Текст книги "Темная гора"

Автор книги: Эдуард Геворкян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Как твое настоящее имя? – спросил я.

– Оно тебе ничего не скажет, – грустно ответил он. – В Коринфе у меня…

Диомед не успел договорить, как над головой лязгнуло, грохнуло и возник светлый прямоугольник.

– Давай наверх! – крикнул лидиец, сбрасывая веревочную лестницу.

На палубе Диомеду связали руки и отвели к борту, а мне велели просто не лезть под ноги. Я вдыхал свежий морской воздух, смотрел на вечереющее небо, на чаек крикливых, на далекую линию берега. И только потом заметил, что рядом находится еще один корабль. Зализанные хищные обводы, стальные крюки вдоль бортов и грозные жерла спаренных метателей на носу и на корме выдавали в нем карательный дальнеход.

На миг я даже возликовал, решив, что очередным злоключениям пришел конец, и теперь стражи морского порядка вырвут нас из рук похитителей. Но тут же я сообразил, что радоваться, собственно, нечему, если невероятная история Диомеда хоть в малой степени правдива, то вместе с беглым гоплитом служители Дома Лахезис заполучат еще одного беглеца. И еще я успел подумать о том, как странно переплелись наши истории, прежде чем заметил, что с лидийского судна на этот корабль быстро и споро перетаскивают мешки, тюки и ящики. А потом по узким сходням туда перевели и нас.

Палуба дальнехода не в пример грязной лидийской посудине была выскоблена добела, а начищенные бронзовые и стальные заклепки ярко блестели даже в лучах закатного солнца. Высокие широкоплечие матросы подхватили за локти меня и Диомеда и отвели на мостик. Там нас уже ждали. Болк подмигнул мне и что-то сказал одному из матросов. Тот развязал руки Диомеда и вместе с ним скрылся за дверью.

– Сейчас как следует поедим, а отсыпаться будем уже дома, – сказал Болк и зевнул. – Ты когда-нибудь ел жаркое из молодого барашка?

– Ты что, нас умыкнул для того, чтобы мясцом угостить? – вытаращил я глаза.

Он хохотнул, но сразу осекся. На мостик поднялся Верт. Искоса глянув на меня, он что-то коротко бросил Болку, и тот, перегнувшись через перила, закричал на матросов. На киммерийском я знаю лишь несколько слов, да и то бранные. По-моему, Болк их все перечислил в одном предложении.

Вскоре к нам поднялся владелец лидийского судна. Его круглый живот поддерживал широкий зеленый пояс из чинского шелка. Верт перешел на коинак и велел владельцу и его людям перебираться на киммерийский корабль. Владелец с достоинством ответил, что в этом нет нужды, поскольку уговор был доставить нужных людей в нужное место.

– Вот оно, место ваше, – он махнул рукой в сторону берега, – а люди… Тут последовал равнодушный взгляд в мою сторону.

Нетерпеливо постукивая носком сапога по палубе, Верт сказал:

– Принуждать не буду. Сейчас я сожгу твое судно. С тобой или без тебя выбирай.

И что-то сказал на киммерийском Болку, а тот снова заорал, отдавая непонятные команды.

Стволы кормовых метателей, украшенные литыми головами зверей, беззвучно развернулись в сторону лидийского корабля, бронзовые стержни откинулись назад, поднимая ребристые полости мехов.

Владелец судна схватился за голову, а потом метнулся к лестнице.

Я молча наблюдал, как лидийцы замерли на палубе и на снастях своего судна, увидев направленные на них разверстые пасти метателей, а потом, под отрывистые выкрики владельца, быстро перебрались к нам. Молчаливые суровые киммерийцы увели их вниз, наверно, в трюм.

Надо сказать, я не испытывал злорадства оттого, что теперь настал их черед скучать в сырой темноте. Кто знает, вдруг сейчас Верт раздумывает – выкинуть меня за борт немедленно или чуть позже. Он-то не будет угощать меня живым или рощенным мясом!

