Текст книги "У. Е. Откровенный роман…"

Автор книги: Эдуард Тополь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– У вас день рождения? – спросил я.

– Нет. Но можете меня поздравить: я выиграла судебный процесс у Парижского банка! Мы отмечаем.

– Поздравляю.

– Пошли, Инна, – взял ее под локоть молодой и высокий круглолицый блондин с гладко зализанными волосами.

– Позвоните мне какнибудь, – сказала она мне.

– По поводу вашей квартиры?

– Да. И не только. Позвоните…

Я вышел на улицу и зябко передернул плечами.

Впрочем, если идти быстрым шагом, то отсюда до моего дома не больше двадцати минут хода.

Конечно, ночью мне снилось нечто такое эротическое, что и описать нельзя. А утром…

Назовите меня брюзгой, ворчуном, старым валенком, новы гденибудь читали о том, как детектив или следователь, разбирающий крупное дело (обязательно крупное, а как же, станет нынешний автор детективного романа заниматься делом об убийстве топором полуживой старушки!), – так вот, вы читали, как этот следователь посреди сюжета вдруг заболевает какойнибудь совершенно дурацкой и не к месту болезнью – гриппом, ангиной, аппендицитом? Сотни детективных романов ежемесячно выбрасывают на книжные прилавки артели наших Кристи и Сименонов, десятки сериалов маршем Турецкого и Каменской проходят по телеэкранам, но никто из героев этих боевиков никогда не чихает, не кашляет, не простужается и не прерывает своих героических трудов изза очередной эпидемии гриппа. И это в стране, где волны гонконгского, филиппинского и прочих гриппов сменяют друг друга с постоянством караула у мавзолея на Красной площади. Это в стране, где гриппом болеют абсолютно все – кроме, конечно, президента и главных героев детективных романов. У телевизионных следователей просто железобетонное здоровье, даже у Каменской за все ее четыреста или пятьсот романов ни разу не было месячных. Очень реалистичные персонажи, бессребреники и подвижники, гвозди бы делать из этих людей…

Да, так о чем я?

Впрочем, вспомнил: на следующее утро… Что ж, не скрою: на следующее утро я, как последний мудак, уподобился этим бесподобным героям наших телесериалов. Несмотря на то что в горле уже першило и даже скребло, несмотря на то что кости ломило, а мышцы (если они есть в этом старом мешке с костями) развезло какойто сумятной слабостью, я съел свою кашу «Быстрое», оделся по обманчивой апрельской погоде в плащ и – даже без шарфа и шапки – снова отправился в «БиЛайн», на улицу 8 го Марта, выяснять адрес клиентки с номером 764 98 17.

Она оказалась Рашиловой Тамарой Егоровной, проживающей хрен знает где, у черта на куличках, в Юрлово, на улице Пущина, дом номер 4, строение 3, квартира 452. Если бы Иван Пущин – лицеист, «мой первый друг, мой друг бесценный», как называл его Пушкин, и «бриллиант среди декабристов», как звали его сами декабристы, – знал, что благодарное потомство назовет его именем улицу в какомто Юрлово на куличках Москвы и особенно если бы он увидел эту улицу – пустынную, продуваемую ветрами и мусором и застроенную грязными шлакоблочными многоэтажками, которые торчат тут, как редкие зубы в челюсти у нищей старухи, – если бы, повторяю, этот светский щеголь и мечтатель из декабря 1825 года увидел свою улицу нынешнего 2001 года, он, я уверен, тут же перешел бы на сторону царя. И вообще, если бы все декабристы увидели свои имена на табличках наших нынешних улиц, не было бы, я думаю, никакого декабрьского восстания и вся история России сложилась бы иным образом…

Но они были слепы, наивны и, боюсь, даже глупы, как все романтики.

А потому я – еще больший идиот – доехал на метро до Медведково и теперь шел, уже зная, что заболеваю, по этой гребаной улице Пущина, шел, согреваемый сверху апрельским солнцем и поддуваемый снизу и с боков могильной сыростью и холодом зачерствевших за зиму сугробов, которые, дай Бог, оттают гденибудь в июне.

