Текст книги "Свой среди чужих, чужой среди своих"

Автор книги: Эдуард Володарский

Соавторы: Никита Михалков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Шилов молчал.

– У меня ведь ближе друга и не было никогда, – совсем тихо сказал Сарычев. – Ты хоть обо мне подумай. Ведь если ты враг – мне стреляться нужно. – Секретарь губкома смотрел в затылок Шилова, и боль, и отчаяние были в его глазах.

– А с чего ты взял, что мы дружили? – вдруг спокойно спросил Шилов.

– То есть как? – изумился Сарычев.

– А так... Когда дружат, другу с полуслова верят. – Егор снова отвернулся к стене. – Не было, выходит, у нас дружбы, Василий Антонович.

– Ты так думаешь? – Сарычев встал.

– Так думаю, – глухо ответил Шилов.

– А то, что каждый день гибнут замечательные люди, ты думаешь? – крикнул вдруг в отчаянии Сарычев. – А что диверсии кругом! Саботаж! Думаешь? А про банды, офицерье... про спекулянтов думаешь?! А что врагов у Советской власти больше чем достаточно, знаешь? И ты хочешь, чтобы я поверил тебе на слово?

– Хочу, – не сразу отозвался Егор.

– А ты бы мне поверил?

– Тебе – да! – твердо ответил Шилов.

Опять Сарычев долго молчал, смотрел на лежащего Шилова.

– Егор... – Сарычев успокоился, и теперь в голосе слышалась бесконечная усталость.

Язычок пламени в керосиновой лампе испуганно метался, и казалось, он вот-вот погаснет. На стене ломалась огромная тень от согнувшейся фигуры Сарычева, глаза, расширенные стеклами очков, блестели в полумраке.

– Попробуй вспомнить, Егор, – сказал Сарычев. – Еще есть время...

Он медленно вышел из камеры. Визгливо скрипнула дверь. Чуть позже вошел красноармеец, унес керосиновую лампу, и наступила темнота.

Шилов остался один. Некоторое время он лежал неподвижно, потом заворочался, сел на топчан, встряхнул головой. Он мучительно пытался вспомнить эти провалившиеся из памяти дни, напрягал волю, перебирал в уме короткие события...

Вот человек подает ему через окно пакет. Лица человека не видно. Он стоит так, что свет лампы не задевает его.

Шилов садится в автомобиль, пожимает руки ночным гостям. Их лиц тоже не видно. Хотя стоп! Лицо одного он запомнил – длинное, глаза навыкате, убегающий назад лоб...

Они едут по черным горбатым улочкам. Фары у автомобиля выключены, темно... Кто-то наваливается на Шилова сзади. Это происходит так неожиданно, что он не успевает оказать сопротивления.

А потом все расплывается: уходит понятие о времени, окружающее теряет всякие очертания... Кусок стены... Старое кресло. Гнутые золоченые ножки.

И вдруг, как при ярком электрическом свете, перед глазами Шилова появилось искаженное от страха лицо Ванюкина.

Шилов отчетливо видел его несколько мгновений. Потом все пропало.

Шилов вскочил с топчана, подбежал к окну. Ну-ка, ну-ка еще раз!..

Да, да, железнодорожная фуражка, блестящие пуговицы на мундире и лицо... лицо Ванюкина.

Ранним утром из ворот городской тюрьмы выехал открытый автомобиль. Впереди сидел шофер, сзади – Шилов и два чекиста по обе стороны от него. Скованные наручниками руки лежали на коленях. Егор безучастным взглядом смотрел прямо перед собой, потом закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Сопровождали его два молодых паренька в гимнастерках и кожаных фуражках. Лица их были неприступны – парни преисполнены сознания собственного значения.

У железнодорожного переезда машина остановилась. Шлагбаум закрыт. Пыхтя и отдуваясь, маленький паровозик пытался преодолеть пологую, но длинную гору. Он тянул груженный лесом состав.

Шилов разлепил ресницы, увидел состав, уныло ползущий в гору, и снова закрыл глаза. Лицо его было спокойным, словно маска уснувшего человека.

– Мне нужно выйти, – тихо сказал он, не открывая глаз.

– Куда это? – поинтересовался чекист.

– По нужде.

– Ты что, раньше не мог?

– Раньше не хотел, – так же равнодушно ответил Шилов.

– Не положено, терпи! – отрезал чекист.

Паровоз продолжал штурмовать подъем.

– Не могу терпеть, – снова нарушил молчание Шилов.

