Текст книги "Темная гора"

Автор книги: Эдуард Геворкян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава четвертая
Деяния Лаэртида

Запасы воды подошли к концу, хотя вина было вдоволь. А когда опорожнили последнюю одноручную амфору, судно направил Филотий к островку, что вдали показался. Там, недалеко от берега, в роще за развалинами храма, посвященного неизвестному богу, нашли родник и наполнили сосуды. На ночь расположились у стены из больших, причудливо обтесанных камней. Уцелевшая часть храма возвышалась над деревьями, а все остальное – груда камней, покрытая мхом, песком и травой, лишь внимательному путнику могла подсказать, что некогда здесь было святилище. Арет и дружинники обошли островок, но не нашли обитателей крупнее зайцев, да только путешественникам не удалось ни одного подстрелить к ужину.

Быстро натянули шатер, и вскоре забулькала вода в котлах, в которых варилась солонина, заправленная высушенными овощами и пшеном. Путешественники расположились у костров, а после трапезы одни заснули, а другие собрались у костра базилея, где слепой Ахеменид снова рассказывал о подвигах Одиссея под стенами Трои, о долгом и трудном плавании, о том, как пленила их хитрая и злобная Цирцея, о том, как на острове циклопов обманул Лаэртид хитроумный глупого Полифема, упоив одноглазого вином, да не простым, а с зельем из трав, но увы, позабыл в спешке одного из спутников, коим и был он, сын Адамаста несчастный…

Юный Полит и те из итакийцев, которым не довелось слышать о славных делах своего базилея, слушали пораскрывав рты и готовы были не спать всю ночь, лишь бы рассказчик не прерывал повествование. Одиссей же лишь хмыкал порой в бороду и усы оглаживал, но слепого не прерывал. Уложив детей на кошму, Калипсо вернулась к костру и задремала, прижавшись к плечу базилея. Скосив глаза, Полит загляделся на ее белое круглое колено, что виднелось из-под покрывала и вдруг громко сглотнул, к своему удивлению и стыду. Но никто не обратил на него внимания. Все были увлечены рассказом Ахеменида. Лишь встретившись глазами с дружинником Эвтихором, юноша увидел, как тот подмигнул ему одобрительно.

– Так, значит, не пряталось воинов множество в коне деревянном? – спросил Медон.

– Нет, нет, – ответил слепой нараспев и добавил: – Лишь только один затаился внизу, в основании. А конь был сколочен так, чтобы сквозь щели нутро напросвет было видно.

– Кто же был воином тем? – Взгляд свой Медон перевел на базилея.

Одиссей снова хмыкнул и головой покачал.

– Все равно не поверишь, почтенный Медон, – сказал Лаэртид, – но я непричастен к этому славному делу. Правда, тот воин был из моей дружины. Вызвался сам затаиться и, ночи дождавшись, ворота открыл, ну а пьяных троянцев сломить уже дело простое…

– Однако же, о хитроумный царь Итаки, – возразил ему Ахеменид, повернув к базилею глазницы свои, коростою покрытые, – кто, как не ты, предложил ахейским вождям затею с конем? Кто, как не ты, выделил доски Эпею-строителю, пожертвовав частью своего корабля, и крепость его тем самым ослабил?

Промолчал Одиссей, но пристально глянул на Ахеменида и задумался о чем-то. Угомонился рассказчик, легли остальные, лишь двое стражей остались бодрствовать у огня. Заворачиваясь в кошму и смежив глаза, Полит услышал, как негромко Медон сказал базилею:

– Право, о царь, я был рад услышать о твоих подвигах. А то, прости за неучтивость, недавно мне показалось, что все истории о троянской войне и о сваре богов небесных придумали от скуки аэды, пока ты на Огигии с прекрасной нимфой радости вкушал земные. Теперь же я, на Зем возвратившись, в списки внесу рассказ о деяниях твоих, и украсит он рукописей моих собрание.

– Если бы ты, Медон, поплавал с мое и вшей покормил под вратами Трои, и не таких еще историй бы услышал! – ответил ему Одиссей. – Я же делал свое дело, а что наплетут после аэды, так на то им и дар слова дан – истории хитро плести.

– Неужели и злобная нравом Цирцея в свиней обращала людей?