Дом № 4 я нашел сам всего за двадцать минут блуждания по грязным и растрескавшимся тротуарам, тонущим в лужах; а строение № 3 – с помощью аборигенов (двое из них послали меня в разные стороны, третий еще дальше, а четвертый сказал, что «строения 3» можно достичь только в обход, с улицы Кононенкова). Но дворами я всетаки вышел к этому объекту, который действительно фасадом выходил на Кононенкова (кто такой, не знаете?), а тылами – на Пущина, хотя числился почемуто на Пущина. «Строение» оказалось длинным многоэтажным монстром на восемь подъездов, причем в квартиру № 452 на последний, девятый, этаж пришлось подниматься пешком, поскольку лифт не работал.

Зато в подъезде не было ни домофона, ни кодированного замка на дверях, и это облегчило мою задачу, иначе в ожидании этой Рашиловой мне пришлось бы дежурить тут до ночи. Или – до приезда за мной «скорой помощи». Потому что, когда я взошелтаки на девятый этаж, я понял наконец, что у меня грипп и температура под сорок, если не выше, – я был мокрый как мышь.

Почему же я не позвонил этой Рашиловой по телефону? Почему приперся сюда сам, даже без участкового?

Ну а что я мог сказать ей по телефону? Заказать стриптизный танец лесбиянок с доставкой на дом?

Неплохая идея, но, к несчастью, она пришла мне в голову только теперь, когда у меня есть время вспомнить и записать все или почти все детали этой нелепой, но совершенно правдивой истории. А в то время никаких идей, кроме стандартной манеры Битюга тупо пахать каждый след и горячечным лбом пробивать стены, у меня не было.

Отдышавшись перед дешевой, даже без глазка, дверью квартиры № 452 и утерши свои мокрые от пота лицо и шею, я нажал кнопку звонка. Наверное, я был совсем плох, потому что в ожидании ответа оперся рукой на фрамугу двери и стоял так, наклоненный, с полузакрытыми глазами и подкашивающимися от гриппозной слабости ногами.

Дверь открылась неожиданно, широко и без всяких вопросов «Кто там?». За дверью стоял молодой плечистый амбал из породы солнцевских или таганских быков – в майке и трусах, с коротко стриженной башкой, скуластый, с чуть раскосыми глазами и шеей штангиста. За его спиной, поодаль, в конце короткого коридора высились Полина и Тамара – вчерашние танцоркилесбиянки из «Вишневого сада», а в просвете меж их фигурами, одетыми лишь в ночные сорочки, был виден кухонный стол с бутылками и какойто едой.

Впрочем, лицезреть всю эту картину я мог не больше десяти секунд, потому что бык, повернувшись к Полине, спросил:

– Поль, это тот самый?

Кажется, я успел подумать, что меня тут ждали – тот кожаный, с серьгой и косичкой «диспетчер» из «Вишневого сада», видимо, позвонил им, сука, насчет меня, предупредил.

– Ну да, – отозвалась Полина. – Больной какойто! Таскается за мной…

Сразу после этого – четко, правильно и с разворота – бык врезал мне в челюсть своим пудовым кулаком так, что я, теряя сознание, рухнул на пол лестничной площадки.

Дальнейшее помню плохо и мутно, как в старом чернобелом телевизоре. Кажется, он тут же втащил меня в прихожую и обыскал. На мне не было оружия, а были только мобильник, четыреста рублей с мелочью, ключи от квартиры и мои фээсбэшные «корочки». Деньги и мобильник он тут же изъял, а корочки не произвели на него впечатления, он, я слышал, сказал встревоженным девицам:

– Да фуфло это, такие ксивы возле любого метро червонец стоят…

Затем бык кулем выволок меня, бездыханного, из квартиры, врезал для верности еще раз под дых, пнул ногой с лестницы: «Пшел, мудила старый!» – и закрыл дверь.

Просчитав боками ступеньки лестничного пролета, я скатился на следующую площадку меж этажами, к широкой трубе и сломанному зеву мусоропровода.

Сколько я там пролежал без сознания, не знаю. Но уж не меньше часа…

Помню, когда очнулся и попробовал встать, то подняться даже на четвереньки у меня не было сил, и после третьей попытки я рухнул на пол, сжался, на манер утробного ребенка, и затих, пытаясь согреться в своем тонком и грязном плаще.

