Текст книги "Свой среди чужих, чужой среди своих"

Автор книги: Эдуард Володарский

Соавторы: Никита Михалков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Скрипим помаленьку! – ответил Никодимов. Он приосанился, расправил седые усы, толкнул лошадь каблуками в бок, но тут же чуть не упал, едва успел ухватиться за переднюю луку седла.

Сарычев засмеялся.

В ворота казармы въехал открытый автомобиль. Из него вышел Кунгуров, шагнул к тачанке, у которой стоял Сарычев.

Лязгая подковами о брусчатку мостовой, через ворота казарм вытекал на улицу поток конников.

Сарычев повернулся к Кунгурову. В двух шагах от них стоял Забелин, смотрел на конников.

– Я только что из чека, – сказал Кунгуров. – Ночью в камере был убит Ванюкин.

– Что ты сказал? – тихо спросил Сарычев.

– Ночью в камере был задушен Ванюкин, – повторил Кунгуров. – Связной подпольного центра.

– Ну, знаешь! – только и смог проговорить Сарычев.

Кунгуров не ответил, что-то искал, выворачивая карманы.

– Ты чего? – спросил его Сарычев.

– Да мундштук где-то посеял, черт подери! – раздраженно ответил Кунгуров.

Двор казармы опустел. Последняя четверка кавалеристов выскочила за ворота.

– О Ванюкине знали только два человека, – глядя в глаза Сарычеву, проговорил Кунгуров. – Ты понимаешь это, Василий Антонович? Ты и я.

Сарычев молчал. Подъехал Никодимов.

– Пора, Николай Петрович, – сказал он, обращаясь к Кунгурову.

Тот не обратил на его слова внимания, продолжал смотреть на Сарычева.

– Мне бы надо остаться, – проговорил Кунгуров.

– Обойдемся без тебя! – перебил Сарычев. – Как можно быстрее ликвидируйте банду. И помни – там золото, пятьсот тысяч народных денег.

– Будьте спокойны, товарищ Сарычев, – вмешался в разговор Никодимов и погладил свои седые усы. – Исполним все в аккурате.

– Не понимаю, – проговорил Кунгуров. – Про Ванюкина знали только ты и я. Страшновато как-то.

– Был еще третий. Забелин.

В это время Забелин подошел к ним.

– Ты чего ждешь? – спросил он Кунгурова.

– Да, пора. – Сарычев протянул руку Кунгурову. – Счастливо. Я займусь этим. Если что, сразу сообщу.

– Добро. – Кунгуров пожал им руки и взобрался на тачанку. Ездовой подобрал вожжи, тройка лошадей с места взяла рысью, тачанка загрохотала по булыжнику. Следом двинулся, тяжело подскакивая в седле, Никодимов.

Сарычев и Забелин остались стоять во дворе казармы. Неподалеку от них постукивал мотор машины.

– Ты всю ночь дома был? – спросил Сарычев.

– Дежурил в чека.

– Никуда не ходил?

Забелин посмотрел на Сарычева:

– Случилось что-нибудь?

– Да. Поехали. – И Сарычев направился к машине.

– Куда?

– В чека.

Сарычев некоторое время молча сидел на табурете, низко опустив голову. Угрюмое лицо его совсем осунулось, и без того сутулая фигура казалась сгорбленной.

Врач осматривал лежавший на топчане труп. Кроме врача и Сарычева, в камере было еще несколько человек, среди них Забелин и начальник охраны Лужин – невысокого роста, плотный, с круглым добрым лицом.

Сарычев, повернувшись к Лужину боком, слушал, как тот, растерянно моргая глазами, сбивчиво рассказывал. Потом умолк на полуслове.

– Ну? – глухо спросил Сарычев после паузы.

– Да я не знаю, что и думать, Василий Антонович, – опять заговорил Лужин, и в голосе его послышались жалобные нотки. – Один раз только из караулки отлучился на минутку, за кипятком сбегал. – Лужин растерянно обвел глазами присутствующих. – Камеры у нас запертые. Чужих никого не было, только свои...

– Кто? – спросил Сарычев, не поворачивая головы.

– Я заходил, – спокойно сказал Забелин. – Часа в два ночи заходил, интересовался...

– Да, – обрадовался Лужин, – Товарищ Забелин заходил.

С того момента, как Забелин заговорил, Сарычев не спускал с него глаз.

