Текст книги "У. Е. Откровенный роман…"

Автор книги: Эдуард Тополь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Что, повашему, делают люди, услышав о возможности переселения в новую квартиру? Правильно: сходят с ума от радости, заводят вас к себе, усаживают, стараются напоить чаем – это как минимум. И рассказывают обо всем: как их предки сюда вселились еще до войны, что они тут только не пережили и так далее. А вы, сверяя состав их семей с домовой книгой и старательно записывая, в какой район они хотели бы переехать, исподволь интересуетесь их соседями и постепенно подводите разговор к квартире, которая вас, собственно, и интересует.

Через час, побывав в трех верхних квартирах (с запахами лежалой и прорастающей в мешках картошки, с ароматами ржавых туалетов, сохнущего на кухнях детского белья, кошачьей мочи в прихожих и старой одежды на вешалках, с протертым линолеумом на полах и потолками в разводах давних потеков, с допотопной мебелью, телевизорами «Рекорд», раскладушками в гостиных и с холодильниками «Газоаппарат» на кухнях…) – так вот, через час, спускаясь со второго этажа на первый, я уже понял, что все мои столичные терзания и депрессия по поводу моей нищеты и мизерности пенсии – ничто по сравнению с тем, как живут люди в провинции. Даже работая – кто на автозаводе, кто в речном порту, – люди здесь тянут семьи на те деньги, которые я получаю на одного. И мнето хоть платят регулярно – да и попробовали бы не платить своевременно пенсию ветеранам ФСБ при нашем полковнике в Кремле! Он же сам, став президентом, начал свое выступление в нашей конторе со слов: «Ну, вот мы и добрались до руководства страной!». А здесь люди и зарплату порой не видят месяцами…

Ох, родина…

Но, главное, пройдя три верхних квартиры, я практически знал уже все или почти все о семействе Степана Ильича Суховея, проживающего на первом этаже в третьей квартире. Сам Степан Суховей – инвалид, ногу отрезало упавшим на стройке подъемным краном, пенсия по инвалидности. Жена – домохозяйка. Младший сын – еще школьник, в пятом классе и тоже инвалид – церебральный паралич. Но учится на отлично, сам в школу ходит, точнее – ковыляет, шесть кварталов одолевает за час. А дочь Полина в Москве, знаменитая модель, вицемисс «Нижний Новгород» 1996 года, ее по телику показывали, и в журналах были ее фотки, «они вам покажут». А сюда она уже давно не приезжала – с тех пор, поди, как беременная была…

– Беременная? – переспросил я болтливую старушку. И тут же, пряча свой интерес, сунул нос в домовую книгу: – А у Суховеев только четверо прописано…

– Само собой, четверо, – сказала старушка. – Полинка мертвого родила. Оправилась и уехала, с тех пор мы ее и не видели.

– А когда это было?

– Да уже, поди, года четыре…

С этой интересной информацией я отправился в третью квартиру.

Она оказалась совершенно не такой, как предыдущие. Не то что богатой, нет, но вполне цивильной, аккуратной, со свежими обоями на стенах и какимто импортным, под паркет, линолеумом на полу, с нестарой мебелью, телевизором «Самсунг» и даже компьютером на столике в углу, рядом с книжными полками, заваленными учебниками. И Степан Суховей с женой Надеждой – далеко не старые еще люди, меньше пятидесяти, и одеты не нищенски, а нормально – Степан хоть и на костылях, а в джинсах «Ливайс»…

Конечно, здесь, на первом этаже, нас уже ждали – слух о переселении всегда распространяется по дому быстрее пожара, и если вас интересует семья, проживающая на нижнем этаже, вы для того и начинаете обход с верхнего. И – наоборот. Главное, чтобы люди не замыкались, а встречали вас с открытой дверью и душой…

– Вам, как инвалиду, полагается, наверное, какаято дополнительная жилплощадь? – спросил я у Степана Суховея, зная наверняка, что ни хрена ему не полагается.

Стоя у окна на своих костылях и куря в форточку, он потер щеку и усмехнулся, словно читая мои мысли:

– Ни хрена мне не полагается. Пенсию и ту уже третий месяц не платят!