Но бетонный пол был словно лед, меня то трясло до стука зубов, то бросало в жар, а в голове почемуто крутились только две мысли: я нашел ее – не сдохнуть – я нашел ее – не сдохнуть…

Через какоето время этажом ниже открылась дверь, и мужик с мусорным ведром взошел к выломанной дверце мусоропровода. Увидел меня, брезгливо обошел, ссыпал мусор в мусоропровод и, оставив рядом со мной пустое ведро, поднялся этажом выше, позвонил в 452 ю квартиру.

– Кто там? – спросили у него изза двери.

– Бляди! – обратился он громко. – Или вы заберете своего клиента с площадки, или я счас в милицию звоню! Проститутки гребаные! – И, не дожидаясь ответа, спустился на пролет, взял пустое ведро и ушел в свою квартиру.

Минуту спустя наверху открылась дверь и голос быка сказал:

– Ну что? Выкинуть его из подъезда на фуй?

– А может, он и правда из ФСБ? – спросил низкий женский голос.

– Тем более! – ответил бык.

– Чтото он не шевелится, – сказал высокий голос Полины. – Ты его не убил, случайно?

После этого я услышал, как женские каблучки протопали вниз по лестнице, и чьято прохладная рука легла мне на лоб.

– Слышьте, у него жар! Нужно его поднять…

– Да брось ты, Поля! – сказали сверху. – Пусть валяется. Дима, вытащи его от подъезда подальше!

Я представил, как меня сейчас волоком потащат девять этажей вниз по лестнице, и понял, что это конец. Но тот же голос Полины произнес надо мной:

– Нет, нет! Что вы? А если он умрет, это ж на нас повиснет! Дима, иди сюда, помоги мне…

Вдвоем они подняли меня и потащили вверх – справа Полина тащила за рукав плаща, а слева этот бык волочил меня за плечо брезгливо, словно грязного пса за шкирку. Впрочем, дальше прихожей их милосердие не продвинулось – затащили в квартиру и бросили в прихожей, прислонив спиной к стенке. Да дверь закрыли.

– Ну и что ты собираешься с ним делать? – спросил женский голос.

– Не знаю… – Прохладная рука снова ощупала мой лоб. – Он весь горит… – И Полина затормошила меня за плечо: – Эй! Старый! Ты где живешь?

– Пить… – прохрипел я чуть слышно.

– Сейчас…

Каблуки протопали на кухню, и оттуда послышалось:

– Нам ехать надо.

– Минутку. Я ему хоть чаю дам.

– Давай побыстрому, уже три часа.

Те же руки, что ощупывали мой лоб, поднесли мне чашку с горячим чаем.

– Пей. Ну!

Я отпил пару глотков и открыл глаза.

Полина присела передо мной, ее зеленые глаза были совсем рядом. И еще – высокие коленки в тонких колготках и распах меховой шубки, под которой совсем на уровне моих глаз была воронка миниюбки, не закрывающая практически ничего, даже узеньких под колготками трусиков.

От этой перспективы у меня перехватило дыхание.

– Где ты живешь? – повторила Полина.

Я попробовал ответить и тут же почувствовал, что не произнесу ни слова – в горле словно рашпилем прошлись.

– Ладно, поехали! – сказал бык, выходя из комнаты, теперь он был одет в стандартную униформу братвы – кожаную куртку, спортивные шаровары и кроссовки «Найк».

– А как же с ним? – показала на меня Полина.

– Да выкину я его на хрен! Поехали! – И бык легко, словно пустой мешок, поднял меня с пола и понеспотащил из квартиры к лестнице.

Правда, на лестнице, гдето на уровне пятого или четвертого этажа, он подустал, и мне пришлось идти самому, он лишь удерживал меня от падения.

Выйдя с ними или, скорее, вывалившись из подъезда (почемуто не из того, со двора, через который я входил, а из противоположного, на улицу Кононенкова), я глотнул холодного воздуха и – ангина, видимо, уже так воспалила горло, что я закашлялся до слез, повалился в этом кашле на скамейку у подъезда и все не мог продохнуть.

А они – все трое – сели в зеленую «девятку» и отчалили по улице Кононенкова.

Но вдруг…

Вдруг я услышал и увидел, как эта «девятка» вернулась ко мне задним ходом, и Полина выскочила из нее, голоснула «Волге», проходившей мимо. «Волга» тормознула, Полина подскочила ко мне, сунула мне в руки деньги, мобильник и мои фээсбэшные «корочки».

– Держи, это твое. Езжай домой. Ну! Вставай!

Я, согнувшись и продолжая кашлять, поплелся к «Волге».

