Текст книги "Кошки ходят поперек"

Автор книги: Эдуард Веркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Старый от удивления перестал раскладывать свой телефон. День чудес продолжался.

Кстати, наверное, тогда все по-настоящему и началось. Странное время.

– Гобзиков. – Чепрятков выбрался из-за стола и принял позу римского сенатора. – Это, без сомнения, Гобзиков. Во всяком случае, никто не против. Не против ведь? – строго спросил Чепрятков. Судя по тишине, большинство моих одноклассников было не против.

– Да он это, – сказала Мамайкина. – Гобзиков. Он вообще себя безобразно ведет, про девочек разные гадости рассказывает...

Я хотел оборвать Мамайкину, сказать ей, чтобы заткнула свой тупорылый рот, но не оборвал. Промолчал как собака. Почему-то.

– Кстати, весьма может быть, что это и на самом деле Гобзиков, – подтвердил Шнобель и подмигнул мне. – У Гобзикова нелады с физкультурой, а скоро ведь зачеты. Он бы их вряд ли сдал. Так что если искать мотивы...

Зучиха просто светилась от счастья.

– Объективное вменение [5]5
  Привлечение к ответственности без установления вины.


[Закрыть] давно запрещено законом, – робко заявила правдолюбивая Зайончковская. – Вы же не знаете наверняка, что это он...

– Знаем, – твердо заявил Чепрятков. – А ты, Черпак С Ногами, молчи.

Зайончковская вспыхнула.

– Чепрятков, ты края-то соблюдай, – буркнул Антон Бич.

Антон симпатизировал Зайончковской, к тому же он тоже вроде бы собирался в будущем сделаться юристом.

– Спокойно, Антоша! – Чепрятков сделал примиряющий жест. – Мир-дружба, я тебя на следующей неделе пришибу. Что ты там пропищала, Зайончковская?

– У нас презумпция невиновности в Конституции записана, – сказала Зайончковская. – Никто не может быть наказан иначе как по решению суда...

– А я о чем, радость моя? Только по решению суда. Товарищеского суда – самого строгого, самого беспристрастного суда в мире! Давайте проголосуем!

Чепрятков принялся расхаживать между партами.

– Проголосуем и определим степень вины, – предложил Чепрятков. – Мы живем в демократическом обществе, в конце концов, а глас народа – глаз божий.

Чепрятков оглянулся на Зучиху. А она стояла себе, никаких эмоций.

– Вот и руководство одобряет, – заключил Чепрятков. – Легитимность есть.

– Но это же произвол... – продолжала сопротивляться Зайончковская. – Так нельзя...

– Милая Зайончковская, – сладко сказал Чепрятков. – Мы и так все знаем, что ты мечтаешь стать адвокатом и спасать невинно осужденных. Но, пожалуйста, сядь и помолчи. Составь прошение в Страсбургский суд по правам человека.

Чепрятков рассмеялся. Зайончковская уселась за парту и отвернулась.

– Итак, голосуем, – взмахнул руками Чепрятков. – Кто за то, чтобы назначить виновным Гобзикова, прошу поднять руки.

Руки поднялись.

– Ага, большинство, – удовлетворенно кивнул Чепрятков. – Воздержавшихся в расчет брать не будем, воздерживаться несерьезно. Теперь прошу проголосовать тех, кто против.

Я не ожидал, но несколько рук все-таки поднялось. Четыре.

Конечно же, против была староста Зайончковская. Я в этом не сомневался. Правовое государство да будет построено!

К моему удивлению, руку подняла Верка Халиулина. Она, наверное, Гобзикова просто пожалела, Верка всегда жалела бездомных животных, такая уж натура.

Третьей была Лара. Тут уж понятно. Она знала настоящего виновника, знала, что Гобзиков ни при чем, вот и проголосовала.

А четвертой вот Лазерова. Почему это сделала она, я понять не мог, девчоночья душа – потемки. Но Лазерова тоже не хотела назначать Гобзикова виновным. Себе я сказал, что это, наверное, материнский инстинкт. Достойное чувство.

Я не поднял, да. А что мне было делать? Если бы я поднял руку, то все бы меня заподозрили. Что это получается, час назад я, значит, с Гобзиковым подрался, а теперь его защищаю? Подозревать бы стали, а сейчас подозрения мне ни к чему.

