Текст книги "Жорж Дунаев"
Автор книги: Егор Просвирнин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Глава девятнадцатая.
Мы успеваем пробежать пару переулков, как замерший город оживает. Из каждой подворотни доносятся пулеметные очереди и гортанные крики, в разных частях столицы вспыхивают огни взрывов, изредка слышен рев реактивных минометов. Блажен, кто ожидает – и культисты Хаоса дождались своей ночи. Из-за темноты и быстрого бега мы не можем оценить весь масштаб происходящего, но, похоже, что штурм правительственных позиций начался в двадцати разных местах одновременно. Мы петляем из тени в тень, перепрыгивая через трупы с вспоротыми животами, оббегая безумных культистов, с ревом вырывающих сердца из еще дергающихся тел и убивая берсеркеров-одиночек, пытающихся броситься нам наперерез, размахивая кривыми ножами. Повсюду кровь, повсюду трупы, повсюду звезды Хаоса – их рисуют на стенах домов свежими внутренностями. В центре города идет серьезный бой, ухают гранатометы, захлебываются лаем пулеметы, с грохотом рушатся стены. На окраинах – бессмысленная и бесконтрольная резня, в которой убивают каждого, оказавшегося без священной звезды. Зверь Хаоса слишком долго томился взаперти и теперь, вырвавшись на свободу, убивает, убивает и убивает, без цели, без смысла, без пощады.
Мы вырываемся из обреченного города, превратившегося в ад на земле, и из последних сил бежим к космокатеру. Взобравшись на очередной бархан, я вижу вдалеке наш бесценный транспорт, билет с безумной планеты в нормальную жизнь. Странно, но вокруг космокатера темно и не видно никаких следов монтажных работ. Мы пробегаем еще несколько сот метров и понимаем, что никто никуда никакой двигатель не привозил и не пытался установить. Нас кинули, задаром сделав козлами отпущения. Я в изнеможении падаю на холодный песок и хриплю, пытаясь восстановить дыхание. Рядом ртом ловит воздух Тиамат. Продышавшись, я понимаю, что это все. Что мы никуда никогда не улетим. Что через пару часов уцелевшие солдаты Халифа узнают наши имена, а еще через пару часов – найдут и садистки казнят. И что даже если мы избежим смерти от рук уцелевших, то находиться рядом с городом, полным озверевших от крови хаоситов – не самое мудрое решение. И что добив правительственные силы, хаоситы, скорее всего, займутся своими запретными ритуалами, по сравнению с которыми пробуждение Спящего – детская мурзилка. Я не хочу даже думать, что будет с планетой через пару дней. Да-да-да, это все учинил я, это я не понял, что передо мной не жаждущие власти революционеры, а сумасшедшие маньяки, но поезд уже отправился со второго пути и все, что мне остается – это смотреть на проносящиеся мимо пейзажи разрушения, пытаясь закрыться от них крохотной занавесочкой незнания.
Тиамат поднимается и садится на песок. Вглядывается в огни оставленного нами города:
– Красиво. Все-таки обреченный город, умирающий под градом ударов кривых ножей – это красиво.
– Особенно если смотришь на него со стороны.
Тиамат жмет плечами, не отрываясь от созерцания вспышек далеких взрывов. Внезапно она вскакивает на ноги:
– Смотри! Смотри! Видел, где полыхнуло?
– Нет – я приподнимаюсь на локте – Что там?
– Помнишь, араб нам говорил про холм с коммуникационным центром? Только что там было два взрыва.
– Ты хочешь сказать, что…
– Что хаоситы штурмуют центр, расстреливая его охрану…
– …а у нас бронебойная винтовка, легкий пулемет и отчаяние в последней степени. Ты думаешь?
– А что нам еще остается? Прятаться в дюнах, ожидая смерти от обезвоживания?
Я вскакиваю на ноги и готовлю стимуляторную смесь, в разы превышая допустимые дозы. Когда предстоит путешествие на скотобойню, жадничать не стоит.