– Куда вам? – спросил хлыщеватый водитель.

– Он скажет. – Полина открыла мне заднюю дверцу «Волги».

– Он чё, один поедет? – спросил водитель.

– Он заплатит, – успокоила его Полина.

– Нет, я его не повезу! – Хлыщ переключил с нейтралки на первую скорость.

Но Полина ухватилась за стойку дверцы.

– Да подожди ты, ептать! Ну, заболел человек. Он заплатит…

– Полина, фули ты? – нетерпеливо крикнул бык из «девятки».

– Сейчас! – отозвалась она. – Только посажу человека!

– Да пошла ты! – отозвался бык, и «девятка», взревев двигателем и взвизгнув пробуксовавшими колесами, на второй скорости рванула с места.

– Эй! – испуганно крикнула Полина. – Обождите!

Но братва у нас, даже быки, психованная, это их профессиональная черта. «Девятка», набирая скорость, укатила.

– Блин! – И Полина в сердцах повернулась ко мне: – Все изза тебя, мудак старый! Ну что ты ко мне привязался?! Садись в машину! – Она втолкнула меня на заднее сиденье «Волги» и села рядом. – Заткнись! Хватит кашлять, козел!..

– Другое дело, – удовлетворенно сказал водитель, явно положивший глаз на Полину. – Твой дед, что ли? Куда вам?

– Беговая… – выдохнул я.

Всю дорогу я полусиделполулежал, откинувшись головой на сиденье – мокрый, в горячечном поту и в липкой, пропитанной потом рубашке. Температура у меня была за сорок, в груди скрипело, голова раскалывалась, и кашель периодически надрывал легкие и горло. Но и сквозь какойто гул и жар в голове я слышал, как этот хлыщ кадрил Полину.

– А кто он тебе? Отец или дед? А чё ты вечером делаешь? Ну, давай я к тебе подъеду… Нет, в натуре, у меня бабки есть – расслабимся… Ты в «Норе» была? Клевое место… А ты чё – тоже на Беговой выйдешь или дальше? Дальше? А куда дальше?.. В «Нахимов»? Это чё – кабак на Москвареке? Да знаю я – на Фрунзенской набережной…

Под этот разговор я, закрыв глаза, соображал, как мне быть. Конечно, я свое дело сделал – нашел эту Полину, теперь она никуда не денется, у меня и адрес, где она живет, и ее «менеджер» – этот кожаный из «Вишневого сада». То есть сейчас, выйдя из машины, я уже могу звонить Рыжему, дать ему наводку, и через час его охрана возьмет ее даже на «Нахимове», тепленькую. И я получу свои честно – если не кровью, то потом – заработанные деньги.

Но так и не узнаю разгадку этой истории.

Как же быть?

– Куда вам на Беговой? – спросил водитель, и Полина ткнула меня локтем в бок, повторила за ним:

– Куда тут?

Я открыл глаза – мы действительно уже въехали на Беговую со стороны Ленинградского проспекта.

– Бо… Кхакха!.. Боткинский… Кхакха!.. На углу… – произнес я, преувеличенно задыхаясь, будто действительно отдаю Богу душу. И пальцем показал на свой дом. – С боковой… кхакха… дорожки…

Водитель свернул на малую боковую дорожку, я пальцем показал ему свой дом и подъезд.

Этот дом, сохранивший фасад сталинской элитки, произвел на Полину впечатление, она спросила:

– Ты что, здесь живешь? В натуре?

Я, закашлявшись, выпал из машины и снова повалился на скамейку – благо перед нашим подъездом их даже две. Полина вышла за мной, а водитель сказал ей:

– Поехали, он сам доберется.

– Обождешь, – отмахнулась Полина и потянула меня со скамейки. – Вставай, блин! Подохнешь тут!

Превозмогая болезненную слабость, я почти натурально попытался встать, но рухнул опять на скамью.

– Вот сука! – в досаде выругалась Полина. – Где у тебя ключи?

Ключи были в кармане плаща, она их достала, а я позволил ей поднять себя и, тяжело наваливаясь на ее бок, поплелся к подъезду.

– Код! – требовательно сказала она.

Шатаясь от слабости, я взял у нее ключи, приложил магнитный ключ к замку, и дверь открылась.

В лифте она сказала:

– Ну, ты и горишь! У тебя сорок два, наверное. Дома хоть есть кто? Жена? Дети?

