355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдуард Веркин » Кошки ходят поперек » Текст книги (страница 6)
Кошки ходят поперек
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 02:52

Текст книги "Кошки ходят поперек"


Автор книги: Эдуард Веркин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 7
Улица Прасных Картизан

Я никогда не бывал в Берлине. Нет, я, конечно, иногда проезжал с отцом мимо, его аэропорт располагался как раз в той стороне, восемь километров за городом. Но, проезжая, я старался никогда в сторону Берлина даже не смотреть. Поскольку уже давно заметил – стоит только посмотреть даже немного, минутку пусть, как тут же начинаются всякие представления. Начинаешь воображать, будто это ты сам живешь в почерневших и покосившихся домишках с угольными печками. Теснишься в узеньких комнатах с ободранными обоями. А пол в туалете наклонен под углом в пятнадцать градусов, если пользоваться неосторожно, можно провалиться, такие случаи уже бывали.

Так что на Берлин я никогда не смотрел, смотрел в сторону леса.

И никогда я не думал, что мне придется в Берлине побывать. А вот пришлось. Во вторник, вернувшись из Лицея и отобедав норвежской ухой с укропом, я стал сбираться в путь.

Вообще я планировал извиниться перед Гобзиковым в самом Лицее, даже видеокамеру с этими целями таскал, но Гобзиков там не появился. Что было довольно странно. Прогуливать Лицей можно было лишь по весьма уважительным причинам. Землетрясения, переломы шейки бедра, падения свинцовых болидов, другие форс-мажоры. Особенно не рекомендовалось прогуливать занятия ребятам, обучавшимся на гранты и стипендии. И раньше Гобзиков не прогуливал никогда. А теперь вот его не было уже два дня, за его партой сидела Лара...

Вот так вот, не успели еще остыть сапоги невинно избиенного Гобзикова, как она уже прыгнула в них! Не успел еще выветриться дух несчастного Гобзикова из ДСП стола, а она уж тут как тут! Сидит, глядя в мою сторону вызывающим затылком! А справа затылок Мамайкиной! Вот даже если сравнить: затылок Мамайкиной тяжелой классической формы, на него приятно смотреть глазу и можно поставить чашку с мате, или кубик Рубика положить, или портативный телевизор. Качественный затылок. Внушающий уважение, солидный.

А у нее не так ведь все! Совсем по-другому! Пялился я на этот затылок почти всю пару, ничего не записывал, все думал и думал. Одной рукой, значит, мне жизнь спасает, другой ногой в еще теплые сапоги забирается, затылком вертя! Могуче. Какие, однако, высоты...

Но я ведь совсем не о ней хотел, а о Гобзикове.

Значит, так. Сначала я решил дождаться, когда Гобзиков все-таки явится в Лицей. Потом подумал, что когда Гобзиков явится – неизвестно, а мне вовсе не хочется, чтобы неприятная процедура покаяния висела над душой и отравляла существование. И без того проблем хватает.

И я решил съездить к нему домой сам. После третьей пары забежал к секретарю и разведал гобзиковские координаты.

Гобзиков жил в Берлине. Улица Красных Партизан, 8а. И вот, отобедав прозрачной норвежской ухой, я поспешил навестить улицу Красных Партизан, выкатил из гаража мопед, на всякий случай подкачал шины, подлил в бак бензина. Пожелал сам себе удачи и отправился в Берлин.

Берлин был затянут весной, дымом горящих листьев, гарью пластиковых бутылок. Асфальт кончился на самом въезде, и я пробирался довольно медленно, крупные лужи объезжая, а мелкие проскакивая на скорости, ругал себя за то, что не облачился в мотоциклетный костюм.

Улица Красных Партизан нашлась не сразу. Я пересек Берлин два раза, нашел улицы Гаражную, Строительную, Громобоя, улицу Летчиков-Испытателей. Красные Партизаны открылись лишь с третьего захода. А все потому, что берлинские шутники поменяли на табличке буквы и улица Красных Партизан превратилась в улицу Прасных Картизан.

А вообще это была никакая даже не улица, а так, проулок. Даже тупичок. Пустырного типа. И домов только два: 8а и 8б. Других строений не было, вместо них бельменела проплешина, декорированная редкими руинами. Будто бомбу сбросили.

