Текст книги "У. Е. Откровенный роман…"

Автор книги: Эдуард Тополь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Козел! Я тебя просил ездить в детдом? Я тебе заказывал искать ребенка?

– Я просто сэкономил тебе время. Помоему, мне за это полагаются премиальные. И кстати, вот отчет о моих расходах. Мы договаривались…

– Да пошел ты! – перебил он. – Засунь себе этот отчет знаешь куда?

И, хлопнув дверью, Рыжий вышел из квартиры, охранники вызвали ему лифт.

Я сунул руку в карман пиджака, достал конверт с деньгами и стал стопками по десять сотенных отсчитывать на стол семь тысяч долларов.

Полина вошла в кухню и смотрела на мои руки.

– Семь, – сказал я. – Как обещал.

– Спасибо, – ответила она. – Я могу идти?

– Конечно. У тебя есть куда?

Она усмехнулась:

– С такими деньгами? – И минут через двадцать, уже стоя в двери в своей шубке и высоких сапожках почти до причинного места: – До свидания! Ой, совсем забыла! Вчера, пока вас не было, к вам приходили.

– Кто?

Она усмехнулась. Теперь она снова была выше меня на целую голову, даже странно, что я не замечал этого все предыдущие дни. И ночи…

– Угадайте! – сказала она.

– Понятия не имею.

– Имеете. Ваша соседка сверху. Спрашивала, почему вы ей не звоните. И очень интересовалась, кем я вам прихожусь.

– И что ты сказала?

– Сказала, что я ваша племянница. Но она не поверила. Так что желаю удачи. Чао!

Часть третья
Перелом

Прошло почти два месяца. За это время я сделал две ошибки – стал parttime любовником своей соседки банкирши Инны Соловьевой и по совместительству ее же наемным работником.

Наверное, эти определения требуют пояснений.

Поанглийски «part» – это часть, доля, a «time» – время, но на русский это переводится не как «временный» любовник, а означает, что я был таковым только частично, то есть в определенное время суток, а именно – днем. Днем – причем в любое время: утром, в полдень или еще позже – она могла позвонить и сказать: «Я буду через пятнадцать минут!» Это означало, что она едет с работы в суд, в Торговую палату, в Центробанк, в Белый дом или на переговоры с какимнибудь крупным банковским клиентом (или, наоборот, из суда, из Центробанка и т.п.) и по дороге на двадцать минут свернет в мою постель. Причем все происходило просто по Бабелю. «Я, – писал Исаак Бабель в одном из своих парижских рассказов, – не знаю, когда она успевала снять перчатки». Инна же приезжала не только без перчаток, но часто и без трусиков. Не знаю, как она ухитрялась снять их в машине, – у нее был свой «БМВ» с пожилым водителем молчаливее ледяной статуи генерала Карбышева, – и я не представляю, как она, сидя на заднем сиденье, освобождалась при нем от трусиков, но факт остается фактом: она влетала в мою квартиру со словами «У меня всего двадцать минут!» – и тут же, в прихожей, набрасывалась на меня, как кошка на сметану.

Первый раз меня это просто потрясло.

Вот как это было. Спустя несколько дней после ухода Полины я, конечно, позвонил этой Инне. (Несколько дней ушло у меня на то, чтобы хоть чутьчуть привести в божий вид себя и квартиру – купить новые гардины, постельное белье, половики и посуду, починить давно рассохшиеся стулья и бачок в туалете, повесить в гостиной современную картину, а в ванной – новую пластиковую занавеску с цветочками…) После первых – по телефону – «Здравствуйте, как поживаете?» я не стал размусоливать, а «пососедски» сразу пригласил ее на чай. Она ответила без всякого кокетства: «Спасибо, я с удовольствием приеду, я буду у вас в 16.30». Мне показалось, что это рановато для лирического свидания, но я не стал спорить, а, как мог, накрыл на стол – фрукты в старой маминой вазе, конфеты «Коркуновъ», армянский коньяк «Наири» и ликер «Бэйлис».

