Текст книги "Жорж Дунаев"
Автор книги: Егор Просвирнин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Глава седьмая.
На время приступа мой разум покинул меня, погрузив внутренний взор мой в потемки. Я блуждал в них подобно слепцу, размахивая перед собой руками, но руки мои хватали лишь пустоту. Не знаю, сколько провел я в потемках – день, два, три, неделю, месяц, но в один прекрасный миг я узрел вдалеке от себя крохотное пятнышко света. Я кинулся к нему изо всех своих сил, отчаянно меся ногами податливую темноту. Пятнышко приближалось, все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, и когда я достиг его, оно превратилось в небольшую нору. Я опустился на четвереньки и полез сквозь нору наружу, к свету. Метр, два, три и вот я оказываюсь в небесах мира необычайной красоты, падая прямо вниз. Подо мной расстилаются обильные луга и леса, но ветер относит меня в сторону и вижу я множество стеклянных куполов большого размера, и падаю прямо на один из них, пробивая телом своим толстое стекло купола. И вижу я внутри огромные стеклянные столы, на которых совокупляется великое множество перезрелых людей. Я смотрю на связанных промеж собой срамными органами мужчину с усами и похотливую рыжую старушку, я вижу костлявую пару, называющую друг друга мужским отчеством, я вижу другую пару, похожих на красавицу и чудовище, я вижу десятки и сотни иных источающих омерзение пар. И вся эта масса несвежей плоти колышется, охает, попердывает, покрикивает, подергивается и вертит усами в экстазе удовольствия. И я содрогаюсь в рвоте, и под свой старческий рев вся совокупляющаяся масса кончает и разлепляется, и расходится, и одевается в строгие костюмы, и улыбается друг другу и зовет друг друга по имени-отчеству и раздает друг другу призы и награды, и жмет довольно руки друг другу и удаляется из купола, увлеченная светским разговоров о далеких мирах и галактиках. И остается после них лишь оскверненное их жидкостями стекло, и распахиваются другие двери купола, и тысячи плохо одетых юношей и девушек бегут к столу и вытирают с него слизи денежными купюрами, и бережно кладут купюры к себе в карманы, и весело обсуждают слизи и хвастаются ими перед друг другом и я кричу от вселенского ужаса и прихожу в себя.
Я лежу на сырой земле, на мое лицо падают капли дождя. Я чувствую застоявшиеся запахи болота, а это значит, что я по-прежнему жив и лежу прямо перед логовом Спящего. Эта мысль мгновенно поднимает меня на ноги и гонит прочь, гонит по кочкам, гонит мимо омутов, гонит сквозь чахлые болотные пальмы назад, к машине. Я нахожу похищенное нами такси там же, где мы его оставили, вламываюсь внутрь машины и завожу мотор. Полдела сделано – я ушел от Спящего и безумного Талы Малахи, оставив с носом древний ужас местных болот. Осталось сделать вторую половину дела – пробраться в оккупированный Алраз, захватить офицера Псов и с его помощью вырваться с планеты. Сущая ерунда, если не считать того, что у меня из оружия лишь мое желание жить, в то время как офицеры ходят в полных силовых доспехах с боевыми пилами, лазганами и тремя видами разделочных ножей.