Я отрицательно покачал головой.

– А кто же тебя лечить будет?

Прижимаясь спиной к стенке кабины, я на подкашивающихся ногах стал медленно сползать на пол. Полина, нагнувшись надо мной, как цапля над болотной черепахой, подхватила меня под локоть.

– Стой, блин! Мужики совсем болеть не умеют…

На десятом этаже она вывела меня из лифта.

– Куда?

Я махнул рукой в сторону своей квартиры и, наваливаясь на бок и локоть Полины, подошел к своей двери с табличкой «119».

– Какой ключ? – спросила Полина.

Я показал. Она открыла дверь, и я ввалился в свою прихожую, едва не грохнувшись головой о дверь спальни, в которую не заходил чуть ли не со времен смерти матери, вполне обходясь раскладным диваном, телевизором и шкафом в гостиной. Полина чудом удержала меня.

– Да стой ты! Блин, теперь ты холодный, как… – Она осмотрела квартиру: налево была моя жилая холостяцкая гостиная, а прямо перед ней – эта приоткрывшаяся дверь в нежилую спальню. – И ты тут один живешь?

Я, кренясь, добрел до своей разобранной постели на раскладном диване в гостиной и рухнул в нее, как был, в плаще.

– Ну, больной! – сказала Полина и стала сдирать с меня плащ. – Хоть плащ сними! Лезь под одеяло! Сдал бы мне комнату…

– Живи так… – Я позволил ей снять с меня плащ и вытащить изпод меня одеяло.

– Ага! – усмехнулась она, накрывая меня этим одеялом и сверху плащом. – Чтобы ты меня Рыжему продал? Ты ж на него пашешь? – И, увидев на стене портрет моего отца в генеральской форме: – Или ты правда из ФСБ?

– Правда.

– Ну дела!.. – И она провела пальцем по верху книжного шкафа. – Ох, у тебя и пыли…

Я подумал, что при ее росте она, пожалуй, и с потолка может паутину снять, но она вдруг вспомнила:

– Ой, я ж опаздываю! Я пошла! Чао! Лечись, блин!

Я закашлялся, надеясь задержать ее, но она уже выскочила из квартиры, и я услышал, как в коридоре клацнула за ней стальная дверь лифта и кабина со скрипом поползла вниз. Зная, что я сейчас провалюсь в сон, я заставил себя дотянуться до кармана плаща, извлек из него мобильник и набрал номер Рыжего.

– Алло, Виктор… Я нашел ее, пиши адрес… Я не шепотом, у меня грипп… Пиши: улица Пущина, дом 4, строение 3, квартира 452.

В ногах у меня сидела полуголая банкирша Инна Соловьева, а сверху, спиной на мне, лежала канадка Кимберли Спаркс в шелковой комбинации и, поправляя одной рукой бретельку на голом плечике, елозила по мне своим сдобным телом, жеманно флиртуя с кемто по мобильнику голосом актрисы Гурченко:

– Да? И куда же ж мы пойдем? В кафе? А шо, наш бюджет не дозволяет нам пойти в хорошее место?

Почему Кимберли говорила с украинским акцентом да еще голосом Гурченко, меня во сне совершенно не удивляло, я был занят другим: поскольку кровать у нас была очень узкая и солдатская, как полки в солдатских вагончиках в Ханкале, я держал эту Кимберли под грудью двумя руками, чтобы она с меня не свалилась. Держать ее так было приятно, тепло и вкусно, словно сейчас между нами все и произойдет. Кстати, именно так – сзади, в обхват – я схватил ее тогда, в Чечне, в момент ареста, и тут же, помню, почувствовал упругость ее крутых ягодиц и какойто энергетическиэротический ток, который ударил меня и продолжал бить, как из оголенного электропровода, когда она стала дергаться и извиваться, пытаясь вырваться. Конечно, вырваться ей не удалось, но только тогда, когда начштаба врезал ей по челюсти, этот ток иссяк…

Однако тут во сне Кимберли ухитрилась както извернуться на бок, а потом и встать с меня.

– Ладно, сейчас приедем, – сказала она в мобильник, сбросила комбинацию и принялась мазать себя какимто белым кремом.

