Текст книги "Избранные Истории (ЛП)"

Автор книги: Эдвард Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Благодарю Вас.

– Дженис покажет тебе все тут.

Толстяк неуклюже удалился. Оказывается, он сидел на упаковочном ящике – Халл заметил это только сейчас – так как ни один стул на земле не смог бы вместить его тушу. Рулоны жира свисали с его сторон и извивались, как желе.

– Готов к туру за 25 центов? – спросила Дженис.

– Конечно, – сказал Халл.

Он был в восторге. Он сделал это, он заключил свою сделку. Но какой-то импульс отвлек его взгляд. Халл повернул голову с дрожащей медлительностью.

Рака, черная тень, исчез.

* * * 

– Ты либо очень тупой, либо очень отчаянный, – сказала Дженис.

Она провела его мимо бассейна. Несколько девушек-блондинок резвились в воде, полностью обнаженные, а еще несколько, уже "под кайфом", легли на шезлонги. Никто не был старше 16-ти.

– Всего понемногу, – ответил ей Халл. – Но, что заставляет тебя так думать?

Дженис закурила сигарету.

– У тебя железные яйца, чтобы припереться сюда. Одному. Независимому, с небольшим заказом.

Услышать, как эта чопорная и правильная женщина говорит яйца, было странно эротично.

– У меня есть бизнес, который нужно запустить, – заметил Халл. – Сделка напрямую была моим последним средством. Ты не поверишь, как в Штатах сейчас "закрутили гайки". Я ненавижу думать, сколько раз я мотался всю ночь с чемоданом, полным сотенных, и никто не продал мне ни грамма. Но ваш босс гарантирует доставку. Я должен был попробовать.

Обдолбанные девушки повернулись на шезлонгах, продолжая ухмыляться в своем сладком ступоре. Еще две вылезли из бассейна, дожидаясь своей очереди; одна была такой молоденькой, что у нее едва были лобковые волосы. Халл не чувствовал даже абстрактной ответственности. Чья-то потеря всегда была чьей-то выгодой. Почему он не должен участвовать в этом? Он был просто поставщиком для нужд. Спрос и предложение, детки. Это не моя вина, что мир – кусок дерьма. Если я не продам его, это сделает кто-то другой.

Одна из блондинок улыбнулась ему, широко раздвинув свои белые ножки на шезлонге. Минет может быть, но, ни под каким предлогом, Халл не хотел бы трахнуть какую-либо девочку из бассейна. Слишком молоды; дети не в его стиле. Видишь? – подумал он, забавно свидетельствуя Богу. – У меня есть мораль. Торговец наркотиками, Халл не был новичком в сексе; больше всего ему нравилось пару раз в день загонять пару орехов в красивую, горячую коробочку. Но он любил присунуть бывалой женщине. Женщине с опытом. Женщине, которая знала себя и была уверена в себе. Такой как...

Ну, как его сопровождающая, например.

Он попытался поймать взгляд Дженис, когда она выводила его со двора. Отличная фигура, отличные ноги. Не возраст, а скорее изысканность проникла в ее лицо модели, ужесточив рот, вытравив крошечные линии в уголках глаз. Ее глаза, – задумался он снова. Наверное, когда-то они были очень красивыми. Теперь они выглядели тусклыми. Как давно она была одной из девушек в бассейне? Ее глаза показывали все сломанные части ее мечты, но Халл не чувствовал себя особо виноватым в этом. Зачем ему это? Он не собирался трахнуть ее, хотя и впрямь – почему нет? Это было бы здорово, не так ли? Хорошенько загрузить ее щель. Он мог себе это представить: мокрая и готовая, с великолепной темно-белокурой растительностью. Тогда, возможно, он развернет ее и угостит второй загрузкой через «заднюю дверь». Хммм. Хорошая мысль. Он, вероятно, теперь имеет право, так как был клиентом Каспарцы.

Но что это была за чертова штучка у нее на шее?

Она повела его вниз по склону. Как и прежде, она проигнорировала зажженную сигарету в руке.

– А вот и "предприятие", – сказала она.

Каспарца провел впечатляющую работу. Это была не кокаиновая дыра в джунглях, это был целый комплекс. Целые склады были посвящены созреванию и промывке траншей. Самосвалы один за другим грохотали с полей, их кузова были завалены листьями коки. Переработчики на большом количестве складов обрабатывали и измельчали листья до состояния пасты. Дальнейшая обработка и высушивание превращали пасту в очищенный порошок, который после дистиллирования превращался в «крэк». Его то и получали люди на «точках» в Штатах.

