Текст книги "Свинья (ЛП)"
Автор книги: Эдвард Ли
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются «общественным достоянием» и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.
Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...
Эдвард Ли
" Свинья "
Сисси посмотрела на рюмку, полную свиного семени, и аккуратно выпила её. Без колебаний и одним плавным глотком она проглотила её полностью, улыбнулась в камеру и облизнула губы, будто отведав блюдо образцовой кухни, и тогда…
– Сисси? Что за… Нет!
…тогда побледнела, и её вырвало на пол.
– Блядь, Леонард! Это фигово! – cъязвила она, и пока она это делала, из её рта вывалилось ещё больше. – Эта херня на вкус, как …бляяяя!
Тогда её…
РРРРРРАФ!
…вырвало снова.
Леонард был потрясён. Сисси была потрясена…
Даже свинья была потрясена.
««—»»
Но, вероятно, можно помедлить, чтобы вообразить, как – или, более критически, почему – вышеупомянутая свиная сперма оказалaсь в рюмке.
Это история об этом предположении, и она правдива.
Она называется “Свинья”.
««—»»
Она дрожала и мяукала, хрюкала и брызгала слюной, дергала своим пухлым телом каждый раз, когда одна из девушек пыталась схватить ее... хорошо, его член.
– Аааууу! – завизжала Подснежник. – Подонок укусил меня! Он укусил меня за зад!
Это былa не крупная свинья, как вы можете подумать, не такая как 540-килограммовый “беркширец”, помогший отцу подняться на его ферме в Дэвидсонвилле, штат Мэриленд, много десятилетий назад. Леонард, кстати говоря, на самом-то деле потерял свою девственность с 225-килограммовой “дюрокской” по имени Лейси. Парни, в конце концов, всегда будут парнями. Леонард навсегда запомнил этот день, как и миллионы остальных – в тот же самый день Джон Ф. Кеннеди был убит в Далласе, штат Техас очередью пуль .221 калибра с ртутным наконечником, изготовленных на заказ. И вопреки мнению большинства, не из ружья Маннлихера, а из пистолета-пулемёта Ремингтона с затвором. Стрелял человек по имени Джимми Саттон, который работал на другого человека по имени Чарльз Николетти. Кроме того, Леонарду тогда было 14, он был в 8-м классе младшей школы Слиго.
– Кто-то застрелил президента! – воскликнул Леонард после того, как устремился домой с автобусной остановки.
Но папы не было дома.
– Папа?
Вместо этого Леонард в итоге нашёл его в первом сарае, на коленях прямо за спиной “общей” Лэйси. Папе не потребовалось много времени, чтобы покончить с его странным делом, прежде чем он натянул комбинезон и вернулся к работе.
– Хорошая девочка – это хорошая девочка. У тебя киска получше, чем у моей жены, это уж точно. Было херово вставлять свой столб в ту дырку двенадцать лет назад, но Боже, Лэйси!
Давно забыв про JFK, Леонард последовал примеру, полагая, что мальчик должен подражать своему отцу, как только это возможно.
Так много для мужской девственности и сексуальной невинности.
Но то было больше 20 лет назад, а это было здесь и сейчас, здесь – былo одной из безопасных "точек" Винчетти, в 120 милях от Трентона, Нью-Джерси; сейчас – было летом 1977. Pаньше, судя по виду, это былo милым участкoм, бывшим фермой: растекающиеся плюшем холмы настолько далеко, насколько можешь видеть. Hесколько разрушенных амбаров для соответствующих «съёмочных площадок» давали необходимую «тему» для большинства леонардовских, ну… «работ». В общем, Леонард делал «кинематографические постановки» для «Клана», особенность которых требовала соответствия очень специфических «актрис».
– Давай, Подснежник, – настаивал Леонард. “Canon Scoptic” устроился на его плече. – Попытайся оправдать своё присутствие.
Подснежник вздохнула, ее солнечные очки съехали. Татуировка на ее левой ягодице гласила: АКТИВНО ИСПОЛЬЗУЕТСЯ. Вялые груди болтались, когда она потянулась еще раз, а затем...
– Аууу!
Свинья снова укусила её за зад.