– Плавные речи Цирцеи могли убедить, что ты камень, вода или мясо для жертвы богам, – еле слышно сказал Одиссей. – Если смертные вроде нас с тобой в глаза ее черные глянут и речи те, песне унылой подобные, услышат – поверят во все, что она говорит. Вот и мнилось спутникам моим, что они превратились в свиней.

– Как же ты избежал участи этой?

– Пьян был, вот и не взяло меня колдовство. Друзья же мои на еду налегли поначалу, потому и духом ослабли. Слепой перепутал – не вино было их злоключеньям причина.

– Сок виноградный, несущий веселье, многих еще от чар колдовских охранит, – убежденно сказал Медон. – Коли бы не перебрал тогда у тебя, ел бы тело мое теперь червь могильный, а сам бы от мук жажды маялся в лоне Аида.

Что ему ответил базилей, Полит уже не слышал, сон смежил веки его. Ночью, проснувшись от треска головешки, он долго не мог заснуть, вслушиваясь в шелест жухлой листвы, плеск волн, храп стражников и невнятное, еле слышное бормотание слепого рассказчика, что и во сне не мог остановиться. Подивился юноша, как это Медон, лежавший рядом с Ахеменидом, спит безмятежно, да и сам вскоре заснул.

Наутро все были разбужены криками дозорного, вскарабкавшегося на уцелевший кусок стены. Быстро к нему поднялся Арет и, присмотревшись, спрыгнул вниз.

– Корабль на горизонте, – доложил он базилею.

– Быстро на судно все! – велел Одиссей. – Уходим отсюда!

Дружинники подхватили котлы, мгновенно свернули шатер, а Калипсо полусонных детей уже вела к кораблю. Вскоре отплыли они, и лишь тогда у Полита появилось время осмотреться.

Маленькая точка с темным пятнышком, что так встревожила базилея, казалась безобидной птицей морской. Но хоть был попутным ветер, а гребцы мощно напрягали весла и сам базилей сменил уставшего гребца, все же медленно и неумолимо вырастала птица морская в судно, и два ряда весел уже были видны издалека. Спустили второе весло рулевое, и Полит был приставлен к Филотию помогать управляться с рулем, а Медон помогал мореходам, что у паруса все хлопотали. Даже Калипсо, детей оставив под присмотром служанки, вышла на палубу и, за борт держась, рядом встала с Лаэртидом.

– Не уйти! – сказал Арет и, положив руку на рукоять меча, вопросительно глянул на базилея, что поднялся от гребцов и разминал затекшие пальцы.

– Бой на море принять способен только безумец, – ответил Одиссей.

– А мы и есть безумцы! – Короткие седые волосы дыбом встали на затылке старого вояки, морщин на лбу вроде даже прибавилось. – Что в нашем плавании не безумство? К полдню они все равно нас догонят, так лучше для схватки нам силы сберечь.

Что-то шепнула Калипсо базилею, тот перешел на правую сторону судна, вгляделся вперед и увидел вдали зубчатый берег скалистый.

– Правьте к востоку! – крикнул Одиссей. – Там мы укроемся меж островов.

Филотий и Полит налегли на рулевые весла, парус захлопал, снасть заскрипела, «Арейон» направился к темному берегу. Тонко визжали обитые кожей уключины, силы гребцов изнемогших были уже на исходе, но и берег, изрезанный узкими бухтами, близок. Ветер рассеял низкие тучи, и в солнечном свете узкие тени проток показались чернее мрака ночного.

Мимо камней, которые в пену и брызги крушили волны морские, корабль быстро скользнул в ущелье, а скалы, казалось, к бортам придвигаются сами, столь узок проем между ними. Филотий прогнал молодого Полита, здесь одно неосторожное движение разбило бы в щепки корабль. Юноша утер пот с лица и назад обернулся судно, что преследовало их, паруса опустило, а весла гребцы подняли. Значит, подумал Полит, выхода нет из протоки, здесь они нас и дождутся, когда попытаемся в море мы выйти. О том же, наверно, Арет догадался.

– Заперли нас! – сказал он базилею. – Высадиться бы на сушу, тогда и посмотрим, кто кого: они одолеют или мы этих сучек драчливых на место поставим!