– Против жалкое меньшинство, – прокомментировал Чепрятков результаты волеизъявления. – Значит, платить будет Гобзиков. Он, кстати, и так бесплатно учится, так что ничего с ним не произойдет, если разочек они и забашляют. Это справедливо! Как вы считаете, Галина Сергеевна?

Зучиха, она же Галина Сергеевна, покивала.

– Вот и славно, – сказал Чепрятков, – вот и хорошо...

Довольный Чепрятков уселся на свое место.

Зучиха выдержала паузу. Потом сказала, тихо так, негромко:

– Знаешь, Чепрятков, ты сегодня меня несколько утомил. Ты, оказывается, такой активный... В тебе просто умирает руководящий работник. Ты вот все качаешься, а тебе надо двигать по административной линии. Любишь организовывать, любишь назначать наказание по справедливости? Любишь, чтобы отвечали самые слабые?

– Я не виноват, что он такой дохлый, – огрызнулся Чепрятков.

– Не виноват. Да... Справедливость. Что есть справедливость? На этот вопрос не дали ответа ни философы, ни ученые. Причем на протяжении столетий не дали, причем лучшие умы! А ты, Чепрятков, за десять минут организуешь нам справедливость в одном отдельно взятом классе! Да...

Зучиха принялась гладить по спинке своего вымершего слона. Задумчиво так, большим пальцем. И я вдруг понял, что сейчас она продемонстрирует нам всем нечто небывалое. Высшую справедливость, например.

И высшая справедливость была явлена. Во всем своем блистающем и ужасном великолепии!

– Я вот что сделаю, Чепрятков. Я, пожалуй, возложу оплату лечения нашего дворника на тебя. То есть на твою мать. Уверена, что ей это понравится.

Класс восторженно шевельнулся.

– За что меня?! – обиженно крякнул Чепрятков. – За что меня наказываете? Я же не виноват...

– Наказаний без преступлений не бывает, – изрекла Зучиха. – Это еще древние говорили. А два... Зимой ты, кажется, разбил зеркало в раздевалке? Тогда руководство Лицея тебя простило, но ты, я гляжу, не сделал надлежащих выводов...

– Я...

– И не советую противиться! – Зучиха снова стукнула мамонтом о кафедру. – В противном случае заработаешь третье предупреждение!

Чепрятков задохнулся.

– И вообще лучше помолчи. – Зучиха прибила Чепряткова взглядом к парте.

Ай да Зучиха! – подумал я. Ай да ай. Слов нет. Хотя... У Гобзикова все-таки губернаторская стипендия, а губернатор хоть изредка, да посматривает за своими стипендиатами. И губернатор очень не любит, когда обижают его питомцев.

Политика-с, однако-с.

– Колитесь, сволочи! – тихо потребовал Чепрятков. – Кто?! С чего это я должен за вас платить?!

– Чепрятков!

– Узнаю, кто это сделал на самом деле, – убью! – пообещал Чепрятков шепотом. – Убью.

И злобно громыхнул стульями.

Зайончковская молчала. Против объективного вменения Чепряткову она ничего против не имела.

– Зря вы молчите. – Зучиха стала собирать в гробовую папку свои документы. – Круговая порука – это страшное наследие тоталитарного режима. Я понимаю, что вы пребываете в плену дремучих заблуждений, но человек попал в больницу, не исключено, что ему будет сделана пересадка кожи.

Сердце неприятно билось. Мое, разумеется.

Зучиха продолжала:

– Впрочем, каждый из вас может выполнить свой долг заочно. Вы все знаете, где расположен наш Ящик Доверия, вы все знаете номер Телефона Доверия. Если кому-то из вас известна информация, прошу сообщать. Конфиденциальность гарантирована. Естественно, если будет найден настоящий виновник, наказание с Чепряткова снимут.

Чепрятков рыкнул.

– Все, классный час закончен. – Зучиха кивнула и удалилась.

Разделяй и властвуй.

«Государь».

Николо Макиавелли, вечно молодой, вечно актуальный.

Старый вышел за Зучихой. Чепрятков тоже выскочил.

– Какие вы все свиньи, – негромко сказала Зайончковская.

Но класс этого не услышал, все уже занялись миллионом собственных дел: стали ругаться, торговать домашними заданиями, зубрить отрывок по литературе, шептаться, играть в карты.

Ко мне подошел Шнобель.

– Вот видишь, как все получилось, – сказал он. – Этого гада и без тебя покарали...