Да, забыл сказать, что и сам успел в парикмахерскую, а новые белые и голубые рубашки, костюм «Bernini», туфли «Bally» и лосьон «Fillips» (все из Третьяковского проезда) у меня уже были – всетаки я срубил с Рыжего немало, у меня было шесть тысяч долларов! И я решил, что жить нужно сегодня, сейчас, а не откладывать на завтра, как я это делал все двадцать пять лет своей поидиотски самоотверженной работы на родное отечество, за что меня соответственно и наградили пенсией, которой хватает только на картошку, капусту и сырок глазированный… впрочем, об этом я уже тоже писал, не буду старчески повторяться.

Короче, к четырем часам я еще раз пропылесосил квартиру, принял душ, оделся в голубую новенькую рубашку, галстук в красную крапинку и светлосерый костюм «Bernini» и так – причесанный, благоухающий и разодетый, как в Большой театр, – встретил свою гостью. Дело было, если вы помните, в середине апреля, в Москве грянуло очередное похолодание, и Инна вошла ко мне в своей меховой шубке и сапожках.

– Здравствуйте, заходите, – сказал я. – Раздевайтесь. Она испытующе смотрела мне в глаза снизу вверх:

– Можно сразу?

– Конечно. Давайте я вам помогу, – сказал я, не ожидая подвоха, и протянул руки, чтобы помочь ей снять шубку. И тут она, не отрывая взгляда от моих глаз, какимто заторможенномедленным движением расстегнула эту шубку, отбросила ее назад и…

Она оказалась абсолютно голой, в одних сапожках – худенькая пигалица с крохотной, как абрикосы, грудкой, с крупными темными сосочками торчком и с вызывающе хохочущими черными глазками…

Я легко поднял ее на руки, поцеловал в губы и ощутил, как она липкой обезьянкой прильнула ко мне всем своим невесомым тельцем и с силой обвила меня своими ножками.

В этом легоньком, не больше, кажется, сорока килограмм, теле было как минимум три килограмма ума и образования, а все остальное – дикое, ненасытное и неутомимое вожделение, которое – когда бы она ни появлялась: утром, днем или в самом конце рабочего дня – извергалось из нее ежеминутными или, точнее, безостановочными оргазмами. То есть за двадцать или максимум тридцать минут моего стойкого противостояния ее напору, скачке и вскрикам, оглашавшим, я думаю, весь дом, она испытывала по меньшей мере двести оргазмов. А накричавшись, искусав и обсосав мне пальцы, плечи и все остальное и оросив меня и постель своими обильными соками, она босой девчонкой убегала в душ, быстро смывала с себя все следы нашего греха и, облачившись в строгий деловой костюм и шубку, наклонялась к моей постели, воробышком чмокала меня в щеку и исчезала, зажав в кулачке свои трусики. Эти трусики, я думаю, она натягивала прямо в лифте, а затем в машине немедленно принималась листать свои деловые папки и мчалась на очередное судебное заседание или переговоры с клиентами, которые всегда выигрывала – всегда!

Тем временем я – довольно крупный мужчина весом 84 килограмма, но абсолютно пустой, мертвый и без сил – проваливался в сон и приходил в себя только к вечеру…

Как долго это могло продолжаться?

Как долго я мог ежедневно, с утра до вечера, пребывать в состоянии повышенной боевой готовности и безвылазно торчать в своей квартире в непрестанном ожидании ее звонка, набега и яростной атаки ее узенькой щели и жадного питончика внутри ее?

Как долго я мог мириться с положением дневного любовника, к которому забегают на полчаса, хищным вампирчиком высасывают из него всю силу и убегают, оставляя ему для сна несколько дневных часов и целые ночи томительной бессонницы, полной приливов неутоленного и ревнивого желания? Оказывается, в этом деле аппетит действительно приходит во время еды, и после первого дневного блюда к ночи просыпается чудовищный голод. Даже у пенсионеров…