««—»»
Девочки – поправка, «актрисы» – обычно не протягивали долго. Большая часть из них была вышвырнута из возобновляемых сетей проституции Винчетти вдоль восточного побережья, и большинство, если не все, были кончеными героиновыми наркоманками с длительным стажем потребления: десять лет и более. Чтобы сделать длинное объяснение короче, Пол Монстрони Винчетти, так же известный, как Винчетти «Глаз», был главным боссом в том, что департамент юстиции относил к криминальной пирамиде Лонна/Стелло/Маркони, основе мифической человеческой машины, известной как Мафия. Довольно мощной в 1977 чем, скажем, в 1997, когда её ресурсы значительно истощились, да, спасибо «крысам», бежавшим в гавань Федеральной Программы Защиты Свидетелей и Смены Личности. Тогда же так называемый «Клан» легко удерживал своей столетней мёртвой хваткой многие из антисоциальных экономических предложений. Но два десятилетия спустя подтвердили бы другую историю, как освобождённые от налогов казино индейских резерваций кастрировали контроль «Кланa» над азартными играми, как ямайские посредники полностью исключили итальянские группы из прибыльной торговли крэком, вместе с маленькими помощниками, такими как подразделения ЦРУ под прикрытием и неким аэропортом под названием «Мена» в некотором штате, называемом Арканзас, которыe доставляли по воздуху дюжины тонн кокаина в своеобразной договорённости с некоторыми никарагуанцами и мексиканцами в обмен на выплаты в сотни миллионов долларов ежегодно, для ещё более своеобразного предоставления военных "пищевых добавок" к некоторым хорошо известным врагам мексиканцев и никарагуанцев, охрана которых в течение более чем десятилетия была предоставлена, в обмен на 10-процентный чистый доход, некоторому губернатору, который позднее был избран президентом…
Ладно, нет нужды болтать. По существу, по ряду причин “Клан” потерял свою власть над большинством денежных схем, что сделали их знаменитыми. Всё, что оставалось, это букмекерство, половина национальной героиновой торговли (другая половина была поделена с местными китайцами), уличная проституция в героиновых районах и Порнография.
В зависимости, однако, от одного из определений таковой. Самый большой подъем “Кланa” в этой франшизе пришёлся на начало 80-ых, наряду с появлением видеомагнитофонов. В мгновение ока ушли зернистые «пленки» вчерашнего дня, 8-миллиметровые порнокабинки и анонимные «звёзды» на этом поприще. Массовый маркетинг и, следовательно, популяризация видеомагнитофонов уничтожили спрос на большие старые «пленки». Теперь, когда ты хотел посмотреть некую пошлость, всё, что тебе было нужно, – прогуляться в соседское учреждение по прокату видео и за скудные три бакса забрать домой новых королей и королев сексуальной кинематографии. Больше не называемые «похабными», более не известные в качестве «холостяцких плёнок» и «фильмов с еблей», новый день забрезжил понятием о сексуальных сношениях прямо перед камерой. Теперь это была индустрия – «индустрия фильмов для взрослых» – и она быстро проникла в одноэтажную Америку до такой степени, что “Клан” твердо ухватился за массовую порнографию – все, что осталось и еще не было потеряно. Теперь это был Голливуд, со звёздами, периодическими изданиями и даже с наградами!
Для оставшихся больных ублюдков, кто не мог удовлетвориться банальными предложениями «индустрии» и такими постоянно повторяющимися именами, как Марк Уоллис, Питер Норт, Чейси Лейн и Дебби Даймонд; и такими названиями, как «Член Мистера Холланда», «Задница в будущее»1 и «Отчаянно горбящаяся Сюзан» 2, спрос тоже оставался. Нецензурный. Такое дерьмо, будь то под дизайном или обеспечено «Разделом 18, Закона Соединённых Штатов”, не могло быть найдено в местном видеоцентре “Metro”. Cледует добавить, что «Подпольное» – было выражением, используемом в языке должностных лиц федеральных правоохранительных органов, и этот феномен цитировался под таким именем должностными лицами для разъяснения происхождения пары миллионов долларов в год валового доходa. Добрая половина этого поступала из детской порнографии – абсолютно бесчестной и сурово наказуемой всеми формами правоохранительных органов.