Я не понял кого, Чепряткова или Гобзикова. Но болтать мне не хотелось. Болтовни у меня сегодня еще будет. Объяснение со старым, объяснение по телефону с матерью. Тупо.

Я посмотрел на Лару. Но Лары не было, она уже как-то исчезла. Настроение у меня было средневеселое, впереди ждала математика, а математику я не любил.

Глава 6
Вселенная экономическим классом

Вечером того утомительного дня понедельника я и Шнобель забрались в трубу. Я задраил шлюз, задраил окна, приложился лбом к железному боку. Труба была холодной – земля не прогрелась – и мелко подрагивала, перекликаясь с далекой трамвайной линией. Сегодня подрагивала сильней, грузовые трамваи тянули рельсы в сторону нового цемзавода, лоб у меня заболел, зубы застучали, я отлип от трубы, уселся в кресло первого пилота и спросил:

– Узнал чего?

– Узнал, – ответил Шнобель. – Лазерова уже это... проникла в суть.

– И что?

– Что-что, то. Говорят, что ее нашли в лесу.

– В каком лесу?

– В хвойном, – ответил Шнобель. – А может, в смешанном. Елки, шишки, коростель...

– При чем тут коростель?

– Ни при чем. Просто слово приятное, многим нравится. И что за глупые вопросы вообще, иван? Я тебе рассказать собираюсь, а ты сразу сбиваешь, поземку гонишь...

– Ладно, ладно, – сказал я, – молчу, излагай.

– Ну, так вот, ее нашли в лесу зимой. Она сидела на камне. А Панченко как раз там проходила...

– Какой Панченко? – перебил я.

– Не какой, а какая, иван. Панченко Наталья Константиновна. Она раньше литературу вела, а теперь газетный кружок ведет, забыл, что ли? Журналистский кружок то есть.

– Тупой кружок...

– Многим нравится. Но не важно...

Шнобель уставился на кофейную машину и смотрел на нее так, что машина неожиданно включилась и замигала разноцветными огоньками.

– Понятно, – сказал я.

Я развязал шнурки кроссовок, поставил их на специальную сушильную полочку, дотянулся до своей любимой персональной кофейной машины.

– С ореховым вкусом-то есть? – спросил Шнобель. – В прошлый раз ты обещал...

Я промолчал.

– Я же знаю, что есть, – сказал Шнобель.

– Эта машину из Америки привезли, – сказал я. – Она не предназначена для наших орехов, у них квадратность повышенная. Расскажи лучше еще про Лару.

– Ну, ладно. Вот так оно и случилось. Наталья Константиновна шагала по улице, то есть по лесу, конечно. Собирала грибы...

– Это же зимой вроде бы было, – напомнил я.

– Ну не грибы, не грибы. Она охотилась на белку, знаешь, Панченко такая охотница и туристка – ой-ой-ой! Тетка старая, а ей хлеба не надо – давай в байдарке сплавиться... Ну да. И вдруг в самом разгаре леса она увидела, что на камне сидит девчонка. На девчонке была только кожаная жилетка, кожаные штаны, и все, одежды мало, а сапоги из такой роскошной кожи – квадратный метр пять штук баков, между прочим. Панченко оторопела, а потом, конечно, ее с камня сняла и потащила к жилью. Врачей вызвала, милицию с собаками, искусственное дыхание сделали. Ну, короче, потом эта новенькая Лара почти два месяца в больнице провалялась. Воспаление легких и с головой чего-то. Правда, голову потом залечили, воспаление легких исправили, и она вспомнила.

– И что вспомнила?

– А ничего не вспомнила. У нее нет никого. Ни бабушки, ни дедушки, ни папы, ни мамы, ни пальмы, ни собаки, ни дрессированного хомячка даже...

– Сирота, что ли? – спросил я.

– Полная. Батый говорит, что ее попроверяли немножко, но так ничего и не нашли. Она как будто из ниоткуда. Бразильский синдром.

– Чего?

– Ну, иван, ты неврубант просто жуткий! Сериалы-то какие-нибудь смотришь по утрам и вечерам?

– Не...

– Ну ты по правде, иван! – Шнобель хлопнул по коленкам. – Смотри сериалы, это школа жизни. Там так одеваются! Все новое можно узнать только из сериалов! Но не буду вдаваться. В сериалах все время кто-то теряет память, это такой сюжетный ход. Ничего не помнят. А потом, само собой, вспоминают. Так и с новенькой Ларой, и с другими многими. Два ивана из тысячи все время теряют память, такова мировая тенденция.