Всю дорогу до Алраза меня неиллюзорно трясет нервный мандраж. Я пытаюсь успокоиться, представляя свою новую квартиру в Имперском Небоскробе, но разум услужливо подсовывает картины массовых разрушений и орбитальных бомбардировок Столицы. За три километра от города я выхожу из машины с видениями Торговой Улицы, исчезающей в грибах ядерных взрывов. Я отгоняю от себя сцену разрушения бутика Сого и осторожно шлепаю вперед по раскисшей от дождя обочине. Мои ботинки нестерпимо громко хлюпают, и за километр до Алраза я перехожу на самый тихий и осторожный шаг из всех возможных. Льет проливной дождь, ничерта не видно и о блок-посте Псов я догадываюсь лишь по слабому лучу прожектора, с трудом пробивающим стену дождя. Я забираю вправо и выхожу к стене какого-то дома. Когда была возможность, я не изучил карту Алраза и теперь вынужден блуждать в потемках, надеясь лишь на свою удачу. Перебегая от стены к стене, я миную несколько зданий, как вдруг слышу громкие голоса и вижу невдалеке слабый свет переносного фонаря. Ко мне идет патруль. Я осторожно прокрадываюсь вперед и заскакиваю за угол, но голоса продолжают приближаться. Мне остается или бежать вдоль стены дальше, надеясь достичь следующего угла до того, как меня заметят, или нырнуть в распахнутое окно Я подтягиваюсь и залезаю в темное окно. Голоса приближаются. Падаю на пол, забиваюсь под подоконник, голоса совсем близко. Вжимаюсь в стену, стараясь скрючиться как можно незаметнее. Голоса останавливаются рядом с окном:
– И вот, представляешь, он отрезает ему руку, а потом засовывает ее ему прямо в жопу! – оба солдата грохают хохотом, я мысленно открываю список «зверства полярнопсовской военщины» и начинаю его заполнять.
– А потом отрезает вторую и начинает бить его отрезанной рукой по щекам! По щекам! Его руууукой! А-ха-ха-ха! – оба Пса аж надрываются смехом, мой список наливается кровью.
– А дальше-то, дальше-то чо?
– Не знаю, дальше нас на построение вызвали, я эту серию не досмотрел.
Я мысленно чертыхаюсь, закрывая голодно воющий список. Гребаные любители боевиков!
Псы еще какое-то время разговаривают промеж собой, обмениваясь сальностями самого грубого пошиба. В какой-то момент уровень пошлости начинает так зашкаливать, что я всерьез подумываю вылезти из-под подоконника и кинуться на них ночным мстителем солдатскому юмору. Но, слава богам, их рация оживает, далекий командир бубнит в солдатские динамики что-то непонятное и псы срываются с места, убегая обратно в дождь. Я выдыхаю и расслабляюсь, разваливаясь у стены уставшим пауком-птицеедом. Так проходит минута, другая, третья. На десятой я слышу отдаленные шаги и понимаю, что ко мне кто-то идет из глубины здания. Схватив валяющуюся на полу железку, я замираю у двери, готовый проломить череп первому, кто ее откроет. Шаги приближаются, я перехватываю железку поудобнее. Шаги ближе, я нервно облизываю пересохшие губы. Шаги совсем рядом, я делаю из своего лица боевую гримасу «конец тебе, котя». Шаги останавливаются у двери, ключ щелкает в замке, я набираю полную грудь воздуха и готовлюсь бить. Дверь распахивается, я замахиваюсь, и тут отблеск света падает на глаза вошедшего. Точнее, вошедшей. И я вижу перед собой самые прекрасные глаза в моей жизни. Голубые, как продавцы в бутиках, глубокие, как бассейн в FitGym, красивые, как закат после химического выброса. Моя железяка бессильно опускается, я сражен приступом любовного восхищения. Вошедшая девушка бьет ладонью по выключателю и замирает, увидев меня – мокрого, изорванного, в болотной грязи, с железом в руке. Я тоже замираю, увидев ее – невозможно прекрасную, с голубыми глазами, белоснежной кожей, черными волосами, и точеной фигурой в униформе старшего офицера Первого Пыточного Дивизиона. Мы изумленно смотрим друг на друга секунд десять, после чего она с размаха бьет меня ногой. Я блокирую удар железкой, она бьет еще и еще, тесня меня к окну. Я пропускаю очередной ее выпад и со всей силы ударюсь спиной о подоконник, корчась от боли. Девушка подхватывает меня и бросает прямо в стеклянную дверцу шкафа. Треск ломаемого стекла, шорох падающих осколков, я чувствую во рту привкус крови. Войдя во вкус, она выдергивает меня из разбитой дверцы и со всей силы разбивает моим лицом вторую дверцу. Я кричу от боли и пытаюсь вытащить из лица осколки, но мучительница моя не дает этого сделать, выхватывая меня за шкирку. Я стою с ее рукой на загривке, с моих плеч падают стеклянные осколки, кровь течет по моему лицу, смешиваясь с болотной грязью. Она презрительно кривится:
– Кто ты?