Затем они прошли лагерь.

Сначала Халл подумал, что это должно быть то место, где спали рабочие. Ряды замаскированных палаток выстроились вдоль поля. Посреди всего этого стояла одна, гораздо большая палатка.

Халл заприметил несколько человек в деловых костюмах, идущих вдоль рядов палаток. Очевидно, они были американцами.

– Что здесь делают все эти американцы?

– Не беспокойся об этом, – сказала ему Дженис.

Пара согнутых рабочих вытащила большие пластиковые мусорные баки из центральной палатки. Они исчезли с той стороны. У входа в палатку стоял негрила Рака.

– О'кей, в таком случае, что с ним? Какая история у Раки?

– Ты задаешь слишком много вопросов, мистер Халл.

Полагаю, я приму это за намек. Халл почувствовал себя окруженным внезапной странностью. Американцы в деловых костюмах? Негрила с каменным лицом и в костюме "«моджо»^[10]? Это был завод по производстау кокса в центре Перу. Но, девушка была права, он не должен поднимать волну. Несмотря на подаренную сигару во рту. Пока Халл не получил свой заказ, у Каспарцы может быть тайна. Может быть своя истина, своя сила и своя душа.

Экскурсия закончилась. Здесь вечер наступал рано, джунгли мгновенно потемнели в сумерках.

– Я впечатлен, – признался Халл.

– Так и должно было быть.

Халл продолжал смотреть на лагерь. Еще больше людей в костюмах вышли из большой палатки. Также он увидел женщин, одетых, как Дженис. Все явно американцы.

– Не беспокойся об этом, – повторила Дженис. Это прозвучало как предупреждение. – Мир более разнообразен, чем мы думаем, мистер Халл. На самом деле это совсем не целый мир, а целая куча миров.

– В смысле?

– Это – это место – это не твой мир.

Халл уставился на нее.

– Просто запомни, что сказал Каспарца, мистер Халл. Хорошенько запомни.

На ее сигарете вырос дюйм пепла. Глаза Халла метнулись от кулона на ее бюсте к глазам, всегда возвращались к глазам. На мгновение он почувствовал себя захваченным или связанным. Он чувствовал себя связанным собственным замешательством. Ее глаза, – задумался он. Что-то было в ее глазах.

Ее глаза выглядели мертвыми.

* * *

Дженис мастурбировала "макаком"; казалось, он испускал тепло.

Но Дженис чувствовала холод.

Она подняла ночную рубашку и начала втирать больше желе во влагалище. "K-Y"^[11], прочитала Дженис на тюбике. Она почти ничего не чувствовала. Ночной воздух парил вокруг нее, но Дженис почти не чувствовала этого. Она совсем не вспотела. Она посмотрела на свою руку и увидела сигаретные ожоги, коркой застывшие между пальцами.

Лунный свет струился через окно. Халл спал на кровати. Дженис проскользнула внутрь, все еще не уверенная в том, что делает. Сейчас было так много инстинктов – привычек, которые расположились в ее жизни, как призраки. Она завидовала Халлу и его сну. Настоящий сон, – подумала она.

Халл напомнил ей о доме, каким бы он не был. Он напомнил ей о жизни.

– Мистер Халл? – прошептала она, облокотившись на его кровать.

Затем нежно его потрясла. Что я здесь делаю? – задумалась она. Почему я здесь?

Халл пошевелился, потом его глаза открылись.

– Что...? – пробормотал он. Пауза затянулась, как капающий воск. Затем: – Дженис?

Ее глаза спрашивали разрешения, как бы рассматривая не человека, а лишь частично интерпретируемое понятие или идею.

– Иди сюда, – сказал он.

Она стянула простыню и легла рядом с ним. Что она могла сказать? Мне одиноко, мистер Халл? Ты мне что-то напоминаешь? Ее пальцы сомкнулись вокруг его пениса. Он сразу же встал. Реакция ее порадовала, она обрадовалась: плоть оживает при ее прикосновении. Она вздрогнула, когда он ее поцеловал. Его руки чувствовали ее тело сквозь ночную рубашку. Опять же, ей стало интересно, это отложенное в памяти воспоминание о прикосновении или фактическое ощущение. Оно было похоже на прикосновение призрака.