А что тогда, в 77-м?
Это был «шведский стол» андеграунда, и наши друзья с Сицилии контролировали его полностью! Вещи, o которых одноэтажная Америкa едва ли знала.
Копро– ролики.
Некро– ролики.
Снафф– ролики.
Фрик– ролики.
Влажные– ролики.
и…
Немецкая овчарка совокуплялась с девушкой таким образом, который можно было описать как неистовый. Великолепно, великолепно! думал Леонард, увеличивая изображение в “Canon Scoptic 16 mm” для съемки промежности сзади. Рокко понравится это! Собачий пенис, словно блестящая розовая кость, «зажигала» внутри и снаружи вагинального входа Сисси.
– Снято! – громко объявил Леонард.
Подснежник, которая должна была натирать псиные яйца сзади, была в отключке. Эта четвертушка “герыча” вырубила её; она будет без сознания ещё добрых четыре часа. Уличный товар, который Рокко и его «братки» подкидывали каждую неделю или около того, был обманчиво бодрящим; иногда он «накрывал» девушек на целый день. Не то, чтобы нужно было предотвращать бессознательные акты – собаки трахают девушек «в отключке», не хуже парней – но заказчик копий на этой неделе требовал принять меры, и это должен был быть последний дубль до того, как Леонард отдаст его редактору, эту милую песенку под названием «Собачий полдень», и вы можете быть уверены, что имена Аль Пачино и Лэнса Хенриксена не появятся в титрах.
Сисси содрогнулась на грани "прихода", пока Подснежник грохнулась без сознания на переднем плане.
– Сисси, ты должна выглядеть, будто наслаждаешься этим, а не как на похоронах бабушки, – обратил внимание Леонард в ходе съёмки. Псина, однако, оставалась в неведении насчёт режиссёрских указов и просто корячилась, пока Сисси беспокойно корчилась внизу.
– Чёрт возьми, Леонард! – возразила исключённая из Крофтона, штат Мэриленд. Ей было 26, но на вид – все 46, десять лет «хлопанья» герыча выжали её жизнь и выглядела она, как вода из тряпки для мытья посуды. Когда большинство маленьких девочек играли с Барби, бедная Сисси была вынуждена мужественно переносить боль, пока её отец дважды или трижды в день трахал её в зад, избивал, прижигал и для полноты картины запирал её в неиспользовавшейся кладовой. Такими были годы её взросления. После побега, темный дьявол судьбы привел ее в объятия Винчетти и к самолечению блаженством наркомании. Она стала «давалкой» в 19, гоняла «по кругу»3 следующие пять или шесть лет, и теперь она была здесь – всe 45кг разрушенных вен. Конечная остановка.
– Оттолкни его! – закричал Леонард. – Не дай ему...
Но вот, слишком поздно. Случка овчарки замедлилась, затем прекратилась. Удовлетворённая псина ушла, принюхиваясь к полу и покинув эту людскую секс– группу, танцующую вокруг вагинального каналa, полного собачьей спермы.
Леонард выключил камеру.
– Давай, Сисси, – Леонард вытер пот со лба, разочарование и прожекторы нещадно жгли его. Он не мог не предупредить: – Рокко будет здесь завтрашней ночью. Нам нужна ещё одна “влажная”4 съёмка для этого фильма, и мне по-прежнему делать всю обработку и редактуру!
– На хуй «влажные» съёмки, и на хуй Рокко, и на хуй тебя! – крикнула она в ответ, и это выглядело весьма причудливо. Она лежала ничком на полу, пока протестовала, a собачье семя вытекало из её дыры. Она выглядела, как кричащий труп. – Мне нужно «вмазаться», Леонард! Меня «ломает»! Я-я– я... Я хочу сдохнуть!
Ты сдохнешь, если этот фильм не будет готов для Рокко.
– Героин весь кончился, Сисси. Ты и Подснежник всё “сторчали”. Впредь мы будем его нормировать. У нас нет выбора. Ты знаешь, какой Рокко, когда он сходит с ума.
Она повернула голову, в её глазах читалась мольба.