Настил под ногами мелко задрожал, еле слышно заурчали машины и корабль быстро отошел от лидийского судна. Трубы дымовода я не увидел, и тогда сообразил, что дальнеход-то не на паровой тяге! Слышал я о том, что двигатели камор совмещения, которые работают от силы, идущей по металлическим жилам из накопительных чанов, можно приспособить для самых различных нужд. Но сама мысль об этом казалась кощунственной! Одно дело – звездная машина, вместилище высоких помыслов, средство, дарованное менторами, врата в бесконечные миры, другое вращение гребных колес пошлого судна! Хотя, конечно, и тут и там разницы никакой – все те же медные и серебряные нити в войлочной оплетке, аккуратно, ряд за рядом в особом порядке намотанные на стальной сердечник, и там и тут тяги да ременные передачи, да запах горячего масла, обильно льющегося на валы и сочленения…

Меха со всхлипом сложились, метатели изрыгнули две желтые косицы пламени. Огонь расплескался по лидийскому кораблю, миг – и вот уже пылают мачты, парус, словно солнечная птица бьет горящими крыльями в потоках горячего воздуха и, распадаясь на хлопья, мириадами черных бабочек летит над волнами.

Костер на воде догорал вдали слабо мерцающим пятном, когда мы вошли в бухту. В сумерках нависающие скалы казались черными, а скудная растительность уныло прижималась к камням.

Лидийцев вывели из трюма и увели по причалу в сторону больших строений. А меня пристроили на разгрузку корабля. Вместе с матросами я таскал тяжеленные ящики и перекатывал по узким доскам бочки. Соратников на причале не было. После того как всю эту гору разместили на больших крытых повозках, с корабля сошли Верт и Болк, а за ними шел Диомед, которого держали с двух сторон крепкие матросы, больше похожие на воинов. Я пригляделся и заметил, что они его не держат, а поддерживают – гоплит был изрядно навеселе. Проходя мимо, он радостно вскинулся, хотел было обнять, но его оттащили в сторону. Верт прошел, даже не глянув на меня. Он беседовал с каким-то человеком, который мне показался знакомым, но во мраке я не смог разглядеть его лица. Болк остановился, виновато развел руками и сказал:

– Извини, совсем про тебя забыл!

Я ничего не ответил. Он нахмурился, догнал Верта и что-то сказал ему. Тот коротко ответил, и тогда Болк махнул мне рукой, давай, мол, сюда.

И вот я трясусь в темной повозке рядом с молчаливыми киммерийцами, с Диомедом, который сначала все норовил затянуть песню, но на втором или третьем куплете сбивался на икоту, а потом заснул, уронив голову на мое плечо. В щель можно было увидеть неширокую извилистую дорогу, идущую вдоль каменистой осыпи, а потом совсем стемнело, и от сильной тряски я уже не мог различить, едем ли мы вверх или вниз.

Бражный дух, исходящий от Диомеда, щекотал мои ноздри. Я расчихался, а когда перестал, то обнаружил, что повозка остановилась.

В лунном свете были видны большие прямоугольные дома, поднимающиеся один над другим, словно огромная лестница, по склону горы. А на самой вершине темным пальцем указывала в ночное небо высокая башня.

Ворота ближнего дома распахнулись, оттуда выбежали люди с факелами, а потом появилась высокая стройная женщина в сопровождении двух вооруженных длинными клинками нукеров.

Она подошла к Верту и при всех обняла его. – С удачей ли ты вернулся, супруг мой? – спросила она.

Я насторожился. Слова были произнесены на парсакане, языке Высокого Дома Троады. Хоть он и считается тайным языком властителей, в некоторых приличных родах ему обучаются с малолетства – без этого о чинах можно и не мечтать.

Верт, запинаясь и коверкая слова, ответил ей в том смысле, что удача его не оставила. Я не смог удержать улыбки от его выговора, уместного скорее выскочке из нижних каст, чем владетельному господину. А когда Верт представил своей супруге Диомеда, который попытался учтиво склониться в поклоне и чуть не упал, мне стало не до смеха – за спиной пьяного гоплита я разглядел в свете факелов собеседника Верта, который мне показался знакомым. Это был наставник Линь.