Но почему она не приезжала ко мне на ночь? Был ли у нее еще один ночной любовник или даже несколько ночных любовников? Я не знал этого, она говорила, что ей приходится работать с ее юридическими документами допоздна, до трех часов ночи, и это у нее самое продуктивное время. Мол, она, как Маргарет Тэтчер, вообще спит не больше четырех часов в сутки и, следовательно, ей нужно спать за городом, на даче, на свежем воздухе. И что она, еще в детстве поняв, как ей не повезло с ростом, решила во всем остальном быть perfect, the best – самой лучшей. И стала такой – лучшей студенткой юрфака МГУ, лучшей аспиранткой, лучшим адвокатом и лучшей любовницей, ведь все – даже искусство любви и умение развить мускулы влагалища – можно освоить, пользуясь соответствующей литературой… А что касается своей верхней, надо мной, квартиры, то она раздумала ее продавать – рынок недвижимости в Москве сейчас замер, ведь весной денежные люди покупают только загородные дачи. Зато к осени цены на московские квартиры круто взлетят, – так что с продажей лучше не спешить, над ней не каплет…

Честно говоря, мне это было уже безразлично. К началу мая я осоловел от такого образа жизни, стал манкировать обязанностями дневного любовника и уходить из дома сразу после завтрака. Было ли это результатом привыкания к Инне или первым звонком импотенции? Не знаю…

Поскольку деньги у меня были, я бродил по книжным магазинам, выставкам и просто по весенней Москве. В мае, если вы помните, в Москве вдруг сразу стало 22 – 24 градуса тепла, на День Победы выпала просто жара, и даже регулярные авиакатастрофы и взрывы в метро не омрачили москвичам, и особенно юным москвичкам, этот праздник. После шести месяцев зимы, грязи, тяжелой зимней одежды и обуви Москва враз обнажилась, как моя Инна в первую минуту нашего свидания; и четырнадцатипятнадцатилетние москвички, вылупившиеся из зимы, словно ландыши изпод снега, совершенно вызывающе шастали по городу в узких «топиках» и миниюбчонках, оголив на всеобщее обозрение свои неизвестно откуда выросшие ноги, а также плечики, плоские животики и пупочки, украшенные новомодным пирсингом.

Хотя я был сыт своей Инной, а все же эдаким жуиром поглядывал на эту младую, но уже созревшую поросль, явственно представляя себе, что и как можно и нужно делать с ними в постели. Они, следует сказать, довольно повзрослому реагировали на эти взгляды – сначала, правда, с удивлением вскидывали глаза на мои седины, но затем с проникновенным вопросом заглядывали прямо в душу. И я бы, наверное, решился ответить на этот вопрос койкому из них, но именно в тот момент, когда я уже был готов сделать первый шаг, у меня звонил мобильный телефон – это Инна словно телепатически улавливала рискованность ситуации.

– Ты где? – спрашивала она вместо «здрасти», и в ее низком, глухом голосе было больше чувственности и секса, чем во всей оголенности этих новомайских див.

Я честно говорил, что я на Арбате, или в книжном на Кузнецком мосту, или в выставочном зале на Манеже.

– Я хочу тебя… Прямо сейчас… – шептала она мне на ухо. – Бери машину и домой, я уже в дороге. Ты знаешь, как я тебя хочу? Сказать тебе?..

Знаете, когда вам 56, а ей 30, и она открытым текстом говорит вам в ухо, как она вас хочет, это, я уверяю, еще действует. Вздрюченный, я ловил машину и мчался домой, и если я – не дай Бог – попадал в пробку и опаздывал, мой мобильник просто раскалялся от ее звонков.

Однако через пару недель и это перестало работать, и я стал уезжать в Коломенское, в Звенигород и еще дальше – чтобы ее звонки не доставали мой мобильный. Знаете, когда вы не можете соответствовать запросам женщины, а она продолжает вас доставать, это раздражает…

Конечно, я рисковал – Инна могла (и должна была) бросить меня, найти себе другого. При ее уме, машине и деньгах это казалось нетрудно. Но с одной стороны, меня уже действительно тяготило мое положение чуть ли не Катрин Денев из фильма «Дневная красавица», а с другой стороны, даже черная икра, если есть ее каждый день ложками, может осточертеть. Во всяком случае, вскоре у нас вместо бурного секса состоялось бурное выяснение отношений. Правда, в постели. Оседлав меня нагим амурчиком, Инна вдруг сказала:

– Так! А теперь отвечай! Только честно! Что случилось?

– Помоему, сейчас не время…

– Самое время. Другого у меня нет, – жестко заявила она и вдруг так сжала мускулы своего питончика, что я чуть не задохнулся. А она усмехнулась победно: – Ну! Говори! Тебе меня мало, да? У тебя есть еще ктото? Куда делась эта девка, которая была тут до меня?

Женщина никогда не может себе представить, что ею можно пресытиться, она легче поверит, что у нее появилась конкурентка…

Но я не стал в это вдаваться, я сказал:

– Знаешь что? Смотри, как ты хорошо устроилась! Нашла себе бездельникапенсионера, который еще чтото может, и оседлала его! Влетела, побыстрому трахнула, получила свою сотню оргазмов и – вперед!

Она замерла на мне, даже ее питонша расслабилась от изумления. Отчего я психанул еще больше.

– Да, да! Подумай! Ты же адвокат, ты выигрываешь судебные процессы! Неужели ты не понимаешь, что я не могу быть просто клинышком для заточки скважины? Мне нужно работать, чтото делать, деньги зарабатывать, в конце концов!..

– Ты хочешь работать? – спросила она.

– А ты думаешь, я уже ни на что не способен, кроме этого? – И, пытаясь затушевать свою резкость, я попробовал продолжить нашу постельную игру.

Но Инна не откликнулась на это, а, наоборот, вдруг встала с постели, навернула на себя свою строгую черную юбку и сказала, застегивая молнию на боку:

– Интересно, сколько ты хочешь зарабатывать?

Я укрылся простыней, чтоб не выглядеть памятником космонавтам.

– Ты собираешься мне платить?

– Да. Но не за твои мужские достоинства, не надейся.

– А за что?

– Сиди дома, мой водитель тебе коечто привезет.

– Иди сюда.

– Нет уж, какнибудь в другой раз.

Но я, конечно, встал, поднял ее с пола, как ребенка, и вернул в постель, в прежнюю позицию. Она, нужно сказать, не сильно этому сопротивлялась.

А через час после ее ухода действительно позвонил ее «Карбышев». Я открыл дверь, и он втащил в прихожую два больших картонных ящика.

– Что это? – удивился я.

«Карбышев» достал из кармана конверт и протянул мне. В конверте был лист бумаги с текстом:

ТРУДОВОЕ СОГЛАШЕНИЕ

Российский промышленноинвестиционный банк (РПИБ) в лице заместителя председателя банка СОЛОВЬЕВОЙ И.П., с одной стороны, и эксперта по борьбе с экономической преступностью подполковника ФСБ в запасе ЧЕРНОБЫЛЬСКОГО П.А., с другой стороны, заключили настоящее соглашение о нижеследующем:

Применяя свой многолетний опыт, п/пк Чернобыльский П.А. обязуется изучить и проанализировать компьютерную базу данных Новолипецкого индустриального банка и оценить степень его ликвидности и обоснованность его заявления о банкротстве.

Результаты анализа должны быть изложены в письменном виде.

В случае добросовестного и квалифицированного анализа РПИБ выплачивает эксперту ЧЕРНОБЫЛЬСКОМУ П. А рублями сумму, равную 1000 (одной тысяче) у.е.

Для проведения вышеназванной работы РПИБ предоставляет эксперту ЧЕРНОБЫЛЬСКОМУ П.А. персональный компьютер «Компак», монитор, принтер и 7 дисков «СиДи» с полной базой данных о работе Новолипецкого индустриального банка за последние шесть лет.

Подписи сторон:

П.А. Чернобыльский И. П. Соловьева

Если иметь в виду, что за такую же работу мне в ФСБ платили ровно в пять раз меньше, то понятно, почему я тут же подписал эту бумагу и отдал ее «Карбышеву».

А едва за ним закрылась дверь, как у меня зазвонил телефон и Инна сказала:

– Ну, теперь ваша душенька довольна?

Так я совершил вторую ошибку – стал ее наемным работником.

А Инна убила двух зайцев сразу – обеспечила меня заработком и приковала к компьютеру, чтобы я не болтался по городу и не покидал свой пост дневного любовника.

Женщины, я вам доложу, это чистая катастрофа. Особенно умные.

Сразу за Новолипецким банком был Самарский аграрный, а за ним – Мытищинский индустриальный. То есть Инна трахала меня дважды: за квалифицированную экспертизу деятельности банков получала с Центробанка и Торговой палаты не меньше десяти тысяч у.е., а мне платила тысячу, и при этом снова и практически ежедневно отрывала меня от компьютера в постель.

Но я не роптал – при моей пенсии 2300 деревянных в месяц зарабатывать еще штуку зеленых за неделю, да при этом иметь приходящую (приезжающую) любовницу – на это, будем откровенны, грех жаловаться. А сколько она или ее банк варят на этом – не мое дело, у нас теперь капитализм, даже в хваленой Америке, я читал, фермер, производящий зерно, имеет лишь пять центов с буханки хлеба, которая в магазине стоит доллар…

Конечно, работать приходилось по 12 – 14 часов в сутки. Но выяснилось, что это нормально, – 8 часов на сон, один час на Инну (вместе с отдыхом после секса), часполтора на бытовые нужды и готовку еды – и снова к компьютеру. Я даже поправился, занялся гантелями и стал подумывать о машине. И хотя я попрежнему жил практически анахоретом, какието флюиды моего благополучия утекли, видимо, в космос, и мой телефон стал оживать – прежние приятелисослуживцы вдруг проявились, стали приглашать в Сандуны, на караоке, на дни рождения. То есть жизнь устаканилась, обкаталась и даже, я бы сказал, обвалялась, как сырник в сметане. А почти ежедневные налеты Инны мне уже не мешали; даже, наоборот, помогали держаться в спортивной форме. И вообще, знаете, я сделал важное гуманитарное открытие: женщину, даже самую сексуальную, нужно не только употреблять дозированно, но и видеть не постоянно, – это обостряет вашу реакцию на нее и вздрючивает ваш аппетит…

Но тут произошло непредвиденное. Открыв «СиДи» следующего, Повольского банка развития, я замер. Почти все зарубежные проводки финансовых потоков 1999 года уходили из него по очень знакомому «свифту». Для несведущих: «свифт» – это международный код банка, нечто вроде международного номера вашего телефона. То есть как из любой точки мира можно, набрав 7095+номер моего московского телефона, позвонить мне или послать факс, так (примерно) по номеру «свифта» можно отправить деньги из одного банка в другой. И вот, увидев целые столбцы одного и того же «свифта» зарубежных финансовых проводок ПБР за 1998 – 1999 годы, я замер, как охотничий пес, случайно напавший на след крупного зверя. У меня даже дыхание пресеклось. Потому что этот номер – 56С 879 333 К – я мог и не проверять: по трем последним тройкам я уже знал, что это такое.

Тем не менее я встал и чуть ли не на цыпочках, словно компьютер мог за мной подглядывать, вышел в прихожую, открыл стеклянную дверцу ниши электросчетчика и, сунув руку в тайник, достал из него свою заветную папку. И через минуту получил подтверждение своему открытию: в 1999 году деньги Кожлаева из московских банков уходили на Кипр по тому же «свифту». И суммарное количество этих московских переводов не превышало двадцати – тридцати миллионов долларов в год – правильно оформленные под контракты на поставку обуви, оборудования для птицефабрик, компьютерной техники и т.д., эти суммы не выбивались из стандарта, и потому Палметов легко похерил тогда мою командировку на Кипр.

Но теперь…

Суть моего открытия состояла в том, что такое количество финансовых проводок в адрес одного оффшорного банка в течение одного года (в 2000 году это был уже другой «свифт», а в 2001 м – третий) свойственно только одной финансовой схеме: когда этот оффшорный банк принадлежит самому банкудепоненту, вкладчику. Иными словами, было очевидно, что Повольский банк развития держал на Кипре свой собственный перевальный пункт и интенсивно пересылал туда деньги своих клиентов. Конечно, и тут все переводы были оформлены под контракты на поставку импортного оборудования, продуктов, медикаментов и прочего, учтены Регистрационной палатой и Отделом валютного контроля ЦБ, но куда, кому и в каких количествах эти деньги уходили из кипрского банка – поезжайте на Кипр и пробуйте проверить! Прелесть оффшорных банков не только в том, что они находятся вне действия международных налоговых правил, но и в том, что их могут содержать дватри человека и для их существования нужны всего одна комната, один компьютер и одна факсмашина. Отработав год или полтора, такой «банк» закрывается, вместе с ним исчезают все сведения, куда, кому и сколько переправлено денег, а взамен открывается новый банк в другой оффшорной зоне – на Сейшельских островах, в Лихтенштейне и т.п.

С минуту я сидел у экрана и тупо смотрел на столбец с цифрами знакомого «свифта».

Потом включил принтер, чтобы иметь эту информацию на бумаге, а сам пошел на кухню, достал из шкафчика бутылку «Наполеона» и налил себе рюмку. Закурил, выпил, снова затянулся сигаретой.

За окном стоял светлый июньский вечер, но в воздухе летала такая густая тополиная замять, что невозможно было открыть даже форточку.

Стоит мне лезть в это или не стоит?

Даже не отмечая в распечатке знакомые названия фирм (ООО «Юготранс», ЗАО «Петролюкс», ЗАО «Крастопливо», ЗАО «НАМ», ЗАО «КОСТ» и т.п.), которые переводили деньги из Повольского банка на оффшорный «свифт», я уже видел, что только за последние три года своей жизни, то есть сразу после дефолта и до дня своей смерти, гласный или негласный хозяин этих фирм Роман Кожлаев сбросил за рубеж свыше двухсот миллионов долларов. Моя практика фээсбэшного эксперта говорила, что как минимум две трети таких перечислений никогда не возвращаются в Россию ни в виде заказанного оборудования, ни в каких других видах, а оседают на швейцарских, австрийских или люксембургских счетах.

Но и двести миллионов долларов – лишь верхушка айсберга, это только деньги, которые Кожлаев отправил себе из России. А сколько он получил на свои зарубежные счета напрямую от своих иностранных партнеров за поставку им меди, платины, нефти, мазута и «учебников для средней школы»?

Конечно, в 1998 году – гдето с марта – только ленивый и глухой не знал и не слышал о предстоящем обвале рубля. Даже мелкие банковские работники писали нам анонимно и не анонимно, что государственная пирамида ГКО вотвот рухнет, задавив собой рубль и угробив всю экономику. А именитые экономисты слали об этом свои докладные и в Кремль, и в Думу, и в Счетную палату, и в ФСБ. Все ждали дефолта, обвала, крушения, но при этом, как зарвавшиеся игроки в МонтеКарло, всё продолжали и продолжали крутить рулетки биржевых и банковских спекуляций на том же ГКО, высоком курсе рубля и траншах Всемирного торгового банка.

К этим траншам уже привыкли, как к зарплате в СССР.

Както – в июле 98 го – я зашел в казино «Пьеро» и изумился пустоте в зале. «В чем дело?» – спросил у хозяина. «Да Камдессю, сука! – сказал он в сердцах. – Задерживает транш, людям играть не на что!»

И никто, никто не избавлялся тогда от ГКО и других финансовых фантиков, потому что их стремительный – уже вчетверо против номинальной цены – рост завораживал, заставлял ждать и уповать на то, что Чубайс всетаки выдавит из Камдессю очередной заем на стабилизацию российской экономики, и те же фантики ГКО будут стоить уже не 400, а 500 и 600 процентов от своего номинала…

«Жадность фраера сгубила» – тысячи фраеров, миллионы!

Но те несколько человек, которые 10 августа получили точные сведения об исчезновении последнего транша в 4,8 миллиарда долларов и неминуемом в связи с этим дефолте, – эти несколько человек обогатились чудовищно и буквально за несколько дней из мультимиллионеров стали миллиардерами.

Конечно, мы, в ФСБ и прокуратуре, знали этих людей поименно.

Но когда Генеральный прокурор собрался привлечь их к уголовной ответственности за сговор, его подловили на элементарной сексуальной подставе и убрали с должности.

И, глядя на это, мы тоже замолчали и ушли в кусты и кустики своей рутинной «борьбы» с мелкой сошкой зарождающегося российского капитализма.

А Кожлаев и такие, как он, заработали в эти дни фантастические деньги!

При этом опыт работы нашего департамента говорит, что соотношение российских и зарубежных доходов у бизнесмена кожлаевского калибра – примерно один к двум. Из чего выходит, что гдето на Западе, в одном или в нескольких банках лежат и пылятся на его счету (или счетах) как минимум четыреста, а то и пятьсот миллионов долларов.