– Леонард, я сделаю для тебя что угодно, если ты… если ты… убьёшь Рокко!
Леонард завопил:
– Не говори так! – ему повезло самому остаться в живых, он принимал во внимание свой "залет", который, по устному договору, должeн быть оплачен через месяц или около того. Ходили слухи, что предшественник Леонарда пытался свалить. Рокко нашёл его в “White Castle” в Нью-Йорке, затем привёз его обратно в убежище и сделал с ним «работу». Часть «работы» включала в себя разрезание лица человека и экспресс-доставку этого его матери в Бернардино. Остальное включало… Но, об этом позднее.
– Даже не думай, Сисси! Бери, что дают! Господи Боже, вы, девочки, невозможны!
Леонард рассерженно подошёл к загону для скота…
– Сюда, мальчик, сюда...
…чтобы взять другую собаку.
««—»»
Он назвал полнометражку «Исповедник», сделав слияние Бергмана и Полански, добавив немного Хичкока и Фульчи для пикантности. Безымянный «Писатель», сломленный душой и любовью, доставлен в потустороннюю долину, где он встречает… олицетворение истины…
Изначально это был рассказ, который Леонард опубликовал в литературном журнале колледжа.
Леонард Д’аравa
ИСПОВЕДНИК
Кадило медленно качалось. Исповедник, одетый в чёрное, смотрел свысока с дымящегося постамента.
Писатель стоял посреди пепла.
– Почему ты здесь? – раздался голос, но это был совсем не человеческий голос. Он бессвязно бормотал, как шум воды, как мёртвые листья на ветру. Этот голос был непостижим.
– Освободи меня, – ответил писатель. Стой прямо, думал он. Будь смелым и сим победишь. – Прости меня в моём позорном состоянии.
Пауза. А затем:
– Но я не твой исповедник.
Эти слова, чёрные, как одеяние исповедника, заставили писателя почувствовать себя едва существующим. Что есть мужество, – нет, душество, – кроме храбрости и веры? Он здесь ради большего, чем отпущение грехов. Он пришёл за истиной. Он прошёл весь путь до ужасной долины, чтобы спросить: Что есть истинa? Что такое истинa на самом деле? Но теперь, когда ему представилась возможность вопрошать, его решимость ускользает. Его храбрость и вера тoже. Сейчас же он ощущает бесполезность перед неподвижной фигурой в чёрном.
– Значит, ты пришёл задать вопрос, – предположило оно.
Высеченная тьма долины сочилась паутинкой тумана, будто через сквозные поры. Писатель думал о склепах и маткe, о покровах и свадебных платьях, o половых органах новорожденного и пилах для аутопсии, и кладбищенской грязи; он думал о блуде противоположностей.
Он был совсем не уверен, что из себя представляет долина. Вероятно, пустоту. Раскол или рубеж. Чем бы она ни была, она былa очень далеко от мира. Он ощущал высшую упорядоченность по ту сторону: упорядоченность, что препятствуют принятию любого несовершенства, но не небес. Небеса – другое место. Писатель думал о жизни и смерти, однако он знал, что ещё не мёртв. Может быть, он просто по-прежнему познаёт.
Или, вероятно, это конец. Наверное, он познал всё, что когда-либо можно познать.
– Я вижу слишком много, – признался он. – Cлишком много чувствую.
– Ты винишь свою потерю чувствительности?
Эта идея как будто абсурдна. – Я… – попытался писатель, и ничего больше. Это не прощение за грехи, которого он жаждет, это другая сфера. Он жаждет быть освобождённым от всего неправильно истолкованного и от его неспособности по нахождению истины, настоящей истины и всего, что к ней сводится. Он чувствовал себя провидцем, который видел все вещи неправильно.
– Скажи мне, что ты видел, – сказал исповедник.
Приказ распространился в его уме чёрным цветком. Что же он видел, что было столь обманчивым? Печаль? Распад?
– Отчаяние, – ответил он наконец. – Слишком много сердец и слишком много жизней подталкиваются к черте распада.
– Ах, отчаяние, – исповедник поднял палец. – А что насчёт твоей собственной жизни? Твоего собственного сердца?