В том, что я не ошибся, меня тут же убедили слова Верта:

– А вот человек, которому я обязан успешным продолжением нашего дела. Без помощи высокочтимого наставника я даже не смог бы вернуться к тебе живым, моя радость.

К Диомеду и чинцу подскочили слуги, усадили их на сиденья носилок и унесли в дом. Верт движением руки отослал предназначенные для него и супруги позолоченные носилки с пышными подушками и, обняв жену за плечи, прошествовал в сопровождении факелоносцев к воротам.

Болк тронул меня за локоть, а когда я обернулся к нему, то он хмыкнул.

– Вижу, ты удивлен, – сказал он. – Но не спеши порицать меня. Тебе просто не повезло, подвернулся не вовремя. Хотя, может, как раз и наоборот…

– Что наоборот? – спросил я, не вникая в смысл его слов.

Вот уж кого я не ожидал увидеть здесь, так это наставника Линя. До сей поры я мог хотя бы гадать, какие силы стоят за похитителями, но сейчас в моей голове все перемешалось.

– Слушайся меня, и ты не пожалеешь, – продолжал Болк. – Мой господин строг, но его величие соразмерно с его замыслами.

Пытаясь утихомирить беспорядочные мысли, я ухватился за последнее слово.

– Какое я имею отношение к замыслам твоего господина?

– Никакого. – Он махнул рукой, словно отгонял мошку. – Таких, как ты или я, превеликое множество, но есть люди особые…

– Вроде пьяного гоплита? – перебил я Болка. – Наставник, я думаю, тоже вроде бы из таких, как мы с тобой?

Его испытующий взгляд не заставил меня опустить глаза.

– Ты не глуп, – сказал Болк. – И ты прав. Без этого гоплита замыслы моего господина могут обратиться в прах. А потому все, кто осмелятся ему помешать, будут мною истреблены.

– Хорошо бы знать о замыслах твоего господина, – осторожно заметил я, чтобы ненароком не помешать ему.

Болк всплеснул руками и захохотал так громко, что один из слуг, последним входящий в ворота, уронил факел на землю.

– Помешать ты не можешь, – внушительно произнес Болк. – Но болтливые языки нам ни к чему.

– Это ты верно сказал! – не удержался я. Он опять засмеялся.

– Так кто же этот гоплит? – спросил я.

Болк нагнулся ко мне.

– Он и не гоплит вовсе, – тихо сказал он. – Ты и представить себе не можешь, кто он на самом деле. По неведомой причине он скрывает свое истинное положение. Но однажды спьяну проговорился, а наставник Линь… Впрочем, тебе это знать ни к чему. Одно скажу, Диомед не чета тебе и мне, мы простые воины, а он был вторым помощником механика звездных машин!

Я смотрел на его значительно поднятый палец и поджатые губы, две мысли сразу пришли в голову, но погасили друг друга. Захотелось произнести все бранные слова на всех знакомых и незнакомых языках, но сил не было.

– Закрой рот, муха влетит, – сказал Болк.

Глава восьмая
Деяния Лаэртида

– Неразбавленное вино – отец и мать всех пороков, – пробормотал Медон, не раскрывая глаз. – Похмелье, вот что обнаружила Пандора на дне запретной амфоры… то есть шкатулки…

С этими словами он зашарил рукой вокруг себя, нащупал узкогорлый кувшин и припал к нему пересохшими губами. Лишь после нескольких могучих глотков сумел поднять веки.

Рядом в объятиях двух пышнотелых красавиц храпел слепой Ахеменид. Изысканные яства, чей тонкий вкус вчера восхищал, а сейчас грубо напоминал о себе мерзостным жжением во рту, были разбросаны по ковру, раздавленная сочная груша невесть каким образом прилипла к стене, а полуобъеденная кисть винограда покоилась меж налитых грудей светловолосой женщины, рядом с которой Медон себя и обнаружил.

Издалека донеслись слабые звуки гонга. Медону показалось, что это звенит у него в ушах, но тут дверной полог откинули, звуки стали громче. Вошел слуга, держа в руках шест с бронзовым крюком на конце. Он поднял шест и, продев крюк в выемку, сдвинул в сторону часть потолка.