Я поднимаю на нее полное боли лицо и пытаюсь улыбнуться губами с торчащими из них кусочками стекла:
– Жорж Дунаев, солнышко.
Ее прекрасное лицо передергиваются гримасой отвращения:
– Мудак! – и мое тело впечатывается в подоконник, и разум мой покидает изуродованные останки мои, и я снова погружаюсь во тьму.
Глава восьмая.
– Жоржи, дорогой! – вслед за громким криком прямо на мою голову выливается ведро холодной воды, и я прихожу в сознание. Я привязан к стулу, перед моими глазами все плывет, и я с трудом фокусирую зрение, ежась от стекающих на лицо ледяных капель. Промучившись минуту, я подчиняю свои зрачки, фокусирую взгляд и вижу прямо перед собой лицо. Улыбающееся лицо генерала Сангвиниуса, командующего десантными войсками Республики Полярных Псов. Увидеть перед собой Сангвиниуса – это получить на руки путевку по девяти кругам Ада с пометкой «всю включено».
Заметив, что я очнулся, генерал еще шире растягивает губы и нежно прижимает меня к своей груди:
– Жоржи, дорогой, сколько лет, сколько зим! Как ты, как ты, мой сладенький? – я пытаюсь его укусить, он уворачивается и лижет мой лоб.
– Ммм, с нашей последней встречи ты не растерял ни капли своей сладости, Жоржи! Ты же помнишь нашу последнюю встречу, сахарный мой мальчик? Помнишь, да? – на последних словах его голос набухает истерическими нотками.
Я обреченно закрываю глаза и вспоминаю планету-мегаполис Траас, место ожесточенной битвы между Псами и Великим Халифатом. Я работаю на стороне Халифата, публикую серию колонок о любимых методах пыток среди Псов и извращенных играх, устраиваемых Сангвиниусом. В воскресенье выходит мой последний материал, в понедельник официальный канал вооруженных сил Республики передает распоряжение всем подразделениям Псов стрелять в меня при первой возможности. Во вторник диверсанты Псов уничтожают коммуникационную и энергетическую системы Трааса, в среду в атмосфере рвутся атомные бомбы и планета погружается в вечную ночь. Кромешная темнота, бессмысленное потрескивание в радио, бесконечные помехи на телеэкранах, ветер, воющий в пустых небоскребах с выбитыми окнами. Финальная часть планетарной осады. Халифат обречен, всеобщая эвакуация через двадцать четыре часа, я присоединяюсь к одному из последних арабских патрулей для написания заключительного репортажа. Холодно и темно, мы осторожно крадемся по опустевшим улицам мимо разграбленных магазинов с разбитыми витринами. Под нашими ботинками хрустят осколки стекла, арабы беззвучно чертыхаются и вглядываются в черноту, пугливо поводя лазерными AKK-447. Я крадусь в конце патруля, и только это меня спасает, когда мы наталкиваемся на самого Сангвиниуса, вышедшего поохотиться в ночи. Перестрелка даже не успевает начаться – покрытая свастиками личная охрана генерала моментально разделывает визжащих от ужаса халифатцев. Рев боевых пил, чавкающие звуки распиливаемой плоти, фонтаны крови, брызгающие из перепиленных артерий – за десять секунд я теряю всех моих провожатых. С расширенными от ужаса зрачками я бросаюсь прочь и бегу, бегу, бегу, не разбирая дороги. За мной в тяжелых бронекостюмах грохает сама смерть, подстегивая меня беспорядочными очередями из болтеров. Мы бежим так десять, пятнадцать, двадцать минут, бежим до тех пор, пока я не теряю счет времени. Я рвусь вперед, не