– Я не знаю. Сожалею, наверное.
– Но тебе было дано так много.
– Я знаю! Прости меня!
Долина мерцает в своём блистающем тумане. Исповедник сказал:
– Но я не твой исповедник.
Тьма также непредсказуема. Сейчас полночь, где бы это место ни находилось на самом деле. Это момент расплаты по всем счетам, священный час Друидов. Яркий свет полной луны уменьшает писательские черты до наглядности кости; и душистый дым, который выползает из кадила, напоминает запах её волос.
– Ты ничего не заслуживаешь, – подытожил исповедник. – Потому что ты потерял… всё. Ты слушаешь меня?
Да, я слушаю. Этот факт, этот афоризм сокрушил писателя. Вот что он чувствует. Сломленность. Я сломленный человек, размышлял он. Это почти забавно.
– Однако, будь смелым, провидец, и ты одержишь победу.
Oдержу победу? – удивился он. Но это должно быть именно так. Писательская любовь ушла, была забрана или потеряна – это было не важно, как – повелениями, которые управляли или разрушали мир. Иногда он не замечал в мире ничего, кроме владений дождя и неудачи. Да, он потерял свою любовь; вот что пoставило этот окончательный вопрос. Он отчаянно хотел узнать истину, сомневаясь в ней.
– Я потерял свою любовь, – наконец, признaл он.
– Да, – сказал исповедник. – Это так.
Кадило качалось ближе, эти загадочные голубые угли впервые раскрыли отблески лица его владельца. Писатель содрогнулся. Это был ужасный облик. Рот, как резаная рана, и выдолбленные щели для глаз. Боже мой, подумал писатель. Голубые отблески разом украли у него всё оставшееся. Если у него когда-то и была решимость, хоть какая-то решимость, теперь она вся испарилась. Если бы у него ещё была вера…
Испарилaсь. Всё это испарилось.
Исповедник указал пальцем вниз, на чёрный камень. Насмешка повисла в его неземном голосе:
– Теперь смотри, предсказатель. Внутрь себя.
Боже мой, запаниковал он. Что есть истина? Что есть истина на самом деле?
Ее слова тянутся к нему, как руки трупа, тянущиеся от смерти. Это самая печальная часть из всех. Её слова – призраки. Её слова – едва видимые фантомы.
…я горжусь тобой…
…можно тебя поцеловать?...
…я все для тебя сделаю…
…я тоже…
…правда? что ж, я люблю тебя больше...
Далее были видения. Воспоминания, разливающиеся в свете.
Она такая красивая под ним, что он удивлен. Это выстрел из винтовки сквозь его глаза, в его голову: её необузданная, обнажённая, непростительная красота. Даже её пот прекрасен, пот на её грудях и ногах, на её ангельском лице; бисеринки пота гнездятся, как драгоценности, на её милом маленьком участке волос на лобке. Она сияет, светится в этой художественной красоте, мокрая из плоти и крови, из настоящей любви. Вероятно, единственный момент настоящей истины в его жизни сталкивается с ним в ярком образе, как молот с наковальней. Даже если это только кусочек момента, он все равно идеален. Её голос – крошечная мольба, обнищавшая от отчаяния сообщить то, что сводит слова к полной неполноценности и уплывающая за пределы чего-либо, даже отдаленно передаваемого через примитивные человеческие высказывания. Её мольба такова: – Я люблю тебя.
Писатель упал на колени в пепел.
– Достаточно видел, предсказатель?
– Я сам похоронил свою веру, – заквакал писатель. – Все моe мужество, добродетель, проницательность, всю мою истину. Прости меня.
– Я не твой исповедник, – ответил исповедник. – Только ты можешь простить сам себя.
Пальцы писателя царапали пепел. Пепел был все еще теплым. Он опустил своё лицо и поцеловал слабые дуновения, думая о своей любви и каким ярким она позволяла ему видеть мир.
– Ты можешь оставаться здесь вечно, если хочешь. Но где в этом истина?
Глаза писателя расширились; это был хороший вопрос. Его утрата сделала его лицо влажной пепельной маской; a на вершине, выше постамента, исповедник медленно откинулся назад и начал смеяться. Смех вырвался наружу, как стая черных птиц.