В комнату ворвался поток воздуха, мелкие крошки и пыль закружило в вихре и вынесло в темное круглое отверстие, что открылось над головой Медона. Свежий морской воздух наполнил его легкие, выдув из помещения все несвежие запахи. А когда гонг замолчал, слуга закрыл крышку люка и, бросив завистливый взгляд на еду, вышел.

Откуда-то из внутренних комнат появился базилей, оглядел лежащих, хмыкнул и, пробормотав «Где этот юный бездельник валяется?», исчез за пологом. Медон зевнул и уставился на расписанный красными и зелеными линиями потолок. Чувствовал он себя прескверно. Ко всему еще, кроме желудочной маеты, опять вернулись чужие, непонятные мысли. Словно он видел сны, о которых потом вспоминал, но только сны эти странным образом были связаны с базилеем и его приключениями, с великой битвой под стенами Илиона и со многими иными деяниями людей и богов.

Порой ему хотелось забыть все, проснуться у себя дома, ступив босыми ногами на прохладный каменный пол, глянуть в широкое окно на лесистые склоны родного острова. Хлопотное сватовство, завершившееся кровавой бойней, трудное плавание, схватки и ужасы – все окажется сном, который Гипнос навеял человеку, дабы тот помнил и чтил небожителей, осознав свою ничтожность.

Однако сон не прерывался. Напротив, всхрапнув, проснулся Ахеменид, сел, уставившись незрячими глазами перед собой, рыгнул и снова повалился спать. В дверном проеме возник Родот, свежий и бодрый.

– Не угодно ли прогуляться перед утренней трапезой, высокомудрый?

Медон закряхтел, поднялся на слабых ногах и, следуя указующему персту старца, поплелся в укромный закуток с дырой в полу, где справил нужду. Ополоснул лицо водой из большого кувшина, подвешенного над стоком. Нога все еще побаливала, он прихватил легкий посох Ахеменида и вышел вместе с Родотом из комнаты.

Они медленно расхаживали по длинному пустому коридору. Когда поравнялись с бронзовыми щитами, уставленными вдоль стен, старец огляделся по сторонам, а затем тронул неприметный завиток на круглом щите, поверхность которого украшала причудливая резьба, изображающая битву людей и лапифов.

Щит отошел в сторону, за ним открылась небольшая дверца. Старец нырнул в полумрак и поманил Медона за собой. Медон удивился, но последовал за ним, протиснувшись в отверстие. Он оказался в узком проходе, освещенном слабым светом из коридора, проникающим сюда из щелей над головой. Ковров под ногами и украшений здесь не было, лишь голый металл слабым гулом отзывался на их шаги.

Только успел Медон сообразить, что они движутся в глубь плавающей горы, как проход уперся в другую дверь. А за дверью он попал в большое помещение. Здесь горели яркие светильники, освещая ряды полок, уходящие вверх, к потолку, до которого дотянулись бы лишь пять или шесть человек, встав один на плечи другому. Полки были заставлены шкатулками одинаковых размеров. Здесь же были и огромные столы, к которым сейчас никто бы не возлег пировать, потому что на них громоздились странные предметы, похожие на большие игрушки для детей.

– Вот моя скромная обитель, – сказал Родот, обведя рукой помещение, а потом указав на низкие сиденья близ одного из столов. – Здесь самое удобное место для приятных бесед с мудрыми людьми.

– Мудрые люди изнемогают от жажды, – пролепетал Медон, рухнув на сиденье.

Родот понимающе усмехнулся, извлек из-под стола внушительных размеров амфору, плеснул в глиняную чашу, что стояла на столе, немного прозрачной жидкости и протянул Медону.

– Вода… – скривился тот, но все же хлебнул. Словно горящая солома упала в желудок, глаза наполнились слезами, дышать стало невмоготу.

– Что это? – еле просипел он.

– Велики наши тайные знания, – торжественно произнес Родот. – Мы сохранили наследие предков во всей полноте, в том числе и умение извлекать душу вина, воплощая ее в божественной влаге.

Медон несколько раз глубоко вздохнул, а потом, к своему удивлению, вдруг ощутил такой прилив сил, что даже ноющая боль в ноге стихла.