– Потом ребята спекулянтов привели, – продолжал Лужин. – С допроса уголовника из девятой камеры Волин привел. – Лужин ткнул в сторону молодого чекиста, стоявшего у дверей. Тот согласно кивнул. – Никодимова видел... Потом товарищ Кунгуров был.

– Ладно, – перебил Лужина Сарычев. – Иди, будь у себя. Вызову.

Лужин, виновато улыбаясь, вышел из камеры. Врач, закончив осматривать труп, накрыл его серым одеялом.

– Ну что? – спросил Сарычев и устало посмотрел на Христофора Матвеевича.

– Убит ночью, часов шесть назад.

Сарычев кивнул двум чекистам, тихо сказал:

– Унесите.

Чекисты положили тело Ванюкина на носилки.

– Сильный удар стилетом в область сердца, – вновь заговорил доктор. Сарычев быстро взглянул на Забелина. – Видимо, когда убийца вошел в камеру, Ванюкин проснулся и вскочил. Убийца кулаком оглушил его. С правой стороны лица – сильный кровоподтек, рассеченная губа, выбито два зуба. Вот пока и все, – тихо закончил доктор.

– Спасибо, – сказал Сарычев.

Проходя мимо Сарычева к двери, доктор протянул ему руку. Сарычев рассеянно хотел пожать ее, но доктор взял его за кисть, нащупал пульс и стал смотреть на часы. Секретарь губкома сначала ничего не понял, а потом раздраженно выдернул руку.

– Бросьте, Христофор Матвеевич! – хмуро сказал Сарычев. – Идите.

Доктор пожал плечами, в дверях обернулся:

– Товарищ Сарычев, с вашим сердцем можно работать только садовником, да и то в своем саду. – Он безнадежно махнул рукой и переступил порог. За ним ушли остальные, кроме Сарычева и Забелина. Сарычев продолжал сидеть на табурете, Забелин стоял у него за спиной. Потом Сарычев встал и медленно пошел в угол камеры.

– С правой стороны... с правой, – одними губами шептал он и трогал рукой правую щеку. Затем сунул руку в карман и вдруг, круто повернувшись, что-то кинул Забелину.

– Лови!

Забелин вздрогнул, но мгновенно среагировал и правой рукой поймал спичечный коробок. Изумленно уставился на Сарычева:

– Ты чего, Василий Антонович?

– Ничего! – улыбнулся Сарычев. – А я думал, ты левша.

Забелин продолжал некоторое время удивленно смотреть на секретаря, потом неуверенно произнес:

– Может, тебе и правда к врачу зайти, Василий Антонович?

Сарычев не слышал его. Он смотрел в маленькое подслеповатое окошко, выходившее во двор, и о чем-то думал.

Забелин медленно вышел, прикрыв за собой железную дверь. Сарычев прошелся по камере, сел на топчан, устало потер виски и вдруг замер, глянув на пол. Около своей ноги он увидел мундштук, желтоватый, из слоновой кости, с затейливой тонкой резьбой. Сарычев медленно наклонился, поднял мундштук и долго рассматривал его. Потом тихо сказал:

– Кунгуров.

Шилов сидел на берегу реки у самой стремнины и, покусывая веточку орешника, задумчиво смотрел на красноватую, будто разбавленную кровью, воду, бурлившую вокруг лобастых валунов: яркое раскаленное солнце было в зените.

Неподалеку из низкорослого кустарника вышел Кадыркул. Он припадал на раненую ногу и вел за узду вороную кобылу. За ним шли еще трое – тоже с лошадьми. Недовольно покосившись в сторону сидящего у воды Шилова, они начали расседлывать коней.

Шилов, повернул голову, посмотрел на них. Трое повели лошадей к воде, громко переговариваясь. На берегу остался только казах. Он гладил лошадь по шее и с тревогой смотрел на реку.

Лошади, осторожно ступая, вошли в бурную, стремительную воду. Тугие мелкие волны едва не сшибали людей с ног. Один из бандитов обернулся, громко свистнул:

– Давай, азият!

– Боится, – отозвался второй. – Нога раненая, и плавать не умеет.

Шилов поднялся и медленно направился к Кадыркулу.

– Давай искупаю, – сказал он, подходя, и похлопал лошадь по тугой шее.

– Спасибо, – улыбнулся казах, тряхнув длинными черными волосами. – Мало-мало купай...

Шилов сбросил на землю свою кожанку рядом с уздечками, которые оставили бандиты.