– Ты мне кое-что напоминаешь, – прошептала она.

– Что? Скажи мне.

Дженис хотела заплакать. Возможно, она была, слишком плаксивой. Она задрала ночную рубашку и оседлала его. Его пенис проскользнул прямо в ее "киску" – еще один призрак.

Он потянулся к рубашке.

– Сними ее.

– Нет! – сказала она слишком быстро.

– Ты красивая женщина, Дженис. Я хочу видеть тебя.

Красивая. Женщина. Видеть тебя. Но она не хотела, чтобы он ее видел. Вместо этого она сбросила бретели с плеч и позволила платью сползти на талию. Он начал медленно трахать ее. Вверх-вниз, вверх-вниз... «Макак» качнулся между ее грудей.

– Господи, твоя "киска" такая классная, – задыхался он.

Но даже эта грубая реплика доставила ей удовольствие, похвалила ее. Моя «киска» такая клаааассная. Это заставило ее почувствовать себя настоящей.

– Я сейчас кончу прямо в тебя...

Кончать. Сперма. Трахаться. Да, ты мне кое-что напоминаешь. Однако, что? Она могла вспомнить только обрывки. Каждый толчок его члена в ее «киску» выталкивал маленький кусочек на поверхность ее разума. Сколько же ей было лет? 14? 15? Не такая уж необычная история. Ее отец насиловал ее годами. Затем она сбежала, но только лишь для того, чтобы ее насиловали люди намного хуже, потом появились наркотики, державшие поводья ее жизни, что особо ее не волновало. Ее передавали туда-сюда за что угодно. Было много групповух и рабства. Много флетчинга^[12]. Много раз ее мужчина – его звали Рим – заставлял ее делать то, что он назвал «специальным шампанским». Ей приходилось отсасывать всем мужикам в комнате, выплевывая каждую эякуляцию в бокал шампанского; после завершения, конечно же, ей нужно было выпить содержимое бокала одним глотком. Игры с собаками были еще одним регулярным развлечением для друзей-дилеров Рима. Некоторые из собак, которых они привозили, были довольно большими и резвыми.

– Сделай Фидо счастливым, Дженис, – приказывал Рим, – или это недостаточно "по-блядски" для тебя.

Маленькие горки белого порошка были достаточной мотивацией, были ее сокровищем в конце радуги. День за днем. В конце концов, ее продали.

И в итоге она оказалась здесь.

Она была продана Каспарце в рамках одолжения. Каспарце нравились молоденькие, прежде чем они будут слишком "затасканными". У него было много девушек. Он был слишком толстым, чтобы эффективно трахаться, но ему нравились минеты и мастурбации. Обычно он лежал на спине и держал свой массивный живот, а девушки по очереди его ублажали. Он также любил "язычковые ванны".

– Ах, мои маленькие любовницы, – бормотал он, в то время, как несколько девушек медленно облизывали жирный пот со всего его "нефритового стержня".

Каспарца не мылся часто, что делало это еще хуже. Иногда он лежал на животе, две девушки держали его ягодицы, а другие лизали его яички и анус. Иногда он испражнялся на грудь девушки – присевший человек-кит – и всегда казалось, что бедная Дженис получила привилегию: есть пикантные экскременты.

Как только девушки состарились – 20 или около того – он больше не хотел их. Многие были отданы в лагеря наемников, которые патрулировали поля, другие просто исчезли. Но, счастливчики были сохранены для особых целей. Для Раки.

Рака, – подумала она, прыгая вверх и вниз.

Ритм Халла усилился.

– Ты такая горячая штучка, Дженис! Боже!

Ее "киска" обильно текла, шумно чавкая, будто кто-то ест. Ощущение движения, тепла и ударов, заставило Дженис почувствовать смутное удовольствие. Чувствовать проникновение – сейчас – было своего рода транспозицией, пересечением матриц. Это наложило плоть на ее память, жизнь в пространство, где раньше было ее сердце.

Халл обхватил ее; потянул ее вниз, обнимая и кончая одновременно. Она чувствовала, как его сперма хлынула в вагину. Было тепло. Это был теплый подарок, который он подарил ей, вклад из одного мира в другой.