Закинувшись, мы бежим в направлении коммуникационного центра. Сейчас городу сильно хуже, чем час назад – почти все улицы залиты кровью, много домов с выбитыми дверьми, правительственных войск нигде не видно. Улицы снова пусты, но теперь это не пустота затишья перед бурей, это пустота кладбища. Мы добираемся до холма с центром, так и не встретив ни одного живого человека. Холм усыпан горами мертвых тел, как солдат Халифа, так и хаоситов. Зрелище отвратительное – местами дело доходило до рукопашной и боя на ножах, несколько раз я вижу трупы хаоситов, зубами вцепившихся в своих врагов. У входа в центр мы замечаем двух вооруженных культистов, увлеченно потрошащих трупы и тихо переговаривающихся между собой. Одним выстрелом я снимаю правого, Тиамат очередью из трех патронов косит левого. Осторожно входим внутрь и оказываемся в длинном коридоре, полным изрубленных тел. Наши ботинки скользят в крови, периодически под ногами что-то (я боюсь опускать глаза, чтобы посмотреть, что именно) хлюпает и чавкает, в целом картина напоминает поучительную иллюстрацию «Почему не надо помогать незнакомым дядям со странными шрамами на руках». Мы медленно движемся по коридору, аккуратно зачищая боковые комнаты – охраняющие их культисты слишком заняты расчлененкой, чтобы успеть среагировать на наше появление. Мы убиваем двадцать или тридцать хаоситов, прежде чем добираемся до главного пульта управления. Серые стальные стены, вымазанный красной кровью стальной пол, изрубленная аппаратура, звезда Хаоса на потолке и… наш старый знакомый араб, застывший в трансе перед монитором межпланетной связи. Из монитора на араба таращится аморфная фиолетовая пакость. Будь я в другом настроении, я бы, пожалуй, пакости испугался, но сейчас я был слишком рад встречи с моим дорогим пятисоттысячным другом. Хуяк! – я бью араба прикладом винтовки по затылку, выводя из транса:
– Привет, дружок. Помнишь меня?
Несколько секунд дружок приходит в сознание, затем поднимает взгляд на меня, и я вижу, как зрачки его расширяются от ужаса:
– Помнишь, да? – удар прикладом в зубы, араб опускает лицо, харкая на пол кровью и осколками зубной эмали – А помнишь, что я тебе говорил, а? – кулаком в ухо, бедняга воет.
– Я говорил, что ни один кинувший меня говноед не остался в живых. Ты почему меня не слушал, а? Ты думал, что твои боги Хаоса тебя защитят? Ты думал, что вот эта вот срань из монитора вылезет и спасет тебя от гнева Жоржа Дунаева? – араб мычит что-то неразборчивое. Я бросаю винтовку на пол и беру кидалу за грудки, поднимая его перед собой.
– Скажи, почему ты такой тупой? Почему ты пожадничал эти жалкие поллимона? Почему ты, говно ты такое, годы готовил план захвата планеты, все захватил, всех победил, все живое вырезал, но забыл мне заплатить жалкие пятьсот тысяч и этим пустил все Азатоту под хвост? – араб в ужасе дергает ногами, мое лицо начинает наливаться свирепостью обманутого вкладчика.
– Почему вы все такие тупые? Почему вы все думаете, что самые умные, что вам удастся улизнуть, проскочить, улететь от меня? Почему вы все пытаетесь и на коня сесть, и рыбку съесть? Ты понимаешь, что мне жалко тебя? Что мне жалко великолепного плана, жалко тысячи преданных культистов, жалко блестящей смертоносности твоей операции? Что я чувствую себя старшеклассником, за две секунды разламывающим песочный замок, который так долго и упорно возводили первоклашки? Ты понимаешь? Нет, ничерта ты не понимаешь. Потому. Что. Ты. ТУПОЕ. ГОВНО! – на последнем слове я начинаю бить его головой об острый металлический угол и бью до тех пор, пока на меня не брызгает его мозг. Тиамат, наблюдавшая всю сцену, в шоке пытается что-то сказать. Я оборачиваюсь к ней с ласковой улыбкой:
– Я добрый, позитивный человек. Но есть ситуации, в которых меня лучше не злить. Ты только что видела одну из таких ситуаций.
Затем я показываю «фак» срани из монитора и переключаю канал, выходя на связь со столицей Великого Халифата. Появившемуся на экране угодливому арабу я сообщаю наш статус и номера наших идентификационных карт, после чего вкратце объясняю ситуацию. Араб в ужасе закрывает лицо руками (Допустить ТАКОЕ в границах Халифата с вечным другом халифа!) и обещает немедленно отправить к нам на выручку целый звездный крейсер. «Ориентировочное время прибытия – через двенадцать часов». Отлично! Всего лишь еще двенадцать часов в кровавом хаосе сошедшей с ума планеты и мы спасены.
Глава двадцатая.