– Воистину напиток необыкновенный, – сказал Медон. – Счастлив тот, кто может прикоснуться к вашим таинствам. Представляю, как надежно они хранятся…

– Все наши знания находятся здесь, – доверительно сообщил Родот.

С этими словами он, не вставая с места, дотянулся до ближайшей полки и взял одну из шкатулок. В ней оказалась стопка больших пластин из незнакомого металла, цветом напоминающего золото, но весьма легкого.

Края пластин закруглены, и держать их было удобно. Прищурив глаза, Медон пытался разобраться в вырезанных надписях и рисунках, но знакомых букв не увидел, а мелкие значки, густо покрывающие металл, чем-то напоминали следы от птичьих лап.

Вынув из пальцев Медона пластину, Родот глянул небрежно и сказал, что здесь речь идет о шести детских подвигах царя Гадира, известного ученым мужам ахейцев под именем Евмела, первого правителя Посейдонии.

– Металл хранит письмена вечно, но читать с него неудобно, – добавил Родот. – Для чтения берется кожа молодого раба…

Выслушав пояснения старца о том, как делать оттиски с пластин, Медон заметил, что в его краях люди состоятельные предпочитают хорошо выделанную кожу из Пергама, поскольку даже после победоносных войн теленок все-таки обходится дешевле раба. Те же, кто победнее, довольствуются свитками из африканского папируса. А для хозяйственных нужд сойдет и деревянная табличка, покрытая воском.

Родот внимательно выслушал его, улыбнулся и сказал, что телят у них здесь гораздо меньше, чем рабов. Впрочем, на пластины, хранящие знания гадиритов, не хватит кожи всех обитателей плавающей горы вместе с ее гостями.

– У тебя еще достанет времени, мудрейший, прикоснуться к запечатленным тайнам, раз уж судьба привела к нам, – заметил старец. – Однако из слов твоих я понял, что Одиссей не случайно пустился в плавание, а словно знал, куда плыть и зачем…

– Когда же я это говорил? – нахмурился Медон.

– Во время вчерашнего пира, – напомнил Родот.

– Возможно… Да только вряд ли ведал базилей о том, что его ждет. Не раз и не два грозила нам смерть, лишь боги спасали от кончины безвременной.

В чаше еще оставалось немного божественной влаги. Медон рассеянно взял чашу, повертел в руках и одним глотком осушил ее. Закрыл глаза, замер, перевел дыхание и утер навернувшиеся слезы.

Откуда-то сверху на ладонь свалился паучок и побежал по запястью. Но только Медон собрался сбить его щелчком, как Родот поймал за руку и бережно снял паука.

– Это к удаче, – пояснил он. – Значит, тебя любит бог-землемер.

– Посланцы Арахны к дурным вестям, я их давил всегда… – начал было Медон, но сбился с мысли и задумался. – Вы тоже поклоняетесь Зевсу Крониону и другим обитателям Олимпа?

– Кто сейчас помнит наших богов! – задумчиво покачал головой Родот. – Еще когда Гадир и десять его сыновей унаследовали Посейдонию, имена их были забыты. Однако великие наставники Гадира древнее всех небожителей. Они пришли к нам в те времена, когда боги поедали друг друга, а человек не знал смерти…

– Темен смысл твоих слов, – сказал Медон и пригорюнился. – Много свитков в доме моем, все их прочитал я, услышал историй всяких без меры, но чувствую жалким неучем пред тобою.

Родот пристально глянул на Медона.

– Признавшись в незнании, ты уже на полпути к знанию, – одобрительно сказал он. – Многие знатные мужи, не имея добродетели, при этом множат успехи. А это ведет неизбежно к кичливости. Не похвалялся ли, кстати, Одиссей картами неведомых морей или оружием странным?

На этот раз уже Медон внимательно посмотрел на старца. Смешно, но тот хитро пытается выведать нечто о базилее, вместо того чтобы спросить напрямик.

Эта мысль так развеселила Медона, что он хлопнул ладонями по коленам и, расхохотавшись, чуть не свалился с сиденья.