– Это ты сам выдумал? – поинтересовался я.

– Угу, – нескромно кивнул Шнобель.

– Молодец, однако... – протянул я.

Шнобель гнал. Это не он придумал. Сам я статью «Бразильский синдром» прочитал на прошлой неделе. На мыло упала рассылка, а в ней статья, я прочитал ее на биологии.

«Бразильский синдром». Автор криптопсихолог Дикерс О. рассказывал, что в последнее время среди подростков наблюдается феномен НВП. Немотивированного Выпадения Памяти. Подростки теряют память. Не всю, часть. Стираются последние месяцы, иногда годы. По подсчетам Дикерса, «бразильскому синдрому» подвержены примерно два подростка из тысячи.

Причину этого явления криптопсихолог видел в следующем. По его мнению, в центре планеты Земля был скрыт информативный модуль...

Когда дело дошло до информативного модуля, я в статье разочаровался и до конца ее не дочитал. Идею зарытого в центр Земли суперкомпьютера я не одобрял, поскольку все нормальные люди знали, что в центре Земли раскаленное ядро, а никакая не ЭВМ. А идея о «бразильском синдроме» мне показалась вполне вменяемой, я сам иногда не помнил, что со мной происходило на прошлой неделе.

– Так что эта баранка Лара ничего не помнит, – сказал Шнобель и снова поглядел на кофейную машину. – Это тебе в плюсы, иван.

– Почему? – поинтересовался я.

– Как почему?! Если у нее в прошлом были хахали, то теперь она о них вряд ли помнит. И ты сможешь предстать перед ней в лучших раскрасках. А Мамайкину бросай через бедро.

– Это нехорошо.

– Нехорошо. Но надо. К тому же я тебе говорю, эта Лара... у-у... А Мамайкина неинтересная. Без огонька. Или ты решил все-таки развернуться?

– Да нет... Просто она...

Ушла. Даже не оглянулась. А на математике тоже смотрела в стену! Математика – серьезный предмет, на математике нельзя в стену. Так всегда они, сначала смотрят в стену, затем умоляют: «Женечка, милый, дай третье задание списать». Будет меня умолять – ничего не получит! Подумаешь, жизнь мне, типа, спасла. Да, может, я специально подавился, чтобы посмотреть, осталось ли в нашем классе хоть что-то человеческое...

– Ну тогда не парься, – успокоил Шнобель. – Пригласи ее в «Бериозку»... Хотя нет, «Бериозка» – это для мамайкиных. Пригласи ее в планетарий.

– Носов, у нас нет планетария. И вообще, она какая-то не такая. Чего она в очках все время ходит?

– Это имидж, иван, впрочем, тебе не понять. А насчет планетария тухло... Как мы живем, иван! В нашем городе даже планетария толкового нет. Тогда пригласи ее в зоопарк.

– Почему в зоопарк? – удивился я.

– Просто. Мне кажется, она любит животных. Но это твоя проблема, куда пригласить, куда-нибудь пригласи.

Кофе-машина опять замигала старомодными огоньками и распространила шоколадный запах.

– Про Каспера Хаузера слыхал? – спросил Шнобель.

– Не...

– Это, короче, типа Маугли.

– Какой еще Мау€гли?

– Да не Мау€гли, иван, а Маугли. С ударением не на «у», а на «а». Его, короче, волки воспитали. Ну, еще медведь там был кривоногий и эта... Багира. Багира – она ягуар.

– Какой «Ягуар»? С открытым верхом или седан?

– Ну ты, иван, и тормоз! – С досады Шнобель даже плюнул. – Гидравлический тормоз. У тебя что, сегодня день торможения?

И Шнобель постучал себя по голове.

– Ты чего, Шнобель, – засмеялся я, – в одно ухо влез, в другое вылез? Ты чего, решил, что я на самом деле не знаю, кто такой Маугли?

– А кто тебя... В твоей этой трубе все мозги могут закиснуть... Ты в ней безвылазно загораешь.

– Ты мою трубу не трожь, она меня от смерти спасла...

Это было правдой. В прошлом году ветер выворотил старый тополь, тополь проломил забор и рухнул на участок. Если бы не труба, тополь рухнул бы точнехонько на мою голову. Тополь разломился пополам, а труба даже не помялась. Я распилил тополь на дрова, а трубу выкрасил в победный оранжевый цвет.