We took a back road, we’re gonna look at the stars
We took a back road in my car
Down to the ocean, it’s only water and sand
And in the ocean, we’ll hold hands
But I don’t really like you, apologetically dressed
In the best put on the heartbeat line
Without an answer, the thunder speaks from the sky
And on the cold, wet dirt I cry
And on the cold, wet dirt I cry – я прерываю песню, выключая аппаратуру связи. Оглядываю комнату управления телекоммуникационного центра, напоминающую разделочный цех, перезаряжаю винтовку и повторяю:
– And on the cold, wet dirt I cry – Тиамат удивленно поднимает бровь:
– Тебе хочется плакать?
– Да. Я устал. Мне надоели битвы и глобальные катаклизмы. Мне надоело отвечать за других, спасать, утешать, объяснять. Я не вижу в этом смысла. Я не вижу смысла в мелкой суете мелких людей, режущих друг друга цепными топорами, жгущих друг друга лазганами и водящих вокруг меня безумные хороводы озверевших дегенератов, хором напевая: «Спаси нас, Жорж Дунаев, спаси!». Чудесно и замечательно, когда у тебя в жизни есть смысл. Цель. Резон к существованию. Когда у тебя внутри тепло и тесно, и покойно, как после овердоза транквилизаторов. Когда мир сжимается и сужается, темнеет, облегает тебя мягким бархатом теплого покоя, когда вопрос «Зачем?», когда вопрос «Почему?» не беспокоит. Просто, это есть, и ради этого ты живешь. Этот теплый покой – одна из форм счастья, постоянный выброс эндорфинов в кровь, безжалостный убийца рефлексий и сомнений. В некотором смысле, самооскотивание и деградация – уровень осознания окружающей реальности снижается в разы, ты закрываешь глаза на миллион вещей, от озверевших рвачей в правительстве до холодных капель, падающих тебе на лоб. Все равно. Тепло и хорошо, я знаю, зачем и почему я здесь, больше мне ничего не надо. Что-то подобное меня накрыло, когда куратор рассказал, для чего я ему нужен. Зажег внутри меня огонь цели. Я огромный паровой робот со связкой сухих дров в топке. Ррраз! – и холеная чиновничья рука подносит к дровам огонь. «Чух-чух-чух, я всех спасу! Чух-чух-чух, Жорж Дунаев online!». Красные отблески в глазах, дьявольская улыбка, белый костюм, дрожь предвкушения. «Чух-чух-чух!» – и водопады чужой крови заливают топку, огонь гаснет, я останавливаюсь. It’s pointless. Пустота. Отчаяние. Холод вокруг. Бесконечное серое осеннее небо с мелким дождем в грудной клетке, пронизывающий мокрый ветер в голове. Я вижу ситуацию со стороны. Крысиные бега, вечный круг, «меньшее зло против большего зла», «господа, позвольте отвести кинжал убийцы, чтоб дальше воровать могли вы смело». Я здесь не для этого. «Комон, Жоржи, перестань, впереди тебя ждут миллионы восхищенных телок с сиськами и кейсы кокаина!». Да-да. Оставьте себе, ублюдки. Мне нужен домик в горах, бутылка виски и человек, который будет значить для меня больше, чем вся вселенная, вместе взятая. Все. Так мало. Крохи, крохи. Так мелко, так крохотно, так по-мещански глупо. Закрыть глаза и утопить сознание в запахе волос родного человека. Родного, блин, а не садисткой куклой с претензиями на королеву южного полюса галактики! Но нет, но нет, вперед-вперед, оловянный солдатик, получи свою дозу одиночества, опасностей и пластиковой славы. Убей и зарежь их всех, Жоржи, и ты получишь миллиард восхищений от абсолютно чужих тебе людей. «Тетя Клара ценит тебя, Жоржи! Дядя Коля восхищается тобой, Жорж! Сосед Иван посылает тебе свое одобрение, Дунаев! Продолжай! Продолжай, мы ждем Жорж, мы ждем продолжения!». Fuck you. Fuck! Не хочу никуда идти. Не хочу ничего делать. Дайте мне нож, дайте мне вскрыть себе вены и писать на стенах собственной кровью «СМЕРТЬ! СМЕРТЬ! СМЕРТЬ!» до тех пор, пока я не потеряю сознание и не сдохну. Сгорите все в аду и прихватите с собой всех своих родственников до десятого колена, я передам вам в пекло поздравительную открытку на Рождество – я опускаюсь на колени, затем валюсь на бок, прямо в чужую кровь, и начинаю рыдать холодными слезами бесполезного человека. На Тиамат моя речь не производит никакого впечатления – она спокойно подходит ко мне, достает из моего кармана стимуляторную смесь и аккуратно ставит меня. Я рыдаю до тех пор, пока наркотик не начинает действовать. Затем я резко поднимаюсь, вытираю чужую кровь, поправляю винтовку на плече:
– Что у нас там дальше?