Она легла рядом с ним. Он провел пальцем по ее груди, затем постучал по "макаку".

– Что это?

Моя жизнь, – хотела сказать она. – Просто талисман на удачу.

– Суеверная, а? Я видел здесь много людей с такими вещами. В том лагере. А что это за место? – когда она не ответила, он толкнул ее. – Позволь мне опуститься пониже. Я хочу съесть твою пизденку.

– Нет! – возразила она.

Он стянул ночнушку, скомканную на ее талии.

– Нет! – сказала она, схватив его за руки. – Пожалуйста, не надо.

– Тебе не о чем беспокоиться.

– Просто... пожалуйста... не надо.

Халл оставил ее в покое. Он был привлекательным мужчиной, беззастенчивым в наготе. Он выглядел чисто и профессионально. Он не был похож на того, кем был, и она предположила, что именно поэтому он понравился Каспарце.

– Как он это делает? – спросил Халл

– Делает что?

– Как Каспарца вывозит свое "дерьмо"? Он не может делать это с лодками, ВМС США по всему побережью. И самолеты наблюдения пасут основные наземные маршруты 24 часа в сутки.

– Он перевозит груз с курьерами.

Халл наклонился, удивленный.

– Что, коммерческими рейсами?

– Да.

– Это сумасшествие. Таможня проверяет каждый самолет внутри и снаружи, они просвечивают и обнюхивают каждую часть багажа и ручной клади, на каждом рейсе. Каспарца, наверное, перевозит тысячу кило в месяц. Он не может перевозить через аэропорты, не сейчас, не в наше время. Он все бы потерял.

– Просто не беспокойся об этом, – устало сказала она. Ее рука вернулась к его члену; он снова "стоял", жесткий, горячий и пульсирующий жизнью. – Сделай это снова, – сказала она.

– Да, – ответил он. – Я сделаю это с тобой, все в порядке. Тебе понравится.

Он перевернул ее, толкнул на живот и плюнул между ягодиц. Еще одно воспоминание, не удивительно. Затем он вставил свой член ей в прямую кишку и начал жестко трахать.

Рим, папочка, все остальные мужчины – ничего страшного. Это заставило ее чувствовать себя хорошо, потому, что это напомнило ей о чем-то.

Она свесилась с кровати. Луна, казалось, качалась вверх и вниз в окне вместе с неистовыми толчками Халла. Волосы Дженис растрепались; "макак" танцевал, болтаясь на шее. С каждым ударом в ее голову вбивалось все больше воспоминаний, все больше жизни. Его свирепость, казалось, что-то ей подтверждала. Это то, что делают люди, – размышляла она. Член Халла был доказательством жизни. Она хотела, чтобы он снова вошел в нее; она хотела, чтобы он мог войти в нее навсегда, ибо каждый раз, когда он это делал, было еще одним подтверждением того, что она нечто большее, чем тень, большее, чем призрак.

Он вздрагивал, стонал. Дженис была счастлива. Теплые струи в этот раз чувствовались тоньше и горячее, струясь в ее кишечник, и она была так счастлива, что хотела плакать. Но, затем...

...она замерла.

Лицо, истекающее кровью прямо на нее – черное как обсидиан и совершенно пустое.

Лицо Раки.

Голос жреца, безэховым аккордом, пробившийся в ее разум.

– Сейчас, – повелел он.

Все еще с членом внутри себя, Дженис ударила Халла лампой по голове.

* * *

Искаженные слова сочились, распространяясь повсюду. Истина есть сила. Душа есть истина.

В затуманенное сознание Халла просочился свет. Его глаза открылись. Размытые лица парили, как капли, затем сфокусировались, пристально глядя на него. Дженис и Каспарца. Он трахал девушку, не так ли? Да, а потом... потом...

Проклятье, – подумал он, когда остальная часть памяти стерлась.

Он попытался встать, но не смог.

– Ах, мистер Халл, – замаячило лицо Каспарцы. – С возвращением, Aмиго.

Халл огляделся. Ублюдки привязали его к столу. Он был голый. Шипящий свет дюжины газовых фонариков облизывал серые, брезентовые стены. Лагерь, – понял он. – Палатка.

Он был в большой палатке.

Дженис стояла у стола, бледная, в ночнушке. Каспарца напротив, лавина жира, выпирающая сквозь огромную рубашку.

