или сразу в город поедем? – спросил Артем.

– Наверно, лучше в город, Элла уже ждет, обед готов, – ответил я.

– Ну ладно, поехали, сейчас я все решу, – улыбнулся Артем, – где лимузин-то?

Водитель нашего лимузина, шикарного «Москвич-2141», стоял, нервно поглядывая на часы, и, увидев нас, торопливо выбросил сигарету и завел мотор.

– Отель «Савой», – сказал Артем.

– Где это?

– О’кей, ноу проблем, к «Детскому миру».

– А зачем нам в «Савой», ты разве не у нас остановишься? – спросил я, когда мы отъехали.

– Нет, просто посидим, спокойно поболтаем, это единственное нормальное место в Москве.

Всю дорогу Артем рассказывал о Канаде, в которой он провел целую неделю. Про идеальную чистоту на улицах, про дороги, про «правильные» машины и «правильные» магазины. По его мнению, правильными магазинами являются те, в которых можно было купить, например, еду за деньги. А наши магазины, в которых нельзя ничего приобрести вне зависимости, есть деньги или нет, он записал в разряд «неправильных».

В Канаде он открыл свою собственную компанию, которую назвал «Норт Америка корпорэйшен оф интернейшнл трэйд», обзавелся дорогими визитками и чековой книжкой.

Остановился он у одноклассницы своей мамы, Марины Ласкер, которая жила там уже пятнадцать лет, сумела накопить на приличный дом, «пятибедрумный», то есть с пятью спальнями, не считая кухни и прочих помещений, и получить хорошую работу: стоматолога в медицинском центре.

Марина же и познакомила его со своим приятелем Сэмом, который в Союзе был Семеном Аркадьевичем и занимал большой пост в строительном комплексе Украины, который, в свою очередь, предложил Артему бизнес по поставке в Россию канадских машин для изготовления бетонных блоков для строительства.

«Савой» поразил меня.

Впоследствии, объездив полмира, останавливаясь в лучших отелях, я всегда вспоминал свои первые «савойс-кие» ощущения.

Это был первый и, безусловно, самый лучший советский отель: выдержанные в стиле ампир интерьеры были олицетворением роскоши. Названный в честь герцогства Савойи – земли французских аристократов, отель был настоящим кусочком того мира о котором я даже боялся мечтать.

Мы прошли в бар с великолепной мебелью новомодного для начала и конца двадцатого века ампира, верхний уровень которого поддерживали античные статуи.

Изображение саламандры как символа отеля можно было увидеть и в роскошной лепнине в коридорах, и на коврах, приглушающих все шумы, шаги гостей и персонала до такой степени, что казалось, будто в фильме, который я смотрю, монтажер не успел записать звуковую дорожку.

Артем заказал нам пиво. Кружка «Карлсберга» стоила пять долларов, что соответствовало примерно ста рублям. В городе такая же кружка, правда «Жигулевского», стоила сорок копеек.

Я был шокирован тем, что пью пиво стоимостью в две с половиной стипендии за кружку, и поделился этим с Артемом.

– Я в Канаде решил, что больше не буду переводить цены в рубли, чтобы не сойти с ума, – сказал Артем, – надо зарабатывать примерно сотку в год чистыми, и все будет о’кей.

– Сто тысяч? – удивленно спросил я.

– Сто тысяч долларов.

– Это совершенно невозможно, нельзя заработать такие деньги, это около двух миллионов рублей.

– Знаешь, сколько я буду платить тебе с каждого проданного «Брика»?

– «Брик» – это этот канадский станок?

– Пятнадцать тысяч долларов составит твой профит.

– Это заманчиво, конечно, Артем, – ответил я, понимая смысл слова «профит», – но я даже и доллара в руках не держал. И это, по-моему, противозаконно.

– Как там в «Интердевочке», помнишь? «Весь мир покупает и продает валюту!» На этом месте фильма зал всегда аплодирует, – продолжил Артем – на, возьми на раскрутку.

Артем достал из кошелька стодолларовую купюру и протянул мне.

– Я не могу ее взять. Это очень большие деньги.

– Большие. Но это не подарок. Тебе придется ездить, возможно, приглашать людей в ресторан. Не води только в «Савой», а то надолго не хватит. Можешь купить себе что-нибудь из одежды: я потом спишу это с твоего профита.

– Понял. А сколько стоит этот «Брик»?

– Двести пятьдесят тысяч, СИФ Ленинград.

– Я не понял про Ленинград.

– Учись студент, вот тебе первое задание – СИФ и ФОБ, запомнил?

Он взял салфетку и записал:

«1. СИФ

2. ФОБ

3. Инкотермс».

Я поинтересовался, сколько времени он проведет в Москве.

– Завтра лечу в Ригу, соскучился по своим девчонкам. В начале недели буду здесь, еду в Удмуртию, там друг Семы большой строительный начальник. Пора впарить пару «Бриков», – улыбнулся Артем, – у тебя видео нет, конечно?

– Откуда же, с нормальным телевизором десять тысяч, не меньше.

– А у друзей?

– Есть у одного парня, а что?

– Оставлю тебе кассеты про работу «Бриков», там все увидишь, и все материалы. Почти все на русском, но есть и по-английски. Поймешь?

– Вряд ли.

– Дай-ка нашу салфетку.