– А чего я могу сделать? – вскипел чекист.

Наконец паровозик вполз на вершину горы и пошел вниз, убыстряя скорость. Тяжелые вагоны торопились за ним. Открыли шлагбаум. Медленно двинулись телеги. Обгоняя их, запылила машина. Опять узкие улочки, заросшие лопухами и крапивой заборы, частые повороты. Ближе к центру пошли каменные дома, мощенные булыжником мостовые.

– Костя, останови! – вдруг сказал Шилов.

Шофер, пожилой красноармеец, машинально нажал на тормозную педаль и виновато оглянулся на одного из чекистов. Голос Шилова он знал давно.

– Не позорьте меня, ребята. Я правда больше терпеть не могу, – медленно сказал Шилов. – Проводи, Алешин.

– Ладно, пойдем! – огрызнулся Алешин. Из-под фуражки у него выбивался пшеничного цвета чуб.

Они вылезли из машины. Шилов огляделся и пошел по улице, Алешин – за ним.

– Ты куда? – спросил он, когда они прошли уже метров двадцать.

– Ну не на улице же я буду, – ответил Шилов, прибавляя шагу. Он резко побежал вперед и нырнул в темную каменную подворотню.

– Стой! – крикнул Алешин, выхватывая из кобуры наган.

Как только чекист появился в освещенном квадрате подворотни, Шилов выбросил вперед сцепленные наручниками руки, подавшись всем корпусом. Алешин с налету наткнулся на кулак. Удар пришелся в челюсть. Чекист охнул и упал на спину.

Шилов навалился на него, быстро нащупал в кармане ключи, открыл наручники. Потом выдернул из руки Алешина револьвер.

– Ты меня, Алешин, прости, – тихо сказал он. – У меня другого выхода нет... Меня завтра возьмут и расстреляют, а мне еще правду узнать надо.

Второй чекист, сидевший в машине, видел, как Алешин и Шилов скрылись за поворотом улочки. Он заволновался, посмотрел на шофера, потом открыл дверцу, вылез и быстро пошел вперед.

Когда послышались на улице торопливые шаги второго чекиста, Шилов уже пересек небольшой захламленный двор, потом подтянулся на трухлявом заборе, спрыгнул по другую сторону и побежал.

– Нет, мне все же спросить охота, кому и зачем понадобилось вести Шилова в губком? – Забелин со злостью смотрел в спину Сарычева. – Да еще сопровождали его два юнца, в чека без году неделя.

– Я приказал привезти Шилова в губком, – спокойно отозвался Сарычев. Он стоял спиной к столу, смотрел в распахнутое окно. – Хотел поговорить с ним в последний раз. Забелин посмотрел на Кунгурова, потом – на Никодимова. Кунгуров чуть усмехнулся, продолжая ковырять, спичкой в мундштуке. Никодимов погладил седые усы, проговорил глуховатым голосом:

– Чудно все это. Даже странно слушать. До каких же пор, товарищи, будет у нас процветать классовая близорукость, до каких пор ушами хлопать будем? А? Кто мне скажет?

– Василий Антонович его, как родного брата, защищал! – горячился Забелин.

– Ну и что? – Сарычев резко повернулся, прищурившись, посмотрел на Забелина. – Ты абсолютно уверен, что Шилов – враг?

– Погодите, товарищ Сарычев, – вмешался Никодимов. – Уж извиняйте темноту мою. Ежели человек не виноват, он из тюрьмы драпать не станет, потому как бояться ему нечего. Я правильно понимаю, товарищи?

– Правильно, – отозвался Кунгуров. – Хотя и невиновный из тюрьмы может убежать.

– Зачем? – спросил Никодимов.

– Чтоб самому доказать свою невиновность, – проговорил Сарычев.

– Ну, знаете... Ежели так каждый из тюрьмы шастать будет, – Никодимов развел руками, – это что ж тогда получится?

– Все это выглядит, мягко говоря, странно! – жестко проговорил Забелин.

– Мне бы хотелось, – Сарычев медленно подошел к нему, – чтобы ты хоть на минуту оказался в его шкуре.

– Это зачем же мне оказываться в шкуре предателя? – с вызовом спросил Забелин.

– Стоп, товарищи! – Кунгуров поднял вверх руки. – Руганью тут не поможешь. Давайте мозговать, как быть дальше.

Собрание на станции Кедровка затянулось до глубокого вечера. Ванюкин сидел в президиуме, рядом с ним еще несколько человек, работники станции.