– Возвращение к космокатеру, ожидание прибытия крейсера Халифата.
– Отлично, пошли.
Мы выходим из центра, вокруг по-прежнему ночь, вокруг по-прежнему ни души. Тихо и покойно, лишь вдалеке, из захваченного культистами дворца планетарного халифа слышится праздничный вой. Первая и последняя оргия зверей, продавших богам Хаоса свои души в обмен на глоточек крови. Естественный и печальный исход для человека, думающего не как все. В какой-то момент ты понимаешь, что неправа мама. Потом понимаешь, что большая часть окружающих тоже неправа. Неправ президент, неправо правительство, неправ Патриарх Федеральной Церкви, размазывающих по обратной стороне телеэкрана жидкие сопли «духовности». Ты понимаешь, что ты стандартный гражданин, попавший в мир стандартных вещей. Компьютер с предустановленной обществом операционной системой: политические взгляды, религиозные взгляды, сексуальные привычки, социальные воззрения, культурные нормы – все вбито в тебя с рождения. Тебя на самом деле нет, есть лишь совокупность стандартных параметров, которую шлепнули по попке, заставив открыть рот в крике, первый раз вдохнув воздух стандартного мира. И ты начинаешь бороться за себя, ты начинаешь отклоняться от норм и стандартов, впадая в девиации, а то и вовсе в извращения. «Хоть бы и гомосеком, лишь бы манифестировать себя». В какой-то момент ты случайно поднимаешь затхлый ковер реальности и обнаруживаешь в его подноготной тьме силы таинственные и пугающие. Не стандартного скучного пресного «бога» для всех, а целую свору диких и опасных демонов для тебя. Они начинают шептать тебе на уши, обещая реки крови, оторванные руки и отрезанных носы обывателей всего лишь за пару ритуальных порезов. Ты колеблешься. Финальный аргумент – «ну ты же не такой, как они. Ты же не боишься, ты же хочешь быть настоящим, ты же хочешь быть индивидуальным, ты же не стремишься слиться с толпой. А какая толпа примет демонов? Какой обыватель поцелует Сатану под хвост? Это сможешь сделать только ты, такой нестандартный такой клевый. Все круто, чувак, все круто, самоманифестация, власть, деньги, чужая кровь – только произнеси пару заветных слов». И ты произносишь. И находишь других таких же. И вместе вы творите ритуалы столь извращенные и дикие, что только разум культиста Хаоса может понять и вместить их. И затем вы решаете восстать, сбросить иго зажравшейся сволочи, дать волю своим богам. И все кончается тем, что ты, дико урча, жрешь ртом холодный труп грязного человека, в гордыне и самоманифестации пав до уровня бродячей собаки. Если бы к тебе хоть на миг вернулось сознание, ты бы снова сошел с ума от одной мысли о своих преступлениях. Но оно к тебе не вернется – до прибытия крейсера с Исламской Инквизицией остается меньше двенадцати часов. Они уже летят, в строгих зеленых плащах, испещренных сакральной вязью, с ритуальными серпами, с цифровыми копиями Корана, висящими у них на груди. Их поступь легка и спокойна, их лица непроницаемы, их спины не дрогнут под тяжестью баллонов с горючим для огнеметов. Последнее, что ты увидишь в этой жизни – языки пламени, пожирающие твою стонущую плоть. Бунт, манифестация, самосознание, кровь и ярость в обмен на ритуальное сожжение. Ночь безумия Хаоса в обмен на загубленную жизнь. Из последних сил ты прохрипишь: «Лучше раз напиться крови, чем триста лет жрать падаль». И я отвечу тебе просто: «Глупый мудак».