Дом 8а оказался обычной деревянной двухэтажной халупой. Приблизительно этого я от Гобзикова и ожидал. Шок и мрак, кругом овраг. Возле дома в небольшом палисадничке два совсем мелких шпанюка строили пещеру в куче песка. Я остановился напротив.

– Привет, шпана, – сказал я им. – За тачкой последите?

– Зачем? – удивились ребята.

– Ну, чтобы ниппеля не свинтили... мало ли разных... злоумышленников. Последите?

Мелочь шпанливая кивнула.

Я снял шлем и вошел в подъезд. Ожидал встретить залежи дохлых кошек, но кошек не было, подъезд был неприятно чист. Номеров на дверях квартир не водилось, зато слева от электрощитка висел список жильцов.

Гобзиковы обитали в кв. № 6, второй этаж. Я вздохнул и двинул вверх по скрипучей деревянной лестнице. На площадке между первым и вторым этажом меня чуть не сбило незнакомым ощущением. Мне вдруг почудилось, что мир двадцать первого века за окнами исчез и вместо него материализовался мир века двадцатого, причем первой его половины. Годов этак тридцатых.

Как я их себе представлял.

С тишиной, глубокими реками, деревянными домами, деревянными тротуарами, деревянными водонапорными башнями. С пылью.

Я удивился себе и для того, чтобы убедиться, что я еще в пространстве миллениума, сунул руку в карман, достал мобильник. Мобильник работал, сеть наличествовала, двадцать первый век продолжал распространяться. На всякий случай я еще выглянул в окно, но ничего, кроме сараев и пустыря, не увидел. Заоконный пейзаж вполне мог принадлежать и двадцать первому, и двадцатому, а может даже, и веку девятнадцатому.

Плюнул и поднялся до второго этажа. Стены в подъезде были странные – все в гвоздях. Хорошие гвозди, сотка. Но вбиты безо всякого смысла и порядка, кое-как. Зачем – непонятно.

Дверь квартиры № 6 была приоткрыта, в щель тяжело тянуло тушенкой. Я решил, что лучше не входить так, внаглую, а все-таки позвонить. Позвонил.

Звонка не получилось, но через минуту дверь открылась окончательно, и на пороге объявилась женщина в джинсовом комбинезоне.

Она ничего не сказала, просто стояла и смотрела.

– Здравствуйте, – сказал я. – Я к...

Я вдруг понял, что совершенно не знаю, как на самом деле зовут Гобзикова.

– Я пришел... – Я замялся. – Понимаете...

Она пусто на меня смотрела, так люди смотрят на продавцов электрических зубных счеток.

Я испугался. А вдруг мать Гобзикова с закидонами? Сейчас как вонзится ногтями, зарубит лопатой, спрячет на чердаке. Пригород, одним словом, Берлин, Азия.

– Мы там это... Подрались, короче. Надо поговорить, все дело как-то мирно разрешить... – промямлил я и пожалел, что не оставил дома записки. Что прошу, дескать, в случае чего искать мой охлажденный труп там-то и там-то... А вообще... А вообще я покраснел от общей кретиничности ситуации.

– Короче, надо мне извиниться, – сказал я. – Такие дела...

– Его зовут Егор, – сказала мать Гобзикова.

Егор. Редкое имя, подумал я. Егор-забор. Егор Гобзиков отсутствует дома.

– Егор, я знаю, – сказал я. – Где он, собственно?

– Он... – Мать Гобзикова задумалась.

И, видимо, крепко задумалась, постояла с минуту, затем раз – и закрыла дверь перед моим застывшим от удивления носом. Не, я понимаю, у меня у самого со старым вечные бодания, но чтобы так...

Крапива какая...

– Спасибо, – сказал я.

Из квартиры послышались стукающие звуки. Через ровные промежутки времени. Бум. Бум. Бум. Тишина. Бум. Бум. Бум. Провинциальный сюрреализм.

Я постоял какое-то время, послушал, как она там мистически бумкает, потом спустился по средневековой лестнице и вышел на улицу. Неприкаянный, как Штирлиц.

В Берлине весной.

Шпанюки перебрались с песочной кучи на мой мопед. Весело раскачивались на сиденье, гудели, жужжали, бибикали, дрыгали конечностями. Я хотел было их шугануть, но передумал. Такая шпана все всегда знает.