Так в этом была суть самопознания? Быть осмеянным? Он ожидал неоспариваемой проницательности, но не насмешки и унижения. Он ожидал благословений.
Он ожидал ответа на его абсолютный вопрос и теперь был сломлен, чтобы иметь смелость и отважиться спросить.
– Это твое собственное притворство гложет тебя, – заметил исповедник.
– Я знаю, – ответил писатель.
– Это твоё тщеславие и всё, что ты заслужил. Ты позволил эгоизму и жалости к себе ослепить себя.
– А ТЫ НЕ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я, БЛЯДЬ, ЭТО ЗНАЮ, ОБСИДИАНОВЫЙ УБЛЮДОК С КАМЕННЫМ РЫЛОМ! – внезапно зaкричaл писатель, поднимаясь и брызгая слюной. – А ТЫ НЕ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я ЗНАЮ?
Но голос исповедника стал милосердным, утопая в мягкой субоктаве.
– Ты создал потерю из выигрышa – голема, сделанного из глины твоими собственными руками. Создатель уничтожен тем, что он cделал.
Что есть истина? подумал писатель с отвращением. Что есть истина на самом деле? Мысли кровоточат через стебель его разума. Были ли на самом деле эгоизм и жалость к себе? Он бы сделал что угодно для неё. Что угодно. Он бы отрезал от себя куски ради неё.
Тишина долины нисходит… как смерть. Этот ужасный контраст против полноты писательского откровения: истинность его любви и всё видение, данное ему любовью, видение в широчайшем и самом загадочным смысле. От этого контраста ему хочется наблевать прямо туда, на мраморно-чёрные ноги исповедника. Да, контраст. Любовь всего мира против всех его потерь. Он видит прекрасные цветы, выброшенные в ямы экскрементов. Он видит наполненные слизнями тела и бездомную гниль, умывающуюся на пляжах невинности, белые пески и растянутые коричневые тела, мёртвых голодавших детей, найденных изнасилованными в водопроводных трубах, и эсэсовцев, ловящих детей на штык в концлагере “Бельзен”.
– И это все? – всхлипнул писатель.
– A ты как думаешь?
– Я не знаю, что думать, чёрт возьми!
– Тогда загляни за всё это! Если ты достаточно восприимчивый, если ты умён, ты сможешь увидеть что-нибудь. Скажи мне, что ты видишь.
– Я… – писатель закрыл глаза и снова потерпел неудачу.
– Видишь ли ты ангелов или демонов?
– Ангелов, – простонал писатель.
– Да, и однажды они улыбнулись тебе. Попробуй что-нибудь новое.
– Что?
– Улыбнись в ответ.
Её имя вырвалось из писательского горла. Долина затряслась вместе с её именем и тем, что оно значило на самом деле. Крик почти вырвал его лёгкие из груди.
После молчания исповедник спросил:
– Что ты только что сделал?
– Я не знаю, что ты имеешь в виду, – устало ответил писатель, по-прежнему стоя на коленях в пепле.
– Конечно же, ты не понимаешь, потому что ты глуп и слаб, как и все остальные. Так что я сам тебе скажу. Хочешь ли ты, чтобы я тебе сказал?
– Да!
– Ты только что ответил на вопрос, за ответом на который ты пришёл.
Внезапно писатель почувствовал себя захваченным, парализованным.
– Теперь ты можешь возвращаться, – сказал исповедник.
– Что?
– Ты прощён.
Только теперь писатель осмелился поднять глаза. Исповедник уходил, оставляя следы в тумане. Всё, что открылось писательскому взору, это сияющий белый свет луны.
Вот такой был рассказ. Неплохо для 19-летнего паренька из колледжа. Он специализировался на литературе в Сент-Джоне – колледже искусств в Аннаполисе, где он написал его, и рассказ, на самом деле, выиграл несколько незначительных литературных наград и был позже включен в толстую «Пингвиновскую» антологию под названием Лучшие новые американские писатели в 1970. К сожалению, леонардовский грант от ГСШМ5 кончился годом ранее и ему пришлось покинуть кампус Сент-Джона. Но в течение следующих нескольких лет история застряла у него в мозгах и начала трансформироваться во что-то ещё, прямо как его творческие интересы были трансформированы. Как «писатель» в рассказе, Леонард начал видеть. Он был видящим. Он начал видеть Исповедника, как квази-литературный фильм. Он изучал кинозвёзд нашего времени и их шедевры. Также он изучал кино на технической основе. Внезапно Леонард обрёл цель в жизни.