– Глупые мудаки – шепчу я, сидя на холодном песке ночной пустыни перед безжизненным космокатером. Тайком от Тиамат я впрыскиваю антидот, приятная обволакивающая теплота наркотика тут же уходит, и прежние мысли накрывают меня. Я ложусь на песок, сворачиваюсь в позу эмбриона и тихо плачу всю ночь. Я плачу о потерянном смысле жизни, плачу о собственной ничтожности и никчемности, плачу о тотальной бессмысленности происходящего, плачу о сосущей пустоте в груди. Я плачу до тех пор, пока меня не окликает Тиамат: «До прибытия крейсера осталось полчаса». И я поднимаюсь с песка, и я ставлюсь стимуляторами, и Тиамат улыбается, и барханы золотистого песка заливает яркое солнце, и я тоже улыбаюсь. Через полчаса прибывает крейсер и я, переодетый в церемониальные одежды посла, вхожу в его гигантское нутро, замечая несколько сотен суровых мужчин в зеленых одеждах, обвешанных тяжелым вооружением. Мужчины торопливо выгружают из крейсера ящики с боеприпасами, несколько из них громко читают суры из Корана. Я благословляю их крестом, и люк крейсера закрывается перед лицом моим, и крейсер ревет, отрываясь от земли. Мы улетаем с Аль-Рашида, улетаем в Золотой Дворец Великого Халифа, и я безразлично смотрю на удаляющуюся планету, давя нотки сожаления новыми инъекциями наркотика.
Глава двадцать первая.
Большую часть путешествия до Золотого Города я провожу в выслушивании бесконечных извинений от Великого Визиря, Капитана Корабля и части корабельной команды. Они извиняются и извиняются, стучат лбами в пол и клянутся самыми страшными клятвами, что такого со мной больше не повторится. Она клянутся послать к Аль-Рашиду миллионы спутников связи, вывести к нему тысячи орбитальных баз, направить сотни тяжелых крейсеров на патрулирование границы. Я выслушиваю их обещания молча, сидя на вышитой золотом подушке и задумчиво раскуривая кальян. Я знаю, что они забудут о них сразу же, как только передадут меня халифу и, по старой восточной традиции, после тысячи слов не будет ни одного дела. Я останавливаю их поклоны взмахом руки:
– Глубокоуважаемые, все, что мне сейчас нужно – это знать, что силы Хаоса на Аль-Рашиде получили достойное их наказание.
Из замершей шеренги виноватых выходит Великий Визирь и низко кланяется мне:
– О, глубокоуважаемый дорогой вечный друг Халифа! Мы послали на Аль-Рашид сразу несколько команд Исламской Инквизиции, мы послали самых фанатичных, самых преданных и самых беспощадных инквизиторов, которых только могли найти в пределах нашего скромного государства. Будьте уверены, что еще до того, как ваши благословенные очи узреют сады и фонтаны Золотого Города, на Аль-Рашиде не останется в живых ни одного еретика!
– Хорошо – я улыбаюсь и отпускаю его знаком руки.
– Я доволен извинениями глубокоуважемых. Теперь же я попрошу глубокоуважаемых оставить меня одного – вся шеренга глубоко кланяется и молча покидает мои покои. Оставшись один, я первым делом посылаю сообщения Куратору и Миранде, вкратце описывающие мои злоключения и текущее положение дел. Затем я, утопая в безразмерных рукавах церемониального костюма посла Федерации, созданном специально для визитов в Халифат (большой синий халат с огромными рукавами, вышитый золотом и славословиями Халифу, предельно безвкусная, но ужасно дорогая вещь), начинаю писать колонку, изредка прикладываясь к кальяну. За кальяном же меня и застигает рев двигателей нашего крейсера, означающих, что мы отключили бесшумный гипердрайв и заходим на посадку. Вяло пожав плечами, я отсылаю колонку Миранде и отправляюсь в ванную комнату. Полностью раздевшись, я провожу полчаса за душем, натиранием гелями, лосьонами, кремами и прочими процедурами для восстановления иссушенной пустынным солнцем кожи. Арабы ценят прежде всего внешний вид, и я должен выглядеть как холеный представитель сытой Федерации, а не как иссушенный пассионарий, устроивший бунт на провинциальной планете.