У брезентовой перегородки стоял Рака.

– Мы обретаем силу через душу, мистер Халл, – загадочно произнес Каспарца. – Рака – жрец Обиа^[13], их еще зовут «Папалои». Он был рожден, чтобы порабощать души.

Черный жрец стоял неподвижно, застывшее лицо было лишено признаков жизни, как деревянная маска. На нем было ожерелье из человеческих пальцев или, может быть, "пуденда"^[14], а на поясе висела усохшая голова младенца. Но в его руке, покачиваясь, болталось что-то еще: один из тех маленьких мешочков на шнуре, один из «макаков».

– Я думал, мы договорились, – простонал Халл.

– О, да, мистер Халл, – заверил толстяк. – Но вы ведь хотите узнать мой секрет, не так ли?

– Мне похуй Ваш секрет. Просто позвольте мне освободиться.

– Всему свое время, – оскал Каспарцы, казалось, подпирал вздутое лицо.

Он кивнул Джeнис.

Мне пиздец, – понял Халл. Он пытался освободиться от пут. Не нужно быть гением, чтобы сделать вывод, что они собирались убить его. Но почему? Он не вышел «за рамки». Это не имело никакого смысла. Какой-то новый перевозчик дома заказал его? Кто-то слил его как кусок дерьма?

– Послушайте, я не знаю, что я сделал, и я не знаю, что происходит. Просто отпустите меня. Я заплачу вам, сколько захотите.

Каспарца рассмеялся, покачивая жиром.

Дженис толкнула стол на колесиках, как каталку. Ебать твою маму три раза! – подумал Халл, и это были самые светлые и самые человечные мысли. Его глаза расширились. На каталке лежал труп: мужчина, американец. Он был бледный и обнаженный.

– Дженис покажет тебе, – сказал Каспарца. – Силу души.

Халл стиснул зубы. Дженис очень ловко вскрыла живот трупа большим скальпелем для аутопсии. Она погрузила руки в разрез и начала все оттуда вытаскивать. Сначала появились блестящие розовые булочки кишечника, затем почки, печень, желудок, селезенка. Она бросила каждую влажную массу органов в большой пластиковый мусорный бак. Затем она потянулась дальше, к более "высоким" вещам – сердцу, легким. Все это тоже ушло в мусорное ведро. К тому времени, как она закончила, она была по локти скользкой от темной, свернувшейся крови.

– Мы можем поместить от шести до восьми кило в среднестатистический труп, – сообщил Каспарца.

Халл нахмурился, несмотря на свою дилемму.

– Ты совсем из ума выжил. Это самый старый, азбучный трюк. Таможня раскусила его много лет назад.

Каспарца улыбнулся. Теперь Дженис упаковывала запечатанные килограммы в вычищенную полость тела трупа, а затем набивала пачки поролона, чтобы заполнить пробелы и сгладить торчащие уголки. Она работала со спокойной эффективностью. Закончив, она начала зашивать зияющий шов черными нитками для аутопсии.

– Вы не можете провозить "кокс" в Штаты в трупах, – возразил Халл. – Таможня досматривает все авиаперевозки, включая гробы, в том числе тела, помеченные для перевозки. Любой идиот это знает. Твоя девушка сказала, что Вы все перевозите с курьерами.

– Совершенно верно, мистер Халл. Мои "мулы"^[15]проходят прямо перед носом ваших таможенных агентов.

Что? – подумал Халл. – Проходят?

Дженис задрала ночную рубашку. Взгляд Халла, с ужасом оценивая наготу, поднялся от ее ног, к участку лобковых волос, затем выше и остановился. На животе у нее был длинный, черный шов.

– Дженис была моим "мулом" довольно долгое время.

Боже мой, – подумал обо всем этом Халл.

Рака что-то пробормотал, как бы напевая тяжелые, непонятные слова. Слова казались ощутимыми, они словно сгущались в воздухе, как туман. Они казались живыми. Затем он поместил один из "макаков" на шею трупа.

И труп сел, а затем слез с каталки.

О, Боже! О, Боже! О...

Рака вывел труп наружу.

Каспарца протянул к Халлу свои толстые руки, его лицо, впервые, было спокойным в каком-то торжественном знании.

– Итак, видишь, Амиго, наша сделка в силе. И ты станешь своим собственным "мулом".