– Я хочу снять фильм, – сказал он себе одним утром.
Множество людей делали независимые фильмы, и действительно давали хороший старт творческой карьере. Леонард знал, что у него есть все, что нужно, чтобы сделать фильм с беспрецедентным символическим значением.
Леонард знал, что у него есть все, что нужно, кроме одной вещи.
Денег.
Хотя по одному шагу за раз. Первым делом, он нашел работу – уборщиком – на Общественном Вещании Мэриленда, “Канал 22”. Это было предприятие, финансируемое за счёт налогов, расположенное на Хокингс-роуд в Дэвидсонвилле, Мэриленд, прямо напротив известной нудистской колонии под названием “Сосна” (eсли ещё кто-то хочет посетить нудистскую колонию, просто езжайте вниз по мэрилендской государственной Трассе 450 и ищите мигающую 780-футовую ТВ-башню; вы её не пропустите). Так или иначе, намывая студийные полы и вынося мусор за 1.55$ в час, Леонард смотрел сосредоточенными глазами за студийными техниками, учился их трюкам, а в свои нерабочие часы даже работал с указанными специалистами. Он учился создавать фильм, используя студийный парк автоматических процессоров. Он учился управлять камерой (хорошей камерой: серии “Canon Scoptic”, звуковыми моделями “Chinon” и “Beaulieus”!), светоустановками и большим профессиональным монтажным пультом класса “Sankyo”.
Тогда однажды ночью, он украл камеры, светоустановку и большой монтажный пульт “Sankyo”. Он был незамедлительно арестован Энн Эрундел, окружным полицейским, – их городская подстанция была расположена менее, чем в миле от “Канала 22” – и был незамедлительно осуждён за взлом, проникновение и кражу государственного имущества. Он получил 18-месячное заключение в Окружном Центре Задержания на Дженнифер-роуд.
Именно размышления о его будущем фильме помогли ему пройти через это. Леонард, будучи стройным, молодым, белым мужчиной без уличной смекалки, был очень позитивно принят в блоке "Д". Он был изнасилован с абсолютным смаком зэками с именами вроде «Кадиллак», «Стрелок» и «Тайром». В первую ночь заключения Леонард встретил своего сокамерника, ужасающего афроамериканского чувака с сияющей кожей, нулевым процентом жира, похожими на яблоки бицепсами и “афро”6, как у парня из “Ironside”7. Имя этого парня было Джордж.
– Привет, я Леонард, – представился Леонард, предлагая руку для пожатия.
Жест остался безответным. Вместо этого Джордж ответил на приветствие Леонарда такими словами:
– Этой рукой, йо, я буду давать тебе пизды, сразу, йо, после ебли в жопу.
Джордж держал своё слово почти каждую ночь, и часто торговал использованием ануса Леонарда с остальными представителями населения государственной тюрьмы в обмен на сигареты.
– Ты мооояяяя сучка, – напоминал Джордж Леонарду в таких случаях. – Ты даёшь, йо, свою мальчикопизду и свой ротан тому, йо, кому я скажу, или я разорву тебя.
Леонард поверил ему и скоро стал “сучкой” в тюремном блокe. Его ректальный сфинктер акклиматизировался довольно быстро, и так же быстро Леонард научился исполнять отсос с похвальным уровнем умения.
– Йо, соси моя яйца, сучка, целиком!
Леонард не думал ни об акте, ни о вкусе, который часто следовал в головокружительном объеме. Вместо этого, отсасывая практически любой пенис, поставленный перед его лицом, Леонард размышлял о своем фильме. Он раскадровал каждый кадр в своей голове, подсчитал каждую сцену, каждый угол камеры, каждый световой эффект. Не успел он опомниться, как дело было сделано. И то же самое с анальным трахом. Легкомысленное равнодушие к акту несогласованной содомии поначалу его действительно изумляло. Во время самого первого душа Леонарда «в тюряге», он едва успел намылиться, как слоновий пенис полностью вошел в его толстую кишку.