– Какие карты?! – еле выговорил он. – Носило как щепку в море, как щепку… Ха!

Новый приступ смеха вызвал икоту. Старец терпеливо ждал, пока Медон успокоится.

– И «Харраб» вам случайно достался?

– Слу… случайно, – еле выговорил Медои. – Слепой на камень сел случайно, а там… ха-ха!

Не в силах говорить, он махнул рукой. Нахмурился Родот и поднялся с места, медленно прошелся вокруг стола, потирая задумчиво переносицу. А потом остановился перед Медоном и спросил:

– Ахеменид ослеп во время плавания вашего?

– Нет, по его рассказам, на острове циклопов был он зрения лишен. Но рассудок его некрепок, часто мучают его боли в голове, веры словам его нет. В действиях его тоже нет и не может быть умысла.

Губы поджал Родот, а потом улыбнулся:

– Ты многое мне открыл, мудрейший! Истинен был рассказ Одиссея, случай ему помогал, а случай благоприятный сильнее опеки богов. Все гораздо сложнее чем я полагал. Об этом и следует поразмыслить.

– Что может быть приятнее ученых рассуждений, – уклончиво ответил Медон, отдуваясь. – Но хорошо бы при этом знать тему диалога.

– Ты ответил на мои вопросы, я отвечу без утайки на твои.

– Но что ждет того, кто узнает ответы?

Теперь рассмеялся старец:

– Тебе ничто не угрожает, да и спутникам твоим тоже – ради тебя. Если бы ты знал, Медон, сколь мало людей в Ойкумене, достойных вести диалог. Как и всегда, ныне в почете воины сильные, отвага и доблесть, но не разум, умеренность и закон. Цари кровожадны, продажны жрецы, народы тупы и прожорливы. Лишь мудрецы знают истину, каждый малую толику ее, а вместе они могут составить полный свод знаний – самую могучую силу.

– Сам я знатного рода, – сказал Медон, – и с юных лет увлечен был поисками знаний. К неудовольствию родителей, лучшие годы провел над рукописями, много потратил средств в поисках редких свитков, четыре переписчика разбогатели, трудясь на меня, один из них, правда, окривел. Однако хватило нескольких слов правителя Зема, не знающего грамоты, чтобы родня принудила меня растратить драгоценное время на бесславное сватовство. Что толку в знаниях, если они не могут вернуть молодость? Какой прок в силе и доблести, если волею богов или случаем глупым они могут быть обращены в прах? Можешь ли ты ответить на эти вопросы?

– Разум может управиться даже с тем, что ты называешь случаем, – ответил Родот и составил вместе кончики указательных пальцев. – Пойдем, я покажу тебе, как случай помогает нам отыскать ответы на все вопросы!

Родот направился к проходу между полками. Медон поднялся, уронил посох, поднял его, с трудом распрямившись, и последовал за ним.

За рядами полок, что высокими стенами тянулись к потолку, в густой тени, они оказались в небольшом помещении. Свет сюда почти не проникал, но Медон все же разглядел темные проемы в стенах. В один из них и вошел старец Родот.

Медон бодро двинулся во тьму и чуть не полетел с крутых ступенек вниз, в беспросветный мрак, но Родот успел поймать его за руку.

– Не так быстро, высокомудрый, – сказал он, и эхо слабым шелестом отозвалось сверху и снизу.

Ступенек оказалось немного, а когда они ступили на пол, Родот чиркнул огнивом и запалил масляный светильник, висевший на крюке. Медон помотрел на лестницу без перил, потом глянул вверх. Если бы старец не поймал его, то он скатился бы прямиком сюда, напоровшись на острый крюк, торчащий из стены. Он поежился от неприятной мысли и нырнул за Родотом под низкую арку.

После того как старец зажег новые светильники, Медон долго крутил головой, пытаясь сообразить, для каких надобностей предназначено это помещение, и почему в колоннах, что в беспорядке тянулись от пола к потолку, вырезаны сквозные круглые отверстия. Ну а то, что находилось в центре зала, вообще ни на что не походило. С галереи, опоясывающей зал, была видна причудливая решетка, составленная из лотков. Под решеткой разинули жадные пасти широкие воронки, чьи изогнутые узкие концы нависали над длинными желобами.