О, Господи! Господи! Господи!

Забрызганный скальпель блеснул в руке Дженис. Халл начал кричать, когда она начала резать.

Перевод: Zanahorras

«История о головаче. Часть 1»

– Было жутчее, чем ты слышала, – говорит тебе Дори Энн Слэйт, подливая кукурузного ликера в чашку. Ты просто забежала в ее крытую толем лачугу выразить соболезнования и... на тебе.

Ты и не думала.

– Я тока слышалa, что ее сестру, Люси, грохнул кто-то, кто вломился в дом.

Налитые кровью глаза Дори Энн кажутся больше положенного, но ввалившимися; в каком-то смысле у нее и вся жизнь провалилась. Ей сорок пять, но с той недели она словно лет на десять постарела. Цветущая грудь, заставлявшая подвывать всех мужчин, увяла под поблекшим желтым топом. Она всегда была для тебя типа матери-на-подмену, пышнее самой жизни, налитой силами и мудростью. Теперь она казалась неопрятной, светлые волосы потускнели и спутались. Она сидит со скрещенными ногами за шатким столиком и тебе видны дорожки тонких синих вен.

– Xочешь послушать, Марла? – спрашивает она.

Вопрос тебя шокирует. Тебе не стоило бы слушать, но... хочется. По какой-то причине хочется.

– О, мисс Дори, не хочу, чтоб вы мучались рассказом, но...

Внезапно полумертвые глаза на миг озаряются. Она похлопывает тебя по рукам на столе:

– Видишь ли, милая, рассказывать об этом мне приятно. А мне, видит Бог, не помешает хоть что-то приятное...

– Приятное? – ахаешь ты, не подумав. – Но мисс Дори, что ж приятного в рассказе о том, как сестру грохнули?

Безрадостный смешок, потом еще глоток.

– Ну ясно, тебе так не кажется, дорогая. Тебе скока – двадцать, двадцать один?

– Не, еле восемнадцать.

– Надо ж! – вскрикивает старшая, чуть громковато. – А ты цветешь, девочка! Это даже плохо – быть насколько красивой. Ты еще поймешь, что это проклятие, как поняла когда-то я. Лучше бы Бог нас сделал жирными и страшными. Моя сестра Люси это поняла, и нелегким образом.

Тебя терзает вопрос, поднявшийся из самых темных закоулков твоей души. Почему ты хочешь это знать? Как может быть приятно говорить об убийстве твоей сестры?

– Ты ведь чуток знала Люси, да? Она тоже была красива, на двадцать лет младше меня. Да... Наша мамаша сначала меня родила. Но внешность и принесла бедняжке Люси столько горестей. Парни ей проходу не давали и, что еще хуже, ей это нравилось. Реднеки трахали ее с пятнадцати-шестнадцати, да внутри у нее что-то не так было, она все время выкидывала. Но полтора года назад получился у нее малыш Кейд, так она его назвала. Но кто отец, не говорила...

Ты не знаешь, почему Дори Энн замолкла, но замечаешь, что слушаешь ее, вытянувшись на стуле от напряжения. Твое сердце колотится.

Снаружи садится солнце. Ты слышишь, как сверчки и лягушки заводят песни.

– Толком не знают, в какую это было ночь – пятницы, субботы, типа того. Парни из департамента шерифа так сказали. Кто-то пришел и изнасиловал ее, прямо возле колыбельки с младенцем. Пару раз изнасиловал, как сказали, и в зад тоже. Попользовал, чтобы кончу сбросить. Девчушку вроде тебя, Марла. Ты должна это знать. От большинства парней добра не жди. Говорят они приятно, выглядят хорошо, но в конечном итоге, ты для них только теплая дырка, куда можно кончить. Как Люси была для того парня. Натрахавшись, он перерезал ей горло. А затем, как говорят, насрал на пол и нассал на малыша Кейда в колыбельке. И ушел.

Желудок твой возмущается от этих слов, но еще сильней тебя беспокоит, что она сказала раньше: ты просто теплая дырка, куда можно кончить. Так вот, что ты в глазах мужчин?

Все, что ты можешь, – глотать.

– Но, видишь ли, он оставил дверь открытой – нарочно. Люси жила там дальше, по старой дороге, за буреломом, где раньше обитал старый башмачник Джейк Мартин. Туда почти не ходят, даже почту не носят, ведь Люси вселилась в дом старой Марм, а старая Марм разрешила ей, сама она сейчас в том мерзком доме престарелых.