– Да? Почему?

– А говорят, Москва все забирает, все налоги, а назад ни хрена не дает…

Это была только часть правды. Хотя Москва действительно забирает из регионов все налоги, чтобы перераспределить их побратски между богатыми и бедными областями, истинная причина задержки выплат пенсий и пособий по нищете отнюдь не в том, что Москва задерживает эти фонды, а в том, что по дороге сначала в Москву, а потом из Москвы эти деньги имеют чисто российскую способность исчезать и таять буквально на каждой инстанции. Иными словами, изначальното хотели распределять бюджетные деньги как лучше, а получилось точно по Черномырдину.

Но я сделал вид, что мне это все в новинку, и изобразил изумление на лице:

– А как же вы выживаете?

– Да вот так, крутимся… – вставила Надежда Суховей и с укором посмотрела на мужа.

Он отвернулся к окну. А я, отметив про себя эту переглядку, сунул нос в домовую книгу:

– Итак, в этой квартире прописаны вы, ваш сын Кирилл… Где он, кстати?

– В школе, где же еще? – сказал Степан.

– Через час будет, – тут же добавила Надежда.

– И Полина Степановна, ваша дочь. Это она? – И я показал на большую Полинину фотографию, которую уже видел в Москве, в квартире Полины на Патриарших. Только на той метровой фотографии шестнадцати– или семнадцатилетняя Полина была в полный рост и практически обнаженная, если не считать узеньких лифчика и трусиков, а здесь та же фотография была обрезана по плечи. Но – взята под стекло и в рамку.

– Да… – тихо ответила Надежда.

– И где же она? На работе?

– Она в Москве, учится, – сказал, не повернувшись, Степан. Похоже, он не умел врать, во всяком случае – в глаза.

Я проявил заинтересованность:

– Да? И кем будет? Артисткой?

– Посмотрим. Пусть выучится сначала, – сказал Степан и, явно меняя тему, повернулся ко мне: – А когда переселение?

– Это не в моей компетенции… – Я развел руками. – Мое дело – выяснить ваши условия. Поскольку НТВ компания частная, вы можете ставить какието условия переселения. Но в разумных, конечно, пределах. Дворцов мы вам не предоставим.

– Ну, нам нужно три комнаты, – сказал он.

– Три? – удивился я. – Если ваша дочь учится на артистку, она уже в Нижний не вернется. Кстати, она к вам часто приезжает? Когда она была тут последний раз?

– А это при чем тут? – нахмурился Степан.

– Потому что здесь не записан адрес ее временного проживания, а это непорядок. Она где живетто там? У вас есть ее адрес?

– Извините, а вам зачем это? – как можно мягче спросила мать Полины.

– Очень просто. Если вы будете претендовать на три комнаты, то мы должны послать ей запрос и получить от нее письменное заявление, что она собирается и в дальнейшем проживать с вами, родителями, – нагло соврал я и продолжал для убедительности: – У нас, как вы знаете, бюрократия лучшая в мире, и бумажка – прежде всего! Все дети старше восемнадцати должны на момент переселения или быть с родителями, или письменно подтвердить, что не собираются от них отселяться. Кстати, о бумажках. Степан Ильич, если вы хотите квартиру на первом этаже, то заготовьте справку об инвалидности, это мой вам совет. А то переселят на какойнибудь верхний этаж, а у нас лифты вы же знаете, как работают. Чубайс отключит электричество – и все, все лифты станут…

Такой заботой я его, конечно, купил, он подсел к столу:

– Спасибо. А насчет Полины… Мы ей сами напишем и перешлем вам ее ответ. По какому вам адресу?

Я понял, что дальше жать на них нельзя, они вообще могут и не знать, что Полина сменила адрес. И сказал индифферентно:

– Ну, ваше дело, отдадите ее заявление участковому. А пока я у себя помечу: размер квартиры – в зависимости от письменного заявления старшей дочери. Кстати, ваши соседи сказали, что она моделью работает, так что я очень сомневаюсь насчет ее возвращения. Во всяком случае, вы, пожалуйста, поспешите с этой бумажкой, мы через неделю должны сдавать все данные в мэрию. У вас есть телефон? Позвоните ей…

– Нет, – сказала Надежда, – у нас нет телефона.

– Ну вот! – укорил я отца Полины. – Что же вы не сказали про телефон? Инвалидам при переселении положена квартира с телефоном. – И встал: – Спасибо за чай. Пошли, старшина, у нас еще две квартиры не обойдены…

Я вышел, как говорится, несолоно хлебавши, и участковый посмотрел на меня с сочувствием. Да я и сам ощущал, что чтото я тут не докопал, не выяснил. Но поскольку Суховеи, провожая нас, стояли в дверях, пришлось продолжить спектакль, позвонить в соседскую квартиру. Впрочем, я и не собирался уходить сразу после опроса семьи Суховеев – за то и дали мне в конторе кличку Битюг, что я всегда пропахивал все ниточки и следы до последнего. И здесь это отыгралось самым неожиданным образом: буквально в следующей квартире, когда соседка Суховеев стала показывать мне, в каком аварийном состоянии ее квартира, я, как бы изумляясь, сказал:

– Да, странно, почему у вас квартира в таком состоянии? Вот у Суховеев, ваших соседей…

– Еще бы! – желчно усмехнулась старушка. – Кабы мне кажный месяц возили по триста долларов, у меня бы хвартера и не такая была!

– А кто же им эти доллары возит?

– Кто, кто! Катька Ковалева из первой квартиры.

– С чего это?

– А от дочки ихней, от Польки. Катька проводницей в Москву ездит три раза в неделю. А Полька подолом там эти доллары собирает…

Остальное, как вы понимаете, было делом техники: посмотреть на эту Катю Ковалеву из первой квартиры (она оказалась школьной подругой Полины Суховей, только толще ее раза в три), выяснить у нее, как бы между прочим, когда она последний раз видела Полину (три недели назад, на Курском вокзале, «она мне всегда чтонибудь для родителей передает – то деньги, то шмотки, просто регулярно раз в месяц, очень замечательная девочка!»), да на всякий случай заглянуть на местную почту и договориться с начальником: в случае появления письма от Полины Суховей ее родителям это письмо должно сначала попасть в руки участковому милиционеру.

Больше мне в Нижнем Новгороде делать было нечего, страсти вокруг предстоящей избирательной кампании нижегородского мэра меня не интересовали. И, поужинав в ресторане «Подкова», где пиво было настоящее, бочковое, я с чувством выполненного долга отбыл ночным поездом в Москву.

Что у меня было?

Смотрю в свой рабочий блокнот, читаю документально:

1. Кристофер Рафф, тел. 290 53 17, звонить и спрашивать, не появлялась ли Полина.

2. Старшина Косинский, участковый, телефон в Нижнем – 45 32 12. Там же: начальник почтового отделения Шува Николай, тел. 45 44 21. Звонить обоим и спрашивать относительно письма Суховеям.

3. Екатерина Ковалева, проводница, поезд «Нижний Новгород – Москва», вагон 9. Из Москвы отбывает по вторникам, четвергам и субботам, Курский вокзал, четвертая платформа, поезд подают в 22.50.

Если первые две подводки к Полине были весьма ненадежны, то на третью я рассчитывал стопроцентно. Подина, как я понимал, содержит родителей и брата и, следовательно, должна явиться на вокзал не сегодня, так завтра. А потому по вторникам, четвергам и субботам ровно в 22.50 я был на Курском. Здесь я обнаружил, что с четвертой платформы целых три подземных перехода к вокзалу, и, следовательно, дежурить, чтобы не упустить «объект», нужно у самого вагона Кати Ковалевой – но так, чтобы не привлекать к себе ее внимания.

Поэтому, приехав на вокзал, я шел к первому вагону поезда «Москва – Ростов», отбывавшему с соседнего пути одновременно с нижегородским. Показав проводнику свою фээсбэшную ксиву, я сухо говорил, что мы ищем койкого, и шел по вагонам ростовского поезда до восьмого вагона, чтобы очутиться как раз наискосок от девятого вагона нижегородского экспресса. Тут, в тамбуре ростовского поезда, был мой НП.

Но пассажиры самых разных мастей – деловые из мягких вагонов и попроще, из купейных; одиночки и компании; трезвые и не очень – прощались с провожающими, поднимались в вагоны и убывали в Нижний, а Полины все не было.

Ее не было ни в мое первое дежурство, ни во второе, ни в третье.

Рыжий звонил уже дважды, мне нечего было ему сказать, и он начинал злиться и терять терпение. Как всякий новый русский, он считал, что за деньги можно иметь все сразу и на блюдце с золотой каемкой.

Между тем я не прохлаждался. Составив полный список журналов мод, их фотографов и модельных агентств, я обходил их один за другим, всюду показывая фото Полины и надеясь, что рано или поздно (но лучше бы рано!) чтото обязательно всплывет – какаято зацепка, деталь, имя, ниточка.

Однако ничего не всплывало. Ктото из фотографов вспоминал, что снимал эту Полину три года назад, ктото – что еще раньше. Но где она сейчас, не знал никто.

А время шло, и я медленно, но верно опять возвращался в свою депрессию. Блин, если я – Битюг! – не могу найти какуюто девку в Москве! – я, который в камере Нижнетагильской тюрьмы на глазах у четверых воров в законе на спор пырнул сам себя заточкой в живот и стал после этого их «братом», вытащив таким образом из них данные обо всей воровской элите в СССР, я, который разоблачил первые чеченские аферы с авизо и еще двадцать, если не больше, крупнейших афер и схем увода за рубеж денег от криминальной приватизации огромных ломтей промышленности, – то, значит, я действительно вышел в тираж…

По ночам мне уже не помогали даже снотворные таблетки. Я крутился в постели, клял себя, пил на кухне новопассит, сосал вернисон и принимал валокордин, чай с коньяком и снова валокордин, но сна не было. На хрена Рыжему эта гребаная Полина? Почему Кожлаев перед смертью был готов заплатить десять тысяч долларов за встречу с ней? И чем мог Рыжий так напугать Полину, что она даже съехала с квартиры? И почему Кожлаев именно меня нанимал искать эту Полину?

На десятый, кажется, день я, уже ни что не надеясь, а лишь следуя своему принципу копать, пахать и утюжить все и вся, вошел в офис модельного агентства «Ред старс», что в одном из переулков на Покровке. Это было то самое «Ред старс», куда я звонил три недели назад и где мне сказали, что не знают никакой Полины Суховей. Но теперь, когда я побывал в трех подобных агентствах – «Премьер», «Империя» и «Престиж», я уже знал, как в этих агентствах работают и как там отвечают по телефонам: секретарши, то есть несостоявшиеся юные модели (или, наоборот, перезрелые и вышедшие в тираж, как и я, только в возрасте тридцати лет), беспрерывно висят на телефонах, разговаривают одновременно с Киевом, Томском и Салехардом, курят, крутят вертушки с адресами и телефонами своих клиентов, пишут какието короткие цидульки манекенщицаммоделям, дожидающимся отправки на кастинги и фотосъемки, и при этом крошечным рашпилем подпиливают свои ноготочки…

Здесь, в «Ред старс», было практически то же самое. Дюжина длинноногих нимфеток в миниюбках, с кукольными лицами поднебесных ангелов и с сигаретками в наманикюренных пальчиках слонялись по коридору и двум комнатам офиса. Три секретарши, листая вертушки с регистрационными карточками, разговаривали по телефонам на трех языках с Парижем, Лондоном и НьюЙорком. Возле их столов в заискивающем ожидании томились две сорокалетние дамы с портфолио своих рослых тринадцатилетних дочек, которые завистливо зырились на моделей и фотографии преуспевших красоток в журналах «Look», «Elite» и «Cosmopolitan», развешанных на стенах.

Ожидая хоть минутного просвета в этих беспрестанных телефонных монологах, я обратил внимание на небольшую матовую дверь в еще одну комнату и решил, что там какаянибудь подсобка, гримерная или место, где девочки переодеваются. И вдруг из этой двери вышел худощавый носатый мужчина, и мы оба воззрились друг на друга в изумлении и оторопи.

Это был Абхазец, а точнее, Абхаз, с которым мы не виделись – Господи, с какого же года? с 1979 го? 80 го? Как раз тогда я, безумный идиотромантик андроповского призыва, сам подсел в тюрьму, в камеру к ворам в законе. Сейчас уже и не вспомнить, как мне тогда пришла в голову идея выдать себя за московского блатаря, но именно этот Абхаз не верил мне до последнего момента, и только тогда, когда я, якобы в бешенстве и обиде, пырнул сам себя заточкой в живот и меня, окровавленного, утащили в больницу, – только после этого, вернувшись через неделю в камеру, я был принят за своего, и Абхаз назвал меня своим братом.

В то время это весило больше, чем сегодня звание Народного артиста России.

Но с тех пор я не видел Абхаза, не слышал о нем и думал, что его давно убили в разборках, как почти всю бывшую гвардию… А он, оказывается, жив, но, Господи, что с ним сделало время! Неужели и я превратился в свою тень, неужели и от меня остались только глаза?

Впрочем, костюм на Абхазе был получше моего, а на руке – часы «Брегетт» стоимостью под шесть тысяч долларов…

Он перехватил мой взгляд и усмехнулся:

– Брат, пойдем пива выпьем. За встречу. Я угощаю.

И вот мы сидим в какойто недорогой шашлычной на Петровке, пьем «Жигулевское № 6», и я слушаю его эпопею.

– Я, – сказал мне Абхаз, – еще тогда, как вышел из лагеря, понял, что нужно завязывать, что перестройка все в этой стране сломает, даже нас, и беспредел будет не только в криминальном обществе, но во всем – в политике, экономике, даже в искусстве. Нельзя выпустить из лагерей сразу несколько миллионов человек и думать, что они тут же станут демократами. Страну затопила волна беспредела, мы, старые авторитеты, не смогли ее обуздать, а вы нам не помогали, вы, наоборот, мечтали, что мы, как в крысятнике, друг друга перегрызем, а вы придете на все чистое и построите демократию… Не надо, молчи, – отмахнулся он от моего вялого протеста. – Теперь это уже история, теперь и вы под криминалом ходите, разве я не знаю? Но ты, брат, по дури остался в своей структуре, а я – нет, я из своей еще тогда вышел. В конце концов, кем я был при советской власти? Я не был «политиком», конечно, но я отказывался жить по совковым законам и помогал всем, кто на эти законы плевал. Цеховики, подпольные артельщики – все шли ко мне за советом и защитой от коммунистической власти. А когда эта власть и ее законы рухнули, я стал смотреть по сторонам – чем же заняться легально?И тут как раз Леня Усатый, эмигрант из Бруклина, прилетел в Москву и привез какогото американца, хозяина американского модельного агентства. И они на Патриарших прудах, в особняке, сделали кастинг. А я Леню еще по старым делам знал, и он пригласил меня туда, говорит: приходи, у нас будет кастинг. Я в то время не знал, что такое кастинг, я думал, что это еврейская фамилия, что он меня с какимто важным Кастингом познакомит. А оказывается, они делали просмотр девушек, там этих девушек была огромная толпа, они стояли весь день – очередь, снег… Помню, я шел мимо них – меня, как почетного гостя, вели через черный ход, – и поскольку я не похож на русского, то все девушки говорили: «Вот он! Вот он!» То есть они меня приняли за американца, и все их взоры были устремлены на меня. А тогда, если помнишь, уехать за границу было у девушек просто манией. Кто был тот американец, которого Леня привез, рядом с каким модельным агентством он прошелся, – не важно. Ведь на Западе тоже большинство модельных агентств, мягко говоря, неприличные… бордели. Но наши этого ничего не знали, им лишь бы за бугор свалить, а с кем и куда – без разницы. Хотя на самом деле я не хочу сказать, что Леня Усатый и его партнер думали о чемто плохом, нет. Просто этот кастинг и все, что они тогда делали, это были дилетантские попытки войти в модельный бизнес, не более того. Тогда у многих были такие идеи. Один мой приятель сказал мне: «Знаешь, давай мы с тобой сделаем такую вещь…» Приятель был еврей, хитрый на всякие выдумки. Он говорит: «Мы дадим в газеты объявление, что мы такоето агентство, назовем себя както и дадим вместо своего адреса только почтовый ящик, чтобы наш офис не снесли эти девушки. Напишем, чтобы они прислали нам 25 рублей…» А в то время 25 рублей были похожи на 25 рублей, настоящие были деньги. «И они, – он говорит, – будут посылать нам 25 рублей и свои фотографии – портрет и в купальнике. А мы обязуемся честно показывать эту картотеку модельным агентствам, которые будут приезжать в Россию. То есть мы на самом деле их обманывать не будем…» Я говорю: «И что из этого получится?» Он говорит: «А ты посчитай. В СССР 250 миллионов людей, из них 150 миллионов – женщины. Из 150 миллионов 50 миллионов мечтают вырваться из этой жизни. Из 50 миллионов 20 миллионов пришлют нам по 25 рублей. 20 на 25, это сколько миллионов рублей получается? Ну и ты, говорит, со своей кавказской неуемностью, трахнешь, может быть, тысяч триста…»

Мне, – продолжал Абхаз, – это показалось заманчивым. Но потом я встретил Таню Кольцову – случайно, в ресторане. Агентство у нее в то время уже было, оно уже называлось «Ред старс». Это название ей подарил Джон Касабланкас, самый великий агент в истории модельного бизнеса. Будучи уже много лет владельцем лучшего агентства в мире – оно называется «Элит», – он первым кинулся тогда в Россию. И среди прочих людей, которые показывали ему русских девушек, Таня тоже показала ему свой контингент. И он отметил, что Таня – единственный профессиональный человек, потому что девушки, которых она привела, соответствовали стандартам западного модельного бизнеса. Ведь она и сама была тогда манекенщицей гдето в Легпроме, бегала по разным показам по четырепять раз в день и понимала, что к чему. И вот иностранцы, фирма «Боруччи», кажется, ей сказали: Таня, тебе уже не по возрасту быть моделью, открой свое агентство. И она первая открыла в России официальное модельное агентство, пошла его регистрировать, но не знала, как назвать. А в это время как раз приехал Касабланкас, он подарил ей название и отметил, что эта женщина обладает профессиональным взглядом, поанглийски это называется «ту хэв эн ай». И Таня стала показывать своих девушек всяким иностранным модельным агентствам, которые налетели сюда, как пчелы на мед. За первые же показы иностранцы заплатили ей двадцать тысяч долларов – столько, сколько они раньше платили нашему государству. Оказывается, они платили советскому государству огромные деньги, а государство платило моделям за каждый показ по 3 или 5 рублей, почему Кольцова и бегала на пять показов в день.

Но все это было за полгода до нашего с ней знакомства. А тут мой приятель меня пригласил, говорит: поедем в ресторан, я там с женщиной буду. Я приехал. Сидит Кольцова, такая важная, говорит, что бизнесом занимается. Я говорю: «Да? А каким бизнесом?» Она говорит: «Модельным». Я стал спрашивать, что к чему, она говорит: «Да вот, я заработала деньги, но никак их поделить не можем…» – «Как – не можете?» – «А партнеры забрали все себе». Я говорю: «Зачем вам такие партнеры? Приходите ко мне». – «А у вас что, фирма?» Я говорю: «Да, у меня фирма, совместное предприятие, приходите хоть завтра». «Хорошо, – говорит, – я завтра приду». На следующий день действительно пришла, и мне понравилось, что она такая решительная, я познакомил ее со своим тогдашним партнером. Мы ей дали комнатку, она стала работать. Но оказалась очень настырной – все время на меня наезжала, требовала то машину, то деньги, то еще чтото… Я считал: ну, дали тебе комнату и сиди, работай, а она – нет, «почему вы мне не помогаете?».

– А на каких условиях ты ее взял? – осторожно спросил я Абхаза.

– Я взял ее на условиях, что 70 процентов от дохода принадлежат мне, 30 – ей.

– А в ответ что ты дал?

– Крышу, больше ничего. Но получилось так, что этот бизнес никаких денег не приносил и я был вынужден все время деньги только вкладывать, покрывать все ее расходы. Потому что иностранцы быстро опомнились и перестали так платить, как раньше. Мой партнер посмотрел на это и тут же отказался от партнерства по этому бизнесу, сказал, что денег он здесь не видит. На что я сказал: «Хорошо, отдай мне "Ред старс", пусть это будет мое». И «Ред старс» стало мое, я прикинул, что даже если этот бизнес денег приносить не будет, я это переживу. Я по тем временам казался сам себе очень богатым. То есть когда у людей была зарплата 200 рублей, я зарабатывал 100 тысяч в месяц. Это было фантастично для того времени, и я по глупости думал, что я богатый, а Кольцовой сказал: «Таня, поскольку твой бизнес никаких доходов не дает, давай я буду 30 процентов отдавать тебе просто от любого заработка. То есть вот заработали мы сто рублей, 30 – твои, невзирая на расходы». Я жалел женщину и считал, что так правильно.

Помню, первый раз, когда Кольцова мне сказала, что мы поедем на кастинг, я ее подколол: кто этот Кастинг, твой знакомый еврей? Она говорит: «Дурак, кастинг – ты увидишь, что это такое». И повезла меня в гостиницу, где жил пресловутый Саша Бодулин, фотограф, который только что прилетел из Штатов, где он натаскался профессионально снимать этих моделей. И там, у этого Бодулина, я впервые увидел нескольких девушек, которые мне очень понравились.

Или помню еще один момент. Мы пошли на очередную тусовку, а там ходили какието люди с красивыми девушками. И среди них мужчина лет пятидесяти, а с ним девочка лет шестнадцати, такая красивая – она меня просто поразила. Я говорю: «Таня, смотри, какая красавица!» Кольцова мне говорит: «Да? Сейчас подойдем». Я говорю: «Но она с папой». Таня: «Каким папой?! Ты что!» – «А кто это?» – «А ты не понимаешь?» Я говорю: «Да? Ну, тогда я не хочу разговаривать с такой проституткой малолетней и с этим развратником, мне нечего и подходить!» Она говорит: «Хочешь работать – будешь терпеть».

Мне, конечно, было любопытно, и какое бы отвращение я ни испытывал, а всетаки подошел. Кольцова говорит этому мужику: «Так, это ваша девочка?» Мужчина отвечает: «Да, это моя дочь». И в этот момент подходит еще один парень, похожий на казаха, и заявляет: «Это моя модель». Кольцова спрашивает: «Почему твоя?» А он: «Потому что я заметил ее раньше вас!»… Такие вот были нелепые ситуации. То есть тогда в России все было еще сыро и непрофессионально.

Потом были конкурсы – всякие «Мисс Москва», «Мисс Советский Союз» и прочие. Кто их проводил, зачем – это уже история, этих людей давно нет. Потому что это бизнес очень сложный, а в него кидаются все, кому хочется иметь красивых девушек или обманывать богатых людей. Но богатые люди имеют обыкновение преследовать за то, что их обманули, раскрутили на деньги. А девушки имеют обыкновение уходить, не сказав и «спасибо». Ведь тогда всем казалось, что каждая русская девушка, выехав за рубеж, начинает там зарабатывать миллионы. Это как каждая бабушка в семидесятых годах думала, что ее икона стоит обязательно миллион долларов. И она ни в коем случае не хотела продавать эту икону за 50 рублей, хотя цена ей была, может быть, трешка…

И вот на одном из таких конкурсов появился некто Ролан, эмигрант из Риги, но сюда он приехал из НьюЙорка, как представитель «Элит» и Джона Касабланкаса. Весь увешан камерами, черноволосый, высокого роста, немножко неопрятный. Очень обидчивый, заносчивый, с большими амбициями, совершенно неоправданными. И нищий, конечно. Я потом понял, что фотографы вообще почти все такие. Но тогда мне это еще не бросалось в глаза. Тем более что Ролан привез Кольцовой приветы от самого Касабланкаса! И мы втроем – я, Таня и Ролан – стали ездить по различным показам и конкурсам, я их возил на своей шикарной для того времени машине. Я в то время был пижон, у меня постоянно были хорошие машины, мы ездили по всяким конкурсам и всех девочекпобедительниц брали к себе в агентство. Потому что Кольцова давала им работу – съемки для журналов, выставки мод, показы одежды, все это шло через нас, остальные этим просто не занимались, они стригли деньги на конкурсах, которые финансировали всякие банки и спонсоры – любители юных девушек. А мы… Например, когда первый репортаж о модельном бизнесе в России вышел в крупном швейцарском журнале, на обложке была наша девушка, из «Ред старс». То же самое – известный французский журнал «Сад моды». Там была наша модель. И в Германии. То есть они делали рекламу нашему агентству в Европе и еще платили нам за это.

Но самое главное, конечно, – у нас было агентство «Элит». Я всячески этого Ролана выгуливал, и через какоето время он сказал: «Все, я договорился с Касабланкасом, Касабланкас хочет, чтобы вы стали филиалом "Элит"».

Кольцова, конечно, от счастья чуть не умерла. И мы подписали контракт, по которому для всех мероприятий на Западе – фотосъемки, показы мод и тому подобное – «Элит» берет русских девушек только у нас и платит нам 50 процентов комиссионных, а мы от прибыли со всех иностранных клиентов, которые проводят свои мероприятия в России, платим 50 процентов в «Элит». Таким образом, мы стали «Элит Ред старс», что, естественно, вывело нас на международный уровень.

А в то время у Кольцовой была хорошая приятельница Людмила Исаева, она находилась в НьюЙорке, работала в какомто мелком агентстве. Мы послали Джону Касабланкасу ее фотографии, Джон сказал, что да, он ее принимает. Это был первый успех нашего агентства – первая русская всемирно известная девушка.

Конечно, деньги я тратил куда большие, чем получал, но это уже другая тема. Главное, мы стали профессиональным модельным агентством, единственным российским агентством, признанным в мире.

И после этого нам позвонил Джон Касабланкас. Он сказал, что свой конкурс «Look of the year» будет проводить в Москве. А это самый престижный конкурс в мире, за двадцать лет этот конкурс дал миру больше звезд, чем все конкурсы в мире за всю историю модельного бизнеса, вместе взятые. Из него вышли Линда Евангелиста, Стефани Сеймур, Татьяна Патис, Синди Кроуфорд и еще многие. Кстати, наша Наташа Семанова тоже победила в этом конкурсе, но это уже отдельная история, – я был на этом конкурсе и сказал в «Элит», что если она не займет первое место, то я просто все разгромлю. И я могу дать тебе телефон Семановой – спроси у нее, есть ли в России человек, которому она обязана своей карьерой. Мне просто интересно, что она скажет… – Абхаз сунул руку в карман пиджака за своей телефонной книжкой, но я отмахнулся, мне не нужно было проверять его, я и так видел, что он не врет. По его высохшей за эти годы фигуре, сутулым плечам, впалым щекам и, самое главное, его горестноироничной усмешке и печальным глазам я понял, что меня ждет длинная исповедь еще одного, такого же, как я, романтика и идеалиста, только с другой, криминальной стороны. Но поскольку я никуда не спешил, то я не перебивал его – людям порой нужно дать возможность высказаться, в зоне можно услышать такие исповеди – на сто романов хватит.

Сняв с шампура крошечный, как орех, кусочек шашлыка, Абхаз отправил его в рот и, запив пивом, продолжал:

– Короче, мы для Касабланкаса должны были организовать «Look of the year» в России. Но как его делать? Мы решили провести этот конкурс не так, как другие. Другие залы снимают, шоу устраивают, а мы… Мы, конечно, должны были както отличиться. Тем более Касабланкас, когда приехал, он меня просто поразил. Это был 1990 год, ему тогда было лет 48 – необычайно красивый, очень энергичный, высоко эрудирован, свободно говорит на шести языках.