– Эй, Шумахеры, где тут Егора можно найти? – спросил я.

Тот, что сидел за рулем, молча махнул рукой.

– Подножки не поломайте, а то накажу, – сказал я и двинулся в указанном направлении.

Сарай был похож на сарай. Серый, покосившийся, сляпанный кое-как из горбыля, в духе классических сарайных традиций. Вокруг в геометрическом порядке располагались аккуратные грядки, по причине ранней весны вскопанные, но по той же причине ничем еще не засеянные. Дверь была открыта, внутри что-то гудело.

Я с нарочитой небрежностью приблизился ко входу, заглянул. Ничего не увидел, после дневного света сарай казался черной дырой.

– Эй, – позвал я, – ты здесь?

Внутри кокнулось что-то стеклянное, потом еще просыпалось что-то. Потом стало очень тихо.

– Эй, – снова позвал я, – Егор, ты здесь?

– Здесь, – неприветливо отозвался Гобзиков.

– Я это... войду?

Пауза. Мне представилось, что сейчас Гобзиков стремительно готовится ко встрече со мной. Точит нож, закрепляет сверло в патроне дрели, накаляет паяльник. Или раскупоривает бутылку с концентрированной соляной кислотой.

Готовит холодный прием.

Гобзиков не отвечал, пауза тянулась, я спросил:

– Так я захожу?

– Заходи.

Я вошел, глаза привыкли. Внутри сарай выглядел гораздо интересней, чем снаружи. Конечно, не моя труба, но все же.

Стены были оклеены обоями с пальмами и другой еще чунга-чангой, с потолка свисали лампы разных конфигураций, весь пол завален старыми телевизорами, радиоприемниками, утюгами, другой электрической и не электрической домашней утварью. Просто кладезь разного добра. В центре этих россыпей имелось расчищенное пространство, в этом оазисе порядка кособочился стол, сваренный из толстых железных листов.

На столе стоял аппарат, одновременно похожий на телевизор без экрана, спиртоперегонный куб и модель радиолокационной станции. Из аппарата торчали провода, лампы, диоды-триоды и какие-то другие электрические штуковины. Пахло паленой канифолью, хороший запах.

Над столом на специальных растяжках висела карта. Пожелтевшая бумага, старая вроде как. А правый нижний угол и вообще сожжен.

Самого Гобзикова не видно. Я даже подумал, что Гобзикова по случаю завалило всем этим старым электронным барахлом и он валяется где-то гнусным тупым трупом... Хотя как он может быть гнусным трупом, если я только что с ним разговаривал? Судьба, к сожалению, не преподнесла мне такого роскошного подарка, как труп Гобзикова, – что-то скрыпнуло, и из-под стола появился Егор Гобзиков. В добром здравии. На меня он не смотрел, смотрел в сторону, отсвечивал фонарями – я ему два роскошных фонаря влепил.

Драчуном Гобзиков оказался очень паршивым. Даже я смог его побить. И с такими разрушительными последствиями к тому же. Ну, для Гобзикова, конечно. Я ему, кажется, зуб даже выбил, кровь, во всяком случае, шла. Впрочем, сам виноват. Чего кидался? Не надо было кидаться.

Я почувствовал, что во мне начинает свою разрушительную работу совесть, надо было заглушить ее немедленными разговорами.

– Привет, – сказал я.

– Ну, привет, – настороженно буркнул Гобзиков.

Как будут при встрече вести себя здорово подравшиеся люди? Есть три варианта.

Самый вероятный. Проигнорируют друг друга злобно.

Самый невероятный. Подерутся еще разок.

Вариант средней вероятности, но тоже встречающийся. Постараются сделать вид, что ничего не произошло.

Видимо, Гобзиков решил действовать по средней вероятности. Делать вид. Я против ничего не имел, в конце концов, мне Гобзиков ничего плохого не сделал, а ненавидеть человека потому, что он уродец...

Тогда всех вообще надо ненавидеть.

Но я не Чепрятков какой-нибудь там, я сказал средне-дружелюбно:

– Ты чего на занятия не ходишь?

– Болею, – буркнул Гобзиков.

– Чего?

– Давление поднялось. Освобождение дали.

– Понятно... – протянул я. – Вегетососудистая дистония. Я тоже ею болел, так мне старый все мозги... достал, короче. Тебя твоя тоже достала?