разбирая дороги, сбивая урны, перепрыгивая скамейки, врезаясь в палатки уличных торговцев. Единственная моя надежда – что облаченные в тяжелую броню псы Сангвиниуса устанут раньше меня, но я не успеваю додумать эту мысль, как слышу сзади характерное шипение боевых стимуляторов. Шипение прекращается, и через минуту озверевшие псы начинают меня нагонять. Я слышу, как приближаются их мощный топот, как запыхавшийся Сангвиниус уже довольно кричит «Живьем, живьем хватай говноеда!», я с трудом уворачиваясь от прыгнувшего на меня пса и тут мы выбегаем прямо к одному из последних блок-постов Халифата. Мощные прожекторы мгновенно берут псов в перекрестье лучей, стационарные пулеметы хлещут кнутами очередей по грудям со свастиками, здоровенные охранники захлебываются собственной кровью, а на Сангвинуса набрасываются сразу пятеро арабов. Он отбивается что есть силы, но наследники Салладина ловко вяжут брыкающегося гиганта, а затем, визжа и улюлюкая, уволакивают прочь беспомощного генерала. Я обессилено падаю у входа на блок-пост, достаю коммуникатор и пишу колонку до тех пор, пока за мной не приезжает персональный бронетранспортер со взводом охраны. Болтаясь в бронированном машинном нутре, я еще не знаю, что через полгода бесчеловечных пыток и истязаний Сангвиниус сможет вырвать из стены удерживавшую его цепь, перебить ей двадцать человек охраны и сбежать на личном космокатере начальника тюрьмы. Я не знаю, что после он потерпит крушение на пиратской луне Пиксара и космодесантники Псов организуют кровавый планетарный штурм ради спасения любимого генерала. Я не знаю, что по возвращению тридцать процентов организма генерала заменят на механическую плоть, чтобы спасти его от начавшейся гангрены. И, конечно же, я даже не предполагаю, что после всего этого я попаду к нему прямо в руки.
Резкий удар по лицу заставляет меня очнуться от воспоминаний. Я открываю глаза и вижу Сангвинуса, довольно потирающего механический кулак:
– Ты, Жоржи, наверное, думаешь, что я хочу тебя убить? Ты думаешь, что я сейчас достану пистолет и вышибу тебе мозги, да? Или, может, задушу тебя своими руками?
– Я думаю, что ты покупаешь себе перчатки в бутике для роботов – Сангвиниус ненатурально смеется и со всей бьет меня по ушам. Вспышка боли, я не удерживаюсь и тихо вою. Мой генерал улыбается:
– Нет, я не убью тебя. Ни сейчас, ни после. Если ты и умрешь, то только от старости. Лет через сорок-пятьдесят, я полагаю. Да что там, через все семьдесят – я не поскуплюсь и достану для тебя омолаживающие препараты. А знаешь почему? – Сангвинус наклоняется к самому моему лицу.
– Потому что ты входишь в благотворительное общество «Лекарства – маленьким больным журналистам»? – Сангвиниус зеленеет и душит меня механической рукой. Потом отпускает.
– Потому что это будут годы твоих страданий. Годы пыток, годы самых извращенных пыток, которые я только смогу придумать. Пятьдесят, нет, семьдесят лет бесконечной боли без права умереть! Семьдесят лет с одной мыслью – «Убейте меня!». Каково, мой друг, а? Каково? – он разражается смехом и смотрит мне прямо в глаза.
– Лучшие врачи Республики, лучшие препараты и медицинские инструменты, и все лишь ради того, чтобы ты мог перенести новую дозу боли! – в его глазах вспыхивает огонь настоящей, глубинной ненависти.