Кадыркул накинул лошади на шею веревочный аркан, протянул конец Шилову. А тот в это время смотрел на уздечки. Его внимание привлекла одна. Трензель с недоуздком соединялся на ней стальной цепочкой. Точно такой же цепочкой был прикреплен к наручнику «золотой» баул. Значит, баула было два! Один был у него на запястье, пустой! А другой? В другом было золото. Офицеры хорошо придумали, лихо! Два баула, попробуй докажи! И кому доказывать?

– Эх, хороша! – проговорил Егор, поднимая с земли уздечку. – Чья?

– Моя! – с гордостью ответил казах.

– Хороша, – повторил Шилов, взвешивая уздечку на руке. Потом сел на землю, начал стаскивать сапоги.

Он разделся и повел вороную кобылу в воду. Казах остался на берегу, смотрел на кобылу и улыбался.

За стремниной спокойно переливалось тихое мелководье, Шилов завел туда лошадь. Она потянулась вздрагивающими мягкими ноздрями к холодной воде, начала осторожно пить. Неподалеку плескались и гоготали бандиты. На берегу сидел Кадыркул и смотрел на них.

Шилов мыл кобылу, поливал водой, трепал по волнистой блестящей холке. Улыбался, оглядывался на берег.

Бандиты уже выбрались из воды, взнуздали лошадей, вскарабкались на них и уехали.

Чуть позже и Шилов вывел из реки лоснящуюся на солнце кобылу. Казах стащил с себя рубаху, начал вытирать лошадь.

– Она меня два раза от смерть спасал! – Казах улыбался и цокал языком.

Шилов молча одевался. Из-за кустов за ними наблюдал казачок Гринька.

– Твой отец бай? – спросил Шилов, свертывая самокрутку.

– Бай! – вдруг засмеялся Кадыркул и так же внезапно оборвал смех, лицо исказила злоба. – Я всю жизнь батрак был! Невеста калым не было. Невеста другой джигит взял... Своя лошадь не было, чужих баранов пас. – И он опять невесело рассмеялся: – Ба-ай! Он Кадыркула камчой лицо бил, собака! – Казах показал шрамы на щеке.

– Теперь ты решил стать богатым? – серьезно строил Шилов.

– Хочу! – решительно заявил казах.

– А золото куда спрятал?

Вопрос был настолько неожиданным, что Кадыркул на мгновение оторопел, стоял разинув рот.

– Шайтан! – Он зашипел, как змея, и, вдруг выдернув из-за голенища сапога нож, кинулся на Шилова.

Егор едва успел уклониться от удара, поймал Кадыркула за руку, на мгновение встретился с бешеными от ярости глазами казаха и тогда резко вывернул ему руку. Тот вскрикнул и выронил нож. Шилов оттолкнул его от себя так, что Кадыркул упал на спину.

Узкими, как щелки, глазами Кадыркул следил за Шиловым, и на лице тенью промелькнул страх. Но Егор спокойно швырнул нож в воду.

– Пошли! Покажешь где!

Кадыркул продолжал лежать.

– Ну?! – с приглушенной яростью выдохнул Егор. – Мне с тобой цацкаться некогда!

Казах медленно сел на землю, всхлипнул, закрыл лицо руками:

– Не пойду! Лучше убей.

– Вставай!

Казах раскачивался, как на молитве, потом поднял на Шилова заплаканное лицо, посмотрел на него с отчаянием:

– Не отнимай... Я много работал – всю жизнь, а у меня ничего нет! Ты знаешь, когда у джигита свой конь нет? Халат свой нет! – По лицу Кадыркула текли слезы. – Разве я не работал?! Я жениться хочу! Халат куплю! Отца кормить буду, мать! Они тоже всегда работали, а им нету есть!

Шилов, нахмурившись, слушал сбивчивую речь Кадыркула, покусывая. губу. Он тоже всю жизнь работал. С двенадцати лет таскал вагонетки на шахте, потом махал обушком в забое, добывая уголь. Работал с утра до вечера. И у него тоже ничего не было. Помнится, долго, почти год, копил деньги на гармонь. Наконец купил, и радости его не было предела. Отец пропил гармонь через неделю... И тогда обозлившийся Шилов тоже пропил всю свою получку.. И сапоги. И пиджак. И даже картуз. Нате, всем назло. А потом отец попал в аварию и ослеп. И Шилов стал кормильцем целой оравы голодных ртов. Ох какая злющая и несправедливая жизнь, думал тогда Шилов.

Он долго слушал Кадыркула, и чем дольше, тем сильнее закипала в нем ярость. Наконец он не выдержал, рванул из-за пояса наган.