Гобзиков не ответил.

– Она там у тебя стучит чего-то... – сказал я.

– Стучит?! – Он напрягся.

– Ну да... Орехи, похоже, колет...

– Я сейчас... Ты подожди, я сейчас...

Гобзиков прошмыгнул мимо меня, я остался один в сарае. Странный тип этот Гобзиков. А кто сейчас не странный? Время такое. Время для странных, странное время. Взять того же мистера Шнобеля. Все время вертится перед зеркалом, все время ему кажется, что у него что-то не так... А Халиулина? Говорят, у нее дома живет настоящий крокодил. Приходят гости и путают, где крокодил, а где Халиулина.

Ха-ха-ха.

Шучу, конечно, Халиулина ничего девушка, даже симпатичная. А вот Зайончковская вообще – надо срочно лечить – верит в презумпцию невиновности. Бывает же такое.

Чепрятков... Чепряткова надо было обработать гамма-излучением еще в раннем детстве. После чего научить клеить в дурдоме коробки. Тогда бы от Чепряткова была большая человеческая польза...

Появился Гобзиков. Гобзиков выглядел уже лучше. Напряг с него соскочил, во всяком случае. Правда, по щеке тянулась тоненька царапинка, но мало ли где человек мог поцарапаться?

Хотя какая мне разница.

– Хорошее тут у тебя местечко, – сказал я. – Сам строил?

– Ну, да, – кивнул Гобзиков. – И отец еще строил. И брат.

– Понятно, семейный бизнес, значит. А это что? – Я указал на аппарат.

– Да так... – отмахнулся Гобзиков. – Думал, получится...

– Это же приемник? Радиоприемник. Ты что, радиолюбитель?

– Не... – Гобзиков даже улыбнулся. – Это брата. Я не умею. А пока время есть, решил вот... С кем-нибудь хочу попробовать пообщаться по нему...

– Зачем? – спросил я. – Можно же по Интернету вполне.

– По Интернету неинтересно, это совсем другое. Ты на сеансе связи присутствовал?

– Не...

– Приходи как-нибудь.

Я поглядел на Гобзикова. Серьезно он или нет? Я бы никогда себя не стал приглашать. Ни на сеанс радиосвязи, ни на сеанс спиритизма, ни вообще. С собой так тоскливо. К тому же мы подрались. И даже если мы сейчас разговариваем, это не значит, что мы помирились. Зачем он тогда меня позвал? Что-то нужно, значит. Что ему может быть от меня нужно...

– По Интернету совсем не то, – повторил Гобзиков, – Рэй Брэдбери вообще только на печатной машинке работает, без компьютера.

– Почему это? Он же богатенький, неужели денег на комп нет?

– Говорит, что компьютер убивает все волшебство, – объяснил Гобзиков. – А машинка волшебство не убивает.

– Ясно... – Что говорить дальше, я не знал.

Гобзиков тоже, кажется.

Я принялся разглядывать сарай во второй раз. Как приступить к извинению – фиг знает. Но извиняться надо. Разглядывал, разглядывал сарай, а потом снова остановился на карте.

Я вдруг понял, что местность, изображенная на карте, мне совершенно незнакома. Я разбираюсь в географии – я же летчиком хочу стать. Или астрономом. Наверное, все-таки летчиком, династия, однако... А летчик должен хорошо разбираться в географии.

И вообще, мать хотела, чтобы я развивался всесторонне, и, когда мне стукнуло три года, в столовой была повешена карта мира. Карта была большая, на всю стену, я смотрел на нее, и мне всегда не верилось, что весь этот мир существует. Я думал, как бы я чувствовал себя, находись я где-нибудь в Гренландии, или на Огненной Земле, или на острове Пасхи.

Каждый день я изучал карту мира. Девять лет подряд. И за это время в географии я стал рубить изрядно, Швецию от Швейцарии отличить мог. Карта на стене сарая Гобзикова меня заинтересовала. Выполнена оригинально. В стиле старых средневековых карт. Где в левом верхнем углу роза ветров, в правом верхнем углу бог ветра с надутыми щеками, посередине океан, кишащий левиафанами, кашалотами, гигантскими кальмарами и другими морепродуктами. Агрессивный такой океан.

На этой карте океан тоже был. Только он был не вокруг, а в центре. Не озеро, а именно океан – об этом свидетельствовала соответствующая надпись готическим шрифтом.