– Ты демон, Сангвиниус. Демон идиотского смеха с механическим членом в штанах и беспомощностью в душе. Ты настолько банален в своем уязвленном желании отомстить, что мне придется смеяться во время пыток, хотя я и ни разу не герой. Но я буду смеяться, буду, лишь бы ты, говноед железный, не получил ни капли удовольствия за все семьдесят лет. Я переживу тебя, я переживу тебя, говно, и когда ты будешь подыхать, корчась и задыхаясь, тебя будет мучить лишь одна мысль: «На что я потратил все эти годы?». Я еще на твоих похоронах простужусь, мудачок – я перевожу дух. Единственный способ вырваться от обиженного психопата – это заставить его почувствовать свою беспомощность.
– Я тоже так думал, Жоржи, тоже так думал, пока твоими стараниями не попал в нежные руки Халифата. Уверяю тебя, скоро ты изменишь свое мнение. И поможет тебе в этом наша дорогая Маллеус – Сангвинус заходит ко мне за спину, хватает стул и одним движением разворачивает меня. Я поднимаю взгляд и вижу перед собой девушку. Ту самую девушку, чьи глаза я пощадил, опустив железо.
Стоящий сзади Сангвиниус наклоняется к самому моему уху, и я слышу его тяжелый похотливый шепот:
– Ну как, хороша, а? Нравится, а?
Я едва заметно киваю головой. Сангвиниус целует меня в ухо, измазывая его своей слюной:
– Оставляю вас друг с другом наедине, голубки. Развлекайтесь!
Затем он уходит, хлопая дверью. Вежливо улыбаясь, девушка снимает форменные перчатки, подходит к незамеченному мной столу и срывает с него покрывало. Отполированные до блеска пыточные инструменты пускают солнечные зайчики. Я шепчу про себя: «Господи, не оставь меня в час испытаний моих» и закрываю глаза, готовясь нырнуть в омут боли и страданий.
Глава девятая.
Мой день в плену у Полярных Псов начинается с легкого завтрака. Стакан апельсинового сока, яичница с беконом, хлеб из муки грубого помола с отрубями, ломтик масла, маленькая баночка джема. Затем следует небольшая пятнадцатиминутная прогулка во внутреннем дворе тюрьмы. Во время прогулки я улыбаюсь небу и солнцу, жадно ловя лицом солнечные лучи. Возвратясь с прогулки, я прохожу получасовой медицинский осмотр. Сразу три врача высшей квалификации меряют мне пульс, проверяют мое давление, уровень сахара в крови и все такое прочее. Затем, удовлетворившись результатом, мне делают уколы из смеси витаминов и тонизирующих препаратов. После я одеваюсь, вежливо благодарю докторов и выхожу в коридор в сопровождении охранников. Мы выходим из врачебного корпуса и направляемся во внутренние помещения по длинному, плохо освещенному переходу. Во время пути я считаю шаги, попутно вспоминая современную любовную лирику поэтов Великого Халифата. Мы входим в пыточную палату и меня жестко фиксируют на специальном стуле. Потрепав меня по плечу, охранники покидают палату и тогда появляется она. Маллеус. Мы вежливо здороваемся друг с другом, после чего начинается самое неприятное – меня бесчеловечно пытают. Маллеус – настоящая мастерица в своем деле, лучшая из лучших, прирожденный палач с руками ангела. Она тщательно загоняет иголки под ногти, она продевает сквозь мои соски проволоку и пускает по ней ток, она дробит мои пальцы хитрым приспособлением из палочек, она выбривает мою голову и капает на нее холодной водой, она иссекает мои уши скальпелем, она сверлит мои ноги тончайшими алмазными сверлами, она забивает гвозди в мои суставы, она сжигает на мне волосы и делает еще тысячи вещей, от которых мне хочется выть раненным в жопу демоном ада. В первые наши встречи я просто угрюмо молчал, но с каждым днем пытки все усиливались и усиливались и в какой-то момент я понял, что могу сорваться и закричать. Но это было бы некрасиво. Кроме того, все наши сеансы записывались на видео и отсылались Сангвиниусу, командовавшему космодесантниками в тысячах световых километров от нас. Я обещал не доставить ему удовольствия увидеть сломленного Жоржа Дунаева, и я его не подвел. Когда боль стала совсем невыносимой, я заговорил:
– Ты знаешь, что сильный всегда неправ?