– А я и не трогаю, – сказал Шнобель. – Можешь со своей трубой хоть целоваться... Труба, труба, надоела мне твоя труба...

Да уж, в вечер трудного понедельника я и Шнобель сидели в трубе.

Не в такой трубе, через которую дым небо отравляет. И не в той трубе, через которую нефть в Европу бежит. И не в той трубе, что в смысле безнадеги. Мы сидели в трубе, точного назначения которой я не знал. Но когда меня кто-нибудь спрашивал:

– Кокос, а что за труба-то?

Я отвечал:

– Это не труба, это фюзеляж.

После чего рассказывал, что это на самом деле не труба, это фюзеляж межконтинентальной баллистической ракеты «СС-18», широко известной как «Сатана». Пуск одной такой «Сатаны» мог стереть с лица Земли Калифорнию. Или Флориду, ну не суть важно, Алабаму, короче. В свое время этих ракет сделали слишком много, сначала хотели продать в Северную Корею, потом побоялись, что они их нам обратно запустят, стали распиливать и продавать всем желающим для бытовых нужд.

Я и Шнобель сидели в трубе, настоящая же, не межконтинентальная, история этой трубы была такова.

Когда маленький я учился еще в первом классе, старый зачем-то купил трубу. Хотя не зачем-то, а по делу. Хотел из нее колодец создать, но потом оказалось, что до водных горизонтов никакой трубы не хватит. Первое время старый еще вынашивал планы сдать трубу в металлолом, потом плюнул. Так труба и осталась валяться на заднем дворе.

А во втором классе я посмотрел кино про американских астронавтов и неудачный полет на Луну «Аполлона-13», посмотрел да и решил переоборудовать трубу в космический корабль. Благо размеры позволяли.

С помощью старого (не последнего уже тогда человека в «Джет-авиа») я оборудовал трубу по последнему слову космостроительной моды. Наладил шлюзовую камеру, то есть дверь с замками. Прорезал иллюминаторы. Настоящие иллюминаторы, савтогененные со старых пассажирских «тушек». И кресла пилотов настоящие, даже не зашитые ни разу. И даже приборная панель со всеми положенными стрелками и кнопками и та была.

С космическим кубриком, правда, вышли затруднения, кубрик, несмотря на все старания, походил на обычные нары, но это уже были мелочи жизни.

Через две недели ежевечерней работы «Аполлон-13» был готов и отправился в путь к единственному спутнику нашей планеты, проще говоря, к Луне. Было это давно. И с того времени, как пишут ленивые авторы, прошли годы. Я несколько подрос и мог вполне уже до верха трубы допрыгнуть. И кроме «Аполлона», появились у меня и другие интересы. Встал я на роликовые коньки, а потом и на сноуборд, увлекся рыбалкой, старый купил мне мопед, и я потихоньку стал задумываться уже о мотоцикле...

Впрочем, трубу я не забросил. Даже напротив, модернизировал.

Переделал ее из «Аполлона-13» в небольшое убежище. Место, куда можно уйти от домашней пилежки, где можно посидеть, поговорить, а иногда, когда домой идти влом, и поспать.

Первоначально в трубе можно было сидеть только летом, но со временем я обустроил трубу и под зимнее пребывание. Обмазал гудроном, обмазал смолой, завалил ее по бокам и по крыше утепляющей землей. Поставил печку с высоким КПД, вывел трубу и вентиляцию. И стало можно в трубе жить и зимой.

А для культурного досуга я плеер завел, телевизор да и вообще все, что надо для вменяемой жизни. Карту мира еще, автомат по производству кофе трех сортов, чая, шоколада и какао.

С момента переоборудования все свободное время проводил я в трубе. Лежа на койке, читая книжку или долбаясь в игровую приставку. Или глядя в небо. Вообще я хотел поставить сюда еще телескоп, но на телескоп старый наложил гнусное собачье вето. Типа стоит немало, а пользы никакой. Вместо телескопа старый подарил мне атлас звездного неба на DVD и посоветовал изучать Вселенную экономическим классом.

Я не обиделся, хотя от телескопической мечты не отказался. Да и в люк с помощью обычного бинокля звездное небо можно было вполне лицезреть... Вот сейчас в люк были видны ранние звезды. Те самые, экономическим классом.

– Что-то олдосы задерживаются, – сказал Шнобель, позвонив домой.