Твое сердце, кажется, бьется с перебоями.

– Что... что случилось с ребенком?

– А ты че думаешь? Три, четыре дня прошло, пока кто-то решил дом проведать. Ясное дело, звери туда уже забрались и добрались до дитя. Скунс, опоссум, дикая собака. Кто знает? Бедняжку нашли снаружи – то, что от него осталось.

От этих слов тебе дурнеет.

– И все это он сделал с моей сестрой, просто чтоб кончу сбросить, – но Дори как-то странно говорит об этой трагедии.

Она не кажется особо расстроенной, замечаешь ты. А сама ты расстроена, это точно.

– Понимаешь, Марла, от мужчин не просто добра не видать. Большинство из них – зло. Почему-то когда трахают девок, они становятся злом.

Зло, – думаешь ты.

Она смотрит на тебя, сузив глаза.

– Ты знаешь, о чем я.

Ты пялишься в ответ. Да, ты знаешь. Первым с тобой это сделал парень твоей матери. Тебе было... одиннадцать, двенадцать? Так больно было, и столько крови. Твоя мать притворилась, что это ты из девочки превратилась в женщину, получила "Проклятие Евы", как она выразилась, но ты понимала: она знала, в чем дело. Если подумать, она и сама не была особо хорошей, но хотя бы не причиняла тебе вреда. Кое-кто из учителей тоже, пока ты не бросила школу, потом пару раз твой брат, Флойд, тоже сделал это с тобой, и сукин сын до сих пор тебе толком в лицо не смотрит, а всегда отворачивается и лыбится. А кроме всего этого, однажды вечером, прошлой зимой, тебя просто изнасиловали, когда ты шла домой короткой дорогой из магазина Хaллa, где работаешь. Какой-то выродок прятался в лесу, и вонял он до самых небес.

Да, похоже, все, что могут предложить мужчины, это сперма и боль. Ты решила не иметь с ними ничего общего, никогда.

– Я так и думала, – говорит Дори Энн, видя твое лицо. Затем отхлебывает еще немного чистого ликера. – Но видишь ли, я знаю больше других, мне Люси сказала.

– Что сказала? – спрашиваешь ты пересохшим горлом.

– Она была снова беременна, от того же мужчины, от которого у нее малыш Кейд, и я говорила, что она не сказала, кто он, но я все равно узнала...

– Кто? – спрашиваешь ты, едва не срываясь с места.

– Ты погоди, – говорит она с тончайшей улыбкой. – Это был тот же, кто грохнул ее, ведь она требовала жениться, а иначе пойдет в окружной суд, подаст на него и потребует сделать какой-то ДНК-тест. Видишь? Мужчин волнует только их конча, и все. Короче, знаешь Ронду Коннер из «Перекресткa»? Думаю, не, в твоем-то возрасте еще рано пить, а если ума хватит, то и не начнешь, – мутные глаза Дори Энн покосились на ее чашку. – Она держит там бар, хотя сама с папашей живет в Крик-Сити, и вчера, придя на работу, услышала голоса сзади, на парковке, два парня сидели в пикапе. Ронда врубилась, что они косяк смолят, но остановилась у черного входа, заслышав, как один из них сказал: Грохнул суку, да, сэр. И Ронда прислушалась, не пошла внутрь. Потом один из них говорит: ...перерезал залетевшей суке горло, так и сделал. Засудит она меня, сказала, чтоб ребенка содержал. Так и сказала, прошмандовка.

Глаза Дори Энн смотрели на мили вперед.

– Так я и поняла, что это тот же парень. А потом он говорит: Черт, я так ненавидел эту суку, что прежде чем грохнуть, высосал все молоко из ее сисек, понимаешь, она все еще кормила первого, которого я ей в брюхо засунул. А потом он рассмеялся и сказал: Сладкое, это да. И знаешь, что тогда сделала Ронда?

– Что? – шепчешь ты.

– Пошла и выложила все своему папаше, Уинчеллу Коннеру. А видишь ли, Уинчелл Коннер – сын Сизаля Коннера. Слыхала о таком?

Ты копаешься у себя в голове.

– Имя вроде чуток знакомое, но толком не уверена.