– А ну вставай, га-ад!

Кадыркул обессиленно встал и понуро побрел вдоль берега. Казалось, он смирился со своей участью. Шилов следовал за ним. Тропа вдоль берега все круче и круче забирала вверх. Внизу черным омутом бурлила вода, торчали мокрые лобастые валуны. Волны с силой разбивались о них, оседала и таяла зеленоватая пена... Припекало. Желтое и круглое, как яичный желток, солнце дремотно повисло над головой.

Перед разлапистым кедром, накренившимся над обрывистым берегом, Кадыркул остановился. Между корнями виднелась большая нора, забитая сухими сучьями и листвой. Кадыркул огляделся по сторонам, присел на корточки и принялся выгребать из норы листву и сучья. Шилов стоял над ним и ждал. Наконец казах вынул из тайника баул. Замок был вырван, и запирался баул на тонкие боковые щеколды. Казах откинул их – матовым блеском сверкнули золотые монеты, кольца и броши.

– Забирай, шакал! – Кадыркул презрительно скривил губы. – Хоть немножко Кадыркулу дай, а? Совсем немножко! Зачем одному так много?

– Положь на место, – приказал Шилов и медленно пошел к обрыву.

Кадыркул несколько секунд смотрел на золото, качал головой, губы его что-то горестно шептали, в глазах стояли слезы. Если бы не эта проклятая рана в ногу, он давно бы ушел из банды, ушел бы в родной аул и стал бы там самым богатым, уважаемым человеком. Ему кланялись бы в пояс, табуны коней заполнили бы степь, несметные отары овец дышали бы пышными кудрявыми боками. И это все его! Вай-вай, аллах, за что ты так наказал бедного Кадыркула? Разве он сделал тебе что-нибудь плохое? Как ты несправедлив, аллах!

Кадыркул застегнул замки на бауле, запихнул его обратно в тайник. Шилов стоял к нему спиной, он не видел, с какой ненавистью смотрел на него Кадыркул. И вдруг казах, пронзительно вскрикнув, бросился вперед, сильно толкнув Егора в спину. Шилов, взмахнув руками, резко обернулся и, падая, успел схватить Кадыркула; они оба рухнули с обрыва в воду.

Казачок Гринька выскочил из-за кустов, откуда наблюдал за Шиловым и Кадыркулом, подбежал к обрыву. Он видел, как Шилов и Кадыркул барахтались в воде, их сносило к стремнине, где бешено билась, бурлила между валунами вода.

Шилов, взмахивая сильными руками, поплыл к берегу, а Кадыркул, не умевший плавать, начал тонуть. Его голова то скрывалась, то появлялась в волнах. Мокрые черные волосы прилипли к лицу, расширились полные ужаса глаза. Кадыркул ухватился за торчавший из воды высокий валун, пальцы скользили по мшистой, шелковой поверхности камня, и глаза с надеждой и отчаянием следили за Шиловым, который уже выбирался на берег. Каралось, еще секунда, и клокочущая вода сорвет его, потащит на стремнину, где нет спасения.

Егор выбрался на берег и, оглянувшись, увидел Кадыркула, уцепившегося побелевшими от напряжения пальцами за скользкие выступы валуна. Длинные черные волосы казаха прядями стелились по воде. Сильные волны били его в висок, рассыпаясь алмазными брызгами.

Егор начал было стаскивать с себя мокрые сапоги, но вдруг встал и, тяжело ступая, пошел в воду. Поплыл устало, экономя силы, подплыл к Кадыркулу, оторвал от камня, схватил за длинные волосы и одной рукой начал грести к берегу. Всего за несколько метров до бурлящей стремнины Шилов вытащил казаха на мелководье.

Стаскивая тяжелые сапоги, Шилов зло взглянул на Кадыркула. Тот лежал на животе, тяжело, надсадно дышал.

– Ну что, хорошо тебе? – с трудом переводя дыхание, спросил Егор. – А если б и я плавать не умел? – И сам себе ответил: – Потонули бы оба, и все дела.

Он выжал портянку, пошевелил босыми мокрыми пальцами, сказал негромко, с сожалением:

– Э-эх, темный ты человек... Бая собакой называешь, а сам баем хочешь стать. Наберешь себе батраков и будешь их нагайкой лупить. Будешь. Это, брат, марксизм, от него никуда не денешься. Наука.

Кадыркул медленно повернул голову, посмотрел на Егора, но ничего не сказал.