– Может, их похитили? – усмехнулся я.

– Вряд ли. – Шнобель понюхал воздух. – Кому они нужны... Чего папаша, бесился?

– Не, – покачал головой я. – Просто не разговаривает. Но это даже к лучшему. Потом успокоится. Давай про Лару лучше еще расскажи. Что тебе Лазерова еще сказала? Не, я не то чтобы это, просто в целях просвещения...

Шнобель пожал плечами.

– А ничего не сказала. Они все сейчас симпатичные и какие-то одинаковые. Ты, Кокос, не замечал, что все современные девчонки какие-то одинаковые?

– Не, – не согласился я. – Не одинаковые. Разные. Она разная.

Шнобель согласился, что да, вроде ничего, правда, он ее толком не разглядывал, был занят другими делами...

– Прическа какая-то странная, – сказал он. – То ли косички были раньше заплетены, то ли еще что...

– Мне кажется, что раньше у нее были красные волосы, – задумчиво сказал я. – Или рыжие такие. Какие-то перья торчат... Будто она в блондинку пыталась перекраситься.

– А у них у всех сейчас волосы разноцветные, – хмыкнул Шнобель. – Кривошлыкову видел? Она вообще в сиреневый покрасилась. С металлическим отливом. Девчонки подраспустились, на пацанов стали похожи...

– Лара на мультик похожа, – сказал я. – Глаза большие.

– Не заметил, – возразил Шнобель. – Это ты, наверное, мечтаешь так. Знаешь, многие парни по япским мультяшным красавицам прикалываются, в этом ничего постыдного нет...

– Когда большие глаза, то это значит, ум в голове есть.

– Она в очках все время. Ничего не видно, сам же говорил. Откуда ты про глаза знаешь?

– Я видел без очков, – прогнал я. – И большие глаза – это все-таки признак ума.

– Почему это? – поинтересовался Шнобель, мельком взглянул в экран телевизора и убедился, что его глаза большими назвать сложно.

– Передачу про дарвинизм смотрел, – объяснил я. – Чем больше глаз – тем больше информации попадает в мозг. Тем сильней мозг работает, тем больше в нем извилин. Все просто.

– Если исходить из твоей логики...

– Это не моя логика, это логика Дарвина, – перебил я.

– Если исходить из этой логики, то самым умным существом должен быть лемур. Или филин. Слушай, эта твоя кофемолка только моргает, а ничего не производит. Я шоколада хочу.

Я не нашелся что на это ответить и принялся перезадавать программу кофейной машине, она действительно что-то барахлила. Кофе для себя, шоколад для Шнобеля.

– А она тебя действительно не вломила, – рассуждал Шнобель. – Значит, в ее сердце зародилась симпатия... Хотя с другой стороны, она может настучать и по телефону. Или в Ящик Доверия. И, чтобы она не настучала, ты должен... Короче, ты должен ее обаять...

– Ты мне уже тысячу раз это говорил, достал уже. Мамайкина меня...

– Да ты, иван, Мамайкиной ничего не говори, работай на два фронта.

Я почесал щеку.

– Это как-то... Нехорошо...

– А третье предупреждение получить как, хорошо? – шепотом напомнил Шнобель. – Тоже хочешь в слесари-станочники записаться? Если Зучка проведает... Короче, тогда мы окажемся в полной настоящей трубе. И времени мало, надо брать копыта в руки...

– А зачет, кстати, сдавать все равно придется, – напомнил я. – Автол как был, так и остался. На боевом посту.

– Я работаю над этим, – заверил Шнобель. – Думаю...

– Думай быстрей.

– Как я могу думать быстрей, если твоя шарманка не может даже шоколаду наварить?!

– Свали в туман, – ответил я.

– Сам свали, – захихикал Шнобель. – Вообще попал ты, иван. Реально попал...

– Почему это?

– Ситуэйшн – не позавидуешь. Лару надо обольщать, от Мамайкиной уворачиваться. Но это еще куда ни шло. Самое поганое в другом...

– В чем?

Автомат неожиданно звякнул, что свидетельствовало о готовности.

– Ты забыл? – Шнобель подошел к автомату, ткнул в него пальцем и набрал в кружку горячего шоколада. – Тебе надо извиниться перед Гобзиком. И записать все это на видео.

– Крапива... – протянул я.

– Это, голубчик, не крапива, – назидательно сказал Шнобель, – это плющ ядовитый.