Женщина в красной косынке выступала перед собравшимися.

– За два субботника, товарищи, все можно сделать! – закончила она. Последние слова потонули в гуле одобрения.

Ванюкин посмотрел на свои карманные часы, лежавшие перед ним на столе.

– Ну что ж, – громко сказал он, – предложение правильное, за него и голосовать не надо. А теперь время позднее, товарищи... Собрание полагаю закрытым.

И все сразу зашумели, задвигали стульями, толкаясь, стали пробираться к выходу. Вскоре помещение опустело. Ванюкин остался один. Он распахнул окно. На улице уже совсем стемнело, и прохладный, свежий ветерок ворвался в душное, прокуренное помещение.

Ванюкин, задумавшись, стоял у окна, и вдруг какая-то сила отбросила его назад; стул, перевернувшись, рухнул на пол. И еще через мгновение Ванюкин стоял, прижавшись к стене, и холодное дуло револьвера больно давило ему в подбородок.

– Ну, вот и я, – тихо сказал Шилов, и по выражению его лица Ванюкин понял, что тот застрелит его, стоит только шевельнуться.

– Ты меня помнишь? – так же тихо и даже ласково спросил Шилов и слегка надавил дулом револьвера Ванюкину на подбородок.

Начальник станции едва стоял, лицо его мертвенно побледнело, на лбу выступила испарина. Он сказал:

– Помню...

– Ты-то все, гад, помнишь. Не то, что я, – губы Шилова дрогнули в усмешке. – Что, а? Помнишь?

– Помню... – повторил Ванюкин, и казалось, от охватившего его ужаса он теряет сознание.

– Вот сейчас и расскажешь. – Шилов опять слегка надавил дулом на подбородок. – Расскажешь?

– Да, господин Шилов, расскажу...

– Вот и хорошо.

Шилов взял свободной рукой начальника станции за лацканы мундира и, все так же держа наготове наган, втолкнул Ванюкина в соседнюю комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

В лунном свете чернели искореженные, торчащие вверх фермы взорванного моста. Они подошли к самому краю.

– Вот тут... – Ванюкин показал рукой вниз, туда, где в кромешной черноте бесшумно несла свои воды Березянка.

Шилов стоял, засунув руки в карманы своей кожанки, потом повернулся к Ванюкину.

– Раздевайся! – приказал он.

– Зачем? – Ванюкин отступил на шаг, испуганно моргая глазами.

Черные тени легли на лицо Шилова, подчеркивая скулы и крутой подбородок, и от этого оно внушало Ванюкину еще больший страх.

– Я тебе не верю, – сказал Шилов.

– Ей-богу, не вру! – Ванюкин несколько раз мелко перекрестился. – Я... я и плавать-то не умею, господин Шилов. Ей-богу, не вру...

Тогда Шилов вынул из брюк тонкий сыромятный ремень, подошел к Ванюкину.

– Руки за голову! – приказал он.

Ванюкин торопливо вскинул вверх руки. Шилов туго стянул ремнем кисти рук начальника станции, привязал его к ферме моста.

Потом Шилов спустился по откосу к реке, разделся и вошел в теплую черную воду. Доплыв до середины реки, он посмотрел на мост, как бы примериваясь, и нырнул. Некоторое время его не было видно, затем над водой показалась голова. Он отдышался и нырнул снова.

Ванюкин с тоской смотрел вниз. Через минуту Шилов вынырнул.

– Нашел... – проговорил он и нырнул в третий раз. Когда Шилов вылез на берег, в руке у него была разбухшая от воды кожаная фуражка со звездочкой.

Он оделся, опять подошел к краю берега. Вода захлестывала сапоги. Он долго стоял, хмуро глядя перед собой. Потом произнес глухо:

– Все, что у меня есть на свете, ребята, революция! Никогда Егор Шилов не был предателем революции. Это я вам Лениным клянусь! – Голос Шилова дрогнул, он запнулся и умолк. Потом круто повернулся и быстро пошел на мост.

Ванюкин широко раскрытыми глазами следил, как возникшая из темноты фигура Шилова быстро приближалась к нему. Шилов подошел вплотную к Ванюкину, ощутил на лице его горячее дыхание.

– Кто... Кто ребят убил? Кто все это придумал? – еле сдерживая душившую его ярость, спросил Шилов.

Начальник станции дернулся, залепетал торопливо:

– Господин Шилов, господин Шилов, это не я... Ей-богу! Я ж вам не вру. Не я все это придумал. Я его даже в лицо не знаю, только по телефону, ей-богу! Те пятеро. Те его в лицо знали. Не я...