А в США, в НьюДжерси, в городе или поселке по имени Ричборо, живет мальчик Ваня, у которого есть 50% шансов быть наследником этого состояния. Точнее, у него есть стопроцентный шанс стать этим наследником, если он сын Кожлаева…

Но что мне до этого?

Мало ли где и у кого какие деньги?

Лиса тоже смотрела на виноград.

И всетаки…

И всетаки я снял телефонную трубку и позвонил в Центробанк своему давнему корешу Сереже Астахову, который, не в пример мне, остолопу, еще десять лет назад ушел из нашей конторы в банковские гуру.

– Сережа, не в службу, а в дружбу подари мне минуту.

– Уже дарю. Что? – отозвался он.

– Загляни в лицензию Повольского банка развития. На кого она выписана?

– Тебе нужно имя юридического лица или кому этот банк принадлежит в натуре?

– И то и другое, если можно.

– Пожалуйста. Второе могу сказать сразу: чеченской группировке. А юридически… Вот, пожалуйста: банк основан в 1993 году, учредители – завод «Митрон», НИИ «Алмазстрой», СП «Крузикс» и аграрный комплекс «Повольскагро». Но это все, как ты понимаешь, туфта, а настоящие хозяева банка – чеченцы: Роман Кожлаев – президент, и Мусаф Харунов – председатель совета директоров. При этом, по моим данным, Кожлаеву принадлежит 67 процентов, а Харунов, хотя и узбек по национальности, представляет нескольких чеченских воров в законе, которые вообще не светятся. Еще есть вопросы?

– Да, есть. С какого времени у Кожлаева эти 67 процентов?

– Сейчас… Значит, так… До 95 го года банк был практически чистым, хотя и слабеньким, с капиталом 6 – 7 миллионов. В 95 м ушел под крышу чеченцев, и сразу капитал возрос до 100 миллионов. Но Харунов – плохой менеджер, банк полез в рискованные бизнесы, набрал долги и рухнул в сентябре 98 го. Чеченцы принесли его Кожлаеву на блюдечке с золотой каемочкой и попросили: «Спаси!» Он отдал ту часть долгов, за которую по «понятиям» могли убить, и взял себе 67 процентов банковских акций. С тех пор практически это банк его. У меня все.

– Спасибо. Хочешь маленькую подробность?

– Давай.

– Кожлаева уже полгода нет в живых.

– Иди ты! – не поверил Сережа.

– Его смертельно ранили 22 сентября прошлого года – три пули при выходе из клуба «Планета "Голливуд"» на Красной Пресне. На следующий день он умер в Склифосовского. Поскольку убийц не нашли, дело об убийстве закрыто 16 марта этого года.

– Лихо… – протянул Сережа. – А у нас – никакого переоформления. Интересно…

– Спасибо за информацию.

– Это тебе спасибо.

Я положил трубку.

Итак, Повольский банк развития… Кожлаев получил его почти задарма, поднял, а потом Кожлаева грохнули…

Я налил себе еще рюмку, выпил, выключил компьютер и вышел из дома. Больше я в тот день не мог работать. И не хотел думать. Конечно, Кожлаев не из тех людей, о которых скорбит душа, однако кто его отправил на тот свет – Харунов или Банников, это еще большой вопрос. А может, они – вместе… Впрочем, даже если Банников сам по себе, а чеченская группировка и этот Харунов сами по себе, все равно мне это не по зубам, и я в это не полезу. Увольте…

***

Как вы думаете, где я оказался в тот вечер?

Вы угадали – в «Вишневом саду».

Но Полины там не оказалось, хотя я просидел до двух часов ночи.

Другие стриптизерки и лесбиянки были, конечно, но меня они не интересовали. А снова потрошить кожаного мне не хотелось, ну его!

И конечно, ни Абхаз и никакие залетные видения вроде пятидесяти танцующих европейских дивманекенщиц тоже не возникли, такие явления случаются в природе действительно только раз в столетия, как Тунгусский метеорит.

Зато были «новые чеченцы». Молодые, высокие, прекрасно одетые, гладко выбритые, с сигарами в зубах и, само собой, с упитанными русскими телками молочновосковой спелости. Они занимали в ресторане два сдвинутых столика и вели себя шумно, хозяйски, даже свободнее, чем в Грозном. Конечно, ничего предосудительного в этом нет. В конце концов, каждая социальная или этническая группа имеет право на свой клуб, излюбленный ресторан, дискотеку или иное место тусовки. Раньше, при советской власти, такие клубы были только у актеров (ВТО), киношников (Дом кино), писателей (ЦДЛ), журналистов (Дом журналистов), художников и архитекторов. То есть у творческой элиты. Но теперь у нас демократия, во всяком случае – в этой области. В нашей конторе есть даже карта, на которой помечены рестораны и клубы, излюбленные московскими криминальными группами. И, нужно сказать, вкус у них отменный – лучшие и самые шикарные места, которые нынче никакой творческой элите недоступны. То есть за теми, с видом на Манеж, столиками в «Национале», где когдато сидели Шаляпин и Рахманинов, Маяковский и Мейерхольд, Михаил Светлов и Юрий Олеша, Михаил Булгаков и другие корифеи литературы и театра, нынче нередко сидят криминальные авторитеты, наглядно демонстрируя, кто теперь наша истинная элита. А криминальная поросль помельче выбирает себе, по примеру старших, тоже не самые теневые места – както мы с приятелем из управления "К" (контрабанда и наркотики), находясь по делам в Замоскворечье, зашли перекусить в один из местных ресторанов. Было часов семь вечера, ресторан еще был практически пуст, мы сели у окна с прекрасным видом на Москвуреку и соседний Кремль, заказали какуюто еду. Но уже через час некое странное напряжение в воздухе, какоето силовое, что ли, поле наполнило нас тревожным неуютом и беспокойством, заставило оглянуться. И что же? Оказалось, что зал уже почти полон молодыми коротко стриженными быками азиатскотатарского вида. Они не делали ничего предосудительного, они были хорошо одеты, они пили, ели, курили и общались со своими девицами, но их жесты, походка, прически и манеры создавали некое единое силовое поле криминального братства, и мы с приятелем были явно белыми воронами в этой тусовке…

Теперь, в «Вишневом саду», я в одиночестве упрямо сидел за своим столиком, набирался джином, тяжелел от него и в упор рассматривал этих молодых чеченцев. Это не были бандиты, отнюдь. Это были студенты или аспиранты МГУ, МГИМО и, может быть, даже Сорбонны. Впрочем, комуто из их родителей принадлежит и Повольский банк развития (интересно, развития чего?). А Коли Святогорова, моего дружка и сокурсника, нет в живых, нет в живых… Любопытно, как история бьет нас своим бумерангом. Пятьдесят лет мы создавали, взращивали, кормили и вооружали против Израиля палестинское сопротивление – Ясира Арафата, Абу Нидала и других «борцов за свободу», а теперь сами оказались в положении израильтян: дать независимость или хотя бы автономию Чечне невозможно, потому что она станет точно такой же государственной базой исламского терроризма, как ООП, и – буквально у нас в подбрюшье. Но и принудительно держать чеченцев внутри России – все равно что арабов внутри Израиля…

Нда…

А Коляна, моего дружка и сокурсника, уже нет в живых…

Но может быть, когда я смотрю на этих чеченцев, гуляющих в московских кабаках, во мне говорит психология люмпена с мозгами, промытыми нашими СМИ? Или темные инстинкты националиста арафатопрохановскожириновского розлива? Ведь Асламбек Аслаханов и десятки других моих знакомых чеченцев – замечательные люди, куда лучше иных русских. И вообще, на уровне мотыги, то есть простых землепашцев, скотоводов и кибуцников, между евреями и арабами, русскими и чеченцами и даже азербайджанцами и армянами никакой негасимой ненависти нет. Я не был в Израиле, но я был в Чечне и своими глазами видел тысячи несчастных чеченок и чеченских детей, живущих изза этой войны в нечеловеческих, доисторических условиях – в грязи, ледяной стуже, голоде… И я бывал когдато в Нагорном Карабахе. До 1985 года армяне и азербайджанцы жили там бок о бок, вместе пасли овец, давили ногами виноград и продавали вино, ходили друг к другу в гости и женили своих детей. И если бы коекто ради спасения своей власти в Баку не спровоцировал резню в Сумгаите…