Но Одиссей не слушал его, взгляд базилея скользил по острым вершинам и редким пятнам зелени жухлой, что по скалам пласталась. Да и Медон, насупившись, тихо под нос бормотал, словно рапсода слова вспоминая, а вспомнив, ладонь ко рту приложив, что-то шепнул базилею. Тут и Калипсо вышла из закутка носового, а за нею и дочь увязалась.

– Медон опасается, не здесь ли жилище коварных сирен, – сказал Одиссей.

Взором окинула острым ясноглазая нимфа каменистые склоны и головой покачала, а маленькая Лавиния вдруг укоризненно пролепетала:

– Разве сирены не подстерегают мореходов у берега песчаного? Здесь иные напасти ждали Ясона. Отец, ты рассказывал мне…

Погладил девочку по голове базилей и повелел Калипсо:

– Ребенка назад отведи, а служанок я сам накажу, что отпустили без спроса.

Протока то сужалась так, что весла чуть не, цеплялись за стены отвесные, срывая порой остатки скудной листвы с жалких кустарников, то расширялась маленькими озерами в обрамлении скал, но пристать было негде.

Выплыл корабль в заводь большую, откуда, казалось, есть выходы к морю. Затаившись за мысом, тут можно было укрыться, дожидаясь заката. Нависшие скалы раздались, открыв потаенную бухту, где полоса гальки вдоль берега хоть и была узка, но мореплавателям и она была в радость. Вскоре они все на землю сошли и гребцы, плечи расправив, тоже взялись за оружие. Двух дружинников Арет к мысу послал, следить, не заплещет ли веслами враг, остальные полезли на камни, в поисках укрытия или пещеры.

Женщин и детей Медон и Полит отвели в сторону небольшой выемки в скале, кинули туда пару кошм, а потом перетащили несколько амфор с водой и корзины с едой. Туда же Филотий отвел и слепца, а после забрался обратно на судно, проверить, в порядке ли снасти. Вернувшись к кораблю, Полит принес базилею щит, его лук знаменитый и колчан, убранный серебром и полный стрел оперенных.

Медон уважительно посмотрел на оплетенные тонкими кожаными шнурами рога и покачал головой:

– Такой согнуть под силу лишь герою.

Базилей улыбнулся:

– Если знать о хитром устройстве его, согнет и подросток.

С этими словами он большим пальцем левой руки оттянул в середине лука оплетку, обнажив медный штырь, что соединял роговые пластины. Сдвинув шпенек небольшой, и полудужья будто сломались. А потом, надев тетиву, легко их обратно распрямил, со слабым щелчком встали на место они.

– Неудивительно, что никто из женихов тетиву натянуть не сумел, восхитился Медон и цокнул языком. – Вот хитроумия плод! Если даже Эвримах могучий грел на огне и маслом его смазывал втуне… Кстати, правда, что сквозь двенадцать колец в топорищах стрелу ты пустил, гостям в посрамление?

– Неужели ты полагаешь, Медон, – учтиво сказал Одиссей, но юноша в голосе его раздражение услышал, – неужто ты думаешь, что на глупые выходки стану я тратить стрелу или лук в руки чужие отдам хоть на миг!

Растерялся Медон, лоб потер и брови насупил.

– С чего же решил я, что было гостей состязание? Знать, все ж не в меру хиосским тогда нагрузился.

– Это бывает, – Одиссей согласился, но тоже вдруг лоб почесал. – Постой, а откуда ты знаешь о кольцах в моих топорах из железа? Или речами ты так ублажал Пенелопу, что она тебе о них рассказала, а то и впустила в сокровищницу мою?

Строго смотрел базилей на Медона, и во взгляде читалась угроза.

– И впрямь, не пойму, с чего это я вдруг такое припомнил! – удивился Медон. – Или кто рассказал, или песни и сказы в голове моей все перепутались. Надо кносского чашу принять, чтобы странные мысли исчезли. Вот и сейчас мнится мне, будто в этих краях ты с сиренами как-то встречался, и один лишь их пение услышал, невредимым оставшись, и что недалеко отсюда Харибда и Сцилла тебя поджидали…

Странно было Политу видеть базилея столь изумленным, даже рот раскрыл безмолвно Лаэртид, внимая Медона словам. Юноша готов был поверить любой чудесной истории о царе Итаки – плавание еще не успело наскучить, а сколько событий!