Наконец, рев двигателей прекращается и корабль замирает. Я облачаюсь обратно в церемониальный костюм и жду. Через минуту появляется сам Великий Визирь и, низко кланяясь, ведет меня сквозь коридоры корабля. Стены и потолки арабского крейсера расписаны красочными сценами пиров и охоты, панели авторизации у дверей позолочены, никакого унылого железа и пластика. На декорирование космических кораблей арабы тратят суммы, сопоставимые с их постройкой. Более того, команда корабля зачастую еще и добровольно собирает деньги на дополнительные узоры и украшения. Невзрачный, но одержавший миллион побед крейсер ценится куда меньше, чем сверкающий позолотой, но ни разу не бывший в бою. С точки зрения жителя Федерации местные нравы сущее безумие, мне же они нравятся. По сути, обильные украшения всего, от унитазов до орбитальных баз – это вещественное проявление гордости, своеобразной гордости собой, своими силами, своим богатством. И, конечно же, тщеславия. А гордый и тщеславный человек никогда не отступит там, где другой давно бы уже побежал, сверкая пятками. Именно поэтому ослепленные собственным тщеславием арабы бились наравне с берсеркерами Полярных Псов, ослепленными жаждой крови. Позолота может успешно противостоять животной ярости, россыпь бриллиантов – цепному топору, а тайные арабские воскурения – мощным боевым наркотикам. В мире бесконечной роскоши стыдно быть бедным, равно как и стыдно быть человеком со здравым смыслом, кричащим «За цену отделки этого крейсера вы могли купить второй! Вы идиоты!». Это самолюбование надо просто принять, впитать его в себя, слиться с ним и перестать обращать на него внимание. Только став рыбой в реке золотого песка, можно понять и убедить местных правителей. Я вспоминаю, что глава уничтоженной делегации федералов перед поездкой сделал себе имплантацию золотых пластин с гравировками прямо в лоб, а пальцы оплел тончайшими золотыми нитями. Жаль, что такое богатство разорвало ракетами Псов.
Мы подходим к выходу из корабля, и я встречаюсь с Тиамат. Все время путешествия она провела на женской половине крейсера и сейчас на ней причудливо украшенная паранджа. Я задумываюсь, что будет, если халиф захочет попользовать ее и какие у нее указания на этот счет. Когда мы сближаемся, она негромко говорит мне «Я здесь как твоя женщина», и я успокаиваюсь. Мы начинаем спускаться по трапу с золоченными перилами, перед трапом расстелена ковровая дорожка, окруженная с двух сторон разодетыми членами экипажа. Даже промеж собой им стыдно показаться совсем без украшений, что уж говорить о посланниках Федерации – некоторые из офицеров напоминают натурально попугаев. В конце шеренги в поклоне согнулся капитан корабля. Я кланяюсь ему в ответ и вежливо благодарю за приятное путешествие. Капитан выслушивает меня, кланяется еще ниже и минут пять рассказывает, какое удовольствие и наслаждение ему доставила сама возможность отвезти меня в Золотой Город. Наконец, мы расстаемся, и я получаю возможность оглядеться. Мы стоим на вершине посадочной башни, с огромным сверкающим крейсером сзади и отличным видом на город спереди. Я вижу перед собой тысячи роскошных вилл, я вижу сотни полумесяцев на гигантских куполах мечетей, я вижу узкие улочки, зеленые сады и бьющие вверх фонтаны, совсем вдали смутно проступают гаргантюанские контуры Золотого Дворца Халифа. Преобладающий цвет панорамы – желтый, все дома и тротуары покрашены в песочные тона. Несмотря на то, что климат Золотого Города предельно далек от пустынного, а улицы его полны сверхсовременных зданий, Халиф распорядился покрасить и задекорировать каждое строение так, будто оно глинобитное. «Мы не должны забывать о своих пустынных предках» – сказал он тогда, и во всем Золотом Городе мигом распространилась мода на превращение шикарных многоэтажных вилл в бедные глинобитные хижины. Контраст потрясал – входя в дом, выглядящий как случайное пристанище еле-еле сводящего концы с концами нищего, вы оказывались в царстве роскоши и высоких технологий. Из-за желания предать городу вид старинного арабского поселения все улочки строились узкими и непригодными для машин, транспортные магистрали вынесены под землю, с выездами прямо во дворы домов. Конечно, это стоило дикую сумму денег, но разве это может остановить Великого Халифа?
В сопровождении визиря мы спускаем на лифте в подземный гараж, где нас уже ждет огромная, сочащаяся богатством и роскошью машина. Забравшись внутрь, я подтягиваю полы халат и смотрю в окно. Скучные серые подземные туннели завешаны телеэкранами с бесконечной рекламой, прерываемой лишь славословиями Халифу. Обычный человек, постояв в таком туннеле среди орущих экранов хотя бы минут десять, непременно сошел бы с ума, арабы же рассматривают рекламу с удовольствием. Я нажимаю кнопку, и окно машины темнеет, отгораживая меня от безумного хаоса снаружи. Визирь едет в соседнем автомобиле, мы же с Тиамат несемся по туннелям в полной темноте, и лишь слабое свечение кнопок и панелей освещает нас. Я откидываю голову на спинку кресла и шарю в карманах, ища стимуляторы. Впереди меня ждут самые сложные переговоры в моей жизни и надоевшая мысль «я не имею права на ошибку».