И чудовища на ней тоже были. Я опознал динозавров (динозаврья мелочь, такая все время рисуется в комиксах, откусывает там головы немцам с грустными лицами), опознал больших толстых змей. Другие тварюки были мне незнакомы, видимо, порождение фантазии картодела. Что-то вроде дракона или птеродактиля. Нарисовано все, причем в деталях, очень красиво, с большим художественным талантом.

Как живые зверушки были, разве что не соскакивали с бумаги.

Кроме фауны, на карте присутствовали обозначения лесов, пустынь, рек, каких-то поселений, болот. Довольно подробная карта.

Подробная карта чего-то. Нижний угол сожжен, я уже говорил. А в левом верхнем углу вместо розы ветров меч.

Этот меч меня заинтересовал, красиво нарисован был очень.

Впрочем, может быть, это был вовсе и не меч, а шпага. Я видел такие по телику в исторических передачах. Пробойник или что-либо в этом духе, хотя лезвие достаточно широкое. Такое сломает любую броню, прорежет любые кишки.

И рукоятка интересная. Кашалот, вцепившийся в шею морскому змею, змей, кусающий кашалота.

– Интересная штука, – сказал я.

– Семейная реликвия, – ответил Гобзиков. – Это мой дед нарисовал. Передал отцу, а отец спрятал. А я нашел.

– Что за местность изображена?

– Не знаю. Мне кажется, это какой-то остров. Хотя в центре написано, что тут океан... А может, это озеро просто так называется...

– Твой дед был художником? – Я пощупал краешек карты.

– Не...

Карта была нарисована на плотном материале, не на бумаге. Может быть, на коже или на пергаменте. Хорошая вещь. Сейчас такие делают в Китае, типа раритеты, типа антиквариат, дорого стоит...

– Глупо спрашивать, – сказал я, – ты только не обижайся...

– Не обижусь.

– Не продашь эту штуку? Она мне нравится, я бы ее на стену повесил где-нибудь, у себя.

Гобзиков отрицательно покачал головой.

– Видишь ли... – Гобзиков наклонил голову. – У меня с отцом...

– Тоже проблемы? – сочувственно спросил я.

– Ну, как сказать...

– Мой просто урод. А твой... ноги дал?

– Не. – Гобзиков смотрел на карту. – По-другому вышло. Он с ума сошел.

– Расскажи, – попросил я.

Мне почему-то захотелось послушать гобзиковскую историю. Я вдруг почувствовал, что мне с Гобзиковым как-то просто. Даже несмотря на то, что мы вроде как подрались. Хотя он, конечно, урод изрядный.

Неожиданно Гобзиков рассказать согласился, забрался на верстак и дал повествование.

Отца он помнил плохо, а лицо так и вообще забыл. Отец был каким-то необычным. Все время сидел в своей комнате, чем-то занимался, а чем – никто не знал. Отец никого к себе не пускал, иногда выходил курить на балкон, и все. А перед тем, как выйти, всегда запирал свою комнату на ключ.

И брат у Гобзикова был. Тоже странный. Все время думал о чем-то, мечтатель этакий. Гобзикова брат любил, катал все время его на закорках и учил запускать змеев. А отец вот Гобзикова любил меньше, чем брата, а брата (его звали Глеб) любил очень. Все время с ним разговаривал. Так и жили себе потихоньку.

Иногда мать и отец ругались. Ругались долго, со слезами и битым стеклом, Гобзиков плакал, а Глеб нет, он умел мирить родителей, при нем отец не ругался.

А потом отец куда-то пропал. Мать не стала рассказывать, что отец полярник или летчик, или то, что он пропал без вести. Мать рассказала, что отец от них ушел. Но в комнату отца все равно входить запрещалось, она была закрыта на замок.

А Глеб сказал, что отец не просто ушел. Гобзиков пытался выяснить, как это – не просто ушел, но Глеб ничего не объяснил.

Однажды зимой отец неожиданно вернулся. Глеба не было дома, он в школе был. Отец с Гобзиковым не поздоровался, проследовал сразу к себе в комнату. Гобзиков очень испугался. Из-за двери ничего не было слышно, так продолжалось довольно долго.