Она не ответила. Она методично снимала кожу с моих пальцев и была слишком увлечена, чтобы что-то слышать.
– Ты знаешь, что сила в слабости? Что лишь слабость свята и благочинна, что лишь слабый прав? Что становясь из слабой сильной, ты теряешь святость и непорочность, автоматом переходя в разряд тиранов и угнетателей? Да, ты можешь раздавать свое состояние бедным и нищим, но ты делаешь их зависимыми от себя через подаяния и все равно тем самым творишь зло. Слабый тем и свят, тем и силен, что он никому в принципе, по природе своей не может причинить зла. Челюсть с вырванными зубами не может укусить, тем и беззащитна, тем и сильна. Ты сейчас сильнее меня, я слаб. Тем самым я прав, а ты нет. Ты творишь зло не своей пыткой, но одной своей силой и своим превосходством – я перевел дух. Она едва заметно хихикнула.
– Более того, я обречен, а значит – свят вдвойне. Самый святой, самый правильный, самый добрый – это слабый и обреченный. Муравей на рельсе перед надвигающимся поездом, нищий перед толпой с палками и факелами, мотылек, преследуемый мальчишкой с зажигалкой – все они обречены и слабы, и тем святы. Именно к ним и только к ним может прийти Ангел Силы Слабых. Тот ангел, что останавливает поезд, разгоняет толпу, тушит зажигалку. Но чтобы он явился, ты должна быть по-настоящему обречена, ты должна потерять всю надежду, до последней капельки и быть беспомощной, подобно младенцу. Тогда он явится, тогда он обязательно явится. И он должен явиться ко мне.
Она перестает снимать с меня кожу и смеется.
– Знаешь, я пытаю людей уже пять лет. Среди них были личности куда более убогие, чем ты. Но ни один из этих слабых и безнадежных не спасся. Всех их через некоторое время расстреливали – она возвращается к моим пальцам.
– Это потому, что они не верили. Потому, что надеялись до конца на чудо. На помилование, на разгром Псов, на быструю смерть от сердечного приступа. Я не надеюсь ни на что. Я вижу перед собой полстолетия боли и пыток, кончающиеся моей смертью от дряхлости на руках у Сангвиниуса.
– При нем ты говорил другое.
– Я говорил, что не доставлю ему удовольствия. Я не доставлю ему удовольствия видеть меня сломленным, но это не уменьшит мою боль. Я буду держаться до последнего, но каждый мой нерв горит, каждая моя клеточка просит пощады.
– Не очень, раз ты не визжишь от боли, а болтаешь.
– В стандартную программу подготовки репортеров MFDM входят тренинги по преодолению боли, так что все нормально, успокойся. Если тебя это порадует, то мне не было так больно с тех пор, как я подхватил триппер в пятнадцать лет.
Она довольно улыбается и переходит к моей второй руке. Полдела сделано, контакт установлен.
После сеанса в пыточной камере меня грузят на носилки и относят в медицинский кабинет. Там утренние доктора оперативно сращивают мне кости, восстанавливают кожный покров, вкалывают препараты, развивающие чувствительность нервной системы. Снова обретя способность двигаться, я под конвоем направляюсь на ужин. Подают грейпфрутовый сок, крепкий черный чай, салат «Цезарь», бифштекс с кровью и жареным картофелем, пирожное-безе. Плотно откушав, я возвращаюсь в свою камеру и погружаюсь в чтение выпадов Набокова против Достоевского. Мои тюремщики прекрасно знают, что к постоянной боли можно приспособиться, а вот к смене бифштексов на пыточные клещи привыкнуть нельзя. Прочитав страницу, я откладываю в сторону книгу, зарываюсь в подушку и засыпаю тревожным, полным кошмаров сном.