– Я, между прочим, тоже работал с утра до ночи и с хлеба на воду перебивался. – Шилов принялся наматывать портянку на босую ногу.

– Ты зачем меня спас? – вдруг тихо спросил Кадыркул. – Я утонул, а ты золото взял. Себе.

– Вот я и говорю, темная ты личность, – покачал головой Шилов. – Одно на уме: «за что», «себе». Да ни за что! За то, что ты человек, бедняк. И не «себе», беру тот баул. Знаешь, куда нужно везти золото? В Москву. А знаешь зачем? Чтобы купить хлеба голодным. Тыщи людей ждут этого хлеба. Ты вот один хочешь быть сытым, баранов иметь, отары. А я хочу, чтоб все голодные трудящиеся люди были сыты. Советская власть этого хочет.

Казах по-прежнему молчал и напряженно слушал Егора, то и дело беспокойно, быстро взглядывая на него. И смуглое лицо Кадыркула выражало смятение.

Егор обулся, посмотрел на казаха.

– Ты вот бедняк, а своих же братьев бедняков грабишь, – устало сказал Шилов. – Ты бая своего ругаешь, а сейчас сидит человек, у которого ты последние сапоги отнял. Сидит и думает про тебя: «Что ж он наделал, подлец... Я полгода голодный ходил, чтоб сапоги купить. А он взял и отнял». Стыдно, брат! – заключил Шилов.

Казах некоторое время с удивлением молча смотрел на Егора, потом отвернулся и глухо сказал:

– Хочешь, я тебе свой конь отдам?

День уже клонился к вечеру, хотя солнце еще припекало. Шилов сидел, привалившись спиной к подводе, дремал, голова его склонилась к плечу: сказывалось напряжение последних дней, и теперь, после жаркого дня, его разморило.

Где-то рядом раздались легкие шаги, потом хруст сучьев, и из-за кустов быстро выскользнул Кадыркул. Он присел на корточки рядом с Шиловым, улыбнулся.

– Едут, – тихо сказал он.

Шилов тряхнул головой, прогоняя остатки сна, спросил:

– Далеко?

– Во-о-он там... – Кадыркул показал на дорогу, ведущую в лес, и улыбнулся. – Ты спать хочешь. Спи. Еще время есть.

Егор потянулся, хрустнул суставами.

– Нет, брат, – сказал он. – В этом общежитии можно и не проснуться... Пошли. – Он встал.

К татарскому шатру, в котором жил есаул, скакало пять всадников. Впереди – ротмистр Лемке. Шилов и Кадыркул следили за ними из-за кустов. Лемке круто осадил лошадь, соскочил на землю, бросил повод одному из бандитов и скрылся за пологом.

– Готовь лошадей, – негромко приказал Шилов. – Сегодня уходим...

Кадыркул кивнул.

– Как думаешь, Лемке в седле хорошо сидит? – спросил Шилов, немного помолчав.

– Лучше Кадыркула на конь никто не сидит. – Казах довольно улыбнулся.

– Я не к тому, – заметил Шилов. – Он без повода в седле усидит?

Кадыркул подумал секунду и опять кивнул.

– Иди, – сказал Шилов. – И будь готов.

Казах исчез в кустах.

Лемке тем временем докладывал есаулу:

– Отсюда верст двадцать пять – деревня Рассохи. Близко подойти было трудно, и потому точно сказать не могу, но, пожалуй, отряд мощный. Примерно сабель триста. Есть тачанки.

– Так, так... – отозвался Брылов. Он сидел на ковре, сложив по-мусульмански ноги, и потягивал из пиалы чай. Поодаль, подложив шапку под голову, дремал казачок Гринька.

– Так, так, – повторил есаул и как-то странно, со скукой, посмотрел на ротмистра. – Триста сабель... И что вы предлагаете? – Он прищурился.

Лемке уловил эту скуку и равнодушие во взгляде и в голосе Брылова, нахмурился: есаул вел себя как старый генерал, принимающий экзамен у желторотого офицерика.

– Я ничего не предлагаю, господин есаул, – сухо ответил Лемке. – Я жду распоряжений.

– Каких? – Брылов удивленно поднял брови.

– Не знаю, господин есаул. Я только думаю, что нам нужно уходить. Если красные ударят с флангов, они прижмут нас к реке и уничтожат. Боевой дух вашего отряда оставляет желать много лучшего. Это может быть конец!

– Так, так. – Брылов помолчал немного, подумал, потом сказал медленно: – Верно, конец. – И вдруг засмеялся, весело посмотрел на ротмистра и повторил по слогам: – Ко-нец.