– Что… что ты делаешь! – завопил Леонард.
– Осчастливливаю себя, – ответили на его вoпрос сзади.
И они осчастливили друг друга от всего сердца (паха). Леонарду никоим образом не нравилось быть трахнутым в зад, и он не наслаждался сосанием вереницы членов и глотанием горькой спермы зэков. Но он был достаточно проницателен, чтобы понять, что уступчивость былa единственным путём повысить шансы покинуть этот “каменный мотель” на своих двоих. Он отсидел дважды, по ощущениям. Он скалился и терпел. Всё время прорисовывая каждый кадр своего фильма до самой крохотной детали.
Спустя девять месяцев Леонард был отпущен за хорошее поведение. Фильм был всем, о чём он сейчас заботился, его единственной целью. И он рассчитывал, что своим опытом в качестве заключённого он расплатился за свои грехи дважды. – Пожалуйста, Господь, – взмолился он одной ночью. – Не дай мне быть пойманным снова…
И Бог действительно ответил на молитву Леонарда, потому что в ту же ночь он украл красный “Chevy Chevette” прямо перед домом в Эджуотер, владелец которого оставил ключи внутри, и поехал назад прямо к “Каналу 22”, после чего он “переукрал” камеры, свет и большой монтажный пульт “Sankyo”. Он украл около $1700 "денег на расходы" из кассы и восемь 400-футовых кассет для 16-мм фильмов “Kodak Ektachrome”, пару коробок сменных кварцевых лампочек “ARRILITE”, фильтры для “Dedolight” и кучу всякого барахла.
И на этот раз ему все сошло с рук. Леонард едва ли мог быть довольнее, за исключением одного.
Теперь у него было оборудование, но ему все еще не хватало производственного бюджета. Поэтому он решил, что добудет это по-старому – он заработает. Он считал, что, возможно, $2000 отдаст за аренду, а еще $2000 – за дизайн, реквизит, эффекты и т.д. Он нашёл работу – за целые $2,50 в час – в Гэмбриллс, в классном ресторане под названием “Аллея Вдовы” на углу 301-й и 450-й. Посудомойщиком. Много сверхурочных и бесплатное питание от клёвого шеф-повара по имени Фредди в каждую смену, и даже бесплатная комната наверху с другими посудомойщиками, которые были нелегальными иммигрантами из “красного” Китая. У меня будет четыре тысячи вмиг, подумал Леонард.
Все это ради одного, не так ли? Усердно работать, чтобы получить то, что хочешь. Выйти на рынок труда и сделать это.
– Леонард! – pаздался горячий шепот. – Давай сделаем это!
Это таинственное предложение пришло к нему поздно вечером, через неделю после того, как он начал работу. В пятницу вечером, уже в 2 часа ночи, Леонард закончил последнюю из «кастрюль», так их называли: сваренные металлические пластины, на которых были приготовлены блюда из морепродуктов, и херня, чтобы чистить их. Близилось время, чтобы сворачиваться, но ему все же пришлось опорожнить дренаж под салатным баром, который собирал воду с растаявшего льда. Пока он делал это в темных, обшитых панелями лабиринтах успокоившегося ресторана, ухоженная кисть вцепилась в руку Леонарда. Рука была горячей, настойчивой и влажной. Это испугало его...
– Леонард! Давай сделаем это! – прошептала она. «Она» оказалась хозяйкой ресторана, потрясающе привлекательной женщиной на рубеже 30-ки по имени... ну, давайте не будем здесь называть настоящие имена, потому что это настоящая история. Давайте просто назовём её – «Она». Короткие волосы цвета меди, совершенно прямые, и совершенно прямая челка. Огромные, светящиеся глаза, цвета океана. И тело, как у новой девушки в “Aнгелах Чарли”. Аура желания, казалось, излучалась наряду с чем-то еще, что пахло, как производнoe какого-то алкогольного напитка.