– Да-а… – пробормотал Одиссей, – ты говоришь о вещах столь удивительных, что мне надо лет этак двадцать и столько же зим проплавать еще, и войн с добрый десяток устроить, чтоб оправдать эту славу героя… – Тут базилей вдруг осекся и, в сторону глянув, брови поднял. – Ну а этот куда?!

Полит и Медон подняли глаза к склону и увидели, как Ахеменид выбрался из укрытия и, шаря вокруг себя руками, присел и на карачках от камня к камню стал передвигаться. Вот он исчез за большим валуном, и лишь громкие звуки эхом трескучим от скал отозвались.

– Разве была на полдник у нас похлебка с горохом? – спросил базилей у Полита.

Юноша рассмеялся.

Медон же, не обратив на это внимания, тер в задумчивости подбородок, а потом сказал что-то о героях и подвигах, подобающих им, но Одиссей и Полит не внимали словам его, им интереснее было, споткнется ли Ахеменид, выбравшийся из-за валуна и шаг за шагом спускавшийся вниз. Даже Филотий, что весло рулевое осматривал, бросил занятие свое и криками веселыми подбадривал слепца.

Тот, не споткнувшись ни разу, словно ведомый богиней невидимой, к берегу все же добрался, и, камень плоский нащупав, уселся на нем.

– Слышу, речь о героях идет, – прохрипел он севшим от долгих рассказов или воздуха сырого голосом. – А где герои, там и я!

– Тебе, несчастный, следовало тихо сидеть под присмотром служанок Калипсо, – сказал Полит. – Вот полетел бы ты вниз и увидел воочию царство Аида.

– Лучше монету себе припаси, чтоб Харону вручить, когда он тебя через Стикс переправит! – огрызнулся слепой.

– Да, – вдруг, тряхнув головой, вскричал Медон. – А как же твои, Одиссей, злоключения в мире подземном, когда ты вопрошал души умерших пророков?

– Э-э, – завистливо сказал Ахеменид, – да это не мне, а тебе надо песни слагать о деяниях Лаэртида! Только нехорошо хлеб отбивать у слепого.

Отмахнулся от него Медон, хотел еще что-то сказать, но тут подошли Арет и дружинники.

– С вершины видать, что корабль у входа в протоку стоит, – доложил Арет базилею. – На берег, однако, не сходят, боятся, наверно, что можем внезапно уйти. А может, иного боятся…

– Куда мы отсюда уйдем, – недовольно сказал Эвтихор, высокий нескладный дружинник с изуродованным ухом. – Летать мы не можем, а горы эти только птица одолеет. Им только дождаться, когда мы с голоду здесь передохнем.

– О, итакийцы! – сказал Лаэртид. – Разве я силой тянул вас в плавание наше? Разве не обещал я опасности и лишения? Так не ропщите, как девы младые, что стонут в объятиях грубых насильников! Воды у нас хватит, а вина и подавно. Что же касается мяса, то можно ведь и воздержаться…

– Еще бы тебе не воздержаться! – брякнул кто-то из дружинников. – Небось у Цирцеи вовсю свинины наелся!

Замерли все, и в молчании было лишь слышно, как мелкие волны о гальку шуршат. Рот Одиссея остался открытым, а потом захохотал он, да так, что чайки поднялись со скал. За ним грохнули и остальные, только Арет, улыбаясь натужно, взглядами всех обводил настороженно. Вот он и заметил, как Эвтихор, будто от смеха согнувшись, сам незаметно вынул клинок и к спине базилея метнулся.

Быстрым был Эвтихор, но Арета меч оказался быстрее. Не успели дружинники сообразить, что происходит, как отрубленная рука злодея, с кинжалом в кулаке, упала на сходни и вниз покатилась. А сам Эвтихор вскрикнуть хотел, да сил уже не было – сделал он несколько шагов и повалился на слепого Ахеменида, что сидел безмятежно на камне.

– Когда ты напиться успел? – недовольно вскричал слепой но тут обрубком кровавым провел по лицу его Эвтихор и рухнул на берег.

Ахеменид потрогал свое лицо, понюхал пальцы и лизнул их.

– Э, да это и не вино вовсе, а кровь, – сказал он негромко. – Что у нас творится, зрячие?

Никто ему не ответил. Лишь Арет подскочил к упавшему и поднял его голову за волосы.

– Скажи, кто тебя надоумил на это? Признайся, а то прямо сейчас в царство Аида спроважу! Эвтимен открыл глаза и простонал:

– Меня убило золото Евпейта… Аидом же не пугай, ждать тебя там мне придется недолго.

Что-то еще прохрипел Эвтихор и затих. Арет впустил его голову, постоял немного над телом и, обменявшись взглядами с базилеем, столкнул бездыханного в воду.

Ропот послышался среди дружинников.

– Все ж человек, сжечь бы пристойно его, а не рыбам на корм…

– Скоро ему позавидует каждый из нас!

– Кто нас сюда заманил?..

– Подохнем мы тут, а все из-за сучки и выблядков…

Выпрямился царь Итаки, и если до сего мига был похож на сгорбленного старца, то ныне предстал перед ними муж грозный. Руку на лук положил Одиссей, и все замолчали, помня его смертоносную славу. Даже Полит, что рядом стоял, щит медный подняв с земли и копье приготовив, боялся взглянуть в глаза базилея. Медон примиряюще руки воздел и воскликнул:

– Разве вам нечего более делать, мужи ахейские, как убивать друг друга? Тогда уж лучше выйти в море и сдаться врагу, чтобы в рабстве дни свои влачить. Да лучше быть рабом жалким, чем предателем своего вождя!

Тут Арет накинулся с бранью на сбившихся в кучку гребцов и дружинников, и брани такой Полит еще в жизни не слышал. Опасливо он посмотрел в небеса: не накажет ли Зевс-Громовержец за едкие слова, от которых и пьяный сатир покраснеет?

Не наказал.

Из убежища вышла Калипсо, крики услышав. Спустилась по камням, легко шагая, а за ней и дети увязались. Подошла к Одиссею и встала перед воинами светлоликая, руки детям на плечи опустив. Завидев ее, смолкла перебранка, смутились дружинники, а кто-то и побледнел, испугавшись, не нашлет ли на него чары нимфа. Но не чар ее боялись гребцы и дружинники, робели они базилея – боги ему помогли с женихами расправиться, и хоть стар он уже, седины в волосах стало больше, но от стрелы не уйти, если гнев одолеет.

Между тем Ахеменид брезгливо обтирал лицо краем плаща, но только размазывал кровь по щекам. Он елозил на месте, сметая задом своим песок и водоросли сухие с поверхности большого плоского камня, похожего на квадратную плиту, вырубленную титаном. Потом ему стало сидеть неудобно и, рукой проведя, нащупал он вделанную в камень скобу из металла. Удивился открытию своему и, привстав, потянул за скобу. Громкий скрип долгим эхом над бухтой пронесся.

– Все же кто-то слепца обкормил горохом, – сказал Одиссей, а дружинники засмеялись негромко, но облегченно: лук свой не поднял базилей, чтоб проучить неучтивых.

– Смейтесь, смейтесь, – проговорил Ахеменид. – Да. как бы вам потом не обосраться со смеху!

Он расчистил поверхность серой плиты и озабоченно водил рукой по ее поверхности. Базилей подошел к нему, Арет же велел всем, у кого нет дела, идти на корабль, вдруг придется внезапно отплыть.

Полит, щит держа, стоял к базилею спиной, а лицом к остальным, на случай, если среди дружины окажется еще один предатель. Он слышал., как Медон и Одиссей обсуждают находку.

– Скоба из железа, знать, мастер небедный врезал ее в камень, – заметил Медон.

– Хотел бы я знать, где нынче этот каменотес или хозяин его, – негромко отозвался базилей.

Дружинники поднялись на судно, одни прошли на скамьи гребцов, другие встали к бортам. Арет подошел к базилею и что-то на ухо шепнул, тот кивнул и разговор свой продолжил с Медоном.

– А вот посмотри, рядом знак выбит в камне. Треугольник, и круг в треугольнике. Чей это символ, какого царя?

Чуть повернув голову и скосив глаза, Полит разглядел на сером ноздреватом камне глубоко вырезанные линии, а из середины круга слегка выступала дугою круглая скоба.

– Не припомню, у кого из вождей этот знак на знаменах я видел, – задумчиво сказал Медон. – Где-то встречался, то ли в списке старинном, а может, на одеянии… Если бы треугольник был увенчен рогами, то символ богини Танит карфагенской, а если б не круг, знак это храма Небесного Пса, что в Гелиополе египетском. Или то не знамена были, а паруса?

– Вряд ли ты видел его на парусах, многоразумный Медон, – вмешалась в разговор Калипсо. – Мало кто выживал из тех, кто видел корабли с такими парусами.

Поразился юный Полит – впервые за время их путешествия услышал он страх в голосе Калипсо. Он не видел лица ее и глаз, но собеседники вдруг замолчали и настороженно по сторонам огляделись, Арет же, меч обнажив, подобрался, словно готовясь внезапный удар отразить.

– Чей же знак это, о бессмертная? – растерянно спросил Медон.

– Знак этот ставил Гадир, царь Посейдонии, на границах своих, а где был границам предел, никто и представить не мог.

– Что это за царь такой, – удивился Арет, глянув на базилея, – никогда о таком не слышал.

– Дело давнее, – нехотя сказал Одиссей. – Ныне забыто имя его и потомков его имена. На досуге расскажет прекрасная нимфа о деяниях злых гадиритов.

– На досуге… Да скоро ли будет досуг нам! – хмыкнул Арет. – Только вот мне показалось, будто у баб тех свирепых, что с Огигия нас шуганули, тот же знак на перевязи красовался.

Переглянулись Одиссей и Калипсо, но ничего не ответили старому воину. Лишь крепче детей к себе нимфа прижала. Ахеменид же, слепой, в это время все шарил руками по камню и ногтем кривым вычищал от песка линии знака. А потом снова дернул за скобу – и она вместе с кругом вдруг провернулась.

Скрип, что давеча развеселил путешественников, повторился вновь, но теперь он не смолкал, нарастая. Словно где-то неподалеку заработали мельницы, и тысячи работников закрутили каменные жернова, чтобы смолоть муку для хлеба, которого хватит самому прожорливому божеству.

– Эй, что там у вас… – крикнул было Филотий с палубы, но голос его потонул в грохоте.

Закачалась земля под ногами. Юный Полит выронил щит и копье базилея, а слепой сжался в комок и скатился с плиты под ноги Арету. Две прямые трещины рассекли берег от воды к горам. Камни, песок и все, что было между этими трещинами, вдруг просело, ушло вниз, провалилось, хлынули воды морские в широкий пролом – семь или восемь длинных копий можно было уложить одно за другим. Волны ударили в скалы, но не разбились, а ухнули в пропасть, что, словно врата, в скалах открылась. Служанки Калипсо выбежали из укрытия, но под ногами у них была пустота, и все они канули в пенных струях.

На глазах базилея и тех, кто у края пролома стоял, сдвинулись камни, торчащие из воды, одно из них судно толкнуло, и «Арейон», сорвавшись с якоря, был втянут потоком и в черную бездну низвергнут. Все случилось так быстро, что спрыгнуть никто не успел. А те, кто остался, застыли от страха. Лишь руку к небу успел воздеть базилей да выкрикнуть пару проклятий!

Даже чайки вдруг замолчали и слышен был лишь рев воды неумолчный, что лился словно в разверстую пасть каменного великана. Но вскоре смолк шум потока, будто чрево его наполнил.

Горстка уцелевших прижались друг к другу и смотрели безмолвно на черную щель. Лишь слабый голос маленькой Лавинии был еле слышен:

– Что, мы уже прибыли к вратам Аида? Где же пес трехглавый?

Судорожно улыбнулся Одиссей, хотел что-то ответить, но не успел. Вскрикнули хором все – из темного жерла медленно и неумолимо выплывал корабль. Странен и страшен был облик его, непохожий на судна морские. Высокие бока его были не черными, как положено, от доброй смолы, а рыжими, словно наросла щетина на них. Не было мачт и парусов, а корма его так и не вышла из мрака. Двигался он в тишине и, миновав протоку, встал, острым носом нависнув над ними.

– О боги! – прохрипел Арет. – Ладья перевозчика за нами явилась.

Тут на носу корабля показалась фигура, словно змеями увитая, и рукой повела.

– Вот и Харон! – взвизгнул Полит и, щит уронив, рухнул на колени, лицо в ладони уткнув.

Тот, кто стоял на носу, так их всех напугавший, стряхнул с лица обрывки водорослей и знакомым голосом сказал:

– Сопли утри, а потом обзывайся, щенок неразумный!

– Да это Филотий! – в голос вскричали базилей и Арет.

И впрямь это был кормчий. Тряслась его голова, руки дрожали, но крепко держался он за криво изогнутый штырь, что торчал из борта.

– Жив ли ты или посланцем из мира теней к нам явился? – спросил Одиссей.

Откинул седые мокрые пряди с глаз Филотий и сердито ответил:

– Хотел бы я знать! Только сейчас мне бы лучше обсохнуть, а Перифету раны обмыть поспешите.

Перевел дыхание базилей, а тут и Арет вмешался:

– Вас только двое спаслись с корабля?

– Полтора! – буркнул Филотий. – Если Перифет дотянет до вечера – хвала небожителям. А ты, царь, прими новый корабль вместо потерянного. Чей это дар богов или демонов – не знаю.

– Мне скажет кто-нибудь, – возопил Ахеменид, – что происходит?

– Уймись, убогий, – бросил ему Арет. – Все, что могло произойти, уже произошло.

– Да ты шутишь! – рассмеялся слепой, и смех его столь был дик и неуместен на этом страшном берегу, что вслед рассмеялись остальные, и даже Полит, на песок усевшись, смеялся. Правда, недолго, потому что вдруг обнаружил, что плащ его влажен не от воды, а от мочи.

Хоть и были одежды путников несвежи, но после того, как вскарабкались на борт, от ржавчины рыжей все стали донельзя грязными. Опасливо смотрели по сторонам Полит и Медон, а слепой Ахеменид, которого втащили наверх, сидел на палубе и недоуменно щупал железные листы, из которых был собран корабль. Потом он вдруг схватился за уши и начал скулить, как щенок с перебитой лапой. Лишь после того, как встряхнул его Арет и прикрикнул, умолк слепой, и, пролепетав о том, как ему больно, упал без сознания. Раненый Перифет, кое-как перевязанный, лежал у носовой части, Филотий держал его за голову, а Калипсо за руку и что-то шептала. Дети, ничего не боясь, бегали по длинной палубе и порой забегали под свод каменный, куда уходила корма корабля.

Базилей и Арет медленно прошлись вдоль бортов, что тянулись больше чем на сотню локтей и были загнуты наружу, как на тартесских триерах, присматривались, нет ли где отверстий для весел, а потом, обойдя невысокое сооружение, похожее на опрокинутую чашу с узкими прорезями, двинулись к корме.

Они долго стояли в полумраке огромной пещеры, прислушиваясь, не раздастся ли голос божества этой горы, или не возникнет ли перед ними сияющий вестник с Олимпа, который поведает им, что за корабль ниспослан, с целью какой, и как, кстати, им управлять. Но было тихо, лишь плеск воды снизу был слышен да голоса детей, что эхом сверху отзывались.

– Даже тела их исчезли, – горестно сказал Одиссей. – Спутники наши погибли неведомо где в этом мраке. А от корабля даже щепки не всплыли.

– Я так понимаю, – сказал Арет, – что корабль наш могло зажать между камнями, вот и не выплыл никто, кроме Филотия, ну а тот мало что помнит. Судно же это на дне стояло, а когда вода сюда хлынула, оно перед нами явилось. Только кто его в толщу скал заточил, и какому титану это было под силу? Не человеческих рук это дело. Рок неумолимый нас привел сюда, и рок же слепого заставил найти тайный знак. Пожал плечами базилей.

– Что нам до этого! Знаю одно – взамен «Арейона» погибшего мы получили корабль другой. Если боги сподобят живыми вернуться на нем или как-то иначе, то столько железа…

Арет понимающе глянул на Одиссея и причмокнул.

– С таким сокровищем и воевать не нужно, – тихо сказал он. – Я знаю умельца, что может его переплавить на мечи и секиры. Мир и покой можно выкупить, с родственниками всех обиженных расплатиться или, если приспичит, столько бойцов знаменитых нанять, что полмира пройдем, врагов одолев самых сильных.

– Не время думать об этом, когда выход в море враги запирают. – С этими словами базилей перегнулся через дырчатую полосу, что опоясывала корму, и долго смотрел вниз, а потом велел раздобыть огня.

Костер на берегу еще горел, и сушняка хватало. Полит, стараясь, чтобы базилей не заметил дрожи в его коленках, принес факел, в свете которого можно было разглядеть острые камни, нависающие сверху, а стен пещеры не было видно. За ним увязался Медон, немного приободренный тем, что из мрака не вылезла какая-нибудь огромная гидра и не сожрала их. Пока Одиссей разглядывал, что там, внизу, под кормой, Медон сообщил Арету, что он не заметил даже следов носовой статуи.

– Те, кто плавал на нем, – добавил Медон, – явно богов не боялись и угождать не стремились.

– Может, сами боги на нем путешествуют? – скривил губы Арет.

– Это им ни к чему, – назидательно поднял палец Медон, – и к тому же небесный металл так не ржавеет!

– Вот оно что… – пробормотал Одиссей.

Медон и Арет склонились над кормой и в свете факела увидели, что вместо рулевого весла у корабля было диковинное сооружение с поперечными лопастями, насаженными на два колеса, наполовину погруженных в воду.

– Мельница водяная! – сказал вдруг Медон. – Такие у нас ставят на Земе, на реках и запрудах.

– Мельница?.. – протянул базилей. – Может, бог морей эту мельницу крутит или вместо руля она?

Послышался голос Калипсо, она звала детей к себе. Что-то звякнуло, запищал маленький Латин, а Лавиния сказала, что дверцу она нашла, а вовсе не братик.

Одиссей и Арет переглянулись, базилей отдал факел Политу, быстро вышел из под свода и прищурил глаза от яркого света.

– О какой дверце вы говорите? – спросил базилей.

Сколько времени базилей, Арет и Медон блуждали внутри корабля – сказать они сами не могли. Только когда выбрались наружу, в сумерках уже звезды мерцали.

Дверца, что дети нашли, была неприметной и заподлицо с палубой. В одних местах палуба была ровной, в других – бугристой, словно когда-то ее украсили барельефами, ныне стертыми временем и обувью. Если бы случайно не попал крохотной сандалией Латин в выемку, никто бы и не подумал, что здесь есть отверстие. Но щелкнула потайная пружина, и открылся круглый лаз.

Долго стояли над ним Одиссей и его спутники, прислушивались, не взрыкнет ли какой зверь, не зашипит ли гад затаившийся. Ни звука не шло из холодной тьмы, лишь несло затхлым духом да слабой кислой вонью. В дневном свете видны были ступени, вделанные в лаз, а узнать, куда они ведут, можно было, лишь спустившись.

Запалили факелы. Арет выставил перед собой меч и, останавливаясь на каждой ступени, медленно погрузился в темную глубину.

– Никого нет! – гулко донеслось до тех, кто стоял наверху.

Одиссей отдал лук Политу, а сам вооружился кинжалом. Велев Медону подержать запасные факелы, он быстро миновал ступени и крикнул ему, чтобы тот сбросил обмотанные тряпками палки. Однако Медон сам вдруг предстал перед базилеем.

– Ты-то зачем здесь? – удивился Одиссей. – Ну а как ждет нас здесь чудовище голодное!

– Ха, – только и сказал Медон. – Ежели оно вас сожрет, так потом и наверх выберется. Здесь же с такими воинами, как вы, отбиться можно. Хотя тут с голоду любая скотина подохнет – металл и металл, даже дерева нет, чтоб погрызть.

Хмыкнул Одиссей, ничего не ответил, еще один факел зажег.

Арет между тем в десяти локтях от них рассматривал другую лесенку, идущую вверх и исчезающую в круглой черной дыре. Медон огляделся: в неровном свете он разглядел помещение вроде комнаты с железными стенами, а в узких торцах видны были темные проемы.

Арет переступил через высокий порог и исчез в другом помещении. Одиссей подошел к проему, сделал знак Медону следовать за ним и, пригнув голову, нырнул к Арету.