– Где они? – Шилов пристально смотрел Ванюкину в глаза.

– Не знаю теперь. – Ванюкин всхлипывал и заикался. – В банде, должно быть, если живы... Банда ведь налетела. Мы ж не думали. Лемке, Турчин, Лебедев. Они того и в лицо знают, и по фамилии.

Шилов отошел в сторону, присел на обломок парапета, устало опустил голову. По лицу Ванюкина и по тону, каким тот говорил, Шилов понимал, что начальник станции не врет.

– Стрелку ты переводил? – спросил он.

– Я... – пролепетал Ванюкин еле слышно.

– Сволочь! – сказал Шилов и надолго замолчал.

– Господин Шилов, – решился заговорить Ванюкин, – двадцать верст отсюда в селе Дарьино вчера людей из банды есаула видели. Харчи грабили. Может, и сам где рядом? – Ванюкин говорил вкрадчиво и тихо.

– Откуда знаешь?

– Обходчик говорил.

Шилов встал:

– Пошли.

– Куда?

– На станцию! – Шилов сделал несколько шагов по мосту, обернулся: – Ну, что стоишь?

– Господин Шилов... Вы же меня привязать изволили, – виновато отозвался из темноты Ванюкин.

– Волшанск. Губком. Сарычеву, – диктовал Шилов.

Потный, измученный страхом, Ванюкин отстукивал текст на телеграфном аппарате. Шилов стоял за его спиной, засунув сжатые кулаки в карманы кожанки.

– До нападения на поезд банды есаула Брылова золото было похищено пятью членами подпольного контрреволюционного центра «Свободная Россия» в полутора верстах от станции Кедровка. Убитые дорогие товарищи находятся в вагоне, сброшенном в Березняку со взорванного моста. Скорее всего один из главарей центра окопался в чека. Смерть контрреволюционной гидре.

Шилов тяжело опустился в кресло, вытянул ноги в мокрых сапогах. Ванюкин кончил передавать, вытер рукавом лоб, понуро опустил голову.

– Что, Ванюкин, жить охота? – после недолгого молчания спросил Шилов.

Ванюкин молча кивнул и еще ниже опустил голову.

– Слушай меня, как отца родного, гнида! – Голос Шилова стал жестким и злым. – Если в чека есть враг, то после этой депеши он тебя шлепнет, понял?

Ванюкин опять молча кивнул и поднял голову. Губы его тряслись, в глазах стояли слезы.

– Завтра здесь наши будут, поднимут вагон. Возьмут и тебя! Мой тебе совет – пойди и покайся. Расскажи все, что вы со мной делали. Слышишь? Я ведь про тебя в депеше не упомянул. Это тебе шанс будет, последний, понял?

Ванюкин снова кивнул.

– Если ты этого не сделаешь, я тебя из-под земли достану и покараю, понял?

Ванюкин с готовностью закивал, губы его тряслись, он не мог выговорить и слова.

Шилов молча поднялся и вышел, без стука прикрыв за собой дверь.

Ванюкин обессиленно опустился на. стул и заплакал.

– О господи-и, погиб!.. – бормотал он, всхлипывая. – Господи!

Потом вдруг вскочил, начал лихорадочно застегивать мундир, схватил со стола фуражку и бросился кон из комнаты.

Справа тянулась глухая стена тайги, слева – холмистая, с темными пятнами кустарника, степь, а потом начинались горы, лесистые, с синими и белыми потеками снега и льда. За горами – Монголия.

У подножия холмов петляла дорога, вытоптанная гуртами скота. Восемь всадников, выбравшись из тайги, поскакали по этой дороге. Впереди – есаул Брылов.

Взошло жаркое, слепящее солнце, стояла безветренная тишина.

Рядом с есаулом ехали двое казаков с погонами полусотников на плечах. За ними – матрос в тельняшке, перетянутый патронными лентами, двое молодых мордастых парней: один – в меховой безрукавке, надетой прямо на голое тело, другой – в островерхой монгольской шапке и длиннополом халате, перехваченном в талии кушаком.

Лицо круглое, скуластое, задубевшее от солнца и ветра, глаза спрятались в глубоких щелках. Есаул обернулся к нему:

– Другой дороги нету, Тургай?

– Нету, – коротко ответил монгол.

– С обозом на перевале застрять можем, – осторожно заметил пожилой полусотник.

– Прорвемся, – с небрежной улыбкой ответил есаул.

– Эх, ваши слова да в уши господу, – вздохнул пожилой полусотник.

– Напоследок еще пару станций выпотрошить можно, – подал голос второй полусотник.

Неожиданно вдалеке на дороге показался человек. Он вырос словно из-под земли и теперь стоял, раздвинув ноги, поджидая всадников.

Есаул придержал коня. На груди у матроса в тельняшке болтался большой полевой бинокль. Матрос поднес его глазам, некоторое время смотрел, потом тихо выругался:

– Комиссар, бисова душа. – Матрос снял с плеча винтовку.

– Погоди, – остановил его есаул. – Может, он не один...

Матрос снова приставил к глазам бинокль, пробормотал:

– Нема никого.

Человек продолжал неподвижно стоять на дороге. Можно было различить черную фуражку со звездочкой. Эту фуражку Шилов достал со дна реки Березянки.

Монгол и парень в меховой безрукавке спешились, нырнули с дороги в кусты. Поводья своих лошадей они передали бандитам, ехавшим сзади.

– Тихо берите, – предупредил пожилой полусотник.

– Какого черта он стоит? – проговорил Брылов.

Они медленно ехали по дороге. Палило солнце. Лошади взмахивали головами, лениво переступали с ноги на ногу, в тишине позвякивала конская сбруя.

Матрос в тельняшке снова поднес бинокль к глазам. Дорога и склоны холмов были пустынны.

– Нема никого.

– От Тургая и Гришки не уйдет, – усмехнулся пожилой полусотник.

Они остановились, ждали.

Вскоре, с поднятыми руками, пугливо оглядываясь, вышли на дорогу монгол Тургай и мордастый парень в безрукавке. Вслед за ними, держа винтовку наперевес, показался Шилов. Он что-то сказал монголу, и тот обернулся. Шилов протянул ему винтовку. Монгол помедлил неуверенно взял ее. А Шилов поднял вверх руки и пошел впереди бандитов.

– Фью-ить! – присвистнул есаул и засмеялся.

Егор остановился в нескольких метрах от всадников и опустил руки. Под глазом парня в безрукавке лиловел огромный синяк, а у монгола была заметна ссадина на скуле и из разбитой губы сочилась кровь.

– Разбаловал ты их, есаул, – сказал Шилов, через силу улыбнувшись. – Совсем мышей не ловят.

– Кто такой? – резко спросил Брылов.

– Шилов моя фамилия. Егор Шилов, станицы Благовещенской.

– Федор Шилов, сотник, не родственником доводится? – вдруг спросил пожилой полусотник.

– Родной брат, царствие ему небесное, – ответил Егор.

Пожилой полусотник подъехал к есаулу, нагнулся и что-то зашептал ему. Брылов с интересом смотрел на Шилова, спросил насмешливо:

– В чека служишь?

– Служил.

– Ко мне зачем? Только врать не стоит!

– Меня там к расстрелу приговорили.

– За что? – Есаул направил коня прямо на Шилова. Он не тронулся с места. Оскаленная конская морда моталась прямо перед его лицом.

– За дело приговорили, – ответил он. – У нас зря к расстрелу не приговаривают.

– У меня, думаешь, лучше будет? – так же зло и звонко спросил Брылов.

– Мне теперь все равно, – нахмурился Шилов.

– А на что ты мне нужен? – спросил есаул, хотя подумал, что именно такие ребята ему и нужны. Эх, ему бы сотни три таких ребят, сколько дел натворить можно было бы! И в Монголию уйти не с пустым карманом.

– Не нужен – дальше пойду, – ответил Шилов.

– Если отпущу, – сказал есаул.

– Если отпустишь, – согласился Шилов и в"друг спокойно двинулся сквозь скопление всадников, и бандиты, не, ожидавшие этого, сторонили лошадей.

Прищурившись, Брылов смотрел, как Шилов уходит, по дороге, и еще раз подумал: «Эх, сотни бы три таких казачков...»

– А ну, верни его! – приказал он, глянув на парня в меховой безрукавке.

Тот пришпорил коня и, помахивая над головой нагайкой, поскакал. Шилов продолжал спокойно идти. Вот всадник поравнялся с ним, взмахнул нагайкой, но ударить не посмел – прямо ему в грудь смотрело дуло нагана.

– Не балуй, – сказал Шилов и поманил парня пальцем: – Нагнись-ка...

– Чево? – Удивленный парень перегнулся через седло..

Шилов мгновенно схватил его за руку, резко рванул на себя, и бандит, вылетев из седла, тяжело ударился о дорогу. Шилов одним махом взлетел в седло. Есаул от удовольствия покрутил головой и вновь засмеялся.

– Я ж говорю, мышей не ловят! – весело крикнул Шилов есаулу.

Бандит поднялся, шатаясь точно пьяный, сдернул с плеча винтовку.

– Не балуй, – спокойно остановил его Шилов. Одной рукой он натягивал повод, в другой держал наган.

– Весь в брата, царствие ему небесное, – довольным голосом проговорил пожилой полусотник.

Потом Шилов и есаул ехали впереди, негромко разговаривали. Бандит в меховой безрукавке сидел на одной лошади с Тургаем.

– А если по правде, зачем ко мне пожаловал? – спрашивал есаул.

– Твои ребята шестнадцатого поезд грабанули? – в свою очередь спросил Шилов.

– Ну?

– В этом поезде вещички мои кой-какие были.

– И дорогие вещички? – В голосе Брылова послышалась усмешка.

– Дорогие...

– Что такое, не пойму? – покачал головой Брылов, но голос его был по-прежнему веселым. – Офицерик тут на днях ко мне прибился, тоже что-то рыщет, нюхает.

– Как его фамилия? – быстро спросил Шилов.

– Ротмистр Лемке. Знакомы, что ли?

– Да нет, знакомиться не пришлось, – равнодушно ответил Шилов.

– Не верю я ему. – Брылов скользнул по Шилову внимательным взглядом. – Впрочем, и тебе тоже. – Он погрозил Шилову нагайкой и пришпорил коня.

Когда они въехали в расположение банды, Шилов отстал от есаула, спрыгнул с коня, протянул повод бандиту в безрукавке.

– Держи.

Тот взял повод, злобно посмотрел на Шилова.

– И гляди, на старших не замахивайся! – улыбнувшись, предупредил его Шилов и не спеша зашагал через кустарник туда, где виднелись подводы. Шел и осматривался по сторонам. Прошел мимо спящих на еловых и кедровых лапниках бандитов, мимо коновязи, где были привязаны лошади. Вот подъехали еще четверо бандитов, спешились. За плечом у одного был заброшен объемистый мешок, и оттуда раздавалось поросячье хрюканье. У шалаша сидел казак и бруском точил шашку. Скребущие сердце звуки далеко разносились в сухом, хвойном воздухе.

Шилов дошел до реки, поглядел, как бандиты поили расседланных лошадей, и повернул обратно.

Он увидел Лемке и сразу узнал его. Ротмистр направлялся к избушке, где жил есаул.

Шилов встал за ствол кедра и, когда Лемке проходил мимо, резко выбросил вперед руку с наганом. Дуло уперлось в спину.

– Спокойно иди вперед, господин ротмистр, – тихо проговорил Шилов.

Он оглянулся по сторонам – вокруг никого не было. Ротмистр стоял неподвижно, дуло нагана упиралось ему в спину.

– Иди вперед, – повторил Шилов.

Лемке медленно двинулся, Шилов – за ним. Они шли все дальше и дальше в глубь тайги. Наконец заросли совсем скрыли их из виду. Шилов еще раз посмотрел по сторонам и тихо скомандовал:

– Стой.

Лемке стоял секунду неподвижно, потом повернулся.

– Признаешь? – спросил Шилов.

– Признаю! – В углу рта Лемке промелькнула усмешка.

И тогда Шилов неожиданно и коротко, с чугунной силой ударил его в челюсть. Лемке мешком осел на землю. Егор схватил его за грудки, рывком поднял на ноги и снова ударил. Ротмистр повалился, но Егор не дал ему упасть, подхватил и ударил опять.

Лемке лежал, а Шилов присел на землю рядом, тяжело дышал, облизывая разбитые в кровь костяшки пальцев правой руки.

Наконец ротмистр тяжело застонал, приподнялся и сел, наклонив голову и обхватив лицо руками.

– Это я тебе не за себя, – глухо проговорил Егор. – Это за моих погибших товарищей...

– Х-хам, – с трудом выговорил Лемке и сплюнул.

– Где остальные? – спросил Шилов и, подождав, повторил: – Дружки твои где?

– Погибли. Когда банда на поезд напала, – медленно произнося слова, ответил Лемке. Скула быстро опухала, из рассеченной губы сочилась кровь.

– Вы думали, так легко из Шилова предателя революции сделать? – усмехнувшись, проговорил Егор. – Думали, раз-два – и дело в шляпе? Врете, браточки! Я вас, гадов белопогонных, с семнадцатого года бил и до самой смерти бить буду.

– Х-хамлюга. – Ротмистр раскачивался и держался обеими руками за челюсть. – Жалко, тогда тебя не пристукнули.

– Где золото? – после паузы спросил Егор.

– Не знаю... – простонал Лемке и опять сплюнул. – Где-то здесь, в банде...

– В чека ваш человек окопался?

Лемке отнял руку от скулы, вытер с ладони кровь, ответил более внятно:

– Окопался... Ну и что?

– Как фамилия?

Лемке молчал.

– Быстрее соображай! – поторопил его Шилов.

– Пшел прочь, хам! – окончательно придя в себя, ответил Лемке.

– А ты кто? – спросил Шилов.

– А я человек, – ответил Лемке и поднялся.

Шилов резко, словно распрямившаяся пружина, вскочил и снова, будто молотом, ударил ротмистра. Тот рухнул плашмя. Шилов присел рядом на корточки, спросил негромко:

– Так как фамилия?

– Х-хам!.. – снова выругался Лемке.

– Есаул про золото знает? – спросил Шилов.

– Нет.

– А если узнает? Что он с тобой сделает?

– А если он узнает, что ты из чека пришел? – в свою очередь с улыбкой спросил Лемке. – За золотом?

– А если я сам ему скажу про пятьсот тыщ, что он с тобой сделает? – улыбнулся Шилов. – Про меня он уже знает. У меня ведь брат сотником был. Мне верят. А тебе? Белопогонников теперь даже бандиты не уважают... Вышли вы из доверия, господин ротмистр. Докатились! «Союз» русского народа...

Ротмистр с трудом поднялся. Шилов продолжал сидеть на корточках, глядя на него снизу вверх. Распухшая губа перекосила лицо ротмистра, светлые, навыкате, глаза смотрели зло и твердо.

– Про барона Унгерна слышал? – спросил Лемке. – Про Галиполийские поля слышал? Про генерала Кутепова слышал?

– Так это там, ротмистр, за кордоном. Там вы водку хлещете и свою Россию вспоминаете. А у нас новая Россия, Советская. Ты про Первую Конную Буденного слышал? Про Красную Армию слышал? Как мы вашего Шкуро и Мамонтова трепали, слышал? Как мы вас из-под Одессы вышвырнули, слышал? То-то, ротмистр! Только барону Унгерну и атаману Семенову не с руки, жила тонка! У нас, ротмистр, Ленин! А у вас кто? У нас, ротмистр, марксизм! А у вас?

– А у нас правда. Российская правда, – ответил Лемке. – Тебе, хаму, эту правду не понять...

– Пристрелю я тебя, ротмистр, – спокойно пообещал Шилов, доставая из-за пазухи наган.

– Нет... – Лемке усмехнулся распухшими губами и покачал головой. – Тебе нужна фамилия нашего человека в чека? Фамилию эту знаю теперь только я... И тебе никогда не скажу...

Лемке повернулся и неторопливо пошел. Шилов молча смотрел ему вслед, поигрывая наганом, хмурился.

Ротмистр, отойдя на несколько шагов, вдруг обернулся, послышался его голос, полный издевки:

– Ну что ж ты? Стреляй!

Шилов продолжал сидеть. Медленно спрятал наган за пазуху.

– Боишься? – усмехнулся Лемке. – Золото найду, тогда и фамилию узнаешь, может быть... Других шансов нет!

– Вы не заикайтесь, гражданин Ванюкин, вы по порядку излагайте, – говорил Кунгуров, глядя на стоящего перед ним Ванюкина. Тот бледнел, то и дело облизывал пересохшие губы.

– Старайтесь все вспомнить до мелочей, для нас это очень важно, да и для вас, я полагаю.

– Вместо Шилова подложили убитого обходчика... И потом его, то есть товарища, виноват, господина Шилова, усыпили и доставили ко мне на станцию, где он и пробыл в беспамятстве два дня. Я ему уколы опиума делал. – Ванюкин опустил голову, и последние слова прозвучали еле слышно.

– Что, что? – переспросил Сарычев, стоявший у окна. Он подошел к столу и сел рядом с Кунгуровым.

– Уколы опиума делал... Приказали, – так же тихо повторил Ванюкин.

– Продолжайте, гражданин Ванюкин, – попросил Кунгуров и со вздохом погладил свою круглую, бритую голову.

– Вся операция была разработана одним из руководителей центра, – продолжил Ванюкин. – Он где-то здесь. У вас. – И Ванюкин затравленно огляделся по сторонам, хотя в комнате, кроме Сарычева и Кунгурова, никого не было.

– Вы в лицо его знаете? – спросил Кунгуров. – Приметы какие-нибудь. Фамилию?

– Нет. Его знали только те пять человек, все бывшие офицеры. А я человек подневольный, меня запугали. Приказы я получал по телефону.

– Других людей из подпольного центра вы знаете? – продолжал спрашивать Кунгуров. – Здесь, в городе?

– Н-нет... – замотал головой Ванюкин, взгляд его маленьких, хитроватых глаз метался с Кунгурова на Сарычева и обратно.

Дверь в комнату отворилась, и показался Забелин. Он увидел стоящего перед столом Ванюкина и остановился на пороге.

– Зачем вызывал? – проговорил он, обращаясь к Кунгурову.

– Зайди позже, – ответил Кунгуров.

– Ладно. – Сарычев с Кунгуровым заметили: Забелин, закрывая дверь, еще раз внимательно посмотрел на Ванюкина.

– Когда к вам заходил Шилов? – выждав время, спросил, Кунгуров.

– Прошлой ночью. Я ему показал, куда вагон упал.

– Где он сейчас?

– Искать банду есаула ушел, – ответил Ванюкин и добавил: – Кажется. Я сам давно хотел прийти и чистосердечно...

– Хватит пока, – перебил его Сарычев. – Пусть уведут!

– Глухов! – крикнул Кунгуров.

В комнате появился красноармеец. Кунгуров жестом показал ему, что Ванюкина нужно увести.

Как искать золото, Шилов и сам толком не знал. Он бродил по лагерю банды, останавливался то у одного, то у другого шалаша, слушал бессвязные обрывки разговоров.

– Говорят, соловейковские ребята с повинной в чека пришли.

– Ну?

– Вот и ну! Всех помиловали, окромя атамана.

– Они тебя помилуют, так помилуют – устанешь кувыркаться.

Шилов остановился у телег, стоявших на поляне; растопыренные оглобли торчали в разные стороны. Время от времени он оглядывался по сторонам и не замечал, что за ним наблюдает казачок Гринька.

Егор перешел ко второй телеге, оглядел. Где-то совсем рядом рубили дрова, коротко перезванивались топоры. Шилов остановился посреди поляны, сдвинул фуражку на затылок, покусывая травинку.

Рано утром Сарычев выступал на митинге. Во дворе казармы неровными шеренгами стояли спешившиеся красноармейцы и держали под уздцы лошадей. Островерхие буденовки, скатки шинелей, винтовки за спинами.

Сарычев стоял на тачанке и размахивал крепко сжатым кулаком. Его сутулая, худая фигура в потертом пиджаке, с шарфом, обмотанным вокруг шеи, выглядела чужой и нелепой среди густой зелени гимнастерок и шинелей.

– Ба-а-нды недобитой белой сволочи еще терзают нашу советскую Сибирь! Но даже это отребье теперь понимает, что возврата к старому не будет и быть не может! У Советской власти есть верный и грозный защитник – славная Красная Армия! Эта слава родилась в битвах с контрреволюционной гидрой под Петроградом и Царицыном, под Перекопом и Волочаевском! Она пронеслась по необъятной нашей Родине от Варшавы до Владивостока! Берегите эту славу, дорогие товарищи красноармейцы! Множьте ее! Да здравствует наша пролетарская революция! Да здравствует свобода и братство трудового народа по всей земле!

Сарычев выпрыгнул из тачанки. Стоявший рядом Забелин поднял руку, протяжно скомандовал:

– По коня-а-а-м!..

Красноармейцы стали взбираться на лошадей. Никодимов, тоже в гимнастерке, с маузером на боку, подвел свою лошадь к какому-то пареньку.

– Подержи ее, сынок, – ласково попросил он. – А то мне уж годов-то много. Падать-то тяжело... Да и чего-то в поясницу вступило. – Паренек взял под уздцы лошадь Никодимова, тот вставил ногу в стремя и с трудом, охая, взобрался в седло.

Красноармейцы построились, медленно стали выезжать из ворот.

– Ну ты как, Семен Игнатьевич? – Сарычев улыбнулся проезжающему мимо Никодимову.