Впору было удивиться, но после всех чудес и диковин, которые Медону довелось увидеть во время плавания, его беспокоило лишь странное чувство, будто он знает истинную сущность этого блистающего красной медью хозяйства. Более того, стоит сейчас немного взбодриться хотя бы глотком божественной влаги, и он вспомнит, как им пользоваться…

Между тем Родот, резво обходя галерею, оставлял за собой открытые дверцы, за которыми обнаружились ниши. Когда старец вернулся к Медону и распахнул последнюю дверцу, в нишах блеснули полосы бронзовых полок. Но не шкатулки с металлическими пластинами увидел там Медон, а деревянные шары, каждый размером с голову ребенка. Шары удерживались на полках тонкими изогнутыми штырями. Подойдя ближе, он заметил, что дна в нишах не было, а темные дыры в полу по размерам были чуть больше шаров.

Старец взял с полки шар и протянул его Медону. Шар оказался тяжелым, гладким, а на его поверхности был начертан знак, подобный одному из тех, что встречались Медону на «Харрабе».

– Каждый знак здесь означает слог, – пояснил Родот, – а слогу в нашем языке соответствует одно или несколько понятий, в зависимости от предшествующего или последующего слога. Но это лишь для письмен – устная речь гораздо проще. То, что ты видишь внизу, – он указал на странное устройство, как раз совокупляет один прекрасный случай с другим, идущим сверху. А когда то, что вверху, входит в отношение с тем, что внизу, и наоборот, читающий или толкующий письмена уподобляется божественной воле, той, что обращает возможное в неизбежное.

– Мудрость твоя безмерна, – тоскливо пробормотал Медон, опасливо поглядывая вниз. – Однако и наши жрецы немало преуспели в толкованиях – по внутренностям животных, по дыму и огню, птиц полет тоже о многом говорит…

– Не говори мне о жрецах! – вспылил старец. – Суетные и корыстные обманщики! Довелось мне общаться с ними. Каждый своего бога хвалит, но готов при случае кадить иным богам, за хорошую цену, разумеется. Один, правда, был хорош и крепок в вере, но уж больно свиреп: того нельзя, этого нельзя, а об этом и говорить не смей! Но не о гаданиях я говорю, высокомудрый! Вот, смотри…

Родот прошествовал мимо створок, разглядывая надписи на них, а потом выбрал шар и подозвал Медона.

– Здесь начертан слог «ун», что в одних случаях означает гору, в других краску для вышивальщиц по коже, а прочие не стоят упоминания. Я выпускаю его из рук, предоставляя случаю сказать нам нечто…

С глухим стуком шар упал в отверстие и сгинул. Медон наклонил голову, ожидая услышать из дыры какой-либо звук, пригодный для толкования, но оттуда ничего не доносилось. Недоуменный взгляд, которым он хотел одарить старца, скользнул в пустоту. Родот уже быстро и бесшумно сошел по узкой лесенке к решетчатому сооружению.

Снизу это диво оказалось еще причудливее. На большую ось, выпирающую из пола, друг на друга были насажены… огромные колеса, решил Медон, но только без ободов, да к тому же еще спицы причудливо изгибались в разные стороны, словно боевая колесница титанов угодила в земляную ловушку и разбилась вдребезги. Отсюда было видно, что выходящие из ступиц широкие лотки из золотистого металла имеют множество прорезей и отверстий. Под нижним «колесом» Медон разглядел стоящие по кругу небольшие сосуды из бронзы.

– Сильный раб легко приводит в действие мегамонадос, – сказал Родот, проведя ладонью по гладкой поверхности спицы. – Но мы с тобой управимся вдвоем. Помоги мне!

Старец ухватился двумя руками за край желоба одной из нижних спиц и принялся толкать ее. С мягким скрипом колесо стронулось с места, а когда Медон, отложив к стене посох, подскочил к другой спице, то дело пошло веселее.

Все четыре ступицы хоть и сидели каждая на своем выступе, но по мере того, как раскручивалось нижнее колесо, постепенно начали вращаться и верхние. Потом Родот шустро отскочил к стене, а Медон, почти не хромая, обежал полный круг и присоединился к нему.