Отец вышел через час. В одной руке у него был молоток, а в другой банка с гвоздями. Отец уселся в большой комнате и принялся вбивать гвозди. По кругу, вернее, вокруг себя. Десятки гвоздей, сотни гвоздей. Вбивал и вбивал, целый частокол гвоздей. И делал все это молча и сосредоточенно.

Гобзиков испугался окончательно и спрятался в чулане.

Скоро прибежала мать, а с ней врачи. Они связали отца и увезли, и Гобзиков больше никогда его не видел. А мать ему все рассказала. Оказывается, отец Гобзикова был сумасшедшим. Он испытывал какую-то секретную военную технику и там сошел с ума. Правда, он был спокойным психом, но потом что-то случилось и отец начал бузить. Через год или через два после того он умер, и где-то его похоронили.

С того времени Глеб стал молчать еще больше, а с Гобзиковым почти не играл. И как-то Глеб, когда матери не было дома, взял и открыл комнату отца.

Они нашли в этой комнате карту. Много вариантов этой карты.

– Эта – самая лучшая. – Гобзиков снова потрепал карту за уголок. – Остальные были недоделаны, а эта почти готова. Так что это не карта какого-то места, это карта безумия моего отца. Не могу продать, извини.

– Ясно, – сказал я. – А что с братом? Он чего-нибудь понял в тех картах?

– Понял, – ответил Гобзиков.

А больше ничего он не сказал.

– Ясненько, – сказал я. – Но если надумаешь кому-нибудь загнать...

– Буду иметь тебя в виду.

Я улыбнулся. Мы с Гобзиковым разговаривали, как два распоследних французских аристократа. Это было забавно. А история его была какая-то странная...

Иногда, когда я был еще маленький, взрослые рассказывали на кухне страшные истории. Про людей, которые выходили вынести мусор и не возвращались уже никогда, и их потом вообще не находили. Или про порчу. Как от женщин уходили мужья к гораздо более молодым женщинам, а брошенные женщины, чтобы наказать мужей, проклинали их и с этими мужчинами случались разные страшные вещи.

В рассказе Гобзикова тоже было что-то такое, странное. Какая-то мрачная таинственность, что ли, или еще что... точно я не понял. Да и внимания как-то не обратил.

– Кстати, и дедушка мой этим занимался, это уже потом выяснилось. Карты рисовал. Он летчиком был...

– Летчиком?! – удивился я.

– Угу. На «Як-3» во время войны летал.

– А мой на «Ил-2».

– Твой тоже был летчиком?!

– Да... – кивнул я. – Только у меня не дед, а прадед.

– Жаль, – усмехнулся Гобзиков. – Жаль, что никого рядом нет, а то можно желание было бы загадать. Твой жив?

Я покачал головой. Прадедушка мой не был жив. Гобзиков разговорился.

– Мой тоже. Его в сорок втором в летное училище отправили, потому что он успел один курс в институте отобучаться. У него до войны увлечение было – топография, поэтому в летное и взяли – на местности сверху хорошо ориентировался. Причем он не просто ориентировался, у него талант был – посмотрит на любую местность, даже просто так посмотрит, не сверху. И уже карту может нарисовать. С точностью до полуметра почти. Ему было девятнадцать лет, когда он пропал.

– Пропал?

– Ну, без вести пропал, – пояснил Гобзиков. – Это все равно что погиб. Даже самолет не нашли. В болото, наверное, свалился. Тогда многие без вести исчезали, война, ничего не поделаешь. Знаешь, что самое интересное?

– Что?

– К нам потом после войны приезжал боевой товарищ деда, его ведомый. Документы привез, ордена. Так вот, этот летчик рассказывал, что дед записи делал даже во время боев. Другие летчики после боя расслаблялись по-разному, а дед все время что-то чертил и высчитывал. И еще товарищ деда рассказал, что дед был прирожденным истребителем. Валил немцев направо-налево, ему даже хотели Героя Советского Союза дать. Недолго это, правда, было...

Гобзиков раскочегарился. Даже руками стал размахивать, изображая, как его дед сбивал ястребов Геринга. А я думал. Мне было о чем подумать. Раньше мне никто не встречался, кто хотел бы стать летчиком или у кого родичи были бы летчиками. Ну, старого я в расчет не беру, а так никто не встречался.

Вообще таких случайностей не бывает, конечно...

– Недолго дед летал только, – сказал Гобзиков.