Инна Соловьева, которая почемуто должна была ехать с Кимберли, последовала ее примеру, а я, лежа, огорченно наблюдал, как они собираются на свидание. Кимберли, увидев мое лицо, сказала:

– Не хвылыся. Можэ, я скоро вернусь…

«Лучше останься», – хотел предложить я, но в это время у Кимберли зазвонил мобильник, и я проснулся.

Оказалось, это не мобильник, а домофон. Я попробовал разлепить глаза, слипшиеся не то от пота, не то от гноя моей простуды. Домофон взвыл еще раз. В комнате было темно, за окном тоже, а по радио, которое я забыл выключить, «Свобода» транслировала интервью с Людмилой Марковной Гурченко. Часы на телевизоре показывали 2.40. Значит, я проспал не меньше пяти часов. Но кто может звонить мне в три ночи? Шпана какаято…

Всетаки я встал и, кутаясь в одеяло, побрел к двери, изумляясь дикой эрекции в паху. Вот так всегда – бабы, с которыми я был, мне никогда не снятся, а те, с которыми не был, достают меня и во сне, мучают и услаждают…

Снова взвыл домофон, и я просипел в трубку так, что сам себя не услышал:

– Кто там?

– Откройте, это я… – донеслось из трубки.

Я узнал ее голос и решил, что сон продолжается, только вместо Кимберли теперь со мной будет Полина. Поэтому я, не зажигая света, отжал защелку английского замка и, сберегая эрекцию, поспешил обратно в постель.

Минуту спустя из коридора послышалось клацанье металлической двери лифта, потом стук каблуков и…

Войдя, Полина нащупала выключатель и включила свет.

Я зажмурился и с огорчением понял, что сон кончился.

– Извините, – сказала она, входя в гостиную, которая была и моей спальней. На ней были все те же шубка и сапожки, что днем, когда она от меня ушла. – Эти суки не открыли мне дверь…

Видимо, у меня в глазах было такое недоумение, что она объяснила:

– Ну, Тамара и ее хахаль. Мы с ней сегодня врозь работали, соло. Я приехала в Юрлово, я же у них живу, а они мне дверь не открыли, даже вещи не отдали. Ну, я подумала: куда ехать? Если к этому, что на «Волге» нас вез, так он трахнет и утром выкинет. А у вас безопасней. И комната есть. До утра вы ж не станете Рыжему звонить, правда?

Я смотрел на нее так, словно она действительно сошла сюда из моего сна. И соображал: или Рыжий поленился послать за ней своих быков сегодня (что на него не похоже), или эти остолопы дежурят там у парадного входа со стороны улицы Пущина. Но кто в Москве держит открытыми парадные входы? Еще Ильф и Петров писали: «В Москве любят запирать парадные подъезды». Впрочем, нынешние хозяева жизни Ильфов не читают, и вот вам результат – Полина поднялась к Тамаре через вход со стороны Кононенкова, и они ее упустили…

И словно в подтверждение моих мыслей зазвонил мой мобильник.

– Да… – просипел я в трубку.

– Блин, уже три утра! – сказал в ней голос Рыжего. – Где она может шляться?

– А вы где стоите?

– Что значит – где? У подъезда, блин!

– Там два подъезда: один парадный, с Пущина, другой с улицы Кононенкова. Поднимитесь в квартиру, она уже спит, наверное…

– Ё твою в три креста!.. – И Рыжий дал отбой.

Я представил, как они взлетают сейчас на девятый этаж, колошматят в дверь и врываются в квартиру, смяв или даже отключив этого быка Диму, и вытряхивают из этой лесбиянки Тамары, что да, Полина была здесь час назад, стучала в дверь, но они ее не впустили. А куда она делась, кто ж ее знает, тут ее сегодня днем один жлоб из ФСБ тоже добивался. То есть Рыжий убедится, что я дал ему правильные сведения, а то, что он ее прохлопал, не моя вина. Но больше всего меня грело то, что они должны были врезать этому быку так, как этот Дима врезал мне, а то и сильнее. И я улыбнулся, отложив трубку.

– Спасибо… – тихо сказала Полина.

А потом мы сидели на кухне – я, закутавшись в старый отцовский халат, в теплых носках и шерстяных лыжных шароварах, а Полина в моей старой офицерской рубахе цвета хаки и спортивных брюках. Я пил пятую чашку чая, а Полина медленно, но верно добивала те полбутылки армянского коньяка, которые я держал уже третий месяц как «энзэ».

– Я не хочу его видеть… – дымя в форточку сигаретой, нервно говорила она.

– Почему?

– Не хочу и все! – Она отвернулась к темному окну.

– Ты с ним тоже спала?

– Не в этом дело!

– А в чем?

Она молчала.

– Смотри, – сказал я, – ты приехала в Москву пять лет назад, сколько тебе было? Шестнадцать?

Она молчала, и я продолжал негромко, почти шепотом, чтоб не напрягать голосовые связки:

– Ты была красива, как богиня, как Ева в раю. И тебя взяли в «Ред старс»…

– Откуда вы знаете?

С тех пор как Полина появилась тут второй раз, она перешла со мной на вы.

– Не важно, – ответил я. – Тебя взяли в «Ред старс», впереди была карьера мировой модели, Париж, НьюЙорк, конкурсы «Look of the year», агентство «Элит» и прочие. Но в это время появился Кожлаев, он тебя трахнул, и ты забеременела…

Полина повернулась ко мне и посмотрела на меня расширившимися от изумления глазами.

Я продолжал:

– Может быть, ты была в него влюблена. Наверное, была, иначе ты бы сделала аборт. Но то ли он тебе чтото наобещал, то ли ты по глупости пропустила время для аборта, и ты уехала в Нижний, к родителям. Там ты родила…

– Нет! – перебила она.

– Да, я был там.

– Где вы были?

– В Нижнем, у твоих.

– Вы были у моих?!

– Да. И знаю, что ты их содержишь. Каждый месяц посылаешь с Катейпроводницей по триста – четыреста долларов. А это в наше время большая редкость. То есть ты замечательный человек, Полина. Нет, в натуре. Если бы не грипп, я бы за тебя выпил. Но одного я не понимаю… Кожлаев сломал твою карьеру, ты родила от него мертвого ребенка и потому не хотела его больше видеть – это мне ясно. Но почему ты боишься Рыжего? Даже если ты с ним тоже когдато спала…

Полина снова отвернулась к окну. Я видел, как она плеснула себе в стакан остатки коньяка – довольно приличное количество, как залпом приняла эту дозу и снова нервно закурила. Забыв, что я просил пускать дым в форточку, иначе я закашляюсь от дыма, она задымила сигаретой прямо в оконное стекло и вдруг сказала глухо, не повернувшись ко мне:

– Он не был мертвый…

– Кто не был мертвый? – изумился я.

– Ребенок.

– Не был мертвый?! Ты… убила его?

– Нет. Я его отдала.

– Как отдала? Кому?

– Я отказалась от него… в роддоме.

Теперь до меня стало чтото доходить.

– А Кожлаев знал об этом? Она молчала.

– Да или нет?

Она молчала. Я встал, подошел к ней, развернул к себе и, глядя на нее снизу вверх, требовательно встряхнул за локти.

– Да или нет? Говори!

– И да и нет…

– То есть?

– Я позвонила ему из роддома. По мобильному. И сказала, что родила.

– А он?

– А он меня послал. Понимаете? Просто на хер послал! Даже без каблуков она была выше меня на полголовы.

– И ты отказалась от ребенка?

– Да! Да! – вдруг сорвалась она в истерику. – А что мне было делать? Тащить его к папеинвалиду? И жить на их пенсию, блин? – Она разрыдалась. – Пустите меня…

– Тихо, тихо… Я понял… – Я гладил ее по локтям. – Я тебя не осуждаю… Я просто спрашиваю: а при чем тут Рыжий? Почему ты егото боишься…

– Я никого не боюсь! – перебила она, пытаясь выжать из пустой бутылки еще хоть несколько капель коньяка.

– Хорошо. Почему ты не хочешь видеть Рыжего?

– Потому что!

– Почему? Говори!

– Ну, потому что он тоже отец!

– Как это? – оторопел я.

– Ну что вы не понимаете? – остервенела она. – Их было двое! Двое, понимаете? Двое сразу, да! Они же побратимы, бляди! Они дали мне покурить какуюто дрянь и…

– Значит, ты из роддома позвонила сначала Кожлаеву, а потом Рыжему, так?

– Так. У вас есть еще выпить?

– Больше нет. Только чай… И Рыжий тебя тоже послал, конечно. Понятно. И тогда ты отказалась от ребенка. Но кто же его отец? Кожлаев или Банников?