Лемке напряженно глядел на есаула, молчал.

– Что вы на меня так смотрите? – спросил его Брылов.

– Я не понимаю вашего веселья, господин есаул, – сказал Лемке. – Вы хотите, чтобы отряд уничтожили?

Брылов встал, подошел к тускло поблескивающему сталью хорошо смазанному пулемету «льюис», ласково провел по стволу пальцами, растер масло. Постоял так, задумавшись. Потом повернулся к Лемке и серьезно сказал:

– Я хочу клубники, господин ротмистр. – По губам его снова скользнула улыбка. – Со сливками.

Карандаш медленно полз по затрепанной карте, и слышался неторопливый голос Кунгурова:

– С одной стороны река. Брод узкий. Если прижать банду к реке, а переправу накрыть пулеметами, дело можно считать сделанным. Мигунько атакует справа, отряд Харламова – слева. Лагерь банды не укреплен и фактически со всех сторон открыт.

Командиры тесно сгрудились вокруг стола, молча слушали Кунгурова.

– Не дай бог, разбегутся, – подал голос Никодимов и погладил свои седые усы.

– Не исключено, – ответил Кунгуров. – Они могут уклониться от боя и попытаться уйти.

– Нельзя! – Никодимов покачал головой. – Я в этом деле не понимаю, но ты, дорогой товарищ Кунгуров, командуй так, чтобы ни один не ушел.

– Гарантий дать не могу, – с заметной ноткой раздражения ответил Кунгуров. – Если пятнадцать – двадцать человек сумеют ускользнуть, ничего страшного не произойдет... Главное – захватить есаула и его подручных.

– А золото? – вскинулся Никодимов. – Они же с золотом удрать могут, мил человек! До границы меньше сотни верст. Ищи тогда ветра в поле!

– Потому и решили атаковать на рассвете, чтобы захватить врасплох, – ответил Кунгуров. – Выступаем ночью. Атакуем банду в пять утра. Сигнал – ракета. Пока все! – Кунгуров бросил карандаш на стол.

Командиры, отодвигая стулья, поднимались из-за стола.

– Товарищи, товарищи! – торопливо проговорил Никодимов. – Про золото не забывайте! Если золото упустим, по головке нас за это не погладят!

– Будет золото, товарищ Никодимов, успокойтесь! – весело отозвался один из командиров.

Глубокой ночью они покинули лагерь есаула. Шли тихо, навьюченных лошадей вели в поводу. Первый – Шилов, за ним – Кадыркул. К седлу Кадыркула была приторочена еще одна лошадь. На ней поперек седла с кляпом во рту лежал связанный Лемке. Кадыркул изредка трогал ссадину на скуле, тихо бормотал ругательства и плеткой замахивался на Лемке:

– У-у, шайтан!

Лемке душила ярость: так опростоволоситься! Теперь все пропало! Они привезут его в Рассохи, где стоит отряд красных, а там разговор будет с ним короткий. Одного Лемке не мог понять, как Шилов решился бросить банду и уйти без золота? Неужели он, ротмистр каппелевской дивизии, стоит больше пятисот тысяч? Ну, расстреляют они еще одного ротмистра, участвовавшего в гражданской. А деньги? Лемке знал, для чего их собирали по всей губернии. Он приподнял голову, насколько это позволяло его положение, посмотрел на гроздья крупных летних звезд. Черт возьми, как глупо он попался! Ведь, несмотря ни на что, ему казалось, что впереди еще долгая и, быть может, счастливая жизнь. Человек не может думать иначе...

Шелестел кустарник, под копытами лошадей с хрустом подламывался прошлогодний валежник. И ночь была полна ощущения неувядаемой дикой и свободной жизни. Засвистала какая-то птица, ей отозвалась другая протяжным курлыканьем. Кругом жизнь, а его, Лемке, через каких-нибудь два-три часа в этой жизни не будет.

Шилов поднял руку, и Кадыркул придержал коней.

– Здесь будем тебя ждать, – вполголоса сказал Шилов.

Кадыркул кивнул, соглашаясь, сказал:

– Здесь хорошо. Здесь можно.

Они привязали лошадей. Сняли с седла Лемке, посадили его у подножия кедра. По лицу ротмистра можно было заключить, что столкновение с Кадыркулом и для него не прошло даром. Под глазом набух здоровенный синяк, из нижней губы сочилась кровь.

– Давай скорее, – сказал Шилов. – Времени совсем нету, понимаешь?