– Знакомое, милая. Коннеры – одна из немногих достойных семей в этих местах. Коннеров тут куча, но эти вроде с Кентукки приехали. И вот что я скажу...

Ты ждешь, ждешь, напряженная, елозишь.

А потом Дори Энн спрашивает:

– Ты про головач слышала?

Ты пялишься на нее в ответ. И повисает молчание.

Дори Энн кивает.

– Все об этом слыхали, но никто не говорит. Неудивительно. Не любят люди признаваться, что знают о таком.

– Но такого не бывает, мисс Дори, – ты скорее ее уговариваешь, чем утверждаешь. – Деревенщины это просто выдумали, типа так они ставят последнюю точку в распрях.

Но глаза Дори Энн утверждают иное. Она снова треплет тебя по рукам на столе.

– Головачи бывают, милая. Неприятно говорить, но их еще с Гражданской устраивают. Тогда их и придумали Тактоны и Мартины. Только так можно толком отомстить тому, кто сотворил с тобой нечто невообразимое. Если мужчина жену твою убил или ребенка изнасиловал, ты похищаешь его жену и тогда, тогда...

Остальное тебе говорить не нужно. Ты и думать об этом не хочешь.

– Дори Энн, а при чем здесь этот Коннер?

Снаружи все темнее, сверчки стали громче. Стекло звякает, когда Дори Энн подливает еще ликера.

– Это был Сизаль Коннер. Хороший человек, хотя пьет многовато. Раньше свиней резал для "Мясницкой компании Уильямa", но потом началась рецессия, типа той, что идет сейчас, и Сизаля уволили, когда закрывали фабрику. Это типа в семидесятые, милая. Мне самой лет десять было. Но Сизаль получил выходное пособие с фабрики Уильяма и купил себе трактор на средства и прах-вительство платит народу, чтоб они пшеницу собирали, типа су-б-си-ди-я, а у Сизаля была земля, на которой он годами пшеницу растил. И у него жена была больная – Джуди Мэй ее звали, – и Сизалю нужны были деньги прах-вительства, чтоб за электричество платить, ведь у Джуди Мэй чего-то с легкими было, она спать могла только с машиной для дыхалки. Небо-лазер, вроде, зовется. Но, видишь ли, была семейка, которая, бог знает с каких пор враждовала с Коннерами – Кроллы, и Хорас Кролл тоже работал на прах-вительскую субсидию, но его выгнали, потому что пил все время и бензин тырил. И старший сын Хораса – не помню, как его имя, – он с цепи сорвался из-за того, что его папку уволили, а Сизаль Коннер еще больше зарабатывает, с купленным-то трактором... этот пацан Кроллов вломился в сарай Сизаля и подсыпал че-то в бензопак трактора, что движок запороло. Нужна была тысяча долларов, чтоб починить, и Сизаль пошел в банк, ссуду взял, но неделя ушла, пока ее одобрили, – голос Дори Энн помрачнел. – Он запоздал с оплатой электричества, компания отключила его на неделю и... ну, сама догадайся. Джуди Мэй умерла от ре-спи-ра-льно-го приступа из-за того, что небу-лазер заглох.

Кажется, у тебя в голове гудит.

Вроде к отчаянию на лице Дори Энн примешалось облегчение? Ты спрашиваешь:

– И... что потом?

Но думаешь, что и сама догадываешься.

– Сизаль выкрал сначала младшего парня Кроллов, потом, через пару ночей, десятилетнюю дочь Кролла, потом самого Хораса, и наконец, того старшего сына, который трактор запорол. И каждый раз Сизаль и его ближайшие друзья – Джейк Мартин, Тафф и Хелтон Тактон – устраивали головач. Они прорезали им дырку в черепушке и трахали в голову.

После слов Дори Энн молчание, кажется, шквал обрушилось на хижину.

– Сизаль, тот давно помер, но его сын Уинчел продолжил род – Ронда из "Перекресткa" его дочь...

– И Ронда сказала ему... – говоришь ты, чтоб прояснить, – сказала, что она слышала слова мужчины в пикапе...

Дори Энн кивает, затем, нагнувшись ближе, шепчет:

– Уинчел похитил того человека сегодня вечером, Марла. Они устроят головач...

И когда Дори Энн говорит "головач", ее глаза внезапно блестят, как у юной девушки.