– Почему?

– Товарищ рассказывал, что дед как-то необычно летал. Вроде как он по-особому маневрировал, гораздо эффективнее, чем все остальные. Немцы его боялись очень, называли Смерть-Иваном. А потом на их участке фронта появился немецкий ас. И в первом бою он положил на землю шесть наших самолетов. А во втором бою еще четыре. Немец летал на черном «Ме-109», и мой дед решил его завалить. Он вылетел на патрулирование и просто не вернулся. А черный «мессер» еще несколько раз появился, потом исчез, его потом видели на других участках.

– А моего сбили во втором полете, – грустно сказал я. – Даже полетать не успел...

– Точно по статистике.

– Как это?

– По статистике в середине и начале войны пилоты «Ил-2» совершали только два боевых вылета – один первый, другой последний. Единицы только смогли дожить до Победы...

Гобзиков поглядел на карту. Я вдруг понял, что совершенно забыл, зачем к нему заявился. Неожиданно оказалось, что мне с Гобзиковым интересно.

– От отца только карты и остались. От деда тоже, карта и дневник. Но в нем тоже одни какие-то рисунки, записей почти никаких нет. Но знаешь, я думаю, что во всех этих картах есть какой-то смысл...

Гобзиков замолчал. Понял, что чересчур разоткровенничался.

– Я вообще-то к тебе по делу... – начал я.

– А на чем ты добрался? – перебил меня Гобзиков.

– На мопеде. Там оставил...

Я махнул рукой.

– У тебя «Иволга»?

Я чуть не плюнул, но спохватился:

– Да нет, «Иволги» не было, японца взял...

– А, ну да... – Гобзиков отвернулся.

– «Хонда» бензина меньше жрет, – объяснил я. – И масло туда можно обычное заливать, а в «Иволгу» только высшей очистки.

– Ясно, – кивнул Гобзиков на кофр. – Это у тебя видеокамера?

– Ага, – подтвердил я. – Велели заснять, ну, как я...

– Отлично! – обрадовался Гобзиков. – Видеокамера – это как раз то, что нужно! Становись вон туда!

Гобзиков указал пальцем в угол сарая. Ожил Гобзиков, ожил.

– А как же извинения?

– Потом, потом. Видишь ли, я радиоприемник вроде наладил, хочу сейчас в эфир выйти, а ты как раз снимешь, чтобы все это было зафиксировано. Хорошо?

– Хорошо...

– Да, и это... синяки у меня, ну сам понимаешь...

– Ну да, глупо выглядеть будет.

Я отошел в угол и стал настраивать камеру. Гобзиков возился со своим приемником, чего-то вертел, чем-то щелкал, на стрелочки смотрел. Затем он принял на стуле торжественную позу, сделал мне знак и замкнул рубильник.

Радиоприемник загудел, лампы стали разогреваться, запахло электричеством, внутри ящика что-то задребезжало, а сам он стал подскакивать. Гобзиков пустился крутить ручки настройки. Из динамиков послышался эфирный вой и космический скрежет, затем тупое китайское сюсюканье, затем вдруг что-то резко щелкнуло и стало тихо.

– Получилось... – сказал Гобзиков.

Внутри приемника с треском лопнула лампа, и над крышкой поднялось молочно-зеленое свечение, неприятное для глаз. И звук какой-то появился, у меня от него сразу челюсти заболели. Молочное марево задрожало и стало закручиваться в плотную спираль. Я почувствовал, как кожу с левой щеки начинает стягивать, испугался, что и самого меня затянет в эту спираль, и схватился за какой-то старый телевизор. Но камеру из рук не выпустил.

– Снимай! – крикнул Гобзиков.

Вой усилился. Недавно я видел по телику передачу про терменвокс, так вот звук в сарае получался приблизительно такой, какой издавал терменвокс [6]6
  Электронный музыкальный инструмент.


[Закрыть]
. Будто кошку медленно прокручивали в мясорубке.

Зеленая пелена поползла по сторонам, сарай наполнился колеблющимся лазерным дымом, Гобзиков крикнул:

– Ложись!

Я послушно хлопнулся на пол. Звук перешел в вой, затем в рев, затем зеленый цвет резко стал красным, воздух лопнул, и под потолком сарая поплыл огонь. Такой огонь получается, когда горит газ. Синеватый, даже лиловый, чуть колеблющийся, наполненный оранжевыми прожилками. Мгновенно стало жарко и трудно дышать, я понял, что выгорает воздух.