Казах опять кивнул.

– Кадыркул теперь все понимает. – И пропал в темноте.

Шилов осматривал лошадей, поправлял сбрую. Стояла чуткая таежная тишина, и звезды светили особенно ярко. Лемке, пытаясь подняться, хрустнул веткой. Шилов подошел к нему, присел на корточки и вынул кляп.

– Чего надо? – спросил он.

– Во-первых, у меня насморк, поэтому, когда затыкают рот, нечем дышать, – сказал Лемке, отплевываясь. – Во-вторых, хочу еще раз сказать тебе, что ты хам и дурак. Можете забить меня до смерти, но фамилию нашего человека в чека я не назову... Что же ты, золото не нашел, и драпаешь? Ротмистр Лемке для тебя дороже пятисот тысяч?

– Так, – спокойно сказал Шилов. – А в-третьих?

– А в-третьих, как тебе нравится, что я сказал во-вторых?

– Тогда послушай меня, балагур, – тихо проговорил Шилов. – Золото сейчас здесь будет, понятно? Это тебе и во-первых и во-вторых. А в-третьих, я тебя в чека везу. Вместе с золотом. Так что выходит, дурак – ты.

Усмешка сползла с губ ротмистра, и лицо его на мгновение сделалось испуганным, но он быстро справился с собой.

– Врешь, красная сволочь! – выдавил он. – Как сивый мерин врешь!

– Сейчас сам увидишь! – повеселел Шилов. – А ругаться, ротмистр, не надо, неинтеллигентно это. А то я тебя за «красную сволочь»... – Он не договорил и потряс перед носом Лемке кулаком.

– Тогда ты не только дурак, ты – малахольный! – как можно более спокойно сказал Лемке, и в голосе его послышались даже примирительные нотки. – Я враг. А ты для них предатель. Они тебя раньше меня шлепнут.

Шилов не ответил, отошел к лошадям. Некоторое время Лемке молчал. Егор посмотрел на небо. Звезды медленно бледнели и таяли, на востоке горизонт посветлел, ночная тьма уползала в медвежьи буреломы.

Шилов любил короткие эти минуты, когда все вокруг наполнено таинственностью и ожиданием. Так он, бывало, стоял, онемев от напряжения, и слушал, как токуют глухари. Сжимал в руках старенькую берданку и слушал, слушал... Еще он часто вспоминал эти рассветные сумерки, потому что тогда первый раз поцеловал девушку. Она зябко куталась в платок и доверчиво прижималась к нему. Может быть, тогда ему единственный раз за долгие годы подумалось, что счастье все-таки есть и он не зря пришел на эту землю... И еще именно в такие вот рассветы Шилов часто поднимался в атаку. Он всегда задавал себе вопрос: почему люди, для того чтобы убивать, выбирают вот такие светлые мгновения, когда мир спит, отдыхая после долгого благословенного дня...

– Послушай, Шилов, – донесся из темноты голос Лемке, – кончай дурочку валять. Поделим поровну – и разбежимся, и забудем все, как страшный сон. А, Шилов?

Егор не ответил. Он слушал, вдыхал в себя полной грудью утреннюю тишину. Лемке помолчал, заговорил снова:

– Послушай, голуба Шилов, у тебя больше червонца в кармане когда-нибудь заводилось? Нет, никогда, голову даю на отсечение! А тут двести пятьдесят тысяч! Ты пойми, дурья твоя башка, что такое для одного человека двести пятьдесят тысяч!

Шилов усмехнулся, покачал головой. Действительно, этого он понять не мог. Лемке напрягся изо всех сил, стараясь растянуть веревки.

– Сволочь! Мерзавец! – с ненавистью процедил он, пытаясь высвободить крепко стянутые руки. Лицо его взмокло, вены на шее набухли, он тяжело дышал. Наконец обессиленный Лемке привалился спиной к кедру. Шилов, сидя неподалеку от него на пне, с напряжением прислушивался, вглядывался в таежную чащобу.

– Ладно, твоя взяла. Твоя... – хрипло выдохнул Лемке. – Черт с тобой, забирай все. А я в Монголию уйду... Все тебе расскажу – и в Монголию. А, Шилов? Ты только идейным не прикидывайся, смотреть противно.

Егор поднялся, медленно подошел к Лемке.