– Я не знаю… – тихо и опустошенно сказала Полина. – Зачем я только пришла сюда?..

– Потому что я бы тебя все равно нашел. А что стало с ребенком? Его отдали в детдом?

Она молчала.

– Это мальчик или девочка?

– Мальчик, – сказала она пустым и усталым голосом. – Я хочу спать. Я лягу в той комнате, можно?

Получалась полная ахинея. С одной стороны, я взялся за деньги (и большие!) найти Рыжему эту Полину. А с другой стороны, я ее прятал от Рыжего – у себя же. Потому что прежде, чем предъявить ее Банникову, я хотел узнать, где этот ребенок. Куда бы ни угнал Кожлаев свои миллионы (а именно их ищет Рыжий с помощью Палметова), получить эти деньги в западном банке (или в банках) сможет только законный наследник Кожлаева. То есть этот мальчик – если, конечно, он сын Кожлаева. И Рыжий рано или поздно найдет и Полину, и этого ребенка и выяснит свои шансы…

Но я должен сделать это раньше его!

Болеть в этой ситуации было не просто обидно, а преступно.

Утром, заперев Полину, я на такси отправился в нашу ведомственную поликлинику – слава Богу, хоть это у нас осталось со времен советской власти! Там я получил у врача рецепты на антибиотики и лекарства от кашля и насморка (мне, как ветерану ФСБ, эти лекарства дали в аптеке бесплатно), прикупил к ним витаминов, колдрекс, антигриппин и тому подобное, и, принимая все вместе – и лекарства, и витамины, и луковый сок с медом, и водку с аспирином, – встряхнул себя так, что за двое последующих суток из меня вытекло литра три пота.

Полина, надо сказать, ухаживала за мной, как настоящая медсестра. Убрала квартиру, сходила в магазин, выстирала в стиральной машине и высушила на батареях все белье, сварила куриный бульон и заставила меня пить его вместо чая. Мокрое от пота белье меняла на мне каждые два часа. Кроме того, заставляла пить какието отвары липы, алтея, пустынника, одуванчика, алтайского багульника и прочей горечи. Иногда, то ли в бреду, то ли во время высокой температуры, мне казалось, что это с очередной чашкой бульона или отвара над моей кроватью стоит моя мама – как в детстве, когда я болел…

Каждый день звонил Рыжий, справлялся, как я себя чувствую. Голос у него был теперь теплый, обволакивающий, «окучивающий» – ему нужно было, чтобы я как можно скорее нашел Полину, и я с трудом уклонялся от его предложений прислать мне с шофером лекарств и еды.

– Спасибо… – сипел я в трубку. – Мне соседи все принесли. Но грипп есть грипп – неделю отваляюсь…

– Береги себя, ты нам нужен, – попросил он.

– Нам – это кому? – насторожился я.

– Человечеству… – отшутился Рыжий.

«Человечество» позвонило спустя несколько часов, около одиннадцати вечера. Генерал Палметов сказал, что ему звонили из ведомственной поликлиники и спрашивали мой домашний телефон – они якобы потеряли мою карточку. Для генерала ФСБ это был слабый ход, но не станет же он говорить мне, что Рыжий поручил ему держать меня под присмотром. Или помогать мне? Во всяком случае, Палметов звучал именно так – настойчиво справлялся, не нужно ли чего, не отвезти ли меня на служебной машине еще раз в поликлинику, не подбросить ли денег из Фонда помощи ветеранам ФСБ.

Все остальное время я спал, пил лекарства, потел и снова пил куриный бульон – Полина на этот счет была беспощадна. Мне кажется, что женщины высокого роста, хотя и неподступны на вид, должны таить в душе даже больше материнских комплексов, чем обычные, ведь с высоты их роста мы все как бы дети…

– Пейте! – говорила мне Полина. – Евреи никакими лекарствами себя не травят, лечатся только куриным бульоном. Вы не еврей, случайно?

– Нет.

– Даже странно…

– Почему?

– Матом не ругаетесь. И… – Она замялась.

– И что?

– Не важно.

– Ну, скажи!

– Воду в ванной включаете, чтоб не слышно было, как пукаете. Стесняетесь… – Она засмеялась и ушла в свою комнату, закрыла дверь.

Я устало откинулся головой на подушку, закрыл глаза и подумал, что у нее, конечно, большой интернациональный опыт.