– Егор, – позвал я. – Может...

– Снимай! – завороженно прошептал Гобзиков. – Снимай!

– Что снимать-то?

– Все!!!

Я снимал. Огонь расползался под потолком. Запахло горелой клеенкой, потом под потолком хлопнуло, огонь всосался в какую-то щель и пожара не стало.

– Бежим! – Гобзиков схватил меня за руку и потянул в сторону выхода.

Я медленно перекатился на живот и пополз за Гобзиковым.

Мы выбрались на воздух и отдышались.

– Что это там случилось? – не понял я. – Почему все погасло?

– Не знаю. – Гобзиков лежа пожал плечами. – Иногда такое с пожарами бывает. Самопроизвольное самопогашение. Что-то с тягой. Воздух заканчивается, огню больше нечем гореть, и огонь вытягивается туда, где есть кислород. А там, где есть кислород, нет материала для горения – и все, пожара больше нет. Так, наверное, и вышло. А вообще здорово все получилось!

– Это ты называешь получилось? – усмехнулся я и вытер с лица сажу.

– Конечно, получилось! – улыбнулся Гобзиков. – Я три месяца возился, и у меня ничего не получалось, а сегодня...

– Сарай чуть не сгорел, – напомнил я.

– Да черт с ним, с сараем! У меня получилось! Ты все записал?

– Записал. – Я похлопал по камере.

– Здорово! – Гобзиков взял какое-то ведро и уселся на него. – Сегодня великий день...

– Да уж, – согласился я. – Великий до зеленки... У меня великие дни просто стаей пошли, один за другим.

– Такое бывает, – сказал Гобзиков. – Ты вот астрономией увлекаешься, ты должен знать.

Интересно, откуда Гобзиков знал, что я увлекаюсь астрономией?

– Все предметы в пустоте притягиваются друг к другу. И события в пустоте не могут оставаться одинокими, все события тоже притягиваются. Стоит произойти одному событию – как тут же к нему спешит другое.

– Интересная теория, – сказал я.

– Да, – согласился Гобзиков. – Жаль, что не я ее выдумал.

– Да... Хорошо, что не сгорели...

Я спрятал камеру.

– А я второй раз уже горю, – сказал Гобзиков.

– Сарай-то все-таки оплавился вроде бы. Крыша. Мать не будет орать?

– Не будет. А с сараем ничего не поделаешь. Издержки производственного процесса. У меня все время что-то взрывается и горит... А сарай давно велели снести, а у нас все руки не доходят... Рано или поздно я его все-таки сожгу. Жалко аппарат только...

Со стороны города послышались вопли пожарных сирен.

– Со спутника, что ли, засекли, – предположил наивный я.

– Соседи стуканули, – объяснил Гобзиков. – Что за люди...

Я поморщился.

– Слушай, – сказал я Гобзикову, – я, пожалуй, оторвусь, а? У меня уже два предупреждения, не хочется еще в пожарную сводку попасть. Зучиха тогда вообще сожрет, со всем кишечником... Мать уехала на курорт, камни к себе прикладывает, так если она вдруг прознает, она их ко мне прикладывать начнет. А они горячие, сам понимаешь...

– Конечно, – кивнул Гобзиков. – Понимаю. Я скажу, что замыкание случилось... Слушай, потом пленку-то можно будет посмотреть?

– Я тебе DVD сделаю, – пообещал я.

– Да у нас плеера нет...

– Как нет? – не понял я. – А, ну да... Хорошо, тогда приходи ко мне, у меня и посмотрим. Пойдет?

– Пойдет, – кивнул Гобзиков.

– Номер свой дай. – Я достал мобильник и внес в память телефон Гобзикова.

– Только...

Гобзиков нахмурился. Но я понял, о чем тот хочет попросить. Чтобы я звонил сам. Ведь все входящие бесплатно.

– Хорошо, – кивнул я. – Позвоню. Ну, ладно, я поехал...

Я побежал к дому № 8а.

Шпанюков на мопеде уже не было, они забрались на березу и наблюдали за приближающимися пожарными. Я растолкал своего японца, свернул в проулок и прибавил газу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю