Текст книги "Спектроскоп души"

Автор книги: Эдвард Пейдж Митчелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Тахипомпа
«The Tachypomp», Scribner's Monthly, April, 1874.

Нет ничего загадочного в том, что профессор Серд меня недолюбливал. В нашей математической группе я был единственным плохим математиком. Каждое утро пожилой джентльмен с энтузиазмом устремлялся в аудиторию, а покидал ее неохотно. Да это и неудивительно. Разве не счастье найти семьдесят юношей, которые, и порознь, и все вместе, предпочитали иксы и игреки денежным купюрам, дифференциальные уравнения мотовству и тусклый свет далеких небесных тел ослепительному сиянию земных «звездочек» на театральных и концертных подмостках?

Так что отношения профессора математики и группы юниоров Полипского университета складывались вполне безоблачно. Каждый из семидесяти студентов представлялся ученому мужу логарифмом вероятного Лапласа, Штурма или Ньютона. Перед ним стояла восхитительная задача – вести их по чудесным равнинам конических секций вперемежку с тихими водами интегрального исчисления. Строго говоря, особых проблем у него не возникало. Ему требовалось только направлять своих подопечных, исправлять их ошибки, поднимать к новым высотам – и блестящие результаты на экзаменах были гарантированы.

Только я один доставлял ему беспокойство и сбивал с толку, как неизвестная величина, которая случайно вкралась в работу и серьезно угрожает точности его расчетов. Жалко было смотреть на почтенного математика, когда он умолял меня не так категорично отвергать прецеденты в использовании котангенсов или, чуть не плача, убеждал, что пренебрегать ординатами чрезвычайно опасно. Но все впустую. Множество теорем после записи на доске так и оставались у меня на манжетах, не доходя до головы. Никогда и никому еще не удавалось расходовать столько брусков мела с таким ничтожным результатом. И поэтому Том Фернис-второй в оценке профессора Серда представлял собой полный ноль. Моя безалгебраическая персона вызывала у него настоящий ужас. Я часто замечал, что профессор обходит меня седьмой дорогой, только бы не столкнуться лишний раз с человеком, у которого в душе не нашлось места для математики.

Ферниса-второго никогда не приглашали в дом профессора Серда. Семьдесят человек из нашей группы поочередно блаженствовали, сидя вокруг чайного столика своего наставника. Семьдесят первый не имел представления об очаровании этого совершенного эллипса с парными кустами фуксий и герани, красующимися точно в двух его фокусах.

К большому несчастью, такая дискриминация являлась для меня серьезным потрясением. Не то чтобы я так уж сильно жаждал попробовать один из сегментов прославленного лимонного пирога, которые вдохновенно пекла миссис Серд. Не то чтобы меня так уж привлекали сфероидальные сливы ее вкуснейшего варенья. Не то чтобы я так уж горел желанием услышать полные искрометного юмора застольные речи профессора, целиком посвященные биномам, и насладиться его забавными толкованиями мудреных парадоксов. Причина таилась в другом. У профессора Серда была дочь. Двадцать лет назад он создал житейскую теорему, предложив нынешней миссис С. выйти за него замуж. Через достаточно короткий срок он добавил к теореме и небольшое следствие. Этим следствием стала девочка.

Абсцисса Серд обладала такой же совершенной симметрией, как и круг, нарисованный некогда Джотто для папы римского, и была так же безупречна, как и математика, которую преподавал ее отец. И однажды, когда пришла весна, чтобы извлечь корни промерзших деревьев из зимней спячки, я в это следствие влюбился. Вскоре у меня появились все основания убедиться, что и следствие не осталось ко мне безразличным.

Умудренный читатель, конечно, уже заметил наличие почти всех элементов вполне упорядоченной завязки. Мы представили героиню и возможного героя, а также, в соответствии с наиболее испытанной моделью, сконструировали недружелюбного папашу. Не хватает только движущей силы, так сказать, «deus ex machina»[2]2
  «Бог из машины» (лат.).


[Закрыть]. С чувством глубокого удовлетворения могу обещать по этой линии абсолютную новинку: такой «deus ex machina» еще никогда не представал перед публикой.

Было бы преуменьшением моего интеллекта сказать, что я не проявил настойчивости и усердия в исчислении вектора попадания в любимчики жестокосердного папаши. Никто и никогда не старался терпеливее меня преодолеть свое полное невежество в математике. Однако награда за все мои труды оказалась ничтожно малой. Тогда я нанял частного репетитора. Но и его наставления не принесли мне успеха.

Звали моего репетитора Жан-Мари Ривароль. Этот уроженец Эльзаса, галл по имени – и настоящий тевтон по натуре, француз по рождению – и немец по образованию, оказался совершенно уникальным человеком. Вот его составляющие: возраст – тридцать, профессия – всезнание, волк у дверей – нищета, скелет в чулане – всепоглощающая, но безответная страсть. Самые темные положения практической науки были для него игрушкой, самые глубокие хитросплетения абстрактной науки – забавой. То, что мне представлялось неразрешимой загадкой, для него было прозрачным, как воды озера Тахо. Возможно, отсутствие успехов в нашем сотрудничестве объяснялось именно этим, а может, всему виной была только моя собственная непроходимая тупость. Ривароль околачивался в университете уже несколько лет, зарабатывая на свои скудные потребности пописыванием статеек для научных журналов или натаскиванием тех студентов, кто, как и я, отличался изобилием в карманах и вакуумом в мозгах. У себя в комнатушке он стряпал, учился и спал, а также проводил собственные диковинные эксперименты.

Нам не потребовалось много времени, чтобы понять, что даже этому эксцентричному гению не под силу трансплантировать мозги в мою недоразвитую головешку. А тягостный год все тащился и тащился. Скрашивали это мрачное время лишь случайные встречи с Абсциссой, которую в своих мечтах и снах я называл просто Абби.

Между тем, день присуждения университетских степеней стремительно приближался. Вскоре мне, как и всем остальным студентам нашей группы, предстояло вступить в большой мир, чтобы удивить и восхитить его. Профессор, казалось, игнорировал меня еще заметнее, чем прежде. Лишь принятые в обществе условности удерживали его от того, чтобы напрямик выразить мне свое отвращение.

Наконец, от отчаяния и безнадежности, я решил пойти ва-банк и встретиться с ним, чтобы оправдаться, а если потребуется, и пригрозить ему. Я написал профессору  довольно безрассудное письмо, где выразил свои устремления, и, что мне показалось чрезвычайно разумным, предоставил ему целую неделю, чтобы оправиться от удивления и вероятного ужаса. Теперь мне оставалось только страдать и прикидывать свою дальнейшую судьбу.

Всю неделю я прожил в таком напряжении, что чуть не свалился с жесточайшей лихорадкой. Первоначальные безумные надежды сменились куда более трезвым отчаянием. Когда в пятницу вечером я появился у входа в дом профессора, то был так похож на сонный, загнанный, изможденный призрак, что даже мисс Джокаста, грубая и бесчувственная старая дева, приходившаяся Серду сестрой, встретила меня с сочувственной жалостью и предложила угоститься мятным чаем.

Профессор Серд еще не вернулся с заседания факультета. Буду ли я его ждать?

Да, к каким бы печальным последствиям это ни привело, пусть будет, что будет. А мисс Абби?

Абсцисса отправилась в Уилборо навестить школьную подругу. Пожилая дева постаралась устроить меня поудобнее и удалилась неизвестно куда, чтобы заняться лишь ей одной ведомыми делами.

Какое уж тут удобство! Тем не менее я, преисполненный противоречивых чувств, характерных для кризисных моментов, уселся в огромное шаткое кресло и весь превратился в ожидание, с ужасом и надеждой готовясь услышать шаги, возвещающие о появлении человека, которого я жаждал и боялся увидеть, как никого другого на этом свете.

Так я просидел не меньше часа, постепенно погружаясь в тревожный полусон.

Наконец профессор Серд появился передо мной. Едва различимый в сумерках, он уселся напротив меня, и мне показалось, что глаза у него загорелись злобной радостью, когда он вдруг произнес:

– Итак, молодой человек, вы полагаете, что являетесь подходящим мужем для моей дочери?

Я начал было бормотать всякую чепуху о том, что страшно переживаю из-за отсутствия у меня соответствующих достоинств, и о том, что мне очень хочется завести семью, и все такое прочее. Но он тут же перебил меня.

– Вы неверно поняли меня, сэр. В вашей натуре отсутствуют те математические перцепции и познания, которые только и могут быть основой характера. В вас нет ничего математического. Как сказал Шекспир, «вы годны только для измены, порчи и коварства». Ваш ограниченный интеллект не способен понять и оценить высокий ум. В этом вся разница между вами и нами, Сердами, между инфинитезимальной и нефинитной величинами, если можно так выразиться. Увы, рискну заметить, что вы не в состоянии охватить умом даже проблему курьеров!

Я признал, что проблему курьеров, скорее всего, следует классифицировать как отсутствующую в перечне моих познаний. Я выразил сожаление по этому поводу и пообещал исправиться. Я смутно надеялся, что моя судьба, может быть…

– Деньги! – раздраженно воскликнул он. – Послушай-ка, парень! Неужели ты надеешься подкупить римского сенатора звоном медяков? Нет! Все твое хваленое богатство, которым ты кичишься, даже если разменять его на монеты в десятую долю цента, не покроет и десятой части того пространства, которое охватывает взгляд человека, оценивающего орбиты планет и охватывающего разумом саму бесконечность.

Я торопливо заверил его, что никому не собираюсь навязывать свои дурацкие доллары, и он продолжал уже поспокойнее:

– Ваше письмо меня немало удивило. Я полагал, что вы последний человек в мире, который мог бы надеяться получить от меня согласие на женитьбу. Однако, заботясь о вашем будущем… – и вновь я заметил в его маленьких глазках зловещие огоньки. – …И еще больше заботясь о счастье Абсциссы, я решил, что вы сможете на ней жениться… При некоторых условиях. Да, при некоторых условиях, – повторил он, едва скрывая ехидную усмешку.

– И что это за условия? – с энтузиазмом воскликнул я. – Просто назовите их!

– Все очень просто, сэр, – продолжал он, и резкость его речи теперь превратилась в жестокость. – Вам надо только доказать, что вы достойны стать членом математической семьи. Вам надо только выполнить ту задачу, которую я собираюсь сейчас же вам дать. В вашем взгляде я вижу вопрос: что это за задача? Что ж, я скажу вам… Дифференцируйте себя в той благородной отрасли абстрактной науки, в которой, как вы сами должны признать, пока что являетесь дефектной величиной. Я самолично вложу руку Абсциссы в вашу ладонь, как только вы предстанете передо мной и к моему удовлетворению решите проблему квадратуры круга… Впрочем, нет! Это слишком простое условие. Не следует обманывать себя. Ну, тогда, скажем, вечный двигатель. Вам это по душе? Вы считаете, что это лежит в границах ваших умственных способностей? Вы даже не улыбнулись. Возможно, вы полагаете, что ваших талантов недостаточно для решения проблемы вечного двигателя. Некоторые люди уже признали, что им это не по плечу. Ну, тогда дам вам еще один шанс. Мы упомянули проблему курьеров, и вы, как мне показалось, выразили желание больше узнать об этой гениальной задаче. Предоставляю вам такую возможность. Посидите пару дней, когда ничем больше не будете заняты, и откройте принцип бесконечной скорости. Я имею в виду закон движения, который позволит преодолеть бесконечно большое расстояние за бесконечно короткий промежуток времени. Если хотите, для упрощения можете кое-что позаимствовать из практической механики. Изобретите способ, который поможет опаздывающему курьеру ехать хотя бы со скоростью шестидесяти миль в минуту. Продемонстрируйте мне этот способ (конечно, когда придумаете его) математически, а затем примените его на практике – и Абсцисса будет ваша. А пока вы этого не сделаете, буду благодарен, если вы не станете беспокоить ни меня, ни ее.

Вынести такую пытку у меня не хватило сил. Я механически встал и, спотыкаясь, вышел из комнаты и из дома. Даже забыл там шляпу и перчатки. Около часа я брел наугад при лунном свете. Но постепенно мне удалось прийти в себя и вновь обрести способность мыслить. Как видно, мне помогло мое математическое невежество. Если бы я понимал истинное значение требований профессора, моя тоска стала бы совсем безнадежной.

А так я решил, что справиться с проблемой шестидесяти миль в минуту, наверно, все-таки можно. Во всяком случае, надо попытаться, хотя успех, конечно, не гарантирован. И тут мне пришел в голову Ривароль. Надо обратиться к нему. Надо мобилизовать его эрудицию в дополнение к моему понятному упорству. Я тут же отправился к нему.

Как оказалось, ученый муж обитал на четвертом этаже в тыльной части дома. Я еще никогда не был у него в комнате. Когда я туда вошел, он как раз что-то наливал в пивную кружку из бутыли с этикеткой «aqua fortis»[3]3
  Азотная кислота (лат.).


[Закрыть].

– Садитесь, – сказал он. – Нет, не туда. Это мой Сборщик мелочи.

Однако он опоздал. Я уже беспечно плюхнулся на удобное с виду кресло. К моему чрезвычайному удивлению, оно тут же выдвинуло пару костлявых рук и обхватило меня так крепко, что все мои попытки освободиться оказались напрасными. Потом над моим плечом появился череп, который со зловещей фамильярностью ухмыльнулся мне прямо в лицо.

Ривароль, рассыпаясь в извинениях, пришел мне на помощь. Он что-то где-то нажал, и Сборщик мелочи разжал свои пугающие объятия. Я с опаской устроился в простом кресле-качалке с плетеным сиденьем, которое, как заверил Ривароль, не представляло опасности.

– То кресло, – пояснил он, – во многом обеспечивает мой покой. Я сделал его в Гейдельберге. Оно избавляет меня от массы мелких неприятностей. Я отправляю в его объятия надоедливых приятелей и раздражающих меня гостей. Но особенно оно полезно, когда надо припугнуть какого-нибудь лавочника с мелким счетом. Отсюда и шутливое прозвище, которое я ему дал. Любой надоедливый скупердяй готов простить мне мелкий долг, лишь бы я его освободил. Ну, да вы на себе испытали, как это неприятно, верно?

Эльзасец долил в свою кружку aqua fortis, добавил туда какие-то приправы и с видимым облегчением выпил все это одним духом. Пока он этим занимался, у меня было время осмотреться в его необычном жилище.

Четыре угла комнаты занимали соответственно токарно-винторезный станок, катушка Румкорфа, маленькая паровая машина и без устали крутящаяся модель Солнечной системы. Столы, полки, стулья и пол служили складом для диковинной мешанины приборов, реторт, химикалий, газовых баллонов, философических инструментов, ботинок, бутылей, коробок от бумажных воротничков, миниатюрных книжиц и фолиантов чудовищного размера. Здесь же стояли гипсовые бюсты Аристотеля, Архимеда и Конта, а также Мартина Фаркварта Таппера, на высоком лбу которого сидела крупная сова, сонно моргающая круглыми глазами.

– Она там всегда устраивается, чтобы вздремнуть, – объяснил мой наставник. – Ты мудрая птица. Schlafen Sie wohl[4]4
  Спи спокойно (нем.).


[Закрыть].

Дверь чулана была приоткрыта, и я заметил там фигуру с человеческими очертаниями под покрывалом. Ривароль перехватил мой взгляд.

– Это, – проговорил он, – мой будущий шедевр. Андроид Микрокосм, который пока еще готов наполовину. В самом деле, отчего бы мне его не создать? Сумел же Альберт Великий сконструировать статую, которая могла вести метафизические беседы и участвовать в университетских диспутах. То же самое сделали папа Сильвестр Второй и Роберт Грейтхед. Роджер Бэкон изготовил бронзовую голову, способную читать лекции. Правда, первый из перечисленных андроидов был уничтожен. Фома Аквинский, тщетно доказывая в споре с ним свою правоту, пришел в ярость и размозжил ему голову. Но сама по себе такая идея вполне рациональна. Умственная деятельность, как и физическая, вполне может быть сведена к ряду конкретных законов. Почему же я не могу изготовить манекен, который способен произносить проповеди так же оригинально, как преподобный доктор Олчин, или читать стихи так же механически, как Пол Анапест? Мой андроид уже умеет решать задачи с простыми дробями и сочинять сонеты. Я надеюсь научить его позитивной философии.

Ривароль выудил из беспорядочного нагромождения всякой всячины две трубки и набил их табаком. Одну он вручил мне.

– Здесь, – заметил он, – я устроился вполне сносно. Когда мое пальто протирается на локтях, я ищу портного и заказываю другое. Когда я голоден, то прогуливаюсь в мясную лавочку и приношу добрый фунт стейка, который сам же и готовлю за три секунды с помощью кислородно-водородной горелки. Если у меня появляется жажда, я посылаю за бутылью aqua fortis. Я беру это в долг, все беру в долг. Мой дух выше всяких там материальных расчетов. Терпеть не могу эти ваши грязные зеленые бумажки и никогда не даю того, что торгаши называют расписками.

– И к вам никогда не приставали со счетами? – спросил я. – Кредиторы не портят вам жизнь?

– Кредиторы! – изумленно выговорил Ривароль. – Я не знаю такого слова в вашем прекрасном английском языке. Тот, чью душу тревожат какие-то кредиторы, всего лишь пережиток несовершенной цивилизации. А для чего же тогда нужна наука, если она не может принести пользу человеку, у которого есть открытый счет? Вот послушайте. В то мгновение, когда вы или кто-то другой проходите через входную дверь, этот маленький электрический звоночек подает мне тревожный сигнал. Каждая следующая ступенька на лестнице миссис Гримлер – это мой неусыпный шпион и полезный информатор. Скажем, вы наступили на первую ступеньку. Она немедленно телеграфирует ваш вес. Нет ничего проще. Это что-то вроде платформы весов. Переданный вес тут же регистрируется вот здесь, на этой шкале. Вторая ступенька сообщает размер ступни моего гостя. Третья – его рост, четвертая – цвет лица и т.д. К тому моменту, когда визитер преодолеет первый пролет, у меня здесь, под рукой, уже находится его точное описание, так что у меня масса времени, чтобы принять решение и начать действовать. Вы следите за моей мыслью? Это достаточно просто. Это всего лишь азбучные истины моей науки.

– Все это понятно, – произнес я. – Непонятно только, как это вам помогает. Ну, знаете вы, что пришел кредитор, но счет-то все равно остается неоплаченным. Сбежать отсюда вы не можете, если только не выпрыгнете в окно.

Ривароль негромко засмеялся.

– Сейчас я вам объясню. Сами увидите, что случается с бедолагой, который приходит требовать деньги у меня, у человека науки. Ха-ха-ха! Мне это по душе. Я целых семь недель совершенствовал свой Глушитель кредиторов. Вы знаете, – злорадно ухмыляясь, прошептал он, – вам известно, что сквозь центр Земли проходит тоннель? Физики давно подозревали об этом, но я обнаружил его первым. Вы читали про Рюйгенса, голландского моряка, который открыл на островах Кергелен бездонный колодец? Туда отпускали отвес длиной в тысячу четыреста морских саженей, но он не достиг дна. Герр Том, у этой дыры дна нет совсем! Этот колодец проходит от одной поверхности Земли до противоположной. По диаметру. А где находится этот противоположный выход? Вы сидите почти рядом с ним. Я обнаружил это по чистой случайности. Я копал яму в подвале у миссис Гримлер, чтобы похоронить там бедного кота, которого принес в жертву гальваническому эксперименту. И вдруг земля под моей лопатой посыпалась и обвалилась. Как пораженный громом, я оказался на краю открывшейся передо мною шахты. Я бросил туда ведерко для угля. Оно полетело все дальше и дальше вниз, ударяясь о стенки. А через два часа с четвертью вернулось обратно. Я схватил его и поставил на место, чтобы не злить миссис Гримлер. Теперь подумайте сами. Ведерко падало вниз все быстрее и быстрее, пока не достигло центра Земли. Если бы его инерция была недостаточной, оно бы там остановилось. Но оно продолжало двигаться дальше, только теперь уже вверх, на противоположную сторону Земного шара. Теряя скорость, оно двигалось все медленнее и медленнее, пока не достигло поверхности. Там оно на секунду задержалось, а потом двинулось вниз, в обратную сторону, чтобы преодолеть чуть больше восьми тысяч миль и снова оказаться у меня в руках. Если бы я не схватил его, оно повторяло бы свое путешествие еще и еще, но каждый раз проходя все меньший путь, наподобие качающегося по инерции маятника, пока в конце концов не замерло бы навеки в центре нашей планеты. Я не замедлил использовать такое грандиозное открытие для практических целей. Так родилась идея Глушителя кредиторов. Прямо у двери в мою комнату устроена западня с пружиной. Раз – и кредитор в ловушке… Надо еще что-то объяснять?

– А не слишком ли это жестоко по отношению к человеческим существам? – робко поинтересовался я. – Отправить несчастного в бесконечное путешествие на Кергеленские острова и обратно, даже не предупредив его об этом?

– Я даю им шанс. Когда они приходят впервые, я подхожу к краю шахты с веревкой в руке. Если они благоразумны и соглашаются на мои условия, я бросаю им веревку. И если они гибнут, это их собственная вина. Вот только, – добавил он с печальной улыбкой, – боюсь, кредиторы скоро наглухо закупорят центр Земли, так что у них просто не останется выбора.

К этому времени у меня уже сложилось высокое мнение о способностях моего наставника. Если уж кто-то и может послать меня кружиться в пространстве с бесконечной скоростью, то именно Ривароль. Я раскурил трубку и рассказал ему свою историю. Он выслушал меня с серьезным видом, внимательно и терпеливо. Потом целых полчаса молча пускал клубы дыма. И наконец заговорил.

– Дряхлый арифмометр превзошел сам себя. Он дал вам на выбор две проблемы, считая обе неразрешимыми. А между тем, ни одну из них нельзя назвать неразрешимой. Старый котангенс проявил только один проблеск интеллекта, когда сказал, что задача квадратуры круга слишком проста. Он прав. Это соединило бы вас с вашей Liebchen[5]5
  Любимая (нем.).


[Закрыть] буквально через пять минут. Я решил эту задачку, когда едва вырос из ползунков. Я покажу вам эту работу… Хотя нет, это уводит нас от цели, а вы сейчас не в том настроении, чтобы заниматься чем-то посторонним. Итак, нашим первым шансом может стать вечный двигатель… Нет, мой добрый друг, скажу вам прямо: я работал над этой интереснейшей проблемой, но для помощи вам выберу не ее. У меня, герр Том, тоже есть сердце. Прекраснейшая из противоположного пола отвергла меня. Ее немного перезрелая красота не для Жана-Мари Ривароля. Она безжалостно заявила, что в ее возрасте я гожусь ей не в супруги, а в сыновья. Но разве любовь – дело лет, а не вечности? Этот вопрос я поставил ребром перед холодной, но дорогой моему сердцу Джокастой.

– Перед Джокастой Серд! – изумленно воскликнул я. – Тетушкой Абсциссы!

– Вот именно, – грустно ответил Ривароль. – Не стану скрывать, мое девственное сердце отдано девственной Джокасте. Так что дай мне руку, мой племянник и по любви, и по несчастью!

Ривароль смахнул вполне простительную слезу и подвел итог:

– Моя единственная надежда – изобретение вечного двигателя. Это даст мне славу и богатство. Неужели Джокаста и тогда мне откажет? Если так, то единственное, что мне останется – западня и Кергеленские острова!

Я смущенно попросил показать мне вечный двигатель. Мой дядюшка по несчастью покачал головой.

– Как-нибудь в другой раз, – сказал он. – Сейчас скажу только, что он в некотором роде основан на принципе женского языка… Однако теперь вы видите, что в вашем случае мы должны принять другое условие: бесконечную скорость. Теоретически существует несколько способов ее достижения. К примеру, с помощью рычага. Представьте себе рычаг с невероятно длинным и невероятно коротким плечом. Приложите к короткому плечу такую силу, которая придаст ему огромную скорость. Тогда кончик длинного плеча разгонится до намного большей скорости. Теперь начинайте укорачивать короткое плечо и удлинять длинное. Когда разница между их длиной станет бесконечной, такой же бесконечной станет и скорость длинного плеча. Но продемонстрировать все это профессору практически будет затруднительно. Так что будем искать другое решение. Жану-Мари придется погрузиться в медитацию. Приходите ко мне через две недели. Спокойной ночи. Нет, погодите! У вас есть деньги?.. Das Geld?

– Намного больше, чем мне надо.

– Отлично! Давайте ударим по рукам. Золото и Знания, Наука и Любовь. Что может противостоять такому содружеству? Мы покорим тебя, Абсцисса. Vorwärts![6]6
  Вперед! (нем.).


[Закрыть]

Придя через две недели к Риваролю, я с некоторой опаской переступил через терминал воздушной линии до Кергеленских островов и запросто уклонился от объятий Сборщика мелочи. Ривароль предложил мне кружку эля, а себе налил в реторту своего необычного напитка.

– Ну, что, – через некоторое время произнес он. – Давайте выпьем за успех Тахипомпы.

– Тахипомпы?

– Да. А почему бы и нет? Тахо – быстро, пемпо, пепомпа – послать. Она может мигом отправить вас на вашу свадьбу. Считайте, что Абсцисса уже ваша. Все готово. Можно приступать к работе.

– А где она? – спросил я, тщетно осматривая комнату и не находя никакого прибора, который мог бы приблизить меня к желанному браку.

– Здесь! – он многозначительно постучал себя по лбу. Потом продолжал учительским тоном. – У нас достаточно сил, чтобы развить скорость в шестьдесят или даже больше миль в час. Нам требуется только знание того, как объединить эти силы и применить их. Мудрец не станет прилагать огромные усилия для развития огромной скорости. Он будет складывать между собой маленькие усилия, способные придать маленькую скорость, до тех пор, пока такая сумма маленьких усилий не станет огромной силой, которая сможет, суммируя маленькие скорости, создать огромную скорость. Сложность не в том, чтобы сложить силы, она в том, чтобы результатом стало сложение скоростей. Мушкетная пуля пролетит, скажем, милю. Сложить силы тысячи мушкетов просто, но тысяча пуль все равно пролетит не дальше и не быстрее, чем одна. Теперь вы видите, в чем состоит проблема. Мы не можем так вот запросто сложить скорость со скоростью, как мы складываем силу с силой. Суть моего открытия в том, что я использую принцип, который обеспечивает увеличение скорости в результате каждого увеличения силы. Но это уже метафизика физики. Давайте разберемся с этим на практике, иначе у нас ничего не получится.

Представьте, что вы идет по движущемуся поезду из последнего вагона в сторону локомотива. Вы когда-нибудь задумывались, что вы фактически делаете?

– Ну-у… В общем-то, обычно я иду в вагон для курящих, чтобы выкурить там сигару.

– Фу ты! Это совсем не то. Я имею в виду, вам когда-нибудь приходило в голову, что в данном случае вы, в абсолютных величинах, движетесь быстрее поезда? Скажем, поезд минует телеграфные столбы со скоростью тридцать миль в час. Вы двигаетесь к вагону для курящих со скоростью четыре мили в час. Значит, вы минуете телеграфные столбы со скоростью тридцать четыре мили в час. Ваша абсолютная скорость складывается из скорости поезда и вашей собственной скорости. Вы следите за моей мыслью?

До меня стали доходить рассуждения Ривароля, и я сказал ему об этом.

– Вот и хорошо. Давайте сделаем еще один шаг. Ваша добавка к скорости локомотива незначительна, и пространство, на котором вы можете эту добавку производить, ограничено. Теперь представим две станции – А и Б. Межу ними дистанция в две мили. Вообразите также поезд из вагонов-платформ, последний из которых находится на станции А. Сам поезд, предположим, длиной в одну милю. Таким образом, локомотив находится на расстоянии одной мили от станции Б. Скажем, поезд может двигаться со скоростью одна миля за десять минут. Последний вагон, который должен преодолеть расстояние в две мили, окажется на станции Б через двадцать минут, а локомотив, который впереди него на одну милю, будет там уже через десять минут. Вы вскакиваете в последний вагон на станции А, страшно торопясь добраться до Абсциссы, которая находится на станции Б. Если вы останетесь в последнем вагоне, то увидите ее только через двадцать нескончаемых минут. А локомотив доберется до станции Б и вашей прекрасной леди уже через десять минут. Вы будете пустым мечтателем и никчемным влюбленным, если не устремитесь по платформам вперед, к локомотиву, так быстро, как только позволят вам ваши ноги. Вы сумеете пробежать милю, то есть длину поезда, за десять минут. И значит, доберетесь до Абсциссы вместе с локомотивом. На десять минут раньше, чем если бы вы оставались в последнем вагоне, лениво толкуя о политике с кондуктором. Стало быть, вы сократили время в два раза. Для этой цели вы добавили свою скорость к скорости локомотива. Nicht wahr?[7]7
  Не так ли? (нем.)


[Закрыть]

Я все понял отлично. Возможно, все стало мне яснее потому, что Ривароль включил в свои рассуждения Абсциссу.

А он продолжал:

– Этот пример, хотя и медленный, демонстрирует принцип, который может быть продолжен до бесконечности. Но сначала позаботимся о ваших ногах и дыхании. Представим, что наша железнодорожная колея длиной в две мили абсолютно прямая, а поезд длиной в две мили состоит из одного вагона-платформы, по верху которого, в свою очередь, проложен рельсовый путь. По этому пути туда и сюда может двигаться маленькая модель локомотива, в то время как сама платформа продвигается по наземной колее. Вам понятна идея? Вместо вас теперь эта модель. Но, разумеется, она способна покрыть милю намного быстрее вас. Вообразите, что наш локомотив имеет достаточную мощность, чтобы везти платформу со скоростью две мили за две минуты. Модель может достигнуть такой же скорости. Если локомотив доходит до станции Б за одну минуту, то и модель, пройдя милю по платформе, окажется там в то же время. Тогда, сложив две скорости двух локомотивов, мы получим общую скорость две мили за минуту. Но разве мы не можем добиться большего? Постарайтесь напрячь свое воображение.

Я закурил трубку.

– У нас имеется две мили прямого пути между А и Б. На пути находится длинная платформа, которая начинается у станции А и заканчивается за четверть мили от станции Б. Мы теперь откажемся от обычных локомотивов и используем в качестве движущей силы серию компактных магнитных двигателей, установленных под платформой по всей ее длине.

– Я ничего не знаю про эти магнитные двигатели.

– Каждый из них состоит из огромной подковы, которая попеременно то намагничивается, то размагничивается с помощью подачи прерывистого электротока от батареи, где имеется регулирующий часовой механизм. Когда подкова под током, она становится магнитом и притягивает якорь с невероятной силой. Когда в следующую секунду схема размыкается, подкова перестает быть магнитом и отпускает якорь. В свою очередь, якорь, двигаясь туда-сюда, придает вращательное движение маховику, который передает его двигателям на рельсах. Вот так работают наши моторы. Тут нет ничего нового, они опробованы на практике. С таким двигателем на каждой паре колес мы вполне сумеем разогнать наш сверхдлинный поезд до скорости, скажем, миля в минуту.