– Слушай! – тихо выговорил он, с трудом сдерживая подступающую к горлу ярость. – Ты мой смертельный враг. Навсегда! И у нас с тобой не за золото драка, а за другое. – Шилов умолк, стиснув зубы, только желваки перекатывались, туго обтянутые кожей. – Но, кроме тебя, меня, есть еще маленькие голодные дети. И есть голодный рабочий класс, который разбил Антанту и вас вместе со всеми вашими деникиными и колчаками и будет строить общее народное счастье для этих маленьких голодных детей. И золото это нужно, чтобы их накормить хлебом. Простым хлебом! Они пирожных отродясь не пробовали! И я это золото донесу! Мертвый донесу. Уяснил ты себе это?

Лемке слушал Шилова, видел его побледневшее лицо, искривившиеся от ненависти губы, сдвинутые к переносице брови, и невольный страх закрадывался в его душу. Егор вздохнул глубоко, словно освобождаясь от закипавшего в нем гнева, и закончил:

– А идейным мне прикидываться нечего. Моя идея – для других жить, я так и стараюсь...

Странное уважение появилось в глазах ротмистра – то ли уважение к своему врагу, то ли удивление перед словами, которые тот произносил, задыхаясь. Так говорили те, которых он, Лемке, расстреливал. А перед смертью, говорят, человек становится самим собой, и врать ему смысла нет. Лемке тряхнул головой, будто прогонял дурные мысли, скрипнул зубами:

– Не верю я тебе! Все равно не верю!

В лесной чаще послышались быстрые шаги, треск сучьев, из кустов вынырнул взмокший от бега, разъяренный Кадыркул. Вместо баула с золотом он тащил за руку казачка Гриньку. Во рту у Гриньки был кляп, по щекам катились слезы. Кадыркул толкнул Гриньку к Шилову и взмахнул рукой.

– Шакал! – бешено захрипел он и швырнул на землю шапку. – Убей его, командир! Баранья башка! Он про золото знал, есаулу сказал! Есаул золото увез! – Кадыркул застонал от бессильной ярости, ударил себя кулаком в грудь.

– Что-о? – Шилов бросился к казачку Гриньке, выдернул кляп из рта. – Говори!

– Я... я не знаю... – всхлипывая, бормотал Гринька. – Я следил... Он велел следить за вами. Видел вас у реки... – Гринька заревел.

– Ну?! – Шилов встряхнул его за плечо.

– Он мне шашку подарил, обещал с собой взять... А потом мешок забрал, меня побил и уехал. – Казачок вновь зашелся слезами.

Молчавший до сих пор Лемке вдруг тихо рассмеялся.

– Когда... когда он уехал? – Шилов тряс казачка за плечи.

– Как стемнело, так и уехал...

Кадыркул сидел на земле, раскачивался, обхватив голову руками, тихо стонал.

– Куда? В какую сторону поехал? – допытывался Шилов.

Гринька показал рукой.

– В Монголию! – давясь от смеха, с трудом выговорил Лемке.

– Ночью выехал, уже пять часов скачет, – промолвил Шилов, растерянно оглядываясь по сторонам. – Что делать, Кадыркул?

– Река... Есаул к мосту поскакал, – ответил Кадыркул. – День ехать. Висячий мост, сам видел. Плот надо делать, командир! По реке догоним. Совсем близко. Другой дороги за кордон нету!

Лемке вдруг опять залился безудержным смехом:

– Ой, не могу... Как он вас! Ай да Брылов! Ай да мальчик! И вас и меня обштопал! Ну, такой не пропадет! У такого вы золото вряд ли вырвете! Ай да Брылов!

Шилов метнулся к Лемке, заткнул кляпом смеющийся рот.

В предрассветной мгле из-за холмов показались вытянутые в цепь всадники. В безмолвии они двигались через густой кустарник к лесу, в котором расположилась банда есаула. Кунгуров смотрел на карманные часы с откинутой крышкой. Лошадь под ним нетерпеливо переступала с ноги на ногу.

– Пора, товарищ Кунгуров. Ну и выдержка у вас. Чересчур! Уйдет банда!

– Здесь я командую, товарищ Никодимов! – Кунгуров захлопнул с легким звоном крышку часов, вытянул из-за пояса ракетницу. Мимо него, обгоняя, проезжали красноармейцы, оглядывались на командира.

– Ну, товарищ Никодимов, теперь имею честь пригласить вас в атаку! – улыбнулся Кунгуров.

Бледно-красный шарик ракеты, шипя и разбрасывая искры, взмыл в небо. В ту же секунду утреннюю тишину вспороли пулеметные очереди, залпы винтовок. Донеслись смутные крики, частые выстрелы.