Колеса вращались одни быстро, другие медленнее. Тяжело дыша, Медон смотрел, как старец шевелил губами и водил пальцем, будто считал невидимых овец, а потом поднял руку и потянул за свисающую с потолка цепь. Над головами у них щелкнуло, Медон заметил, как в отверстиях пустотелой колонны мелькнуло что-то темное, а затем из изогнутой наподобие ракушки трубы выкатился деревянный шар и попал точно на ступицу верхнего колеса. Покатился по желобу, провалился в одно отверстие и попал на другую спицу, оттуда еще ниже и, наконец, свалился в бронзовый сосуд. А тут и колеса прекратили свое вращение.

Родот пробрался меж спиц к сосуду, глянул на вырезанный на нем знак и достал шар.

– Случай, а вернее, множество тайных причин, неведомых нам, привели его в дом огня и достатка, – сказал он, морща лоб. – В сочетании со знаком горы это означает благоприятную встречу или отмену налога на продажу воды. Если бы нам потребовалось точное знание, не допускающее двоякого толкования, то следовало бы запустить сразу пять или даже шесть шаров одновременно. Когда-то у нас были чтецы по девяти шарам, но я думаю, что это легенды, наподобие ваших сказаний о героях. Мне, впрочем, и одного шара хватит, чтобы увидеть, как я передаю свои знания достойному преемнику. Нет нужды говорить, что речь идет о тебе, высокомудрый.

– Высокая честь, – растерянно сказал Медон. – Мне ли знать, что готовит судьба…

– Кому же, как не тебе! – строго нахмурил редкие брови Родот. – Да вот здесь все и начертано… – С этими словами он протянул Медону шар.

– Там еще говорилось о вышивальщицах по коже, – вспомнил вдруг Медон. Может, мне предстоит всего лишь встреча с ними?

Родот выронил шар, чуть не попав себе по ноге, рассмеялся и сказал:

– Я приложу все свои силы, чтобы такая встреча не состоялась. – И, заметив недоумевающий взгляд Медона, добавил. – Вышивальщицы казнят преступников.

Тут уже Медон чуть не выронил посох. Помолчал немного, а затем спросил:

– Но к чему столь затейливое устройство, когда можно попросту бросить шар и посмотреть, куда он упадет?

– В старину почти так оно и было, – ответил Родот. – Шестнадцать мальчиков-скопцов передавали шар из рук в руки, пока один из них не ронял его. Затем чтецы смотрели, как сочетаются знаки на шаре с рисунком на рассеченной печени того, кто уронил. Впоследствии правитель Заман создал колеса вопрошений. Они перед тобой. Среди гадиритов ныне ты можешь встретить глупца, который полагает, будто именно эти колеса стали первопричиной наших бед. Но это сущая нелепица. О горестной судьбе Посейдонии я поведаю тебе в другой раз.

Назад они возвращались иным путем. В больших залах в полумраке таились странные и причудливые устройства, некоторые помещения были пусты, а иные заполнены амфорами, вазами, треножниками, сваленными небрежно в кучи.

В одном зале с высоким потолком Медону показалось, что он увидел ряды огромных птиц, грозно затаившихся во тьме, подкарауливая зазевавшегося гостя. Заметив, как вздрогнул Медон и к стене подался, старец замедлил шаги и, подняв светильник над головой, осветил помещение.

– Кстати, вот утешение твоим стенаниям по невозвратной молодости, – сказал он.

Вблизи неведомые птицы оказались всего лишь большими, овальной формы керамическими сосудами, установленными в литые бронзовые подставки. Они и впрямь напоминали своими нависающими над головой конусовидными выступами остроклювых птиц. К каждому такому сосуду, в котором мог поместиться взрослый человек, сзади подходили тонкие медные трубки, изогнутые, свивающиеся в жгуты. Некоторые из них были словно разорваны, другие сплющены, а в слабом свете масляной плошки темнели трещины и проломы в сосудах, словно они воистину были яйцами, из которых вылупились страшные птенцы.